Полюби меня, если сможешь

Работать с напарниками Ероха не любил. И всегда избегал. Потому что где напарники — там лишние проблемы: если помощничек окажется туповатым, то натворит таких дел, что вовек не разгребешь. А если помощник умный, то еще хуже — наворотит не по недомыслию, а из желания показать, кто тут главный и самый лучший профессионал. В общем, что ни говори, а одному всегда проще, головняка будет меньше… Однако в этот раз шеф заяупрямился и подсунул Ерохе в помощь Матвея — в качестве силовой поддержки на случай непредвиденных осложнений. На большее Матвей все равно не годился. Профессора навестить решили ночью. Банкет затянулся допоздна, кругом все время кто-то шастал — то подвыпившие участники конференции, то официанты, то работники отеля… Но ближе к ночи все утихомирились; Кривицкий вообще со своей подружкой смылся с банкета пораньше, что и неудивительно — когда такая красотка рядом, тут уж не до ученых бесед.       — Слушай, а может, я ее, ну, того? — оскалился Матвей, сделав характерный жест. — А че такой красоте пропадать, этому баклану она все равно уже не понадобится…       — Да заткнись ты, придурок, — скривился Ероха. — Ты вообще можешь думать о чем-то, кроме баб и бухла? Напарник набычился, но что ответить, не нашелся. А Ероха, не обращая на него никакого внимания, первым двинулся к лифту, радуясь небывалой удаче: профессор со своей девкой поселился в номере люкс, единственном на этаже. Небось не хотел, чтобы ему мешали в свободное время развлекаться… Очень удобно, кричи не кричи, никто не услышит. Как раз то, что надо, ни к чему беспокоить почтенных гостей…

***

… Дверь им открыла девица. В одной рубашке, босая, с растрепанными волосами — похоже, профессор и впрямь времени зря не терял. Матвей, ухмыляясь, сразу же принялся нагло ее разглядывать, а та, испуганно пискнув, моментально попятилась назад в номер. И немудрено, когда перед тобой возвышаются двое устрашающего вида мужиков с пистолетами. Другая на ее месте вообще бы завопила или в обморок грохнулась…       — Мужик твой где? — рявкнул Ероха, оглядывая смятую пустую постель. Девица молчала, испуганно тараща глаза. Похоже, от страха она лишилась дара речи.       — Матвей, проверь тут все, — велел Ероха, не оборачиваясь.       — Ага, — отозвался напарник и, тяжело сопя, двинулся в сторону гостиной. Ероха, чтобы не заскучать в ожидании, с интересом разглядывал полуголую профессорскую бабу, про себя решив, что подобное можно считать приятным бонусом в их собачьей работе. Это была его последняя мысль перед тем, как на голову обрушилось что-то тяжелое и в сознании все померкло.

***

… В номере слабо горел лишь прикроватный светильник; кое-где были видны следы недавнего побоища — обломки стула, скомканный ковер, уехавшее в сторону кресло, осколки двух ваз… Завершали картину два массивных тела, закованные в наручники и до сих пор не пришедшие в сознание.       — Да уж, представляю лицо Пригова, когда он увидит счет за причиненный ущерб, — усмехнулся Булатов и, потрогав разбитую бровь, слегка поморщился. Мура присела на пол, поставив рядом аптечку.       — Давай обработаю, — предложила, щедро поливая ватку перекисью водорода.       — Мурашова, да оставь ты это… — отмахнулся Батя, но споткнулся на полуслове. Мура, не слушая возражений командира, осторожно коснулась прохладными пальцами его лица, старательно обрабатывая ссадины и царапины, которых в драке с бандитом Булатов умудрился заработать немало. Тонкие пальцы невесемо порхали по лицу, неловко задевали ссадины — но контр-адмирал этого даже не замечал, неотрывно глядя на Женю: сосредоточенное лицо, закушенная губа, упавший на глаза русый завиток… А когда Мура нетерпеливо дернула головой, смахивая мешающий локон, у Булатова едва не снесло крышу. И дежавю накрыло в самый неподходящий момент — кажется, все это уже было… И командировка, и гостиничный номер, и полумрак, и даже бережные прикосновения ее рук… Понимая, что не сможет выдержать ее ясный сапфировый взгляд, Булатов торопливо опустил глаза — и стиснул челюсти, едва не выругавшись. Округлое плечо из-под сползшего рукава рубашки, беззащитно открытые ключицы, в беспорядке ниспадающие пшеничные пряди, три незастегнутые пуговицы рубашки, под которой угадывалось тонкое кружево… Зажмурившись до рези в глазах, Булатов опустил взгляд ниже, но стало лишь хуже — из-под короткого наряда виднелись округлые колени, манящая линия бедер, и даже родинку, родинку в виде полумесяца аккурат над коленкой он сумел в полутьме разглядеть. Или просто вспомнил? Ведь столько раз в их горячие сумбурные ночи, улыбаясь, изучал эту отметину кончиками пальцев, почему-то находя по-детски забавной…       — Мурашова… Голос был чужим, незнакомым, надсадно-хриплым, как от боли. Он и сам не знал, что собирался ей сказать — в голове не осталось ни единой мысли. Только чертовы флешбеки. Один за другим, как рябь на экране заглючившего телевизора — все, все до единого кадры. Ее улыбки, ее смех, ее ласковый сияющий взгляд, ее голова на его плече, ее руки, обнимавшие со спины, ее волосы, разметавшиеся на соседней подушке… Он все это помнил. Оказывается, он все это помнил… Мура подняла голову, вопросительно смотря на него. И вот именно в этот момент он осознал в полной мере, что с ними всеми произошло. С Котом, которого предали. С Женькой, которую он так трусливо бросил. И с ним самим… Что-то перевернулось в груди. Боль, запоздалая, не осознаваемая все это время, подло притихшая, накрыла до самого сердца. Он даже не знал, что боль бывает такая. Боль случалась разная — от потери товарищей, от потери близких людей, от потери семьи. Но он даже не подозревал, что она бывает такой — острой, прожигающей, едкой. И, казалось бы, совсем беспричинной. Но причина была. Нежная синеглазая причина, которая не сегодня-завтра станет чужой женой.