No Place Like (Home)

Хлоя просыпается от звона колокола. И довольно поспешно вскакивает с узкой жёсткой кровати. Не слышны голоса её соседок по дому, из чего девушка делает вывод, что они опять куда более расторопны, чем она. Пару раз Кло позволяет себе — один раз случайно, другой уже намеренно — не явиться на общий утренний сбор. Оба раза её оставляют без еды на весь день, только выдают воду в бутылке, которую она опасается употреблять. Ну а так она вспоминает, что, вообще-то, планировала слиться с толпой восторженных последователей культа и лишний раз не отсвечивать нарушением распорядка дня. А нарушать было что, хотя бы потому, что никакого списка вещей допустимых и тех, за которые подвешивают на ближайшем билборде, никто ей не выдает. И вливаться в налаженный, в целом, быт в поселении ей приходится через наблюдение за остальными. Пока звонит колокол, Кло судорожно натягивает одежду, проклиная явно экономных сектантов, не желающих тратиться на такие низкодуховные вещи, как обогрев жилых блоков. Обманчиво тёплая осенняя погода днём сменяется жуткой ночной прохладой. И такие уютные с виду домики (зловещие надписи, которые Кло не может перевести, не в счёт) за ночь превращаются в филиал морозильной камеры. Хлоя искренне надеется, что до наступления настоящих зимних холодов она успеет выбраться из ни разу не ностальгических объятий округа своего детства, но пока предпосылок для этого не имеется. К моменту, как девушка добегает до церкви, она даже успевает согреться, тем более, что день обещает быть тёплым. В церкви она ловко вклинивается в толпу прихожан, в который раз недоумевая, что все лица кругом незнакомые, хотя, казалось бы, ну хоть кто-то из её детских или подростковых лет должен был здесь остаться. Но нет, ни единого проблеска узнавания, по крайней мере, с её стороны. А вот её, как будто, уже некоторые знают. Кло даже задаётся вопросом, нет ли какого-то «Сектантского Вестника», к примеру, где под каждого нового несчастного, угодившего в лоно церкви Сидов, выделяется колонка с фото и кратким описанием прегрешений. — Ты же дочь Марты и Грега? — спрашивает её в первый же день пребывания на территории Джозефа верзила с шрамом на всё лицо. Он при этом ненавязчиво подталкивает её в сторону домика с надписью LUXURIA. — Да не боись, сейчас все бывшие обитатели тамошние на жатве, блоки свободны, приказ просто всех заселить поскорее, — продолжает он, как будто девушка его о чём-то спрашивает, да ещё и понимает. — Грег тобой бы гордился, он много раз сетовал, что не смог привить тебе до́лжного почтения к старшим, хорошо, что ты вернулась, — Хлоя думает, что, если выберется отсюда, то не поленится найти того психолога, которая внушила ей идею о важности прощения родителей за все мнимые и реальные проблемы в годы совместного проживания, и потребует компенсации за совершенно провальный итог. — Телефон свой давай, — басит верзила и протягивает лапищу в сторону девушки. — Это ещё зачем? — Отец против всех этих ваших соцсетей, нечего пялиться в экран, когда нас всех ждёт реальная жизнь в лучшем из округов. Хлоя очень бы поспорила о характеристике округа, но сомневается, что это вписывается в концепцию «ладить с Сидами». — Какой смысл, если всё равно здесь не ловит ничего, — вредным тоном заявляет она, убедившись, что никто не собирается вот прям немедленно её подвергать показательной порке или подвешивать на билборде. — Я на нём играю в тетрис из котиков, очень успокаивает. Верзила нехорошо ухмыляется: — И так успоишься, уж поверь. Блажью напоят и успокоишься. Телефон. «Подавись», — думает Кло, протягивая ему бесполезный для её целей девайс. Слова про блажь звучат для неё какой-то сектантской ахинеей. — Вы совсем с Эриком не похожи, — восклицает девушка примерно одного возраста с Кло. Они сталкиваются у развесистой яблони, в руках у Хлои корзина для сбора яблок, у девушки в кожаных одеждах — небольшой, но явно тяжёлый ящик с боеприпасами. Всякие там гранаты и прочие штуки, которые Хлоя видела только на картинках. — Уф, не дотащу сама, — вздыхает девушка, сдувая со лба тёмную прядь-пружинку, выбившуюся из общей кудрявой массы волос. Девушка не выглядит уставшей или слабачкой, скорее ей просто хочется поболтать. Кло, наоборот, ещё как утомилась, а вот болтать с кем-то желания у неё нет. — Вы с ним родные? — не отстаёт девушка. — Ага, — лаконично отвечает Хлоя, считая, что короткие ответы являются намёком. — Надо же. Ну я тебя совсем не помню, давно ты уехала? — Ага. — А я осталась. Хлое хочется сказать: «Сочувствую», но потом думает, что у девушки такой боевой вид, что не похоже, что она очень страдает. — Ты наверное думаешь, что мы все здесь спятили? — спрашивает вдруг кудрявая незнакомка. На всякий случай Кло отступает от неё и молча смотрит. — А спятил весь мир вокруг нас, — улыбается незнакомка. — Тебе ещё и повезло, сразу можешь приносит пользу общему делу, а мне пока не дают участвовать в отборе к Джейкобу. А вот у Эрика получилось. Но он всегда у нас был самым пробивным. Хлоя гигантским усилием воли не позволяет своему лицу выражать скепсис, на её памяти, самое пробивное в Эрике было желание прогулять школу. — А ты сама ммм выбрала? Куда идти? Ммм, к кому? — спрашивает Кло, потому что понимает, что встретила неожиданно говорливый источник информации. — Конечно, почему нет. Мы с Сидами давно, — девушка явно довольна этим фактом. — Давно уже перебрались в жилье, которое Отец нам дал, так проще. Хорошо, что я могу в округе оставаться, а не уезжать, как некоторые. — Куда уезжать? — не понимает Хлоя. — Ну это я не знаю куда, — пожимает плечами её собеседница, — где они могут принести больше пользы для Отца, здесь-то деньги так просто не заработаешь. Вот самых преданных делу и стойких отправляют, внешний мир, знаешь ли, полон скверны. Ладно, пойду я дальше на склад, привет Эрику! — Ага, — машинально отвечает Кло. Скверны. То есть людей пристреливать у амбаров им окнорм? Не скверна?

***

Сегодня в церкви пахнет чем-то тошнотворно сладким. Запах бьёт Хлое в нос своей навязчивостью и мощью почище, чем смесь из дихлофоса и индийских приправ, которая пропитывала первое после университетского кампуса съёмное жилище девушки. Она подтягивает ворот худи к носу, делая вид, что ей жуть как холодно — почему-то кажется, что важно прикинуться, будто она не пытается избежать этого запаха — и осматривает пространство церкви. Почти сразу её взгляд падает на громадные баки с клубящимися облаками зеленоватого дыма в углах у входа. Господибожемой, нас же согнали сюда не чтоб потравить этой мерзостью? Мне крышка. Я не прощу себе, если сдохну в этом блядском округе. На возвышение у алтаря восходит — иначе и не скажешь — Джозеф. Вообще обычно по утрам нет никаких служб, никаких песнопений во славу Сидов, коллективного прочтения Библии и прочих сомнительных обрядов. Это скорее просто встреча для распределения обязанностей на следующий день и уточнения по дню текущему. И к чему все эти колокола и торопливые сборы в несусветную рань, да ещё и до завтрака, Хлоя никак не может понять. Её утешает только то, что те, кому накануне выпадает дежурство на кухне, встают ещё раньше. Кто распределяет обязанности, Хлоя понятия не имеет, и подозревает, что вряд ли этим занимается Сид лично. По крайней мере, распоряжения обычно выдаются сектантами различной степени суровости и, как полагает девушка, определённой степени приближённости к Сидам, а не просто рядовые, скажем так, охранники, а сам Отец может так и не появиться ни разу за весь день. Но даже так Кло не может избавиться от некомфортного ощущения чужого пристального наблюдения за всеми её действиями. Как бы то ни было, сейчас Джозеф вполне себе присутствует. Для столь раннего часа он выглядит непростительно и отвратительно бодрым. Его глаза за желтоватыми стёклами очков смотрят внимательно и цепко оглядывают каждого. По крайней мере, именно так кажется Хлое, когда она опускает голову ещё ниже, чтобы точно слиться с остальными. Да кому ты нужна, ахах. Как там этот синдром называется, когда кажется, что все только на тебя и пялятся? — Дети мои, — меж тем начинает свою речь Джозеф, голос его звучит глухо и удивительно безжизненно, — сегодня нам придётся вспомнить. Вспомнить, что не все грешники готовы принимать нашу любовь. Хлоя может поклясться, что её пробирает холод до костей и совсем даже не в силу погодных условий. — Мы всегда принимаем согрешивших, даём им милость, даруем любовь и шанс на спасение, — печально и строго звучит Джозеф, заставляя слушающих его замереть в почтительном ожидании дальнейших слов, — но как мы можем спасти тех, кто отвергает нашу милость, того, кто приходит к нам не за спасением, но с целью навредить нам? Хлоя думает, что это абсолютно ненормально при таком холоде, что её вдруг кидает в жар настолько, что она может ощутить тоненькую дорожку пота, стекающего между лопатками. — Среди нас змий, прокравшийся в сад, — практически шёпотом, не без доли театральности, говорит Джозеф, и девушке отлично его слышно; от нахлынувшего ужаса, а может и от этой зелёной гадости по углам у неё начинает кружиться голова, — предатель своего пути, предатель всех нас! Толпа безмолвствует в молчаливом осуждении неводомого пока «змия», типы с оружием слегка переминаются с ноги на ногу, скрипят жёсткие скамьи. Мне это всё не нравится. Сид делает приглашающий жест рукой и тип с автоматом выталкивает кого-то к Джозефу. — Два наших склада полыхают в огне по твоей вине, пять семей лишились своих мужей, — слова звучат приговором — мы почти потеряли важную для нашего общего дела базу. «Онетнетнет, я уже что-то такое видела, и больше не хочу», — в нарастающей панике думает Хлоя, украдкой посматривая на людей вокруг. Слышен нарастающий гул выкриков, девушка рядом с Хлоей шепчет: «Это же Патрик, как он мог, как он мог…» То есть, минутку, никакой презумпции невиновности? — Видишь ли ты зло в своих деяниях и признаешь ли вину? — мягко осведомляется Отец. — Не тебе говорить о семьях, — выплёвывает мужчина. Совершенно точно, Сиду его слова не нравятся, скулы на его лице заостряются, Хлоя видит, как он с силой сжимает чётки пальцами. — Спасём всех пусть даже против их воли и накажем тех, кто угрожает всему, к чему мы так долго шли, — коротко резюмирует Сид и едва заметно кивает. Девушка пропускает момент, когда один из мрачных типов из тех, кого она относит к охране, но рангом повыше, выходит вперёд и молниеносным точным движением отсекает голову бедняге Патрику. Она только видит, как брызги крови веером разлетаются в стороны, почти как в старых фильмах Тарантино, нарушая кипельную белизну рубашки Отца. Хлоя чувствует, как её начинает мутить. И не только от вида публичной казни, хотя это, конечно, тоже не то зрелище, которое она выбрала бы для себя, но и от вида людей вокруг. Они все, ну или же бо́льшая часть, выглядят довольными до безумия свершившимся «правосудием». Ни проблеска сомнения, ни даже страха, что следующим может оказаться кто-то из них. А ведь в судебной системе секты явно наличествуют плачевные недоработки. — Кто с мечом к нам придёт, тот от меча и погибнет, — хладнокровно замечает Сид, даже не делая попытки стереть брызги крови со своего лица. Какая гадость, господибожемой. И ещё более гадостное для Кло то, что в глубине души, она очень радуется, что на месте этого Патрика сегодня совсем даже не она. В конце концов, откуда ей знать, какая должна быть степень вины, чтобы оказаться там, на коленях перед Джозефом, со связанными за спиной руками. Ну теперь даже если бы я всё ещё сомневалась, что тогда на видео был Сид, уже можно было бы не сомневаться Обожебожебоже. Хлоя бредёт к выходу вместе со всеми, прослушав ценные указания от сурового бородача, с раздражающей, но, по всей видимости, принятой здесь манерой всех величать «сёстрами» и «братьями». Когда кто-то касается её плеча, она разве что не подпрыгивает. — Сестра, ты приглашена на беседу с Отцом, — говорит ей крепыш, похоже даже тот же самый, что ловко орудовал мачете или что там это было. Опять, блин? Ему дел что ли не хватает. — Сейчас? — шевелит непослушными губами Хлоя. — Он будет ждать у себя за алтарём, — сообщает крепыш и присоединяется к команде уборки церкви от следов утреннего происшествия. Кло вяло размышляет, что будет, если она тупо не явится. Сделает вид, что память у неё как у рыбки гуппи — раз, два и не помнит ни фига. Для своей героини она обязательно так и прописала бы, несомненно это добавило бы огонька в её отношениях с главным гадом истории, который для гада, очевидно, обладает нескончаемым запасом терпения, потому как героиня со всеми этими выкрутасами протянет в живом состоянии до самого финала. Но Хлоя абсолютно уверена, что в жизни всё несколько иначе. Поэтому она даже не тормозит перед дверью, а решительно распахивает её, рассудив, что быстрее разговор начнётся — быстрее закончится. Распахивает и абсолютно глупейшим образом замирает, в лучших традициях самых слащавых любовных романов. Ого. Так вот, какой он под всеми этими наглухо застегнутыми воротниками. Сид стоит к ней спиной и как раз, когда она стремительно заходит, размашистым движением накидывает на себя новую, сияющую противоестественной белизной рубашку. Продевает руку с неожиданно чётко выраженной мускулатурой в рукав, и вот до момента, когда дорогая ткань опадает ему на спину, девушка успевает заметить широкую спину, переходящую классическим мужским треугольником через талию в узкие бёдра, ямочки внизу спины и обозначившиеся от даже такого незначительного усилия очертания мышц. Отец довольно худощав, особенно в сравнении с качками из соцсетей, но слабым задохликом назвать его не получается никак. Хлоя успевает заметить и ещё кое-что. Тонкие полосы рубцов, исполосовавших всю его спину. Где-то они ещё не совсем зажившие, розоватые, где-то явно очень старые — это уже в подробностях она не успевает разглядеть. Как и не успевает прочитать, что за слова складыватся из некоторых этих шрамов, или же это уже татуировки. Огромный черный крест на лопатках она видит прекрасно, тут сложностей нет. Как и нет сложностей разглядеть выраженные мышцы пресса, когда Джозеф разворачивается на звук открывшейся двери. Девушка видит, что на груди у Отца тоже что-то набито, но взгляд её намертво прилипает к словно выцарапанной надписи внизу живота, прям над ремнем непозволительно низко сидящих джинсов. «Похоть», — читает она. И сейчас это слово забавным образом в некотором роде перекликается с её мыслями. «Фу, блять, это омерзительно, — думает Кло, — что я, в самом деле, мужиков голых не видела». Джозеф возится с манжетами, не торопясь застёгивать рубашку полностью, его обычно излишне опрятная прическа сейчас выглядит чуть более небрежной, выпадает пара тёмных прядок на лоб, кровь с лица он, слава всем известным Хлое богам, уже смыл. — Я тебя смущаю, дитя? — раздается в затянувшейся тишине неожиданно громко вопрос Сида. — Что может быть естественнее наших тел? Все мы созданы по образу и подобию Господа. Хлоя злится на себя за свою внезапную робость и, конечно же, за эти ватные ноги всех трепетный героинь. Она поднимает глаза, чтобы встретить пристальный взгляд ярких, словно бескрайнее небо над Монтаной, глаз Джозефа, тут же ей становится не по себе от давящий силы в нём и она поспешно переводит взгляд ниже. Становится ещё хуже, честно говоря. Она видит крепкую шею, ключицы и частично прикрытых тканью рубашки вытатуированных олдскульных цветных ласточек. А что, святым отцам у нас положено вот это вот всё? Татухи, пресс, убийства? Мерзкий святоша. Она вновь вскидывает глаза на лицо Сида, и отчего-то ей кажется, что каждую её мысль, каждую её мелкую мыслишку, которую она сама ещё и поймать-то не успела, Отец видит и читает, и оттого на самом дне его пугающих глаз таится лёгкая усмешка. Кло чувствует себя максимально беспомощной, а это именно то, от чего она бежала всю свою сознательную жизнь.