Место девочки — в политике

Орион Блэк

      — Какая же ты сука, Викки! — выдохнул совершенно взбешённый Детлеф, тут же забывший, где и с кем он находится. Он приподнялся, вцепившись в край стола. — Я никогда не дам тебе развода, слышишь? Ты не имеешь права калечить наших детей!       Орион думал, что теперь для Лестрейнджа всё и закончится — дядя укажет ему на дверь, но не тут-то было. Потому что Ликорис… рассмеялся. Да так чисто и искренне, что Детлеф вздрогнул, приходя в себя. И посмотрел на своего кумира со стыдливым ужасом. При нём сказать такое…       — Слышишь, Аркс? — продолжал смеяться дядя, чуть прикрывая губы костяшками пальцев. — Надо ещё Регулусу рассказать, он просто упадёт… Вот же мы, бедняжки, покалеченные!       И тут — о, Мордред! — отец, поняв какой-то странный юмор ситуации, тоже рассмеялся! Орион вообще ни разу не видел, чтобы отец смеялся. Максимум, чего от него можно было добиться — это сдержанной улыбки или злобной ухмылки, но такой заразительный смех?..       А потом и до Ориона, и до остальных Блэков, наконец, дошло. И они все буквально загоготали, заставив Детлефа покраснеть до самых кончиков ушей.       — Послушай, мальчик, — всё ещё посмеиваясь, покачал головой Ликорис. — Наш отец был таким же гневливым взрывным мудаком, как и ты… И день, когда мама развелась с ним, стал лучшим днём нашей жизни!       Он стремительно, словно забывшись и на мгновение сбросив маску идеала, повернулся к Арктурусу.       — Помнишь, Аркс? Мне тогда было шесть… А тебе, кажется, девять. Последние дни лета, и на некоторых яблонях уже золотые листья…       — О да, как сейчас помню! — закатил глаза тот. — Регулус прыгал так радостно, когда узнал, что у него случился выброс и все яблоки сдуло с веток! Ох, эльфы потом намучились, пытаясь всё это добро приготовить. Зато мы почти неделю питались исключительно яблочными пирогами… — он скривился. — И я их переел. Ненавижу яблоки!       — А вот я, кажется, полюбил ещё больше! — с мальчишеской улыбкой хмыкнул Ликорис. — И каждое съеденное яблоко — исключительно дань памяти самому счастливому дню в моём детстве!       Перед ним на столе тут же появилось яблоко, которое Ликорис подкинул и изящно поймал. А потом поднял вверх, приковывая взгляд Детлефа, цвет лица которого уже не уступал алым бокам яблока.       — Вот он — символ раздора, единственный и неповторимый, — улыбнулся Ликорис, покачивая фруктом в воздухе и любовно рассматривая его со всех сторон. — И поверь мне, Детлеф… Самое худшее, что может лицезреть ребёнок — это ссоры родителей, которых он любит одинаковой любовью.       — Не бывает одинаковой любви, — тихо и как-то неуверенно произнёс Детлеф. — Всё равно будешь любить кого-то больше.       Арктурус с Ликорисом переглянулись и тяжело вздохнули.       — Когда тебе девять, — начал лорд Блэк, — определённо. И знаешь, кого я ненавидел за тот ужас, что происходил в нашей семье? — он злобно усмехнулся. — Отца и только отца. А мать — всегда жалел и ужасно любил, до боли. Всегда пытался спасти её: лет с восьми научился плакать по желанию и смотреть на отца осуждающим взглядом. Научился кричать, чтобы он прекратил. Бил его по животу, чтобы он, наконец, остановил понос, извергавшийся из его рта… И у меня, к счастью, получалось.       Детлеф вздрогнул от тёмного взгляда Арктуруса.       — В отличие от Ликориса и Регулуса, ещё слишком маленьких для этого, я уже всё прекрасно понимал. И твой старший сын скоро тоже поймёт, осталось всего пара лет до самого ужасного осознания в его жизни. Осознания, что его отец — чудовище… — Арктурус мрачно усмехнулся. — Знаешь, наш отец ни разу не ударил ни маму, ни нас. Однако каким же мудаком и козлом он был… И как же мы все любили этого старого козла!       Детлеф вздрогнул ещё раз и вцепился в испорченную скатерть так сильно, что звякнули все чашки на столе.       — А когда тебе шесть или того меньше, — грустно улыбнулся Ликорис, крепко сжимая яблоко в руке, — ты любишь всех одинаково, потому что и родители в тебе души не чают. Пытаются объяснить с обеих сторон, что дело вовсе не в тебе, а в них. Но ты не понимаешь, не веришь. Ведь они гораздо чаще ругаются, чем проводят время с тобой… И тебе начинает казаться, будто это ты в чём-то виноват. Это ты — неправильный, вот родители и ссорятся.       Он, наконец, откусил от яблока, словно взяв необходимую всем паузу. Его хруст заставил Детлефа съёжиться. Но Орион прекрасно видел, что несмотря ни на что дядя сочувствует их ситуации и самому Лестрейнджу — иначе бы он с ним так не нянчился.       — Сядь, Детлеф, и не смеши нас так больше, — голос Ликориса был холоден. — Если ты, конечно, способен сейчас к диалогу, а не только к эмоциональным вспышкам.       Детлеф, покачнувшись, рухнул в кресло. В его глазах опять стояли слёзы.       — Я хочу сохранить наш брак, я так этого хочу, — тихо выдохнул он. — Я люблю Викки, правда, просто…       — Просто ты — гневливый мудак, мы все это уже поняли. Спасибо за столь красноречивую демонстрацию, — Ликорис скривился. — Что-нибудь ещё?       — Это проклятье… — Детлеф схватился руками за голову. — Это оно меня заставляет…       Альфард пронзительно не то взвизгнул, не то рассмеялся.       — Ой, правда? — белки его глаз залила восторженная тьма. — Интересно, а что же за проклятье заставляло тебя травить Риддла на первом курсе, а потом, когда тебе надоело его непробиваемое спокойствие, затеять с ним драку у озера? — Ал любовно поцеловал кромку бокала, а потом подмигнул Риддлу. — Помнишь, как ты ему нос тогда разбил, а после подкараулил в коридоре и добавил?..       Риддл, расслабившийся в кресле, удивлённо выпрямился.       — Так мантия-невидимка у тебя была и на первом курсе? И ты уже тогда следил за всеми?..       — Вроде того! — пьяно захихикал Альфард. Орион сбился со счёта, сколько же бокалов он опустошил. — Но настойчиво следил я только за тобой после того случая. Не мог поверить, что ты оставишь действия Детлефа безнаказанными! Хотел взглянуть, не нарушая интимности атмосферы, как именно ты ему отомстишь…       Альфард посмотрел на Риддла с непередаваемым блаженством, словно и не было недавней размолвки.       А вот Лестрейндж скривился и отвёл взгляд, резко одёрнув рукава мантии. Орион ухватился взглядом за едва заметный край какой-то татуировки на левой руке.       — Вот так они и стали друзьями, — Ал отсалютовал бокалом поверженному Детлефу. — А потом к ним присоединился и я, очарованный коварством юного Риддла, и три самых гневливых мудака Хогвартса нашли друг друга!       Орион аж моргнул от удивления. Риддл? Он мудак, конечно, знатный, но гневливый?       Орион перевёл недоумённый взгляд на Вальбургу и она, довольно улыбнувшись, наклонилась к его уху и прошептала:       — Ты даже не представляешь, какой… Нужно просто знать его слабые точки.       От её голоса, полного сладострастного удовольствия, у него аж мурашки по коже пошли. Орион даже невольно посочувствовал Риддлу: Вальбурга, знающая твои слабые точки — это смесь Круцио, Империо, а иногда и Авада Кедавра.       Ликорис, воспользовавшийся рассказом Ала как поводом доесть яблоко, положил на блюдечко огрызок, который тут же с него испарился.       — Как видишь, Детлеф, даже твой собственный свидетель дал показания против тебя, — дядя покачал головой. Ему не хватало только смешной шапки Верховного чародея Визенгамота, которую он так горячо любил, и которую у него со скандалом отобрал Дамблдор в сорок седьмом. — Так что давай исходить из того, что ты не можешь сдерживать свой темперамент, и потому твоя жена вполне разумно жаждет от тебя уйти. Что ещё ты имеешь против развода?       Орион подавил истерический смешок: голова его второй раз за день раскалывалась на тысячу кусочков. Внутри клокотала ярость. Как смеет дядя сочувствовать Детлефу? Давать ему слово?!       И какая же это лицемерная ирония — слушать про темперамент именно от Ликориса…       Хотя после сорок седьмого ему определённо пришлось научиться сдерживаться.       — Не смей меня обвинять! — визжал Регулус. Орион, привлечённый их голосами, выбежал на второй этаж, кажется, к самой развязке ссоры. Он никогда не видел их обоих в таком состоянии.       Они ругались на парадной лестнице, Ликорис и Регулус.       — Я был в своём праве! — из глаз тёмного мага струились не слёзы, а золото и кровь. — Барти бросил нас, бросил меня! Пусть сдохнет его сука и её шелудивое потомство, пусть сдохнет он сам в печали, разочаровании и одиночестве!       — Нельзя их проклинать! — на Ликориса тоже было страшно смотреть. Вокруг него, словно вокруг планеты, крутились бесконечные стальные шарики. — Краучи нам не простят!       — Куда они денутся, мелкий падший род! — смех Регулуса дребезжаще раскатился по залу. — Пусть продолжают кланяться и благодарить Блэков за брак с Чарис, или я и их тоже…       Один из сотен шариков метнулся в Регулуса, но он поймал его и превратил в руке не просто в песок — в дым.       — Прекрати! У них такое же горе! И своим проклятием ты не дал мне с ним поговорить нормально, всё хуже сделал! — теперь надсадно кричал уже Ликорис. Его всего трясло от гнева. — Прекрати! Сними его! Иначе я…       — Что? — теперь в злом смехе Регулуса прорезались издевательские нотки. — Кинешь в меня свою планетную систему? Вперёд! Померяемся силами! Только скажи мне уже, наконец, братец, кому ты всё же сосёшь, раз так их всех защищаешь… — он облизнул губы. — Барти или, может быть, самому великому Дамблдору? Это же он тебя попросил поговорить с неразумным братишкой?       Блэк-мэнор встряхнуло до основания, по мраморному полу зазмеились глубокие трещины. Ликорис выхватил палочку, и шарики вокруг него превратились в монстров.       В остроклювых птиц с острыми когтями. Рычащих волков, готовящихся прыгнуть. В ядовитых змей, бросающихся на врага.        — Хватит! — испуганно закричал Орион, вцепившись в перила. — Пожалуйста, хватит!       Но его никто не услышал.       Когда первый волк добрался до Регулуса и вцепился в его ногу зубами, тот понял, что хватил лишку и без палочки он против брата беззащитен. Ликорис оказался потрясающим боевым магом, и его способности к трансфигурации поражали воображение.       Кровь Гампов — не водица.       Первобытный ужас — вот во что превратился холл Блэк-мэнора. Когда шарики закончились, Ликорис взорвал перила парадной лестницы и начал трансфигурировать мелкие и большие камешки с ещё большей злостью и ожесточением. Животные стали опаснее, их стало больше. Времени на иронию у Регулуса не осталось. Хоть он и старался изо всех сил, всё же он оставался мастером проклятий, а не боя.       Орион до боли сжал перила, услышав истошный крик Регулуса. В этот раз на раненой ноге дяди сомкнулись челюсти льва.       У Ориона заложило уши — воздух вокруг Регулуса окрасился в золото и взорвался. Кипящее золотое пламя мгновенно выжгло животных и отбросило Ликориса. Огненная стена змеёй скользнула по растрескавшемуся полу, заключая обоих магов в круг и не позволяя подобраться к ступеням, которые было так удобно взрывать.       — Что? — злобно протянул Регулус. Он едва дышал, и был настолько бледен, что, казалось, ещё мгновение — и он упадёт без чувств. Но в глазах пылало яростное безумие. — Наступил на больное? Так кому сосёшь? Как много лет? И как тебе нравится, сверху или снизу? А то кто знает, вдруг ты у нас альфа-самец?       — Как ты смеешь! — Ликорис, задыхаясь, поднялся с пола. Его лицо стало алым от ярости, а на висках пульсировали вены. — Я тебя ненавижу, сука! Сдохни!       Он бросил что-то ядовито-рыжее в Регулуса, но тот лишь небрежно отмахнулся.       — Может, и на свою любимую шапку ты насосал? — Регулус опять сорвался на визг. Каждая мышца его лица дёргалась, будто жила своей жизнью. — Расскажи-ка мне, как глубоко ты брал? Надеюсь, тебя трахали в горло всем составом Визенгамота?       Кровь резко отхлынула от лица Ликориса, на мгновение сделав его мраморной статуей. Палочка смотрела прямо в сердце Регулуса.       — Авада Кедавра!       Время остановилось. Сердце пропустило удар. Оглушительная тишина вцепилась в уши, забилась в пересохшее горло, словно ворох отвратительных пауков.       И тогда Орион закричал.       Внутри что-то беззвучно лопнуло, и вместе с криком из самых глубин его существа наружу рванулось нечто невыразимое. Мир залил ослепительный свет, и голубое, словно летнее небо, пламя рокочущей волной рванулось вперёд. Оно пожрало всё на своём пути — перила, балкон, золотой огонь Регулуса... И последнее, что увидел Орион — как в бешеном танце стихии тают мерзкие зелёные отсветы.       А потом он перестал существовать.       — Поднимайся, сукин сын, — услышал он сквозь забытьё. В плече свила гнездо глухая боль. — Ну и натворил же ты делов.       Орион открыл глаза и сквозь голубую дымку различил нависшего над ним Сириуса. Суровый взгляд деда не предвещал ничего хорошего никому в этом зале. В одной руке старый лорд сжимал палочку, а в другой трость, служившую для неё футляром. Этой-то тростью он и тыкал беспощадно ему в плечо.       — Здоров? — яростно проскрипел патриарх. — Поднимайся.       Сириус повернул голову, а Орион, не чувствуя в себе сил на большее, скосил глаза. Перед взглядом всё плыло, а в уши бился пронзительный горестный звук. Только через несколько мгновений до Ориона дошло, что это голос Регулуса, скулящего на одной ноте:       — Живи, живи! Братец, любименький, только живи, умоляю!       Зрение пришло в норму — но лучше бы оно этого не делало. Потому что Орион, наконец, разглядел Ликориса. И, если бы не склонившийся над ним Регулус, Орион никогда бы не признал в этом обугленном куске мяса человека.       Дядя лежал на спине, с широко раскинутыми в стороны руками и ногами. У него больше не было кожи. Она сгорела вся — лишь несколько рассыпающихся в уголь ошмётков ещё прикрывали обнаженную плоть. А пальцам не досталось даже её. Только чёрно-желтые обугленные кости, перевитые обгоревшими сухожилиями.       На лицо Ликориса Орион, к счастью, посмотреть не успел — его желудок вовремя вспомнил, что в него лишь час назад положили ужин.       Когда желудок закончил содрогаться в конвульсиях, Орион нашёл в себе силы приподняться и продолжить осмотр последствий катастрофы. На Ликориса он старался лишний раз не смотреть.       Регулус застыл на коленях рядом с телом брата. Его спина была прямой, словно в неё вбили железный прут. Руки разрезаны от плечей к запястью, и кровь с них текла в наспех выплавленный в мраморе ритуальный круг.       — Если бы Ликки не был один в один мой пусть-его-черти-в-аду-трахают-отец, я бы подумал, что эта потаскушка прижила его от Ранкорна ещё во время нашего брака… — хмуро проскрипел Сириус, достав из кармана сигару и закурив. — Но нет. Мой мальчик.       Он покачал головой и громко спросил:       — Помощь нужна?       Регулус, заплаканный и ослабевший от потери крови, едва заметно кивнул. Дед, отбросив трость, взмыл в воздух и, плавно подлетев к Ликорису, опустился рядом. Его палочка поднялась вверх, но тут он вспомнил об Орионе и, на секунду вынув сигару изо рта, крикнул:       — А ты чего встал столбом? Не слышал? Иди разгребай своё дерьмо.       — Так лестницы же… нет.       Зал и правда был оплавлен на несколько сантиметров внутрь стен. Белый мрамор лестницы пострадал ещё в бою, а теперь к тому же весь потёк и висел на невнятном куске камня каплями. Пол тоже выглядел странно, словно застывшее море. Удивительно, что Ликориса просто обожгло, а не убило. Видимо, пламя быстро остановилось… Или Регулус успел найти в пламени брата и закрыть собой?       — Прыгай вниз, — нетерпеливо закатил глаза патриарх. — Второй этаж, семя плешивое!       И Орион прыгнул, всё ещё не веря в происходящее. Вот летит Авада, а вот…       Дед резал ему вторую руку, когда к ним перенеслись Кассиопея и Поллукс. Видимо, Сириус вызвал их, когда Орион лежал в беспамятстве. И последним — Альфард, но его Орион только услышал, потому что, когда дед усадил его в ритуальный круг, он закрыл глаза. Не мог смотреть на Ликориса. На дело рук своих.       — Взгляни, что с людьми делает человеческая глупость, мальчик мой… — насмешливо сказал Сириус Алу. — И страх нашего младшенького, Ориона… Кто ж знал, что Ликорис вообще, даже на йоту, не унаследовал дара Блэков?.. Вот прям настолько? — он тяжело вздохнул. — А я-то в своё время думал, что он просто малолетний идейный болван, испорченный мордредовым идеалистом Дамблдором! А он скрывал, мучился, сомневался… Дурачок. Я бы всё равно любил его, даже если б эта потаскуха прижила его с кем-то.       Внутри снова что-то лопнуло, и Орион вздрогнул. Внезапно он будто увидел их всех внутренним зрением: словно очерченные мелом контуры по чёрной доске. Магия же ритуала светилась золотом, тянулась из рук Ориона и Регулуса прямо к Ликорису, чьи контуры были размазаны, но становились всё чётче.       Вот старик погладил Ликориса по едва отросшим волосам… А потом посмотрел Ориону прямо в глаза, и тот понял — патриарх ощущает и этот новый странный талант видеть с закрытыми глазами.       — А ты-то! — покачал дед головой. — Ну и удивил, конечно. Порадовал старика. Вот это мощь. Вот это пламя.       — Этот странный огонь спас меня от Авады, выжег её. Никогда такого не видел, — просипел Регулус, оставивший свой пост и прилёгший рядом с братом. Его сменил Альфард с разрезанными руками. — Мы так поссорились с Ликсом, что… — он всхлипнул. — Я такой дурак, пап. Такой дурак.       Он завыл и уткнулся в колено Сириуса, а тот, отложив палочку, второй рукой начал гладить по голове и его.       — Ещё бы, такой талант проглядеть, — фыркнул он. — И брата покрывать столько лет! Все вы у меня дурачки. Глядеть за вами и глядеть, всё помереть никак не могу.       Он опустился ниже, поцеловал Ликориса в лоб. А потом оторвал Регулуса от своего колена и тоже поцеловал: лоб, глаза, всё лицо. Мелко, отрывисто… Отец Ориона тоже делал так в детстве…       У Ориона на глаза навернулись слёзы, и он вдруг понял, как же сильно их всех любит. Любит, несмотря ни на что. И эта любовь только что спасла жизнь Регулусу.       Всех спасает только любовь.