Перенос

***

      В особняке пахло костром и цветами. Несмотря на репутацию его хозяйки, пламя неба ощущалось слабо. Лишь небольшие искры долетали до редких посетителей. Она всегда кичилась своими способностями, но при этом постоянно плакалась о своей судьбе. Теперь же, когда проклятие снято, обе темы для монологов исчезли без следа. Способность видеть будущее, данная ей пустышкой аркобалено пропала, а за свою жизнь теперь отвечает лишь она сама. «Это грустно, — она вздохнула и, прокрутив ручку, вновь посмотрела на свою грудь, на которой больше не лежало украшение, отнимающее её жизнь. — Если подумать, я никогда не думала о своей жизни. Я всегда думала лишь о проклятии, — она прикрыла глаза ладонью, другой рукой направив кончик ручки на себя. — А теперь, когда оно снято, — оперевшись на локоть, она грустно вздохнула, абсолютно разочарованная. — Я не знаю, что мне делать».       Запах цветов усилился, и стало невероятно душно. Ветра, который мог бы разогнать застоявшийся воздух, полностью пропахший георгинами и гвоздиками, не было уже давно. Палило яркое и безжалостно горячее солнце. Оно раскаляло асфальт и заставляло желать лишь одного — воды. Прохладная жидкость могла быть как источником питья, так и местом, где можно отдохнуть от жары. В такой день её любимый горячий кофе был не нужен и бесполезен, может быть, даже вреден. В такой день Фонг не будет пить свой горячо обожаемый чай, а Реборн даже не притронется к своему любимому эспрессо.       Сейчас, когда она сидела в особняке, она совершенно не могла найти, чем бы себя занять. Она чувствовала себя теми самыми кофе и чаем. Она чувствовала себя абсолютно бесполезной. Она чувствовала, что лишь мешает своим подчинённым. «И ведь вроде есть вещи, с которыми мне надо разобраться, — она попыталась посмотреть на солнце, которое так и тянуло к себе, но не смогла и на секунду удержать свой взгляд на звезде. — Но я не знаю, что мне делать. Всё кажется срочным, но я просто-напросто не знаю, с чего начать».       Она вновь попыталась посмотреть на дневное светило и снова, зажмурившись, отвернулась. Слёзы, скапливающиеся в уголках глаз последние две недели, наконец пролились. В почти пустом и очень душном кабинете послышался первый, пока ещё едва слышимый всхлип. Слёзы потекли рекой по щекам женщины, из всех сил пытающейся сдерживаться. Усталость, как физическая, так и моральная, накапливающаяся в течение практически всей её жизни, выплеснулась в истерике.       Плач долго не прекращался. У неё заканчивался воздух в лёгких, но она всё не могла успокоиться. Слёзы всё текли и текли, всхлипы и тяжёлые вздохи отнимали дыхание. Голова начинала болеть, а руки трястись. В мыслях был полный раздрай, перед глазами всё кружилось. Стены, раньше украшенные красивым узором, расплылись и стали однотонными. А у неё появилось ощущение, что она едет в поезде — так сильно её качало. В конце концов всё перед ней слилось в одно пятно, которое сразу же начало кружиться в старомодном вальсе с духотой её кабинета, слишком сильным запахом цветов, не желающем выходить из лёгких и жарой, ощущавшейся всем телом. Музыки не было, но она и не была нужна. Словно три приятеля, недавно встретившихся в этом конкретном месте в эту секунду, они радовались встрече и доставляли неудобство и боль людям вокруг себя. «Я не имею права жаловаться, — рассеянно, однако с необычайной грустью подумала она. — Есть те, у кого судьба ещё хуже».       Её глаза закрылись, она уже не смогла держаться в сознании и упала на стол, натыкаясь на кончик ручки и оставляя на щеке кроваво-красную полосу. Одинокая, необычайно яркая, алая капля скатилась по её лицу и, смешавшись со слезами, осталась на поверхности стола едва заметным пятном.

***

      Чёрная федора просто лежала на кресле, но все, даже те, кто просто проходил мимо, знали, что её лучше не трогать. Всё-таки хозяин этой шляпы невероятно, просто сказочно силён и практически всегда смертельно опасен. О теперь уже бывшем аркобалено ходило множество слухов, некоторые из которых были весьма нелестны. Поговаривали даже, что он ненавидит все небеса, которые когда-либо встречал. Он же всегда лишь посмеивался, слыша об этом, да продолжал гладить своего хамелеона. «Бесит, — раздражённо подумал Реборн, подходя к занятому им креслу. — Некоторые вещи, судя по всему, никогда не поменяются, — он поднял шляпу и сел. — Придурки есть и будут всегда и везде».       В конце прошлой недели киллер встретился с боссом Каваллоне, и мягкая лёгкая улыбка не покидала его на протяжении всей встречи. Выслушав многократные поздравления от своего ученика и его подчинённых, а также отдохнув, на следующий день, в воскресенье, он уже уехал. По старой памяти солнце решил предупредить босса Вонголы, что уезжает в Испанию, но внешний советник, пришедший после него буквально выгнал Реборна, не успевшего и слова вымолвить, вон из кабинета. «Всё-таки у меня нет веских оснований полностью прерывать отношения с королевской семьёй, — киллер раздражённо вздохнул. — Как бы меня это не бесило, единственный способ разорвать отношения с ней — сказать, что я уже связан с небом, и оно запрещает мне связываться с Вонголой».       Наконец, спустя около пятнадцати минут, Емицу, который, мягко говоря, выпроводил солнце из кабинета, вышел и пригласил его внутрь. — Вау! Мне всё-таки можно зайти? — насмешливо и с немалой долей иронии потянул бывший аркобалено. — Невероятно! — При всём уважении, я сомневаюсь, что ты мог бы сказать хоть что-то дельное, — старший Савада неприятно усмехнулся, видимо думая, что раз Реборн больше не проклят, к нему можно относиться, как к слабому пламенному или вообще, как к гражданскому. — Теперь ты всего лишь человек.       Киллер проигнорировал абсолютно очевидное подначивание и наконец прошёл внутрь. В кресле, которое язык не поворачивался назвать обычным, вальяжно и расслабленно сидел Вонгола Ноно. Он выглядел мягко, словно добрый дедушка из старых сказок, его тёпло-карие глаза сияли, однако взгляд его так и говорил: «Ты никто. Ты не достоин ничего, что я тебе дам, так что отрабатывай». Словно калина, красиво-красная, как свежая кровь, снаружи, но противная горько-кислая внутри, настоящий Тимотео кардинально отличался от своей маски милого старика. — Здравствуй, Реборн, — спокойно, но с некоторой долей насмешки протянул Ноно. — Что ты хотел мне сказать? — Я уезжаю, — киллер усмехнулся, заметив удивление на лице Тимотео. — Как минимум на две недели, — он замолк, наслаждаясь потрясением обычно старавшегося сохранять спокойствие босса королевской семьи. Наконец, кровожадно улыбнувшись, он продолжил, добивая старика. — А после возвращения я планирую перестать брать задания для Вонголы за пониженную плату, — Реборн облокотился на стол Ноно и довольно прищурился. — Но, конечно, вы сможете нанять меня за полную стоимость. «Я больше не собираюсь подчиняться, — подумал он с небольшим раздражением. — Тем более сейчас, когда у меня наконец-то появилось собственное Небо».       Лёгкий пряный запах лилий и почти неощущающийся, терпкий, но такой приятный и знакомый для киллера — хризантем, залетели в кабинет вместе с лёгким ветерком. Тимотео поморщился и, отвернувшись от окна, чихнул. Посмотрев на ухмылку своего, судя по всему, бывшего подчинённого, он раздражённо выдохнул и с яростью прошипел: «Делай, что хочешь. Вон!»       Внутренне ликуя, солнце быстро вышел и, захлопнув дверь, тихо засмеялся. Кроваво-красная ягода попала под чёрные лаковые туфли и перестала быть такой красивой, превратившись в бесформенное розовато-коралловое пятно на грязной земле. Возможно, её поклюют воробьи, а может и нет. Кто знает?       Он наконец свободен, Вонгола больше не сможет использовать его, и он может спокойно выполнять приказы своего неба. «С чего Ноно вообще взял, что я должен ему подчиняться? — Реборн никогда этого не понимал, но ему не за чем было противиться. — Теперь мне есть, за что бороться».       Он прогулочным шагом шёл в направлении своей квартиры. Киллер намеревался продать её поскорее, но решил всё-таки повременить. «Подожду пока Тсуна вырастет и, — прищурившись, он свернул на проулок. — Без и. Там дальше разберёмся».

*

      На улице всё ещё пахло летом и цветами. Откуда-то с востока дул прохладный ветер, принося с собой пение птиц и шум моря. Шуршание пока зелёных листьев ласкало слух и заставляло улыбаться. Гитарные переливы сливались с голосами незнакомых ему людей, принося небывалое удовольствие. Уже две недели он не мог вдоволь насладиться свежим воздухом и такой долгожданной свободой.       Столь желанная воля журчала вокруг него, даря прохладу в жаркие дни. Вчера, когда ни один листочек даже не шелохнулся, на секунду ему показалось, что ветер подул ему в спину, будто бы подталкивая к свершениям. Свобода была сладкой, как молочный коктейль, столь любимый Тсунаёши. Она пахла цветами, ягодами и ванилью. Когда солнце слишком сильно уходил в себя, она пахла пожаром и пеплом прошлого, и, наконец, она пахла кровью тех, кого им обоим пришлось убить ради неё. На языке словно оставались частички пепла, который он запивал тем самым чуть приторным молочным коктейлем. Журчание её было похоже на весёлый, абсолютно не злой смех довольного ребёнка. Журчание и смех постоянно сменяли друг друга, сливались и вновь разъединялись. В одном слышалось другое и наоборот.       Однако в таком сладком и приятном запахе свободы чувствовался не менее приятный металлический и горячий запах небесных цепей. Они ощущались на запястьях лёгкими прикосновениями и дарили успокоение, словно говоря, голосом его босса: «Ты не один, Эрнесто. Я рядом, и я всегда буду с тобой». Цепи дарили заземление в противовес свободе, но тоже очень сильно полюбились ему.       Изредка в шуршании листвы слышался тихий непонятный звон, отдающийся где-то в груди. Белый туман, притаившийся в пока ещё пышных кронах деревьев, так давал о себе знать. Он тянул за ниточки связей, заставляя киллера слышать приятные, но довольно странные звуки, похожие на переливы колокольчиков. Ничем не закреплённый галстук и края расстёгнутого пиджака летали из стороны в сторону иногда несильно ударяя Реборна по рукам. Слабая улыбка не сходила с его лица, делая его довольно милым и доброжелательным. «Я справлюсь, — уверенно подумал киллер, заходя к себе в квартиру. — В этом даже не приходится сомневаться. Ради моего неба, — он взял собранную ещё вчера сумку и, не оглядываясь, вышел, закрыв за собой дверь. — Ради Тсуны я сделаю всё что угодно, — солнце решительно усмехнулся. — Я поклялся ему, и я исполню любой его приказ. Мои руки уже в крови. И хуже уже не будет, а лучше точно не станет».

*

      В аэропорту было, как и всегда шумно. Голоса сливались в шумный поток, который проходил мимо незамечающего его бывшего аркобалено. Он всё с той же лёгкой улыбкой наслаждался цветочным запахом своей свободы и мысленно благодарил тот голос, подаривший ему второй шанс, и Тсунаёши, ставшего его Небом и связавшего его. Ожидая посадки на свой самолёт, он снова предался размышлениям. Золотой закат, проникающий сквозь окна и заливающий всё светом, посветил Реборну в глаза, отвлекая его от мыслей, и через пару секунд диспетчер начал говорить. — Объявляется посадка на рейс Палермо — Мадрид, — бестелесный голос чётко произнёс, куда идти пассажирам, которые летят в Испанию.       Киллер прослушал информацию, данную диспетчером, и, потянувшись, направился в нужную ему сторону. Закинув небольшую сумку на свободное плечо и погладив Леона, превратившегося в браслет, чтобы у них не было проблем, он в последний раз перед вылетом посмотрел на родной пейзаж Италии и поднялся на борт самолёта, который отнесёт его вместе с остальными пассажирами в другую страну буквально за два с половиной часа. Солнце слышал шепотки людей, обсуждающих его внешность, называющих его красивым и спрашивающих, почему у него так мало вещей. Ему на ум почти сразу пришли строчки одной из тех песен, которые он слушал дома у Савады. Напевая её он сидел, прикрыв глаза, и ждал начала полёта. Когда голоса абсолютно бесцеремоннно обсуждающих его людей перестали быть шепчущимися и стали такими громкими, что начала болеть голова, он открыл глаза и запел в полный голос. — К сожалению, — энергично и громогласно пропел Реборн начало строчки. — Люди часто говорят, то, о чём не знают сами, — замолчав буквально на секунду, он усмехнулся и продолжил уже более мелодично. — Отвези меня туда, где я смогу выплыть, — оглянувшись, он сделал свой голос чуть ниже и допел. — Ведь здесь мне сложно дышать. Совсем ещё молодая, можно сказать даже юная девушка в другом конце самолёта продолжила петь за него. — Да, я сошла с ума, — было слышно, что она насмехается над их публикой. — Но я не такая, как они! И ты сошёл с ума, но ты не такой, как все! — девушка на секунду прервалась, но продолжила с тем же задором. — Мы все сошли с ума! — она коротко рассмеялась и продолжила. — Но зато мы не такие, как все! Следом за песней прозвучал тихий и слегка угрожающим смех киллера и звонкий, радостный и заливистый смех девушки, которую можно было, скорее всего, даже назвать девочкой. «Небольшая вечеринка никому не повредит, — подумали они оба, не прекращая смеяться. — Особенно им». Пока пассажиры всё ещё находились в шоке, самолёт пошёл на взлёт. И лишь два человека услышали речь пилота и поздоровались с ним.