listen but don't judge

      У нее есть всё, кажется. Стабильная работа, приносящая десятки миллион вон в месяц, квартира, хорошая машина, любимый партнёр. Но в груди почему-то щемит. Постоянно почему-то что-то подбивает где-то в глубине души. Раздражая, выводя не на самые лучшие эмоции. Походы к психологу не спасли, не оправдали тех радужных ожиданий, что были до. Везде так много всего, но почему же так пусто внутри?       Её бизнес цветёт с каждым днём, запуская в неё саму корни, будто всё глубже и глубже, корни, что удушают. Перекрывают любой доступ к кислороду. Аэрофобия. Она ей не страдает, но почему-то не может уже какой месяц нормально вдохнуть глоток свежего воздуха или просто боится. Боится оступиться и оказаться совсем не там.       Её мысли — её главные враги. А что, если завтра завидующие конкуренты в пух разгромят её бизнес? А что, если она случайно попадёт в какую-нибудь аварию, пока будет за рулем? А что, если на её квартиру обрушится пожар из-за беспечности соседей-студентов? А что, если изменить..?       Себе прежде всего       Хочется, чтобы кто-то ударил её, да как можно сильнее. Прекратил эти визуально невидимые соревнования в голове. Сделать хорошо — всегда недостаточно. Минимум — это отлично, неплохо, если это будет идеально. Идеальная репутация в глазах людей, идеальная жизнь, идеальные взгляды на свою удручающую рутину. Но почему-то в глубине души хочется сделать что-то такое неидельное, чтоб аж глаза щипало от слёз, лицо от ссадин и душу заодно угрызениями совести.       За окном пролетают снежинки мельком, первый снег. Но её мозг не может сосредоточиться на этом виде из окна тридцатого этажа своего офиса. Десять вечера, уже никого кроме неё тут нет. Не очень хочется возвращаться домой, лучше здесь — в компании сигарет и кучи работы. Привычка с детства.       Телефон пиликает. Сообщение от «любимой». Когда она придет домой? Она сама не знает, желательно бы оказаться там до конца дня. Но тело просто не поднимается, всё ломит от этой немоготы. Её одновременно бросает и в жар и в холод, противный тремор. Она не переработала, скорее всего. Что она такого сделала, чтобы переработать? Девушка заламывает пальцы на холодных конечностях, пытается привести себя в порядок. В голове всё равно мутно.       Кажется, завтра у неё запись у психотерапевта, противного мужчины, что говорит ей каждый раз об одном и том же. Менять она его не хочет, поиск нового займет немало времени, а этот хотя бы время от времени направляет к психиатру, чтоб взять рецепт на таблетки, пить которые она конечно же не собирается. Зачем? Чтоб стать ещё большим овощем? Кажется она уже порядком достала доктора Пака, ведь тот во время их разговоров спокойно отвлекается на сообщения в телефоне, а после просит повторить, ей не сложно и она повторяет. Уже целых три года.       Совершенно без спешки собирает сумку: пара отчётов, которые ей нужно доделать дома, водительские права, пачка сигарет — всё самое важное при себе. Пиджак на вешалке. Расстёгивая рубашку перед зеркалом, её взгляд снова цепляется за уродливые шрамы по всему телу — результат деспотичного воспитания отца: чем тогда только по ней не прилетало. Главное, чтоб внешне не было видно, чтобы никто не заглянул за шторы этой блядски идеальной семьи.       Даже вспоминать об этом не хочется, но с другой стороны папаша сделал всё, чтобы она оказалась на этом месте. Это стоило того, наверное. В прочем, это не так уж и важно. Оверсайз толстовка, синие джинсы, она готова к выходу. Несколько раз проверяет правильно ли она выключила всё, смотрит важные датчики. Можно идти.       23:39. Закрывается последняя дверь офиса. «Директор компании Шин Рюджин».

***

фоткаю на глаза — мартин

      Дом, милый дом. Действительно стал таким, как только она съехала от родителей: никаких скандалов, пощёчин по поводу и без, только Йеджи. Милая, добрая Йеджи, которая и вытащила Шин из того дерьма, почти заставив ту жить здесь с ней, а не там с ними. Йеджи всегда поддержит, выслушает, обнимет и мягко поцелует. Что и делает сейчас.       Хван работает из дома, потому большую часть времени и проводит здесь, в компании двух собак и вечного программирования, Рюджин особо не разбирается в этом, потому обычно не лезет, да и зачем ей кого-то контролировать, тем более Йеджи? Контроля за неумелыми сотрудниками хватает и на собственной работе. — Ты снова поздновато. Много работы? — в объятиях почти мурлычет Хван. — Угу, — сонно, с нотками усталости шепчет Рюджин. Ей так приятно в этих объятиях, она так любит Йеджи, вот бы навсегда остаться так, обессиленно повисши на девушке, зная, что рядом ты в безопасности и тебе ничего не угрожает. — Хонсам и Инсам заждались, я как раз собиралась прогуляться с ними. Хочешь тоже? — Йеджи мягко улыбается, сама устала после работы не меньше. Глаза раскрасневшиеся от длительной работы за ноутбуком. Как Шин вообще может отказать ей? Она согласно кивает и уже готовится открывать дверь, как её быстро хватают за запястье, быстро добавляя, — Куртку накинь хотя бы, я с ними, — взглядом указывает на беснующихся собак Йеджи, — В машине гулять не собираюсь. Прогнозы тоже не дураки придумали, Шин Рюджин, — Рюджин не обарачивается, но знает наверняка, что на последней фразе Йеджи закатила глаза. Это мило. — Я им не доверяю, — бросает Шин, но всё же накидывает легкую курточку на плечи, — Жду внизу, — быстро целуя в щеку Йеджи, выходит из квартиры, улыбаясь. В первый раз за последние сутки.       Когда фильтр второй сигареты уже почти дотлел до конца Йеджи выходит из подъезда многоэтажки, собаки разбегаются в разные стороны, радуясь свежему воздуху. Шин возвращается из своих мыслей в реальный мир только тогда, когда палец неприятно обжигает, а Хван кидает окурок в ближайшую мусорку. Берет Рюджин за руку, переплетая пальцы. Такие теплые руки.       Они как всегда идут по давно проложенному пути для прогулок с хвостатыми, обмениваются последними новостями. У Йеджи опять горят все дедлайны, Рюджин не переживает, знает, что девушка как всегда всё успеет отправит даже на день раньше, в этом вся Хван, у которой личные сроки раза в два меньше заданных.       Руки дрожат, то ли от легкого мороза, то ли от нервозности, что снова вылезает в самый неподходящий момент, как например, во время их свадебной церемонии, когда конечности Рюджин тряслись настолько от волнения, что она раз двадцать пыталась надеть это несчастное кольцо на руку Йеджи, пока та успокаивающе гладила её по предплечью, как всегда мягко улыбаясь, самая красивая улыбка, которую она видела в жизни. Как хорошо, что никого из родственников Шин не было на том мероприятии, она бы не пережила очередных упреков от отца в день собственного венчания, как хорошо, что сразу после новой отметки в паспорте с ней разорвали все связи.       «Больная мразь» — стало отправной точкой к тому.       Ей годами готовили «хорошую партию» — правильного, умного и богатого молодого человека, который бы в последствии сделал бы из неё домохозяйку в перемешку с инкубатором, отобрал бы бизнес и стал тираном, как для Шин, так и для их общих детей, которым бы пришлось изо дня в день лицезреть эту омерзительную картину. То, что и когда-то сделал отец Рюджин с ее матерью, подающим большие надежды химиком-технологом, а в последствии просто «хорошей мамой».       Рюджин всегда, чтобы не делала, была просто позором семьи. Никогда больше. Старшие братья молодцы, даже если нюхают очередную дозу перед входом на порог родительской квартиры, даже если сменяют девушек каждую неделю, даже если грабят и избивают людей. Шин всё это было нельзя. В восемнадцать лет когда она привела первый раз молодого человека домой для знакомства ей сказали, что у неё нет вкуса и такой «щенок» им не нужен. Парень сам разорвал все отношения с Шин после этой встречи, в чем её упрекал отец не раз. Когда через год глава семейства узнал, что Рюджин любительница глушить боль никотином избил первым, чем попалось под руку — ножкой от стола, что очень некстати он решил собирать тогда.       «Ты больше никогда не найдешь себе ни одного мужчину! Даже такого, как твой прошлый щенок! Целоваться с девушкой, которая курит, ровно что целоваться с пепельницей!» — единственное, что она запомнила тогда в чреде ударов и криков. — Всё хорошо? — вырывает из чреды неприятных воспоминаний голос Йеджи, Рюджин сжимает чужую руку чуть сильнее, пытается ближе прижаться к Хван, а после молча кивает, — Как прошел день на работе? — пытается перевести тему Йеджи. Зря. — Утром вроде было спокойно, — выдыхает Рюджин, — Потом они будто все разом разучились работать! — недовольство ощущается только по одной сильнее сжатия чужой руки, — Идиот Сон перепутал даты всех отчётов, после чего мне пришлось всё переделывать самой, — начинает свою триаду Шин, — Пак проворонил время поставки товаров в рестораны, — уже достаточно зло продолжает Шин, вспоминая всех, кто сегодня снова пришел на работу, чтобы «в окно посмотреть», — А твой многоуважаемый братец заявился ко мне посреди рабочего дня и начал читать лекции, начиная тем, что наша компания задерживает отчеты, заканчивая тем, что я мало уделяю тебе времени, не забыв раз десять, сука, за это время поправить свою шевелюру!       Нет. Она снова не в этом мире. Она там, где её всё и все раздражали. Разум затуманен гневом и, кажется, уже ничего не может быть хуже в этой ситуации, ничего не может разозлить её ещё больше, чем воспоминания об этих не самых приятных людях, но… — Рю, стой, — пытается докричаться Хван, пока Шин искренне не понимает в чём дело, — Да остановись же ты, Шин Рюджин, — после резкой остановки осознание доходит быстро — она случайно вступила в фекалии собственных псов.       Это ставит окончательную точку в этом мерзотном дне.       Множество мыслей в кучу. Эмоций, что она так долго подавляла. Ей в моменте ставится тяжело дышать. Какое-то собачье дерьмо добило её — как же противно. Противно от самой себя. Её накрывает окончательно, когда она садится на лавочку поблизости, пока Йеджи пытается убрать последствия этого инцидента. Всё, что она может сейчас — плакать, как маленький ребенок.       Не просто плакать, а задыхаться в чертовой истерики, будто ей воздуха мало, будто у неё на глазах только что убили самого близкого человека. Слёзы текут по щекам, она не издает ни звука, пытается как можно быстрее стереть такую ненужную влагу. Ну всё же было хорошо, почему она снова всё портит. Портит своими противными слезами.       Правда, поток слёз не останавливается, даже когда Йеджи подсаживается, пытается утешить, становится только хуже. Хуже, когда её обнимают, будто младенца, гладят по спине, говорят, что не о чем волноваться. Хван права, но почему-то слёзы идут ещё больше, а она всё никак успокоиться не может, не может нормально слушать то, о чём ей так усердно говорит Йеджи. Хван никогда не стыдила её за слёзы, но почему-то плакать при ком-то для неё всё ещё является главной слабостью, как же одновременно хорошо, что её она делит именно с Хван, а не одним из своих работников, такого позора бы она точно не пережила.       Всё, что ей остается, только вжаться в девушку рядом и со временем успокаиваться ароматом её сладких духов. Дрожащими руками цепляться за чужую спину, как за последнюю опору, которую отпускать совсем не хочется. Если не будет Йеджи — не будет ничего уже в её мире. Он станет абсолютно бессмысленным.

***

      Душный кабинет, он снова стучит своей ручкой, старику и правда будто не очень и интересно слушать её бредни, он время от времени кивает, поддерживает её длинный монолог ни о чём. Иногда хочется ему сильно врезать по лицу. Почему-то. Просто раздражает его постоянное безразличие, давно нескрываемое ничем.       Он похож на отца. Возможно, поэтому она когда-то и выбрала его, чтобы высказать все обиды мнимому обидчику. Рассказать о том, как же он больно делал годами, как морально, так и физически. Даже черты лица чем-то схожи, такие ещё идеально противные. Жаль, что никаких эмоций кроме негативных у неё за время их сеансов не появилось. — Так, Рюджин, — начинает он, но отвлекается на звук уведомления с телефона, улыбается почему-то. — Так, Рюджин, в чем смысл наших сеансов? Вы объективно больная и я вам помочь ни чем не могу, — он слегка улыбается, взгляд Шин зацикливается на этой противной эмоции, он всё больше становится похожим на отца, — ну правда, Вам не хватает эмоций? Так хватит работать, — разводит он руки в стороны, будто ответ на эту задачку лежал на поверхности. — Я не могу прекратить работать, доктор Пак, — быстро чеканит Рюджин с уже нескрываемым недовольством этим советом. — Ну что вы сердитесь, Рюджин, — он поднимает брови, он знает, что он тут победитель, как и все мужчины, такой же как все, как её отец. — Вот Вы когда-нибудь изменяли своему партнеру? Насколько я помню, у Вас девушка, ну, это же не так серьёзно, — он почти смеется, считает её сумасшедшей, — так попробуйте, измените. И изменится что-то в жизни, — Рюджин пытается держать себя в руках, до крови закусывает губу, слушая этот бред. — Я и сам, признаюсь честно, изменял, но ничего, живу счастливо с женой и детьми. В жизни нужна какая-то перезагрузка. — Измена — удел слабых, — последнее, что она говорит, перед тем, как лицо Пака в момент мрачнеет.       Мужчина злобно смотрит на неё. Взгляд его переносит лет на десять назад, как тогда, когда она сказала своему отцу, что бить своих детей и жену это ненормально. Когда её ещё часа три покрывали голимым матом и обвинениями в том, что она просто неблагодарная дочь, когда силу его ударов узрел почти каждый член их семьи, когда отца от неё просто оттаскивал её старший брат, когда мать прикладывала к полностью изуродованному лицу ватку, в надежде спрятать назавтра сломанный нос и рассечённую бровь, в надежде, что никто не узнает о том, что в итоге она попала в реанимацию с сильным сотрясением мозга и огромными гематомами, что пришлось свалить на привычное — упала с лестницы.       Взгляд полный ненависти прожигает её. Насколько будет профессионально, если он сейчас вмажет ей по лицу? За сколько суток она сможет засудить его да на подольше? Только это сейчас в голове у Рюджин, далеко не страх, его давно уже нет, тем более перед физическими ударами, тем более перед «отцом». Пак замахивается, на что Шин уже по привычке прикрывает глаза, будет лучше если она не увидит, только почувствует. Может в этом и заключалась гениальная методика доктора Пака, как подарить ей новые эмоции. Но удара не следует. Это не он. Слышится только громкое: — Вон отсюда.       И Рюджин уходит, надеясь, что больше никогда не вернется в этот кабинет к этому человеку. Надеясь, что больше не увидит этого противного лица. Этого противного отца.       Правда, что-то в её сознании меняется. Эмоций новых не появилось, привычная ненависть. Но что-то тронуло её в глубине души. Что-то задело её настолько, что сегодня в каком-то баре криминального района она совершит главную ошибку своей уже бессмысленной жизни.

***

Пустота — МУККА

      Она давно ничего не соображает, за неё говорят и делают десяток выпитых коктейлей крепкого алкоголя. Она всё ещё не чувствует ничего, кроме приближающихся рвотных позывов. Она не слышит разрывающегося от звонков телефона, даже в половину не представляет, как же Йеджи волнуется сейчас, пока тело Рюджин просто качается под музыку. — Эй, красотка, познакомимся? — рядом всплывает темноволосая фигура девушки, тоже, явно, под градусом, — Черён, — протягивает руку, но, не дожидаясь ответа, сразу кладет её на талию Шин, совсем не обращая никакого внимания на кольцо на безымянном пальце Шин.       А Рюджин совсем не соображает, не обращает внимания на имя незнакомки, думает почему-то, что это Йеджи, только она так могла её обнимать, потому-то Шин и кладет собственную руку на чужую талию, слыша где-то сзади присвистывания друзей этой девушки, но ей совершено всё равно, что они там делают, она с Йеджи.       Кладет руку ещё ниже, касается чужих бедер, сжимая. Девушка рядом удивляется, хотя вроде она этого и хотела. Разве нет? Незнакомка куда-то ведёт её, музыка вместе с алкоголем глушит всё — чувства, эмоции, даже ясное сознание. — Да ты прям разыгралась, красотка, — дыхание обжигает слух, что-то не то в этом голосе, но Рюджин снова не обращает на это никакого внимания.       Черён лезет с поцелуями, проходится мокрыми следами по шее. Расстёгивает тёмную рубашку Шин, пока та просто отдается моменту, всё ещё ничего не чувствуя, кроме подступающего возбуждения. Когда чужое колено касается сквозь ткань джинс промежности лишь тихо скулит: — Йеджи, быстрее, пожалуйста, — а Черён вовсе не зациклена на том, как её называют сейчас, для неё это перепихон на одну ночь, не более. То, как она обычно и проводит выходные со своими друзьями.       Лишь когда они оказываются в одной из кабинок туалета, а на Рюджин из одежды остается только нижнее белье, трезвость начинает пронзать рассудок тем, что сейчас на самом деле происходит.       Шин медленно то смыкая, то размыкая глаза, пытается осмыслить то, что сейчас вообще с ней творится. Смотрит на лицо девушки, что уже почти полностью её раздела, и в момент её полностью отрезвляет страх. Адреналин и новые эмоции, которых она так давно хотела. Но, кажется, она хотела совершенно не этого. Она хотела сейчас лишь одного — Йеджи рядом.       Рюджин в секунду отталкивает девушку от себя, слыша недовольные вопросы со стороны. Материт, кажется, всё, что есть на этом свете. Себя прежде всего и свою ебанную слабость. Быстро поднимает собственную одежду с пола и выбегает из этого чертового клуба. По пути вызывает такси до дома, застёгивает пуговицы на рубашке совершенно непослушными сейчас пальцами. Руки снова трясутся. Кажется, совсем скоро её жизнь полностью превратится в бессмыслицу. Йеджи не заслуживает этого, такого поганого отношения к себе. Заслуживает куда больше, чем двадцать пропущенных в три часа ночи, заслуживает нормальной любви, а не Рюджин. Отец был прав. Снова.       Измена — удел слабых, так она всю жизнь твердила сама себе, но по итогу сама оказалась самой главной слабачкой. Слабачкой, что просто годами скрывалась за маской стального, закрытого и сильного человека. Каждый день твердя себе о том, что ничего ведь страшного, она из железа сделана.       Поэтому она сейчас так нагло трогает совершенно чужое тело? Рискуя в моменте всем. Репутацией, уважением, спокойной жизнью с действительно любимым партнером. Спать с незнакомой девушкой в каком-то обшарпанном клубе, имея именитый бизнес в стране — просто безумие. Но, кажется, она наконец что-то чувствует.