No Place Like (Home)

Хлоя тихонько рассматривает мужчину, пользуясь тем, что тот полностью погружён в изречение каких-то сущих банальностей. Что-то её настораживает, и она никак не может понять, что именно. Чувствуется какая-то неправильность, но, опять же, Кло никак не может ухватить, в чём же она, неправильность эта, заключается. Во всём, во всём, блин, в этом округе. Всегда и всё тут по пизде. Кроме того, гость вызывает стойкое ощущение, что где-то они уже виделись. Но Хлоя, будучи сейчас уже в возрасте, когда не кажется, что после тридцати лет наступает время медленного отползания в сторону кладбища, абсолютно уверена, что пересекайся они раньше, она бы уж точно запомнила. Девушка не может сказать, что это самый красивый мужчина, которого она видит в своей жизни, но что-то эдакое, цепляющее, в нём определенно есть. «Je ne sais quoi», — как выразились бы французы. «Харизма», — обозначают это невидимое нечто искатели талантов в агентствах. «Что-то ненормальное», — думает Хлоя. «Что-то ненормально притягательное», — услужливо формулирует её мозг, но девушка игнорирует подсказку. Ну и плюсом ко всему этому идёт ещё шесть с лишним футов роста, строгое породистое лицо с глазами цвета летнего неба, тёмные волосы, убранные в стильный man bun, и неожиданно широкие для такого скорее худощавого телосложения плечи. Интересно, какой он под этой наглухо застёгнутой рубашкой? Мысль мелькает быстрее, чем Хлоя может это контролировать, и она в замешательстве моргает, встречаясь, как назло, взглядом с объектом своего внимания. Спокойствие, Кло, только спокойствие. Он совершенно точно не читает твоих мыслей, это тебе не Волдеморт. Выдыхай. По выражению лица мужчины сложно что-то сказать, вот только отчего-то глаза его теперь отдают синевой вечернего неба. Да-да, цвета топазов и сапфиров, цвета грозы летом и шторма у побережья Исландии. Может мама права, с этим писательством пора закругляться, лезет всякая херня в голову. Чёрт, а я ведь так и не связалась с Венди по срокам, она мне башку откусит. И это будет лучше, чем если она откажется сотрудничать со мной. Кло вздыхает, и снова мысленно возвращается к моменту, когда видит Отца у входа, желая уловить сейчас то, что её так настораживает с самого начала. — Мои соболезнования, Марта, — тихим голосом произносит тогда мужчина, уводя взгляд от Хлои, к огромному облегчению последней. Его голос ощущается долгожданным теплом в самый ледяной вечер, и девушка злится, что подобные сравнения вообще всплывают у неё в голове. Отец переступает порог, аккуратным движением легко касается ладонью лба женщины: — И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек, — говорит он проникновенно, заглядывая в глаза матери Хлои. Ну такое себе утешение. Хлоя подходит к двери, когда внимание Отца уже переключается на Эрика, он касается его плеча, наклоняет и что-то говорит так тихо, что девушке вообще ничего слышно. И что удивительно, Эрик, тот самый Эрик, который даже адаптацию Библии не мог осилить, согласно склоняет голову в ответ с видом смиренным и внимательным настолько, что Хлое хочется рассмеяться. Вместо этого она выразительно приподнимает брови, и, надо сказать, это практически непроизвольная реакция, а не желание противостоять силе божьего слова Отцу. — Это моя старшая дочь, Хлоя, — суетится Марта, провожая важного, по всей видимости, гостя к дивану у журнального столика. Кло жалеет, что в момент, когда они все переходят в гостиную, она не присоединяется к брату, застывающему в молчаливой отрешённости около камина — оттуда можно было бы незаметно по стеночке пройти к выходу из комнаты. Если уж совсем честно, она жалеет, что в принципе решила задержаться, а не уехать в Атланту после похорон. Тем временем, Отец присаживается и делает жест рукой, вероятно, призывая Марту к спокойствию. Движения Отца вообще неторопливы, легки и выверены, и это особенно заметно на фоне Эрика, передвигающегося с грацией дикого кабанчика и суеты, разводимой матерью Хлои. — Хлоя, — медленно произносит мужчина, вновь устремляя взгляд своих ярких глаз на девушку. В его исполнении имя звучит больше на французский манер, Кло-э, и отчего-то это звучит непозволительно интимно, она бы даже сказала, будоражаще, что уж вообще немыслимо и возмутительно. И девушка даже быстренько оглядывается на родственников — неужели они этого не слышат. Определённо нет. — Хлоя, — поправляет его произношение девушка. Мужчина слегка наклоняет голову к плечу, не уводя взгляда от девушки. — Это Джозеф Сид, Отец, — заметно нервничает мать Хлои, представляя мужчину. Она произносит это так, словно Хлоя должна впечатлиться и грохнуться в обморок от наплывшего восхищения. Девушка не оправдывает её ожиданий. «Джозеф», — имя шуршащей волной прокатывается у неё в голове. «Отец Джозеф»? «Пастор Джозеф»? «Падре Джозеф»? Надо его загуглить. Блин. Вообще Кло сильно далека от религии и связанной с ней атрибутикой, как, впрочем и её семья до недавнего, видимо, времени. И, возможно, это-то как раз и подстёгивает в ней так-то ничем не обоснованную лёгкую неприязнь. Хлоя снова вздыхает, ёрзает на диване, делает предельно вежливое и нейтрально лицо, и всё же отходит к брату. Отчего-то находиться в одном помещении с Отцом становится сложнее с каждой секундой. — Где ключи от машины? — шипит она Эрику. — А? — рассеянно переспрашивает тот, то глядя внимательно в окно, то вслушиваясь в льющуюся плавным потоком речь Джозефа. — … отрёт Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже. Ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло… — долетает до Хлои, она закатывает в раздражении глаза, чувствует, что своими реакциями откатывается на годы назад и превращается в бунтующего подростка, но ничего не может с этим поделать. — Ключи, Эрик, от моей машины, и куда ты её поставил? — Зачем тебе? — наконец полностью переключается на неё брат. — Её отогнали пока в мастерскую к Донованам. — Да в смысле? — шёпотом полным ярости допытывается Кло. — А как мне передвигаться по этому чёртовому округу? — А куда ты, собственно, собралась? — бубнит Эрик. — Эрик… — спорить с тем, кого она помнит хмурым мелким сопляком немного странно и даже унизительно. — Ты ничего не перепутал, а? Я не обязана отчитываться перед тобой! — Да тут кругом эти проклятые безб… браконьеры, ты что думаешь, мы просто так с оружием ходим? Посиди, блин, дома, Ло-Ло, с мамой поговори, ты ж не развлекаться приехала! Щёки девушки краснеют от негодования и осознания, что доля истины в словах брата, всё же, имеется. «Хватит!» — рявкает она мысленно сама себе. Меньше, чем за сутки, округ возвращает ей это роскошное ноющее чувство вины за собственные действия, которые не устраивают окружающих. Она отворачивается и — как это вообще возможно — снова встречается взглядом с Джозефом. Вероятно яростная шепчущая дискуссия у камина привлекает внимание. — Вижу, вам всем надо побыть вместе, семья — это то, с чем мы остаёмся перед лицом беды, — наставительно произносит Отец. — Нет-нет, Марта, сиди, меня не надо провожать, — протягивает он руку в успокаивающем жесте в сторону готовой сорваться с места матери Хлои. — Ло-ло, проводи Отца, — укоризненно шепчет женщина, и Кло, повторяя про себя, что пару дней, и ноги её здесь не будет, послушно идёт к двери. — Было приятно познакомиться, дитя, — странное обращение неприятно режет ухо, и Кло морщится. А потом спохватывается, что Джозеф всё ещё смотрит на неё. Смотрит так внимательно, что Хлоя думает, не сказать ли ему, что воспитанные служители господа так не пялятся. Она выдаёт ему бледную улыбку, намеренно игнорируя правила приличия и не говоря в ответ что-то из серии «взаимно». С намёком касается ручки двери, готовясь её повернуть. Длинные тонкие пальцы мужчины быстрым движением обхватывают её запястье и неожиданно сильно сжимают. Хлоя как будто даже дышать перестаёт и шокировано смотрит на него. Она не сильна в церковных обрядах и правилах поведения священнослужителей, но совершенно точно уверена, что подобное хватание прихожан за руки к ним не относится. Отчего-то, просторный, в общем-то, холл, становится тесным и душным до крайности. Девушка дёргает запястье на себя, но пальцы Джозефа держат крепко. — Я буду ждать тебя на воскресной службе, дитя, — мягко и вместе с тем повелительно произносит мужчина, наклоняясь ближе к Кло. Так близко, что девушка чувствует запах хлопка и свежести от его рубашки и под этим — тёплую сладость ванили и кардамона с горечью пряных трав и кожи. Джозеф Сид пахнет как самая вкусная и недоступная мечта, и Хлое это не нравится. К воскресной службе я надеюсь быть за сотни миль отсюда. Джозеф выпускает запястье девушки, та сразу же распахивает дверь и отступает подальше, сжимая руку в кулак, скребёт ногтями по ладони. Кло абсолютно уверена, что мужчина замечает этот жест, и борется с желанием выставить в качестве прощания средний палец. Только мысль о том, что она, в общем-то, не соплячка какая-то несдержанная, помогают ей совладать с ним. И, кстати, при взгляде на Джозефа она скорее могла бы предположить, что его руки холодны, как плавники глубоководной рыбины. А меж тем его касание, неожиданно горячее, до сих словно жжёт кожу девушки, вызывая у той в голове всякие, казалось бы, неуместные метафоры про адское пламя и раскалённые котлы. И совсем уж лишённые святости ассоциации с трепетными девами, теряющими волю только лишь от взгляда брутальных властелинов всего и вся. К таковым (девам, а не властелинам, конечно же) девушка себя не причисляет. И, нет, классическое произведение о любви славной девушки Мэгги к священнику никогда не нравилось Хлое, если что. А ещё она замечает, что стойка у воротника тщательно отглаженной и как будто очень недешёвой рубашки Сида абсолютно чёрная. В то время, как она, Кло, уверена, что служители господа носят белые воротнички. «Загуглить бы», — думает она. И в бессильном раздражении прислоняется головой к стеклу окна своей комнаты, наблюдая, как Отец переговаривает с вышедшим из дома Эриком. Возле пикапов топчатся мрачные, словно под копирку, типы в черных плащах, заметно диссонирующие с пейзажом вокруг. И ей всё это решительно не нравится. Кло думает, что по всем законам жанра и её персонального невезения, Сид сейчас должен посмотреть наверх и увидеть её фигуру в окне. И когда мужчина действительно это делает — вскидывает голову и смотрит вверх, прямо на Хлою - она почти не удивляется и мужественно не начинает вести себя подобно героине подростковых сериалов. Не прячется за занавеской в жизнерадостный цветочек, не ныряет под широкий подоконник. Что, в самом деле, она не имеет права любоваться красотами местной флоры и фауны? К фауне она, вероятно, относит типов в плащах, потому как кроме них и парочки ворон больше никого не видать. Даже самой захудалой белки или того же енота. Со второго этажа она не может хорошенько разглядеть выражение лица мужчины. Но отлично может представить его строгую линию рта с плотно сжатыми губами и внимательный, даже излишне, взгляд голубых глаз. Ей всё это решительно не нравится.