Requiem

      Невольно в голову проникали мысли, что всё это до смеха похоже на сцену из типичного комикса. Пасмурный ноябрьский Лондон, редкая морось, чёрные зонты и кладбище. Много людей вокруг. И все, безусловно, одеты в чёрное — выражают траур и утрату. Эстер также сжимала в руках чёрный зонт, устремив невидящий взгляд куда-то сквозь могильную плиту. В такие моменты полёт фантазии был до ужаса абсурдным и циничным. Не слишком ли это: в столь краткие сроки выбрать фотографию, камень и гроб. Почему у семьи Вамми достаточно денег, чтобы не растягивать эту процессию на месяцы? Будто сейчас все действуют по необходимому списку. Начиная с мессы, заканчивая захоронением. Праздничный банкет для господ. А те, кто не смог явиться — отправляют венки.       Тихий шёпот о чём-то вокруг. Мрачные кивки, поджатые губы, слишком громкие слова для столь печального бубнежа.       Всё смешалось в одну картину, но отнюдь не из-за шока. Эстер могла описать свои чувства только одним словом: спокойствие. Это не пустота, когда что-то проваливается в низ живота, когда земля уходит из-под ног от какой-то шокирующей вести. Только штиль. Никаких подводных течений. На глади отражалось всё без ряби. Вся эта процессия в том числе.       Конечно, гроб закрыт. По всем католическим канонам. Но Эстер знала, что под крышкой старое, морщинистое лицо Куиллша Вамми, величайшего изобретателя, воспитателя, образца педагогической деятельности, миллионера. Ведь только миллионеры могут собрать вокруг себя столько малознакомых людей. Но между строками этих бесконечных регалий и титулов затесалось скромное «отец». Столь же скромное, сколь участие такой громкой фамилии в жизни Эстер. Так же скромно она стояла в толпе высоких незнакомцев, которые находятся здесь лишь благодаря тому, что многоуважаемый Вамми пожелал быть похоронен близ места, где выросла дочь. Лондон. Странно, что не Винчестер, которому Куиллш отдал добрую часть жизни. Явно большую, чем собственному чаду.       Слова скорби, а затем понимающие кивки головами. Незнакомая женщина, что находилась ближе всех к камню, прижала руку в тонкой чёрной перчатке к лицу. Ткань дорогая, раз не раздражает нежную кожу. Наверное, прикосновение такого материала к лицу даже приятное, успокаивающее.       Эстер вдруг захотелось прижаться щекой к абсолютно незнакомой ладони.       Может, поэтому девочка стоит так далеко? Потому что думает в этот момент о подобных вещах? Что ж, по лицу этого не видно. Значит всё «правильно». Картинно. Можно фотографировать для грустного заголовка газеты.       Эстер повела плечами, будто поправляя зонт, но на самом деле желая почувствовать ткань собственной одежды. Спокойно. Кашемир. Наверняка ещё приятнее, чем перчатка незнакомой женщины. Но ведь костюм отца в гробу сшит из той же ткани. Однако прижаться к нему почему-то не особо хотелось.       Почесав затылок, сирота вспомнила слово «аморально» и так же сдержанно кивнула, кривя губы, как это делали все вокруг. Уголки вниз, морщинки на подбородке, меж бровей маленькая складочка. Вот она, скорбь.       «Интересно, смотря на меня, люди думают о том, как жаль, что эта девочка потеряла отца, или о том, что отец староват для такой дочки?»       Эстер в который раз сглотнула какой-то странный ком в горле, отвела взгляд. Рука на плече сжалась в молчаливой поддержке. Неприятно ощущать вес чужой конечности на себе, будто подталкивают к чему-то. Но нужно перестоять, перетерпеть, уже почти всё. Скоро она поедет домой, а там начнутся бубнежи о бюрократии. Переминаться с ноги на ногу нельзя. Тягостно. Лучше озаботиться вопросом о том, почему же Эстер не терзает ни тяжесть утраты, ни чувство вины за подобные мыслишки. Но исповедаться об этом как-то стыдно. Может, Эстер такое и не беспокоит, но вот перед другими людьми кичиться такой грязью не очень хочется.       Слух резало обобщение «мы». Да, «мы» скучаем, «мы» скорбим, «мы» ещё что-то эдакое там делаем и чувствуем. А вот Эстер не чувствовала. Не надо тут мы-кать. Девочка вам не мы-ки, вы все они-ки, а она — она-ка. Так что можно только я-кать, и «я-я-я…»       — Эрин, дорогая, — «мы-ки» и «нам-ки» в голове прервало второе имя девочки, названное тихим голосом Джона Доу, который как раз сочувствующе сжимал её плечо, — нам пора.       Вот тут девочка охотно согласилась бы стать частью этих «нам-ок». Она резко втянула носом воздух, будто хватая последний глоток этого мероприятия, и согласно кивнула, почувствовав, что в этот самый момент она снова в безопасности. Сейчас девочка вернётся в свой укромный уголок. Если вам так угодно, «сбежит». Фигура, образ и лик отца всегда были слишком далёкими, чтобы иметь дело с ним больше, чем несколько часов похоронной процессии. Разговор с ним — будто разговор с богом: увиделись при рождении и снова встретимся только в момент смерти. Пересекаться с богом, когда тебе только пятнадцать, чревато чем-то тревожащим. Всё спокойствие держится как раз на том, что Эстер больше никогда не будет иметь дел со всем, что связано с Куиллшом Вамми, как с отцом. Наконец эта строчка среди регалий похоронена под двухметровым слоем земли.       Отец мёртв.       Но изобретатель, миллионер и Ватари — живёт.       Из всех этих незнакомых людей одна Эстер потерпела хоть какую-то потерю. И именно сейчас, как бы цинично и чёрство это ни звучало, она чувствовала, будто с горба сняли груз целого неба.       Рука переместилась с правого плеча на левое, теперь закрывая от посторонних глаз и действительно легонько подталкивая. Эрингиум — так звучало полное имя Эрин — не оборачивалась. Не пыталась до последнего смотреть на надгробие. Девочка опустила подбородок и взгляд вниз, без сопротивления повинуясь порыву сбежать. Хотелось закрыть глаза и полностью сосредоточиться на том, что происходит внутри.       Но под ноги всё же смотреть нужно. Если она споткнётся и кто-то щёлкнет фотокамерой — появится по-смешному нелепое изображение.       Сбежать — не значит уйти в страхе и тревоге, опасаясь преследования. Сбежать для неё сейчас — это освободиться и снять оковы. Получить способность реализовывать мысли и планы, что до этого были лишь в голове. Полностью сфокусироваться на внутренних чувствах без давления внешних обстоятельств. Не быть предметом отчета Джона Доу о том, как проходит взросление дочери такого значимого человека. Отчитываться больше не перед кем. Значит, Эстер имеет право выбирать то, как ей повзрослеть. И в кого она хочет превратиться, когда вырастет.       Доу-младшая невольно жалась ближе к тяжелому пальто отчима, позволяя Джону проще обхватить маленькие плечи юной падчерицы. Его фигура всегда обнадёживала Эрин больше, чем призрачное присутствие отца. Она может прикоснуться к нему, почувствовать тепло и быть выслушанной. Эстер с самого младенчества запомнила, что мужчина, доверенное лицо самого Куиллша Вамми, предпочитал плотную и грубую ткань. Бархат. Вельвет. Или шерсть.       — Да уж… тяжеловато для нас, тебе не кажется? — тихо, немного помявшись, спросил Джон, стоило двери дорогой машины захлопнуться за ними. Мужчина, вопреки солидному возрасту и положению, не умел водить. Да и передних сидений избегал. Так что сейчас отчим расположился на другом конце дорогого чёрного мерседеса.       Эстер перевела взгляд на мужчину, но ничего не ответила. Не из обиды или имитации горечи с утратой. Просто Джон всё и так поймёт. Мужчина запустил пятерню в свои густые каштановые волосы, в которых уже прослеживалась лёгкая седина, и неловко почесал затылок. Тихо усмехнулся и покачал головой.       Названный отец знал настоящего дольше, чем дочь. И эта потеря для него значит, вероятно, намного больше, чем Эрин может себе представить. Джон Доу никогда не был сухарём, который с соответствующей мужественностью и стойкостью перенесёт утрату близкого друга, кинематографично хмурясь и дублируя в голове мысль: «я отомщу во что бы то ни стало». Нет, совсем. Именно поэтому, вероятно, Вамми поручил свою дочь именно ему.       Неловкий, весьма мягкотелый и, возможно, чересчур эмпатичный мужчина отлично справился бы с тем, чтобы вырастить хорошего человека. Не столько терпеливый, сколько понимающий и сочувствующий. Эрин успела за пятнадцать лет выучить характер Джона наизусть. Когда того что-то расстраивало — он предпочитал тихо, нервно усмехаться, качая головой. Джон любил выглядеть сильнее, чем он есть на самом деле, зачастую спрашивая что-то вроде: «Не переживай, ты же знаешь, у нас всё будет хорошо?»       Да, что-то вроде этого. Ещё он часто просил не волноваться, когда волнуется сам. Не расстраиваться, когда расстроен сам. Не паниковать, когда…       — Эрин?       Не уловив нужного взгляда, отчим снова поспешил привлечь внимание лёгким похлопыванием по плечу. Ещё, Эстер знала, что Доу-старшего очень обнадёживает, когда на эти вопросы кто-то утвердительно и уверенно кивает, передавая чувство спокойствия Джону. Или словесно соглашается, столь же уверенно.       Но Эрин могла лишь быстро кивнуть.       — Вот и отлично, — в словах была уверенность, поддержка, но выражение лица и слабая улыбка говорили об облегчении.       Девочка скрестила руки на груди и опустилась по кожаному сидению вниз, втягивая голову в плечи и прикрывая глаза. Коленки упёрлись в переднее кресло. Разговор, судя по всему, был закончен. Осталось благополучно добраться до дома и начать отвечать на бесконечные письма с вопросами о дальнейшей судьбе денег… то есть, конечно же, наследия отца. Из всех этих писем только одно будет иметь значение — письмо Роджера Рювье, заместителя Ватари в доме фамилии Вамми.       Да, Ватари мёртв. Эл мёртв. Отец мёртв.       Кто-то должен занять место величайшего детектива, а кто-то — его верного помощника.