Полюби меня, если сможешь

Женя оттаивала. Кот замерзал. Ей достался юг, теплое море и эти люди — такие же теплые. Родители Ионова, принявшие его невесту как родную… Уже в самом начале мая вода прогрелась настолько, что смело можно было купаться. А еще гулять по пустынным пляжам, бродить по развалинам старинных зданий, прикасаться к древним камням, дышать чистым соленым воздухом… И просто — дышать. Кот пробыл у родителей всего пару дней. Север не отпускал. Едва закончилось одно прикрытие, как тут же нарисовалось другое, и, оставив Муру на попечение матери и отца, Ионов ближайшим рейсом отбыл обратно в Петербург — получить от Пригова новые указания и тут же отправиться на место… Встретились они, как это ни смешно, только перед очередным заданием — когда в переговорной выслушивали вводные от начальства и обсуждали легенду. Молодой бизнесмен и его красавица-жена — кто бы заподозрил, что затесавшаяся в ряды успешных предпринимателей парочка на самом деле ищет одного-единственного человека, который им нужен. Бизнесмена, финансирующего террористов, который явился из-за границы по поддельным документам и был узнан лишь по какой-то невероятной случайности…       —… Женя, моя жена, — в очередной раз представил Ионов свою блистательную «супругу» какому-то холеному типу, с которым непринужденно болтал, цепко выискивая взглядом их объект.       — Жена Женя? — тип позволил себе легкую улыбку, оценив каламбур. Но когда Мура ослепительно улыбнулась ему, как-то сразу смешался, оглядывая ее уже гораздо внимательнее. Что и говорить, при полном параде, в вечернем платье, на шпильках, при макияже, да еще и сверкая бриллиантами, Мура не могла оставить равнодушным любого мужчину, который хоть что-то понимал в красоте. Холеный тип, видимо, понимал очень и очень много, судя по тому, как засмотрелся на мелькнувшую в разрезе платья соблазнительную ногу в кружевном чулке… Кот слегка тронул Женю за локоть, указав глазами на человека, беседующего с кем-то возле фуршетного стола. Мура чуть заметно кивнула — вижу. Со светскими формальностями можно было покончить — они наконец-то нашли того, кого искали.

***

Эти два с лишним месяца вымотали его совершенно. Прикрытие в банде террористов, когда нужно было изображать своего, день за днем находясь рядом с ублюдками, ни во что не ставившими чужую жизнь — и никак не проколоться, ничем не выдать себя… И кровавые затяжные бои среди снегов и вечного холода… И эти бесконечные перелеты, сменяющиеся часовые пояса, одна легенда за другой… И опять Север, колючий и стылый, выстужающий напрочь, замораживающий, кажется, не только внешне, но и что-то внутри. Наверное, даже сердце… У дверей что-то ударилось, стукнуло — это Мура с облегчением скинула надоевшие туфли, от которых гудели ноги. Прошла вглубь номера, устроилась на краю постели — Кот, прикрыв глаза, ничего не видел, лишь по звукам угадывал, что происходит. Тихонько скрипнула кровать, прошуршала ткань, зазвенели шпильки, вынимаемые из сложной прически… Что-то вжикнуло, раз, другой, затем послышалось сдавленное ругательство…       — Вась, помоги. Ионов сел на постели, натыкаясь взглядом на затянутую в синий шелк гибкую спину. Женя нетерпеливо откинула на сторону рассыпавшиеся в беспорядке локоны — тугие пшеничные завитки, от которых ненавязчиво тянуло какими-то легкомысленными цветочно-сладкими дорогими духами. Кот неторопливым точным движением дернул вниз застежку — заевшая молния поддалась с первого раза. Ткань разошлась, обнажая участок ровной загорелой кожи. Кот медленно потянул вниз переливчатую ткань — показались округлые плечи, беззащитно выступающие лопатки, полоска замысловатого кружева точно в тон платью… Когда мужские ладони легли на голые плечи, Мура не вздрогнула — сидела не шевелясь, кажется, даже не дыша. Не оттолкнула и не подалась к нему, как будто чего-то ждала или что-то анализировала… Ионов чувствовал под пальцами ровное тепло нежной кожи, видел совсем рядом непослушный русый локон — а перед глазами, будто в калейдоскопе, бешено завертелись осколки прошлого. Как прижимал ее к себе, невменяемую, на полу поезда, и эти светлые, одуряюще пахнущие волосы были совсем рядом с его губами… Как беззастенчиво таращился на нее Бизон там, на заброшенной ферме, неприкрыто флиртуя и явно любуясь видом полуобнаженной подруги… Как неостановимо и дико накрыло среди грохочущих струй водопада — и показалось, что призрачное, ускользающее, недоступное счастье уже вот-вот… И следом — отрезвляюще-жесткие, ставящие на место холодные реплики: «Мы на задании, товарищ командир», «Мы совершили ошибку»… И боль, эта извечная боль от понимания невозможности — боль, изредка сменяемая приступами головокружительной эйфории, когда она все-таки позволяла ему… совсем ненадолго позволяла ему глотнуть этого отравляющего изнутри, напрочь отшибающего мозги дурмана… Когда это было? В какой-то совсем другой жизни. А в этой жизни она сидит в каких-то миллиметрах от него, позволяет касаться… А он? Что он чувствует, зная, что эта безупречная красавица, такая недоступная прежде, совсем скоро станет его женой? Ни-че-го. В первое мгновение осознание его испугало. Даже тряхнул головой, отгоняя от себя эту мысль. Но это действительно было так — он, еще какой-то год назад напрочь съехавший бы с катушек от такой ее близости, сейчас не испытывал ничего. Отстраненно, машинально отмечал какие-то крошечные детали, столь будоражащие прежде — и все на этом. Полгода. Чертовы полгода она его невеста. Чертовы полгода они периодически засыпают в одной постели. Чертовы полгода она рядом с ним — и где, где то безумное пламя, так выжигавшее его дотла? Где эта неутолимая жажда обладать ею, где эта почти наркотическая зависимость с бесконечными ломками? Почему он не хочет свою почтижену? Что мешало ему за эти полгода перейти эту незримую границу, плюнуть на чувства Женьки, на все, что между ними случилось, — и просто сделать то, чего она от него ожидала? Вытрахать (каким бы грубым и циничным ни было это слово в контексте его наивной юношеской влюбленности) из нее весь этот невроз, всю эту скандальную дурь, всю эту нездоровую зависимость к командиру — и жить дальше как ни в чем не бывало… Может быть, их даже бы отпустило. Обоих вместе или каждого по отдельности — кто его знает… Почему он не осмелился, не решился? Что с тобой происходит, Ионов? Ответ был очень простой. Он получил этот ответ в то мгновение, когда прошелся взглядом по безупречной шее — и вспыхнуло в памяти красноватое пятно на светлой коже, точь-в-точь там, куда смотрел прямо сейчас. След чужого поцелуя, немое доказательство бурной ночи и двойного предательства… Она не его. С той самой ночи — не его, чужая женщина, женщина командира… Какими бы иллюзиями он ни тешил себя, надеясь на взаимность, какое бы болезненно-притягательное прошлое ни связывало их, как бы Женька ни билась в напрасной попытке излечиться от своей страсти… Это ничего не могло изменить. Она никогда не принадлежала ему. С первого взгляда всем сердцем, всей душой рвалась к невозможному, будто мотылек на огонь — и даже если в какие-то отчаянные мгновения была телом с ним… Это не значило ничего — потому что лишь телом. И, может быть, разумом, чувствуя себя виноватой и переживая за него как за боевого товарища… Разве такого будущего он хотел? Для себя, для нее? Одна на двоих пустота, взаимное безразличие, союз двух выжженных душ… Они ничего не могли дать друг другу. Кого он пытается обмануть? А главное — зачем?       — Вась, ты куда? Женя стремительно обернулась, услышав, что он поднялся. Полуспущенное платье скользнуло еще ниже — показались трогательные ключицы, легкий загар, ажурная кромка нижнего белья… С ума сойти! Да раньше, стоило ему даже представить что-то такое — крышу бы ураганом унесло прямо в космос… А сейчас смотрел, отмечая все это с каким-то холодным автоматизмом, — и внутри не дрогнуло ни-че-го.       — Пойду воздухом подышу, — бросил как ни в чем не бывало, на ходу взяв с кресла сброшенный впопыхах пиджак. Мура проводила Кота растерянным взглядом и, не сразу опомнившись, наконец-то стянула с себя роскошный наряд. Затем без сил вытянулась на широкой кровати и закрыла глаза. Куда-то в область сердца ударили совсем неуместные воспоминания — как точно также играли в прикрытие с Батей, и какой мукой и наслаждением одновременно была для нее эта их невозможная близость… Что ты творишь, Мурашова? Даже внутренний голос прозвучал с такой болезненно-родной интонацией, и под веками вмиг стало жгуче-влажно и горячо. Что ты творишь, дура несчастная? Кого пытаешься обмануть? Для тебя существует только один мужчина — теперь, после всего, что между вами произошло, это стало яснее ясного. Тогда, еще в самом начале, она могла бегать от себя и от своих чувств сколько угодно, могла морочить голову Коту, флиртовать с какими-то Артурами и Ванями — но после того, как узнала, что значит быть с любимым мужчиной, это все превратилось в пыль. Она не может быть счастлива без него. И уж тем более — не может быть счастлива с кем-то, кроме него… Что ты творишь? Кот прислонился лбом к холодному стеклу, не различая ничего за огромным окном. На миг даже почудилось — сейчас раздастся за спиной такой знакомый перестук каблуков, прохладная ладонь мягко ляжет на плечо, внимательный светлый взгляд коснется лица… Встряхнулся, отгоняя внезапное наваждение. Как он позволил своей жалости зайти так далеко, что размаху прыгнул на те же грабли? Да, Женьке было плохо, больно, невыносимо… Да, он это знал, он все видел, он на своей шкуре испытал то же самое… Но зачем снова поддался ей вместо того, чтобы выстроить совершенно иное, вместо того, чтобы помочь ей совершенно иначе — уже спокойно, по-дружески… Непроходимый идиот! И что теперь со всем этим делать? Бросить Женьку точно также, как ее бросил Батя — внезапно, беспричинно, когда она меньше всего этого ожидает? Или с ослиным упорством продолжать играть этот никому ненужный спектакль, мучая их обоих? Крепко зажмурился, невольно сжимая кулаки и даже не зная толком, за что ненавидит себя в этот момент.       — Идиот…