Моя тень больна

***

Спящие люди похожи на мертвых, пусть тело дышит, но со стороны кажется, что душа, а с ней жизнь ушли из тела. Шэнь Цзю смотрел на задремавших Цю Цзяньло и Цю Хайтан со смешанными чувствами, даже хотелось проверить, живы ли они еще. Сегодня у них семейный день, между делом сообщил Цю Цзяньло и после ужина повел Цю Хайтан и Шэнь Цзю переодеваться. Затем они собрались в гостиной позировать для общего портрета на широком диване-лежаке с массивной резной спинкой из темного дерева и обивкой цвета состаренного выцветшего золота. «Вы оба моя ценность», прозвучали в тот вечер слова Цю Цзяньло. Позади дивана стояла трехстворчатая ширма. На шелковых полотнах тянулось величественное монохромное чернильное дерево, оно раскинуло ветви в стороны, будто обнимая тех, кто доверится его защите. Кора дерева была прописана так, чтобы напоминать чешуйки дракона. Дракона, дающего обманчивое чувство безопасности. Семья Цю безмятежно заняла место под его охраной. Цю Хайтан идиллически сложила руки на груди, ни тени не было на ее умиротворенном лице. Может ее душа правда отправилась путешествовать? Если сжать руки на изящной молочной шее, вернется душа в тело? Или нет? А если пройтись зубами по тонкой коже, пойдет кровь? Или нет? Если слизать ее языком, будет вкусно? Или нет? Если попробовать кровь сестры, а потом брата, будет разница? Или нет? Если в одного впиться зубами, а другому разрезать горло, это повлияет на вкус? Или нет? Если они никогда не проснутся, смогут ли они всей семьей полюбоваться цветущими шисуанями? Или нет? Полная луна светит живым и мертвым одинаково? Или нет? Шэнь Цзю сморгнул, что-то попало в глаза. Его удивляло, как те, кто привык наслаждаться солнечным светом в своем саду, могут быть беспечны при наступлении сумерек. Как они не боятся засыпать в окружении теней? Где тени — там туман, где туман, начинают путаться мысли. А когда все человеческие мысли разбежались по закоулкам, как самому не стать тенью? Теряясь в догадках, Шэнь Цзю переглянулся со своей уже постоянной темной спутницей. Его верная сообщница таинственно хранила молчание. На красное хищное ханьфу Цю Цзяньло кровь стекла бы незаметно. Сам Цю Цзяньло, хоть и занял место с краю, приковывал к себе все внимание, оставаясь главой дома, даже когда спал. На картине он должен был быть в центре, но Цю Хайтан влезла между Шэнь Цзю и Цю Цзяньло и наотрез отказалась менять положение. — Невеста должна быть рядом с женихом, — упрямо заявила Цю Хайтан брату, не передумав ни после вежливых упрашиваний, ни после выговора. Глядя на цветущую Цю Хайтан, полную решимости отстаивать свое место на портрете рядом с Шэнь Цзю, Цю Цзяньло махнул рукой. Художник кивнул, что и так и так картина получится замечательной. Художник был нетороплив, за окном кружились красные лепестки, пока кисть неспешно порхала над бумагой. Поначалу они сидели чинно, руки на коленях, головы прямо, спины ровно. Света прикрытого бумажного фонаря было мало, приглушенная обстановка располагала расслабиться, и в такой атмосфере и от неподвижного сидения нападала сонливость против воли. Цю Цзяньло теперь часто отсутствовал и выглядел уставшим и в обычное время, а сейчас и подавно. Первую пару тройку палочек благовоний он беспрестанно зевал, потом прикорнул, склонив голову на бок. Шэнь Цзю сидел с другого края дивана и периодически на него поглядывал. Удивительно, как смягчались черты лица Цю Цзяньло, когда его глаза были закрыты. А запах оставался все тем же. Шэнь Цзю чувствовал его даже на расстоянии. В середине композиции между Цю Цзяньло и Шэнь Цзю расположилась Цю Хайтан в ханьфу цвета листвы ломкой крушины с красно-золотой блескучей каймой. Зевота брата заразила и ее, она прислонилась головой к плечу Цю Цзяньло, вытянув ноги в сторону и тоже потихоньку заснула, прекратив мотать головой и звякать серьгами и массивным украшением в волосах. Приглашенный художник продолжал шуршать кистью, не обращая внимания на спящих, а потом и вовсе незаметно удалился. Шэнь Цзю боялся пошевелиться, чтобы не потревожить Цю Хайтан, которая во сне разлеглась, уперев локоть в Шэнь Цзю. На нем тоже было зеленое ханьфу теплого оттенка, только темнее на несколько тонов, и снизу выглядывал красный слой шелка, расписанный золотыми цветочными бутонами. Передние пряди были перехвачены небольшими, но изящными нефритовыми заколками. Подхватив сонное идиллическое настроение, Шэнь Цзю зевнул пару раз, прикрыл глаза, и дрема постепенно поглотила его тоже. Он присоединился к мертвому дому, и время замерло. — Хватит спать! Проснись! — окрикнул его женский голос. Шэнь Цзю клевал носом над пиалой куриного супа с лишайником (1). На горку серых невзрачных пластинок он щедро бухнул алого яркого кислого варенья. Красные аппетитные пятна медленно расплывались по невзрачной поверхности. Блюда с лишайником в этом доме подавали не часто, вкус промокшей бумаги с приправами был непривычен, спасало только варенье. — А-Цзю, брат задал вопрос, изволь ответить. Раньше Шэнь Цзю не замечал, как высоко и мучительно для ушей может звучать голос Цю Хайтан, словно кричит тревожная камышница в зарослях тростника. Он поднял голову от тарелки и сонно перевел на нее взгляд. Сейчас бы закрыться зонтиком, но та хищно смотрела прямо на него. — Тебя спросили, — Цю Хайтан не выдержала молчания. — С какой начинкой хочешь пряники на праздник (2) в этом году? — С пастой из красных бобов, — традиционная начинка Шэнь Цзю устраивала, да и раньше в семье Цю не интересовались его пожеланиями. — Ты что совсем не слушал? Я сказала, что хочу тонкие с розой и асмантусом, — Цю Хайтан раздраженно заговорила, не прожевав кусок мяса. Он и правда не следил за разговором Цю Цзяньло и Цю Хайтан и растерялся, какого ответа она хотела услышать. Впрочем, в последнее время Цю Хайтан часто была не в духе, и правильных ответов в таком случае не существовало.. Цю Цзяньло бросил пристальный взгляд на Шэнь Цзю. — Хайтан, — ровный голос Цю Цзяньло переключил внимание Цю Хайтан на себя. — Не трогай его, пусть поест спокойно. Вот теперь весь сон слетел с Шэнь Цзю, он с неверием уставился на Цю Цзяньло, может послышалось? Цю Цзяньло невозмутимо отставил суп, протер рот салфеткой, и только после этого повернулся к Цю Хайтан. Та порозовела, надула губы, ее глаза чуть покраснели. — Брат! — Цю Хайтан возмущенно шлепнула ладонью по столу. — Он должен слушать, когда идет семейный важный разговор! Он должен поддерживать меня. Почему он сидит и не обращает внимание, когда его тоже касается? И вообще зачем он кладет варенье в суп, как это можно есть спокойно?! И ты! — Что я, Хайтан? — Цю Цзяньло бросил на Шэнь Цзю еще один долгий взгляд. Цю Хайтан, позволив себе столько громких слов, замолчала, но ее взгляд был полон негодования поровну с удивлением. Она будто хотела что-то сказать, но оборвала себя и отвела глаза от прямого взгляда Цю Цзяньло. — Ешь, Хайтан, твой суп остывает, — Цю Цзяньло налил себе чай. — Я не могу так есть, — Цю Хайтан повысила голос. — Не можешь — иди к себе в комнату, — Цю Цзяньло смерил ее взглядом. — Ты меня прогоняешь?! — Цю Хайтан едва не начала задыхаться. — Нет, Тан-эр, я напоминаю тебе, что это приличный дом, а не базар. Не устраивай сцен или иди подумай над своим поведением. Цю Хайтан осталась сидеть на месте, но поднялся Цю Цзяньло и под полыхающий взгляд Цю Хайтан подошел к Шэнь Цзю. — Как закончишь, приходи под тени османтуса, — Цю Цзяньло очень тихо обратился к Шэнь Цзю, — я напою тебя росой с лепестков хризантем (3). Тон Цю Цзяньло неуловимо отличался от обыкновенного, Шэнь Цзю удивленно поднял глаза, Цю Цзяньло улыбнулся краем губ и вышел из зала. Тут же к Шэнь Цзю подлетела Цю Хайтан, едва не сбив посуду со стола. — Что он только что тебе сказал? Отвечай и не юли, — Цю Хайтан нависла над ним, брякая серьгами. Шэнь Цзю невольно сжался, взглянул из-под выбившихся прядей на свою маленькую невесту, она в этот момент походила на звенящую цикаду, а потом почувствовал, как в ногах едва осязаемо колыхнулось знакомое присутствие. Шэнь Цзю распрямил спину и тихо засмеялся словно перезвон колокольчиков. — Что я красивый, — Шэнь Цзю поднялся из-за стола, и теперь он возвышался над Цю Хайтан. — Врешь, — зашипела Цю Хайтан, бледнея, схватила его за ворот ханьфу, смяла ткань и помедлив отпустила. — А разве молодая госпожа не говорила то же самое? — губы Шэнь Цзю сами растянулись в улыбке, он с интересом изучал, как сильно пульсирует венка на шее Цю Хайтан. — Это же разное! — Цю Хайтан не замечала его взгляда, прикованного к шее. — Когда цветком любуются в саду, для всех он одинаково красив и сердцевиной алой сочен. Но облетают лепестки в ладони. Цю Хайтан напряглась, но замешкавшись ненадолго, отозвалась ему в тон. — Ты проклятый репей, а не цветок из сада. Колючкой острой подло ранишь, оставляя рану. Шэнь Цзю ответил не помедлив. — Репей или цветок свою судьбу не выбирали. Не всем же фениксами в небесах парить и наслаждаться жизнью госпожи. Так чего изволит милая сестрица? — Ты что сегодня решил меня окончательно свести с ума? Доедай свою бурду, а не доешь — вылью ее тебе на голову, чтобы научить бережному отношению. — Благодарю за дозволение, — Шэнь Цзю окинул незаинтересованным взглядом стол и отвернулся. — Но я уже закончил. — Ты оглох? Ешь и не порти впредь продукты. Матушка учила, что нужно беречь каждую крошку, и почему молодая госпожа об этом знает, а уличный мальчишка нет? — Я все сказал, а милая сестрица может поступать, как хочет. — Вот как ты заговорил. Сегодня я не буду милой, — Цю Хайтан взяла со стола пиалу. Все шло к тому, что она сейчас выплеснет содержимое на Шэнь Цзю. Он рефлекторно прикрыл лицо рукой. Однако того, что он ждал, не последовало. Пиала стукнула по столу. — Ходячее несчастье ты, — выплюнула Цю Хайтан. — Знай свое место. Твой сад — не луг просторный, а цветник хозяйского дома. — Как скажет милая сестрица, — уголки губ Шэнь Цзю дрогнули. — Иди за мной. У меня уроки вышивания. Ты бесполезен, так я хотя бы научу тебя вышивке, — Цю Хайтан немного успокоилась. — Милая сестрица, ступайте на свои уроки, не гневайте учителей, а этот бесполезный бедственный репей пойдет в сад, наслаждаться светом, что освещает тени в хозяйском цветнике. — А-Цзю, ты проверяешь мою решимость стать тебе женой? Я уже говорила, что даже мертвый ты мне как жених сойдешь. Так что не обижайся, если в порыве гнева я себя не сдержу. — Как можно милую сестрицу обижать, когда она так предупредительно добра. Но меня должно быть заждалась моя родственная душа. — Нет у тебя ни родственной души, ни обыкновенной. Такое своей невесте говоришь и не краснеешь. Из Шэнь Цзю вырвалось резкое хихиканье, он ударил себя по лицу. — Так лучше? — его щека горела. — Можно мне пойти? Цю Хайтан сначала опешила, потом вцепилась ему в рукав. — Я пойду с тобой. Под османтусом Цю Цзяньло успел расположиться за низким столом на подушках. На столе были кувшины и блюдо с выпечкой. Едва они приблизились, Цю Цзяньло обернулся и поднялся из-за стола. — А-Цзю, зачем ты привел Хайтан? — по голосу Цю Цзяньло нельзя было определить его эмоции, но Шэнь Цзю видел тень недовольства. — Я сама себя привела, — Цю Хайтан уперла руку в бок. — Что же мне в собственном доме нужно разрешение? Брат не рад меня видеть? — Хайтан, у тебя уроки шитья. Спасибо, что помогла А-Цзю не заблудиться, но прошу, поторопись туда, где тебе следует быть, — в голосе Цю Цзяньло была забота, но Шэнь Цзю уже научился вычленять еле заметные ноты раздражения. — А ты?! А он? — Цю Хайтан развела руками и махнула рукавом в направлении стола. — Что вы тут будете делать? — Тан-эр, есть тысячи вещей, чем мужи могут вместе заниматься, можно всю жизнь посвятить благородным искусствам, — Цю Цзяньло кивнул в сторону, где обнаружились принадлежности то ли для живописи, то ли каллиграфии, — и каждый раз опыт будет, как в первый раз, особенно в прекрасном благоухающем месте. Моя обязанность как главы семьи взрастить семена. А-Цзю, живет с нами не всю жизнь, поэтому ему требуется особенное внимание. И неужели Хайтан забыла, как сама рассказывала про родственные души? И что же удивляться, когда две родственные души уединились в цветущую пору, чтобы предаться истинно достойному занятию, как запечатление красоты смены времени года. Цю Хайтан в бессилии молча сжала подол ханьфу, обиженно смотря на брата. — А если ты сейчас не поторопишься, учителя тебя накажут. — Неужели ты позволишь кому-то меня наказать? — Это будет справедливо, раз уж Хайтан из хорошей девочки решила побыть плохой. Хороших девочек не наказывают. — Брат! Как ты можешь так говорить? Ты меня никогда не наказывал. И ты мне уже провел церемонии шпильки, я тебе не ребенок. — Для брата ты всегда будешь девочкой. Все, иди. Не спорь с братом. — Это из-за него все?! — Хайтан, скажу последний раз. Либо ты сейчас идешь и делаешь, что должна, либо я отведу тебя в храм предков и расскажу нашим родителям, что ты не слушаешься брата. Ты забыла свое обещание отцу и матери во всем меня слушаться? Глаза Цю Хайтан снова покраснели, и она унеслась в сторону дома. Шэнь Цзю все это время стоявший в тени османтуса вполоборота к брату и сестре, повернулся лицом к Цю Цзяньло, и получив взмах рукой, облегченно сел на подушки. — Ты специально ее позвал? — Цю Цзяньло не злился. — У молодой госпожи занятия, и у меня занятия, я знаю, что они не должны пересекаться, и не стал бы ее отвлекать. — Хорошо. Но сегодня у нас нет занятий, — Цю Цзяньло улыбнулся загадочной и какой-то легкой приподнятой улыбкой. Он плеснул себе в пиалу из кувшина. — Хочешь? — Цю Цзяньло кивнул на пиалу. — Это хризантемовое вино из нашей винодельни, — он сделал большой глоток. Шэнь Цзю покачал головой. — Боишься, мой нежный лепесток? — Не боюсь, — Шэнь Цзю поднял голову. — Не хочу. — Вижу ты и без вина хмелеешь. Шэнь Цзю почувствовал, как кровь приливает к лицу. — А может хочешь испить другого лакомого напитка? Глаза Шэнь Цзю расширились, когда Цю Цзяньло прокусил себе палец, поднес к его губам и толкнул в рот. Что-то ударило в голову, и Шэнь Цзю невольно начал слизывать кровь, царапая кожу отросшими клыками. — Пей, мой маленький яогуай, — на лице Цю Цзяньло читалось самодовольство и доля любопытства в смеси с восторгом. Шэнь Цзю хотел отказаться, но тяга к крови и искус были сильнее. — Твое малокровие, похоже, прогрессирует, а ты мне не верил. Посмотри на себя, мой хороший, и скажи, что тебе не нравится. Посасываешь угощение совсем как маленький котенок. Но не всех котят балуют, как тебя, — Цю Цзяньло смакуя пил вино, не прикрыто любуясь лицом перед собой. Шэнь Цзю выпустил изо рта палец Цю Цзяньло, кровь больше не текла, а внутри зудело от непонятной обиды. — Смотришь на меня лисьими глазами, зубы показываешь, а у самого радужку запятнала тень удовольствия. Шэнь Цзю захотелось посмотреть в зеркало, какая еще такая тень удовольствия? — Когда только взял тебя, ты совсем зверенышем лесным был, царапался как дикий. А теперь звереныш подрос, клыки прорезались, а мурчит от ласк хозяина. Протест закипел в груди Шэнь Цзю, «я не котенок» едва не сорвалось с губ, как Цю Цзяньло снова поранил себе палец и засунул ему в рот. Кровь потекла по горлу. — Котенок, помнишь, как ты пришел ко мне проситься отпустить тебя учиться на заклинателя? Говорил, поступишь в орден, будешь совершенствоваться, станешь бессмертным мастером. Шэнь Цзю впился клыками Цю Цзяньло в палец, тот вздрогнул, но не отдернул руку. — Так знай, в ордене праведных заклинателей убивают таких как ты. Ты маленькое чудовище, которое может выжить только, если о нем будет хорошо заботится кто-то, кому ты не безразличен. Другие убьют тебя не моргнув глазом, завидев клыки. — Это не так! Заклинатели хорошие люди, они не убивают… Смех Цю Цзяньло прервал слова Шэнь Цзю. — Хорошие? Ты все еще веришь, что есть хорошие люди? Правда веришь? Шэнь Цзю замолчал. Цю Цзяньло был прав. — Мой дорогой, даже если они хорошие, ты со своими маленькими особенностями не пройдешь тест на праведность. Хорошие люди не пьют кровь других людей. И наоборот, охотиться на таких как ты входит в задачи любого приличного ордена. — Это ты со мной сделал! — Шэнь Цзю захватила удушающая мысль. — Таким ты родился, — Цю Цзяньло улыбнулся. — Но бесспорно ты мое творение. — Если заклинатели на таких охотятся, почему ты не боишься? — сдавленно спросил Шэнь Цзю. — А мне стоит? — Цю Цзяньло протянул руку, Шэнь Цзю сначала отдернулся, но потом дал погладить себя по голове. — Даже диковинный котенок все еще остается котенком. Мой дорогой, можешь распушить хвост, можешь скулить по ночам, можешь играть в свои странные игры, но пока ты знаешь свое место, колени хозяина этого дома будут для тебя. Сердце быстро билось в груди Шэнь Цзю, откровение его оглушило. — А-Цзю, — пальцы Цю Цзяньло нежно прошлись по щеке Шэнь Цзю, — я дал тебе дом и образование. Собираюсь дать имя и свою дорогую Хайтан. Я принимаю тебя и даю шанс выжить, даже если твое существование противоречит правильному порядку вещей. Если ты предашь меня, такому как ты не найдется места под солнцем. Шэнь Цзю замер на месте, будто и сам погрузился в царство мертвых. — Котенок, обними меня, покажи, что я могу тебе верить. На ватных ногах Шэнь Цзю поднялся и как кукла не контролируя себя подошел к Цю Цзяньло. Тот утянул Шэнь Цзю к себе на колени, приобнимая за талию, и положил его руки себе на плечи. Шэнь Цзю облизал языком отросшие клыки, принюхался, отвел ворот ханьфу на Цю Цзяньло и впился ему в шею. Кровь, не сладкая, не горькая потекла ему в рот. Цю Цзяньло приглушенно застонал, поглаживая Шэнь Цзю по спине. Сделав несколько больших глотков, Шэнь Цзю почувствовал себя сытым и отстранился. Кровь, казалось, утоляет пустоту в груди. — Котенок, почему так приятно, когда ты пьешь? — взгляд Цю Цзяньло был шальным и может… мечтательным? Умеет ли он мечтать? Шэнь Цзю был сыт, но вымотан, двигаться не хотелось, а Цю Цзяньло продолжил поглаживать его спину, как гладят кота, а тот выгибается, подставляясь под прикосновения. — Можешь идти, я останусь, — мягко прозвучали слова Цю Цзяньло, и Шэнь Цзю не сразу понял, что это ему. Он поднялся, поправил ханьфу и раскрыл зонтик. Чаще Цю Цзяньло уходил сам, а теперь отправил его первым. Шэнь Цзю невольно задержал на Цю Цзяньло взгляд. Тот налил себе еще вина и расправил рисовый лист бумаги с вкраплениями красных маленьких лепестков в форме серпа, с двух сторон придавив лист пиалой и кувшином. Поймав взгляд Шэнь Цзю, Цю Цзяньло улыбнулся, положил в рот кусочек песочного печенья, развесил кисточки на подставке, простой без резьбы, но из дорого черного дерева, и, подогнув широкие светлые с красными росчерками рукава, принялся тереть брусок туши. Дальше Шэнь Цзю не стал наблюдать и ушел вслед за тенью к дому. Он хотел пойти в свою комнату, но передумал, достал и зажег фонарь и прокрался в старый сарай. Принадлежности для сада прятались в тени сарая. Шэнь Цзю взял лопату, убрал с пола солому, и, где земля была рыхлая и мягкая, принялся копать. Выкопать гроб заняло время. Пусть он его давно не видел, но это был все тот же гроб. Шэнь Цзю перевел дух, поднял крышку, посвятил фонарем и кивнул тени, та юркнула внутрь и ковром расстелилась по дну. Шэнь Цзю погасил фонарь и лег вслед за ней. Хотелось огородиться от все еще стоящих перед глазами тенях османтуса, вине из хризантем и шальных глаз. Цю Цзяньло, который берет, был привычен, а стоило появиться Цю Цзяньло, который дает, и в Шэнь Цзю снова что-то сломалось. Хотелось забыть подставленную шею, те слова и тот вкус. Вслед накрыло еще одно разочарование: на что он вообще рассчитывает? Где примут такого как он? Что это за уродливое существо, что сосет из других жизнь и от этого ему самому становится хорошо? Он чувствовал свою тень, чье присутствие было как слабый холодный ветер, но вместе с ней и злая печаль и обида сжали горло и на нее тоже.

***

(1) Куриный суп с лишайником В Китае едят все и суп с лишайником тоже (сложный организм, симбиоз грибов и водорослей). По отзывам, сухой лишайник (в виде пластинок) как картон, а лишайник в супе, как мокрый картон, пропитавшийся бульоном. По-китайски лишайник будет «дии» 地衣 dìyī, где «ди» 地 — земля, «и» 衣 — внешний покров; одежда. (2) Имеются в виду лунные пряники, традиционное угощение на праздник середины осени (день любования полной луной, подношений богине луны и семьи). (3) Османтус и хризантема цветут осенью. Из хризантемы делали лекарство, вино, ее воспевали китайские поэты классики. Тао Юаньмин (365 — 427), «Хризантемы осенней нет нежнее и нет прекрасней…»

Я с покрытых росою

хризантем лепестки собрал

И пустил их в ту влагу,

что способна унять печали…

Саундтрек Phildel — Moonsea — замедленная версия: https://dropmefiles.com/3zXZD (временная ссылка) Ordo Rosarius Equilibrio — The White Rose Of Dysphemism