Телохранитель министра/The Minister's Bodyguard

      На протяжении более десяти лет Гермиона вела уединённый образ жизни, позволяя редким гостям задерживаться в доме лишь на несколько дней — и то лишь по случаю праздников. Мысль о том, что рядом с ней будет кто-то жить не просто день-другой, а неделями и месяцами, казалась невыносимым испытанием, к которому она была совершенно не готова. Она не могла предсказать, к чему приведёт вся эта ситуация, но едва ли сомневалась, что исход окажется далеко не радужным. И всё же, несмотря на сомнения и страхи, в глубине души теплилась хрупкая надежда: а вдруг всё сложится иначе?       Первая неделя совместного проживания прошла на удивление гладко. В качестве соседа Северус оказался практически безупречен: сдержан, аккуратен и ценил тишину. Когда в доме собирались гости — Невилл, Рон или Гарри, — он с удивительной деликатностью бесшумно удалялся наверх, оставляя её наедине с друзьями. Гермиона всё больше ценила его тактичность и умение ненавязчиво подстраиваться под её привычный уклад жизни. Постепенно она начала замечать, что постоянное присутствие другого человека рядом может быть не таким уж тягостным, как ей казалось раньше.       Однако вскоре начали происходить некие странности. Вещи стали непредсказуемо перемещаться без видимой причины, словно кто-то намеренно пытался нарушить привычный порядок. Кресло, в котором она так любила сидеть у огня, оказалось отодвинутым слишком далеко от камина, лишая комнату уюта, поэтому его пришлось дважды возвращать на место. Или обувная полка, внезапно оказавшаяся в другом конце коридора: именно о неё, держа в руках многочисленные пакеты, Гермиона весьма больно споткнулась. Эти мелкие, но настойчивые перемены подтачивали спокойствие. Неужели она сходит с ума? Логично было бы подумать на Северуса, но что-то внутри подсказывало, что он здесь ни при чём.       Ранним субботним утром, спустя две недели совместной жизни, Гермиона, ещё не успев до конца проснуться, спустилась вниз. В доме царил полумрак — свет оставался выключенным, свидетельствуя о том, что Северус ещё не поднялся. Видимо, позволил себе редкую слабость, наслаждаясь спокойствием выходного дня. Стараясь не нарушить тишину, Гермиона осторожно прошла на кухню. Единственным желанием было сварить крепкий кофе, чтобы окончательно развеять сонливость.       Важных дел в этот день не предвиделось, и она решила наверстать упущенное, с головой погрузившись в чтение. В защищённом чарами Фиделиуса домашнем кабинете лежал черновик законопроекта, который требовал основательной доработки.       Потянувшись и едва сдерживая зевок, Гермиона наполнила кофейник водой. Движения были почти машинальными — мысли уже блуждали по страницам документов, всплывая обрывками в предвкушении предстоящей работы.       Она протянула руку к кухонному шкафчику, но, к своему удивлению, наткнулась на пустоту.       Гермиона с недоумением заглянула внутрь, отчётливо помня, что только недавно покупала новую банку кофе.       Она с трудом пыталась вспомнить, заходила ли она в магазин, или усталость от череды событий сыграла с ней злую шутку? А может, это был всего лишь сон, который она приняла за реальность?       Но нет, она точно помнила, как ходила в магазин вместе с Северусом, рассказывая ему, что предпочитает только один определённый сорт — тот, который всегда выбирал её отец.              Заглянула на другую сторону шкафа, предполагая, что Северус мог случайно передвинуть банку, отвлёкшись на поиски чего-то другого. Затем проверила мусорное ведро — вдруг он по ошибке выбросил её, приняв за пустую? Но и там ничего.       В крайнем раздражении Гермиона принялась лихорадочно рыться в шкафчиках, отчаянно выискивая пропавший кофе и мысленно проклиная то ли злого духа, то ли невидимое существо.       — Позвольте узнать, почему вы шумите в такую рань? — раздался глубокий бархатный голос, неожиданно прерывая суетливые поиски.       Она вздрогнула и обернулась. В её взгляде мелькнула смесь растерянности и искреннего сожаления.       Северус стоял на пороге кухни, облачённый в свою неизменную чёрную мантию. Пальцы крепко сжимали палочку, а взгляд, холодный и сосредоточенный, говорил красноречивее любых слов — раздражение сквозило в каждой черте его застывшего лица.       И неудивительно — на часах всего шесть утра.       Тяжело вздохнув, она смущённо простонала и устало потёрла лоб.       — Не могу найти кофе, — пробормотала Гермиона, — не хотела вас будить, прошу прощения, — и вновь принялась сосредоточенно перебирать шкафчики.       — Там вы ничего не найдёте, я его переставил, — сухо заметил Северус.       Гермиона закрыла глаза и глубоко вдохнула, стараясь обуздать нахлынувший гнев. Раздражало даже не то, что банка исчезла с привычного места, а то, что он переставил её по собственному усмотрению, не сочтя нужным ни предупредить, ни спросить.       — Где. Мой. Кофе? — прорычала она, едва сдерживаясь.       В спешке закрыв шкафчик, Гермиона не успела его придержать, и он с резким треском ударился о столешницу.       Северус закатил глаза, молча обошёл её и указал пальцем:       — Рядом с кофейником.       Она проследила за движением его руки — и, конечно же, жестянка стояла прямо перед ней.       Возмущение сплелось со смущением, и она резко повернулась к нему:       — Зачем, чёрт возьми, вы его спрятали?       В его взгляде промелькнула лёгкая растерянность, но прежде чем она успела что-либо понять, выражение лица мгновенно сменилось — теперь перед ней была привычная маска холодного безразличия, приправленного едва заметным оттенком презрения.       — Потому что так удобнее и экономит ваше время, — пояснил он тоном, каким говорят с несмышлёными детьми. — Теперь осталось лишь взять кружку.       Она, крепче сжав жестянку, прижала её к груди. Внезапно её охватило облегчение, и вместе с ним пришла странная, трогательная теплота. Закрыв глаза, Гермиона медленно сосчитала в уме до десяти, стараясь сохранить внешнее спокойствие.       В конце концов, он всего лишь хотел сделать что-то хорошее. Пусть и по-своему.       — Вот уже двадцать лет я ставлю кофе на одно и то же место. Пожалуйста, больше не переставляйте его.       — Если вам так нравится тратить время впустую… — усмехнулся Северус, скрестив руки на груди.       — Минута ничего не изменит, — она покачала головой и, скользнув мимо него, всыпала тёмную гущу в кофейник.       — Кухня должна быть похожа на хорошо организованную лабораторию, где всё необходимое находится под рукой, — заметил Северус, пристально глядя на неё сверху вниз. — В противном случае вы только усложните себе задачу.       — Возможно, в вашем случае так и есть. Но это моя кухня, и меня здесь всё устраивает, — как можно более вежливо постаралась ответить Гермиона, хотя голос всё ещё звучал с едва сдерживаемой злостью. — Я понимаю, что вы хотели помочь, но, пожалуйста, не трогайте мои вещи.       — Поступайте как знаете, — фыркнул он, даже не глядя в её сторону, и вышел из кухни, напоследок хлестнув её мантией — словно в знак презрения.       Гермиона опёрлась о столешницу, прислушиваясь к тихому шипению закипающего чайника. В звенящей тишине, что повисла после его яростного ухода, душу переполняли смешанные чувства — раздираемые противоречия и гнетущая, не отпускающая вина.       С одной стороны, в глубине души звучал тихий, но уверенный отклик правоты — в конце концов, именно он передвинул банку с кофе, не потрудившись спросить её мнения. С другой же — терзала совесть: возможно, она нагрубила тому, кто просто пытался проявить банальное внимание.       Беспокойство растворилось с первым глотком кофе. Тёплая жидкость, как нежный бальзам, растеклась по венам, принося спокойствие и проясняя мысли. И вот, в тишине утренних раздумий, она решила: как только Северус появится за завтраком, она обязательно извинится.       Но он так и не спустился — ни на завтрак, ни позже. Из его комнаты не доносилось ни малейшего звука, а дверь оставалась плотно закрытой. Даже когда она проходила мимо, направляясь в свой кабинет, её не покидало ощущение чуждой, почти осязаемой тишины: ни приглушённого дыхания, ни шороха одеяла, ни едва уловимого движения — ничего, что могло бы выдать его присутствие. Видимо, он наложил заглушающее заклинание.       Занимаясь бумажной работой в уединении своего кабинета и перебирая счета, нуждающиеся в оплате, Гермиона всё глубже ощущала тяжесть одиночества. Хотя внимание было поглощено рутинными делами, мысли не давали покоя — вновь и вновь она возвращалась к утреннему моменту, прокручивая свою реакцию, и каждый раз приходила к выводу, что не сдержалась. Наконец, покончив с делами, она спустилась вниз в надежде отвлечься от мучительной тирании собственных мыслей. Возможно, ей удастся перехватить Северуса и, воспользовавшись моментом, попросить прощения.       Хотелось отвлечься, но книги не приносили желаемого утешения. Гермиона подошла к небольшому столику для маггловских шахмат, с трудом вписывающийся в уютный уголок гостиной у эркера. Осторожно смахнув с доски фигуры — следы вчерашней партии с Невиллом, — она аккуратно расставила новые и с сосредоточенным видом погрузилась в поединок с самой собой.       На неё снизошло редкое, почти медитативное состояние сосредоточенности. Она тщательно анализировала возможные комбинации, пытаясь найти способ переиграть саму себя. Строить стратегию против собственного разума оказалось непросто: ходы казались очевидными, но именно это заставляло мыслить нестандартно и искать новые тактические решения. Временами Гермиона мысленно возвращалась к партиям, сыгранным с Невиллом, и смотрела на доску его глазами, стараясь выявить уязвимости в собственной игре и глубже понять его тактику.       — Маггловские шахматы? — с едва заметной насмешкой протянул Северус, вырывая её из сосредоточенности.       Глубокий голос прозвучал столь неожиданно, что она вздрогнула, едва не выронив фигуру из рук. Вскинув глаза, Гермиона увидела, что мужчина стоит прямо за её плечом, внимательно наблюдая за игрой. Она настолько погрузилась в процесс, что даже не заметила его присутствия. Сделав несколько глубоких вдохов в попытке унять внезапно участившееся сердцебиение, она лишь молча кивнула.       Северус внимательно изучал шахматную доску, будто намеренно избегая её взгляда. Тёмные глаза скользили по фигурам, выискивая логику, что привела к текущей позиции. На мгновение его брови едва заметно дрогнули — он чуть заметно покачал головой, а затем посмотрел ей в глаза.       — Не стоило жертвовать своим конём, — произнёс он с лёгким укором в голосе.       — Вы играете?       Северус устало закатил глаза и скрестил руки на груди, излучая явное раздражение:       — Приходилось.       Почти не раздумывая, она жестом указала на стул напротив себя:       — Не хотите сыграть пару партий?       — Почему бы и нет, — он перевёл взгляд с неё на доску, прежде чем занять предложенное место. — Я сыграю чёрными.       Чувство вины за недавнее поведение вновь нахлынуло бурной волной, когда она молча протянула ему фигуры, позволив расставить их на своей стороне доски. Мысли метались в поисках нужных слов — таких, что смогли бы донести правду, не вынуждая его тут же воздвинуть непробиваемую стену.       Поскольку Гермиона играла белыми, она сделала первый ход. Северус не отставал, почти сразу же выдвинув пешку, пока его тёмные глаза пристально следили за каждым её движением.       Тревожные мысли мешали сосредоточиться на игре, и Гермиона понимала, что ей нужно избавиться от них как можно скорее.       — Насчёт утренней ситуации… Я не хотела…       — Ни слова, если только вы не хотите испытать меня или признать поражение, — холодно прервал её он.       Гермиона поёжилась.       Мужчина слегка изогнул бровь, и его взгляд, едва касаясь её лица, словно спрашивал, услышала ли она его слова. Тягостная тишина заполнила пространство, и в этот момент стало очевидно, что извинения его вовсе не волнуют.       Гермиона не собиралась настаивать. Вряд ли после её напора он согласится на повторную игру, а ей стало любопытно, что за игрок скрывается за этой загадочной сдержанностью.       Заметив молчаливый взгляд, она неохотно перевела внимание на доску и осторожно сдвинула фигуру.       Северус оценил ход с присущей ему проницательностью, а затем, не теряя времени, сделал свой, встретившись с ней взглядом, как только чёрная фигура заняла место на доске. В его тёмных глазах мелькнул едва уловимый оттенок вызова, который, словно магнит, одновременно разжигал жгучее желание победить и невольно пробуждал что-то тёплое и странное в груди.       Делая очередной ход, Северус не отрывал взгляда от доски. В тишине время словно замедлилось, пока он с холодной точностью взвешивал каждое движение. Гермиона украдкой взглянула ему в глаза и вдруг заметила, как в их глубине скрывается едва уловимая задумчивость.       Она протянула руку к фигуре, но замерла, заметив, как мужчина едва заметно приподнял бровь, словно проверяя её уверенность в принятом решении. На первый взгляд её позиция казалась стабильной, но, присмотревшись, она поняла, что Северус готов поставить ей мат. Изменив тактику, Гермиона сделала ход слоном, заранее блокируя ответный ход.       Его губы тронула насмешливая улыбка, и воздух в комнате вдруг стал гуще. Таким она видела его впервые.       Внутри всё сжалось, во рту пересохло, а воздух в комнате стал невыносимо горячим. Взгляд невольно скользнул к камину, но пламя горело ровно и спокойно, не давая ни малейшего повода для жара, который стремительно охватывал её тело.       Прерывисто выдохнув, Гермиона вновь подняла взгляд на Северуса.       Впервые она осмелилась так пристально рассматривать лицо своего бывшего профессора, пока тот был погружён в размышления. Сквозь окно пробивался редкий для лондонского послеполуденного неба солнечный луч. Он скользил по его волосам, собранным в небрежный пучок, придавая им мягкое сияние, а игра света и тени подчёркивала резкие, угловатые черты лица.       И вдруг её осенила простая, но неизбежная истина — он был красив.       Не в том смысле, который навязывает общество, а в некой интимной, почти мистической манере, характерной для романских образов. Его черты лица, строгие и угловатые, были настолько выразительными, что при этом освещении она могла рассмотреть их с пугающей ясностью. Тень от носа, длинная и чёткая, ложилась на губы, которые больше не искривлялись в усмешке, а лишь едва подрагивали, когда он погружался в глубокие размышления, полностью отдаваясь анализу шахматной доски.       На мгновение он напомнил ей Виктора Крама — тёмные глаза, поглощённые квиддичем, выхватывали каждую деталь, словно анализируя её до мельчайших нюансов. Гермиона провела немало времени с бывшим возлюбленным, наблюдая за его взглядом во время матчей, и теперь ей стало очевидно, что в их глазах было нечто схожее. Однако если в Викторе скрывалась некоторая юношеская наивность, то взгляд Северуса был полон глубокой сосредоточенности, отражавшей зрелость и многолетний опыт.       Чёрные глаза приковывали внимание, их глубина стала более ощутимой, когда он продвинул фигуру по доске, будто невидимо торжествуя о тайной победе. Внутри нарастало странное тепло, словно электрический разряд прошёлся по шее и позвоночнику, сливаясь с вихрем других эмоций. Внизу живота появилась тягучая, но приятная тяжесть.       Он вновь ухмыльнулся, и в тот же миг по телу пробежали тёплые мурашки, от бёдер до самых кончиков пальцев ног.       И вдруг, как молния, пронзила тревожная мысль: неужели её влечёт к Северусу?       Нет, конечно же, нет. Просто здесь слишком жарко, вот и всё.       Солнечный свет всё же проник в дом, наполнив стены теплом. Иначе как ещё объяснить этот внезапный, необъяснимый порыв? Пора взять себя в руки — и как можно скорее!       Теперь мужчина целиком сосредоточился на ней: ониксовые глаза пронзали её взглядом — пристальным, почти гипнотическим, стремясь проникнуть в самую глубину её сознания. Она отчаянно надеялась, что ошибается, ведь если бы он действительно прочёл её мысли, то либо разразился бы гневной тирадой, либо просто высмеял.       Воздух вокруг едва уловимо дрожал — или это трепет её собственной кожи? Она не могла сказать наверняка, но знала одно: что бы это ни было, оно не имело никакого отношения к внезапному осознанию того, что, возможно, её влечет к Северусу.       Нет, дело вовсе не в этом.       Сбитая с толку, она неотрывно следила за его движением, пытаясь выстроить ответный ход. Нога, нервно постукивающая по полу, выдавала напряжение, которое она с трудом сдерживала. В голове неустанно метались сотни вопросов — что с ней происходит? И как разгадать его стратегию? Она ощущала тяжесть его взгляда, от которого перехватывало дыхание. Лицо вдруг охватил жар — и он наверняка это заметил.       Интересно, догадывался ли Северус, о чём она думает?       Наконец, с волнением Гермиона выбрала фигуру, надеясь, что этот краткий момент отвлечёт его внимание и даст передышку, чтобы успокоиться и вновь собрать мысли в порядок.       В течение нескольких минут Гермиона не могла разрешить внутреннее противоречие — желание встретиться и одновременно уклониться от пронизывающего взгляда. Мысли спутались, не позволяя разобраться в собственных чувствах. Это казалось абсурдным. Почему под его взглядом в животе возникало предательское напряжение, если раньше ничего подобного не происходило? Всего лишь мимолётная усмешка после удачного шахматного хода — не повод для волнения. Тело упорно отказывалось подчиняться, но она отчаянно надеялась, что всё это — лишь игра воображения.       — Шах, — тихо произнёс Северус, разрезая густую, напряжённую тишину. Его пальцы, ловко скользнув по шахматной доске, уверенно передвинули ладью, ставя под удар её короля.       Она моргнула и растерянно перевела взгляд на шахматную доску.       Как ему удалось так быстро поставить ей шах?       Тряхнув головой, словно пытаясь развеять хаотичный поток мыслей, в которых она упорно убеждала себя, что Северус её совершенно не привлекает, Гермиона вдруг осознала, что загнала себя в безвыходное положение. Взгляд скользнул по доске — оставался только один возможный ход, но и он не гарантировал спасения из этой ловушки.       Воспользовавшись единственным возможным ходом, Гермиона вывела короля из шаха, но, едва отпустив фигуру, осознала свою ошибку. Он подставил её. Веря, что спасает короля, перемещая его в безопасное место, она не учла, что в этот момент Северус захватит её ферзя и она вновь окажется под шахом.       Будто уловив в её взгляде неизбежность, мужчина самодовольно прошептал: «Шах и мат» и с невозмутимым спокойствием забрал её ферзя.       — Как вам удалось так мастерски меня перехитрить? — спросила она, чувствуя, как учащается дыхание. Гермиона не была новичком в шахматах и, несмотря на свою рассеянность, не могла поверить, что упустила очевидное: с самого начала он осторожно, шаг за шагом, подводил её к неизбежному финалу.       — Вы слишком легко поддаётесь сомнениям и в какой-то момент позволили себе отвлечься. Я воспользовался этим, чтобы незаметно подвести вас к ходу, который позволил мне перекрыть вам пути к отступлению, — он вернул белые фигуры на доску. — Сыграем ещё раз. На этот раз сосредоточьтесь на игре и следите за каждым ходом. Уверен, вы способны играть лучше.       — Я не…       — Сдаётесь? — перебил её он. — Если нет, то продолжаем молча. Хотя вы и без слов достаточно отвлекаете, — он замолчал, а затем, немного смутившись, добавил: — То есть, отвлекаетесь, конечно.       Подавив нарастающее раздражение, Гермиона сделала глубокий вдох и попыталась сосредоточиться на шахматной доске. Она не собиралась проигрывать дважды. Избегая его взгляда, переключила внимание на его руки. Так было проще — наблюдать за длинными, изящными пальцами, которые с непревзойдённой точностью двигали фигуры. Ладони Северуса были крупнее её собственных, но далеко не такими грубыми, как у Рона или Невилла.       Гермиона невольно задумалась о том, какими могли бы быть его ладони. Были ли они мягкими, или едва заметные мозоли придавали им лёгкую грубоватость? Наблюдая за тем, как его пальцы так тщательно перебирают фигурки, она подумала, что, несмотря на возможную жёсткость рук, каждое прикосновение, вероятно, было бы удивительно нежным.       Смущённая внезапно нахлынувшими мыслями, она поспешила прогнать их прочь и снова погрузилась в игру.       Они продолжали обмениваться фигурами, и Гермиона почувствовала, как уверенность постепенно возвращается — она уже не сомневалась, что победит. Особенно после того, как ей удалось перехватить его ферзя, едва не поставив собственного короля под шах. Сделав решающий ход, она разместила последнюю фигуру на нужной позиции и, взглянув на него с торжествующей улыбкой, громко произнесла:       — Шах!       Северус вновь усмехнулся, и на этот раз в его глазах блеснул хитрый огонёк, когда он переместил свою пешку на последнюю клетку доски, где она превращалась в могущественного ферзя.       — Шах, — парировал он, приподняв бровь.       Она сморщила носик, поймав себя на мысли, что упустила шанс избавиться от этой пешки ещё в самом начале, и, задумавшись, взглянула на доску.       — Похоже, у нас с вами шах, — сообщила она, сосредоточено анализируя все возможные ходы, которые могли бы поставить их обоих в опасное положение. Она читала о таких ситуациях, но в реальной игре столкнулась впервые.       — Так и есть, — Северус внимательно взглянул на неё. — Что собираетесь предпринять? Сдаться прямо сейчас или рискнуть своей самой сильной фигурой ради победы?       Что он имел в виду?       Ища решение, она сосредоточенно вглядывалась в доску, когда внезапно её осенила гениальная мысль: если она рискнёт пожертвовать ферзём, её конь сможет нанести удар по королю. Гермиона встретила его взгляд, в котором читался вызов — будто он проверял, осознаёт ли она, что победа уже почти в её руках. Многие в её положении предложили бы ничью или сдались, но она не могла позволить себе отступить — особенно когда победа была так близка.       Воздух завибрировал от напряжения, когда его взгляд, подобно раскалённому лезвию, неожиданно её пронзил. Тёплая волна разлилась по венам, ускоряя пульс, а мысли путались, вспыхивая отчаянным вопросом: целуется ли он так же страстно, как смотрит? Эта навязчивая мысль вырвалась у неё в резком, едва сдержанном вздохе, и Гермиона мысленно прокляла себя за подобную слабость. Всё, что оставалось, — молиться, чтобы Северус не прочёл в её взгляде следы неподобающих мыслей.       Удерживая его взгляд, Гермиона сделала ход, гадая, не таится ли в его арсенале ещё какой-нибудь приёмчик.       — Шах, снова.       Его глаза едва заметно дрогнули намёком на улыбку, но губы остались неподвижны. Северус сделал ход, перекрыв возможность захватить его короля ферзём.       Она выиграла.       — Шах и мат, — произнесла она, уверено перемещая фигуру и снимая чёрного короля с доски. Гермиона почти не сомневалась: в сосредоточенном на ней взгляде искрился огонёк гордости. Однако было что-то ещё, неуловимое, едва ощутимое, что заставило сердце дрогнуть. В тёмных глазах пылал огонь, далёкий от света дневного солнца, и она чувствовала, что за ним скрывается нечто большее, чем просто победа.       — Очень хорошо, — сказал Северус с едва заметной тенью одобрения в голосе. — Вы продемонстрировали готовность идти на необходимые жертвы.       Стараясь сохранить хладнокровие и не выдать волнения, царившего в спутанном разуме, Гермиона кивнула.       — Я всегда была такой.       — Совершенно верно, — его глаза потемнели, а затем сузились, когда на губах появилась едва заметная улыбка. — Ещё партию?       — Да, — она провела языком по губам, ощущая сухость во рту, но не собиралась прекращать игру. По крайней мере, до тех пор, пока не разгадает, что скрывается за вызовом в его взгляде и что порождает эти странные, захватывающие ощущения в её теле. Возможно, найдя ответ, она освободится от навязчивых мыслей, захвативших её сознание.       Они играли, даже когда солнце давно скрылось за горизонтом. Тёплый свет от камина мягко ложился на поверхности доски, создавая атмосферу уюта, пока они задумчиво анализировали каждый ход. Гермиона всё-таки уговорила Северуса обойтись доставкой, не желая отвлекаться от игры, и в перерывах между партиями с удовольствием поедали Пад-тай. Кто из них оказался более искусным игроком, оставалось загадкой — к ночи их победы почти уравнялись.       Гермиона направилась в свою спальню, и в мыслях вновь вспыхнули воспоминания: его взгляд, руки и как губы, едва заметно изогнувшись, расплывались в улыбке, когда приближение победы становилось очевидным. Она мысленно вернулась к моменту, когда Северус с полным сосредоточением вёл игру, тщательно анализируя каждый ход. Никогда прежде игра не была столь напряжённой и захватывающей, вызывая влечение, которое невозможно было игнорировать.       Но, как бы он её ни привлекал, Гермиона прекрасно осознавала, что это чувство останется односторонним и безответным. Ничто не могло изменить этого — она не была наивной дурочкой, чтобы строить иллюзии о бо́льшем. И всё же, несмотря на неумолимую реальность, она не могла полностью подавить эти чувства, позволяя наслаждаться ими, разыгрывая очередную партию.       И она собиралась сыграть с ним снова.

***

      Растянувшись на постели, Северус тяжело вздохнул, чувствуя, как напряжение дня начинает медленно таять. Этот неожиданный поворот событий был удивительно приятным, особенно на контрасте с раздражающим утренним пробуждением.       Первый хлопок кухонной гарнитуры моментально вырвал из сна, третий же заставил спешно обвить тело халатом и бесшумно скользнуть по лестнице. Если бы Грейнджер закричала или раздались звуки борьбы, он бы не медлил, забыв о скрытности, но в данный момент не был до конца уверен в происходящем. Неужели кто-то смог обойти защиту без его ведома? А может, хлопки — некий сигнал, чтобы не привлекать лишнего внимания?       Такая мелочь, как отсутствие кофе, выбила его из колеи, а вспыхнувший следом гнев заставил стремительно ретироваться в свою комнату, недоумевая, зачем он вообще туда пришёл.       Даже после нескольких часов сна раздражение не ослабло. Он бы с удовольствием провёл остаток дня в своей комнате, но нарастающее чувство голода вынудило изменить планы. Спускаясь вниз, он твёрдо решил игнорировать Грейнджер, особенно после того, как её возмутила простая банка из-под кофе.       Северус не находил ни единой причины мириться с её неблагодарностью за малый жест доброй воли с его стороны. Он принял во внимание её утренний распорядок, постарался облегчить хлопоты, а в ответ лишь столкнулся с упрёками. Он не совсем понимал, почему подобные пустяки способны вызвать в нём раздражение. Но если ведьма решила усложнить себе жизнь, то это явно не его проблема.       Ему платят за то, чтобы он защищал её, напомнил себе Северус, и ничего больше.       Он уже собирался заварить себе чай, наскоро соорудить бутерброд и вернуться в комнату, намереваясь провести время за книгой. Почти наверняка он ожидал застать её на кухне — раздражённой и недовольной. Однако, к своему удивлению, Северус обнаружил, что Грейнджер полностью поглощена игрой в маггловские шахматы и даже не заметила его появления.       Первым порывом было отчитать её за беспечность, но внезапно его охватило любопытство. Насколько искусна в этой игре самая талантливая ведьма своего поколения? Забыв о голоде, он с азартом предложил сыграть партию.       Сначала он просто хотел победить — не столько из честолюбия, сколько из желания проучить за утреннюю дерзость. Вспыхнувшая мелочность не вызывала в нём не малейшего смущения.       Однако, по мере развития игры, Северус начал замечать, что она приносит ему своеобразное удовольствие. Грейнджер оказалась достойным противником, и хотя он никогда не признался бы в этом вслух, не исключено, что она даже превосходила его самого. Видимо, играла с другими соперниками гораздо чаще, чем он.       Северус поймал себя на том, что невольно наблюдает за ней, пока она сосредоточено обдумывает следующий шаг. В её манере тщательно анализировать каждое решение было нечто завораживающее — неуловимый оттенок зрелости, который лишь подчёркивал очевидное: Гермиона Грейнджер превратилась в не просто умную, а по-настоящему выдающуюся женщину. Уже не девочка, и не ребёнок, а женщина.       Женщина, которой он всеми силами старался не восхищаться, казалась особенно прекрасной в лучах солнца, струившихся сквозь окно. Естественный свет играл на растрёпанных каштановых волосах, придавая им тёплый бронзовый оттенок, а карие глаза, обычно тёмные, теперь переливались, словно виски в хрустальном бокале. Он часто замечал, что задерживает взгляд на ней дольше, чем следовало, и, поймав себя на этом, поспешно возвращался к раздумьям над шахматной доской.       Грейнджер отвлекала его, и это ощущение было для него совсем непривычным.       Кроме того, она обладала такой красотой, которая встречается крайне редко. Её внешность не была подобна неземной грации Нарциссы Малфой, и, конечно, не подчинялась поверхностным и быстро сменяющимся модным канонам, что царили в глянцевых журналах, с которыми он сталкивался, стоя в очередях в магазинах. Вместо этого он видел в ней утончённую, неповторимую привлекательность — в мягкой россыпи веснушек, украшавших нос и верхние части щёк, и в маленьком бантике Купидона в уголке губ. Особенно это становилось заметным, когда она, погружённая в размышления, чуть поджимала губы или прикусывала нижнюю, тщательно обдумывая следующий шаг.       Противоречие, в котором эта очаровательная молодая женщина одновременно являлась и невыносимой всезнайкой, — поглощало целиком, вызывая внутренний раскол. Он терялся в столкновении этих двух образов, что отвлекало не меньше, чем осознание её безупречной красоты, окутывающей разум туманом. Бессонница больше не требовала оправданий — он чувствовал, как в нём разгорается нестерпимое влечение.       К счастью, что бы ни происходило у неё в голове, постоянно отвлекая от игры, она не заметила пристального взгляда. А если и заметила, то предпочла промолчать, проявив вежливость. Он был уверен, что причина кроется в первом.       Трудно игнорировать напряжение, пронизывающее всё вокруг, обостряя чувства и проникая в самые глубины разума. Это было захватывающе — нечто, что выводило за пределы привычных схем, разрывая логические цепочки и заставляя думать не механически, а интуитивно, с полной отдачей погружаясь в игру. Гермиона не была скучным противником: её стремление к победе излучало яркую энергию, которой так не хватало в его обыденной жизни. А у Грейнджер эта энергия, казалось, текла рекой. Это чувство заставило вздрогнуть, напомнив, как давно он не испытывал такого влечения к женщине. Все, кто пытался привлечь его внимание за последние два десятилетия, не вызывали ни малейшего интереса — в основном это были охотницы за славой или поверхностные мечтательницы.       Но Грейнджер — другая. Она не демонстрировала явного интереса, и все те выводы, к которым он пришёл, рождались в глубинах его собственного разума и тела. И, несмотря на странное удовольствие, внутри росло беспокойство — то, которое ему предстояло разрешить самостоятельно.       Беспокоило ли его, нарастающее осознание того, что Грейнджер была красивой и умной женщиной?       Определённо.       Значило ли это, что он больше не намеревался играть с ней в шахматы?       Однозначно нет.       Северус перевернул всю свою жизнь, чтобы уберечь её от опасности. И теперь — была ли хоть одна веская причина, по которой он должен был отказать себе в скромном удовольствии разделить шахматную партию? Он прекрасно понимал, что случайное влечение не приведёт ни к чему существенному. Видимо, за многие годы уже привык к одиночеству.       Это было всего лишь пустяковое обстоятельство, и Северус прекрасно осознавал, что оно не помешает ему сохранить ясность разума, когда речь коснется её. Это осознание даровало внутреннюю свободу, позволяя наслаждаться её присутствием, не теряя фокуса на своих обязанностях. Безбрежное множество причин, по которым между ними никогда ничего не случится, неизменно затмевало прежние тревоги.

***

      Так зародилась новая традиция.       По субботам Гермиона и Северус устраивали шахматные поединки.       В течение последующих полутора месяцев Гермиона наконец почувствовала долгожданную передышку. С момента, как Северус возглавил службу безопасности, её жизнь больше не подвергалась угрозам. Однако это вовсе не означало, что политическая деятельность стала легче. Напротив, с исчезновением явной угрозы работа обрела ещё большую напряжённость и сложность.