Честность – вот мой путь

Бремен, показавшийся Трубадуру в первый день приветливым и теплым, сейчас обратился свирепым зверем. Горожане кричали с трибун, бросались оскорблениями, требовали вынести приговор – они не искали справедливости, им был нужен козел отпущения. И этим козлом стали двое ребятишек, пойманных на площади около полудня. В лицах тех, кто еще недавно с упоением слушал голос мальчишки, Трубадур не видел ни намека на сочувствие. Озорбленные, обиженные, глубоко оскорбленные люди, которым он пел от всего сердца, сейчас это самое сердце дробили на куски.   Мальчик боялся сказать хоть слово, смотрел в пол, вздрагивая от каждого нового крика, совершенно не обращая внимания на сестру, тщетно пытающуюся донести до людей правду.   Она трусливо поджимала губы, хрипела прежде звонким голоском и горько плакала, ощущая себя виноватой в произошедшем куда больше самого Трубадура. Она пыталась оправдаться за его глупость и наивность, не ведая, что народ оставался глух к ее словам, закрыв свои сердца в обиде.   Приговор был вынесен с тяжелым ударом судейского молотка. Трубадура подхватили стражники, отводя в темницу под улюлюканье толпы, и Мастерица готова была уже последовать за ним, когда золотистых волос ее коснулась чужая ладонь.   – А ты куда собралась? – мужчина, ранее схвативший Атаманшу и получивший по голове гитарой Трубадура, смотрел на девочку перед собой с едва уловимой улыбкой на губах.   – Там мой брат, – робко проговорила та, пряча дрожащие ладони в складках своего платьишка.   – И ты хочешь последовать за ним? – в голосе взрослого прозвучала насмешка. – Вот так преданность. – Он потрепал Мастерицу по макушке, утещающе хлопнув по плечу следом. – Но придется тебя огорчить – в темнице для тебя местечка не нашлось.   – Но!..   – Ты в этом деле – такое же пострадавшее лицо, как и горожане, потому я позволю тебе уйти. – Сыщик вскинул руки. – Люди позволят. Воротись домой иль проси милости у Короля, и твоему брату даруют свободу, если повезет.   Мужчина развернулся на пятках, собираясь покинуть зал суда, но цепкие пальцы, обхватившие его плащ, не позволили сдвинуться с места. Взгляд темных пронзительных глаз опустился к лицу девчонки. Заплаканные глаза ее, красные и еще влажные стойко выдерживали зрительный контакт, отзываясь на его спокойствие ярким блеском.   – Вы не можете так это оставить. Вы же Гениальный Сыщик! Ваше дело – расследовать подобные происшествия и искать виновного, а не скидывать всю вину на ребенка!   – Деточка, – мужчина ласково коснулся ее ладоней, отнимая их от одежды, – я ненавижу ложь, а этот город сплошь и рядом ею пропитан. Коли повезет – Король тебя выслушает и, пообещав что-то взамен горожанам, отпустит мальчонку. Если он, конечно, не так глуп, как мне показалось на первый взгляд.   – А если не повезет? – Мастерица робко опустила глаза в пол.   – Тогда не позволяй ненависти других заполнить твое сердце, – напоследок потрепав девочку по волосам, Сыщик исчез. Буквально испарился, оставив после себя только слабый огонек надежды в груди и сноп тусклых искр, оседающих на пол у носков туфель.   И Мастерица действительно послушалась совета – просила Короля о милосердии, молила отпустить братца, да только правитель так и остался глух к ее мольбам. Его пугала сама мысль, что народу за все те тяготы, что принесли детишки Атаманши, придется выплачивать компенсацию золотом.   Атаманшу из города выгнали, а вскоре за ворота стали бросать и всех беспризорников. Поначалу девочке удавалось прятаться от стражников и навещать младшего брата в темнице, передавая вкусности и слова поддержки через узкие железные прутья маленького окошка. Но в один из дней, когда Мастерица под покровом ночи прокралась к заветному окну, ее схватил солдат королевской стражи, оттащив от плачущего за решеткой брата. На прощание от сестрицы у Трубадура остался разве что расписной пряник, да медный ключик от цветочной лавки.     Ворота заперли, избавившись от всех беспризорников и, как казалось горожанам, бед. Укрывшись за каменной стеной от пылких глаз подросших детишек, ныне обратившихся лесными разбойниками, Бремен окончательно начал загнивать, наполняя сердца своих жителей тоской, скорбью и ненавистью. Добрым и отзывчивым этот городок уж точно больше никто звать бы не стал.   Мастерица долго бродила у стен города, прося впустить ее обратно, но голос ее так и не сумел достичь сердец горожан. Их безразличие очернило ее собственное сердце, заперло его за каменной стеной для всех, и болезненной раной сталось на душе. С тяжелым грузом вины за спиной девочка, отчаявшись, наконец покинула злосчастные стены, воротившись в отчий дом, где провела последующие пятнадцать лет в ожидании весточки от братца.