Во искупление и ради надежды

Бог Смерти сидел перед бесконечными экранами — подделка под людские технологии для существа, потерявшего свою жизнь и человечность тысячелетия назад, — и видел, как странного цвета серо-зелёный плющ обвивает обречённый мир. Мир без внятного названия, глупо именуемый Безымянным, умирал перед его глазами, загнивал заживо под плющом, прораставшим сквозь саму ткань реальности. Но проблема не в плюще. Его не в чем обвинить, даже если он паразит, потому что ему нет дороги к сильным мирам, мирам устойчивым — его задача не в разрушении. Нет, ему дорога туда, где угасает последняя надежда, где смерть и хаос повсюду, где рушатся устои, незыблемые с самого сотворения, где мироздание теряет свои основы, где разруха и безнадёжность. Он приходит тогда, когда нужно очистить остатки погибших миров, унести в небытие, стереть со всех пластов реальности, из простанства и из времени, из самой памяти Вселенной. Безымянный умирает сам по себе, без внешнего вмешательства — и Богу Смерти, иронично, грустно. Как так, воплощение смерти, и вдруг грустить по гибели какого-то мира, каких сотни? Но Бог Смерти ничего не может с собой поделать — в этот мир он вложил слишком многое и слишком многое он этому миру должен. Именно он десять тысяч лет назад одобрил по недосмотру проклятие, которое всего какое-то тысячелетие назад — мизер в масштабах бессмертия Богов и Вселенной — создало не человека, а настоящего монстра, по вине которого Безымянный овит плющом. Безумный Кэйл Барроу плевал на то, что проклятье отняло всё — всех близких, все привязанности, чувства и эмоции, даже физические ощущения, возможность спокойно спать и чувствовать вкус еды. Ему было плевать на серость своего существования, на невозможность привязаться, когда всё, что ему дорого, умирает, на преследующие боль и усталость. И как вообще мог появиться человек, который настолько захочет стать богом, настолько поверит, что ему это предначертано, что обречёт себя на это жалкое существование во имя вечной жизни в поломанном круге реинкарнаций? Неизвестно. Но фактов это не меняет. Богу Смерти грустно, потому что он не может отменить собственного проклятия, потому что безумный реинкарнатор крадёт и ломает судьбы невинных людей, пока он бессилен что-то изменить. Боги не всесильны. Он не может этого исправить. Не может, но... Пытается, когда крадёт людей из других миров в попытке спасти, дать миру толчок, чтобы он смог восстановить баланс и уничтожить чёртов плющ, с каждым годом всё больше поглощающий, захватывающий всё вокруг. Не сработало. Всё летит в бездну, и виной тому — он сам. Боги не всесильны. Он однажды ошибся, не предусмотрел всех вариантов развития событий, и теперь ему расхлёбывать последствия. Он днями напролёт наблюдает за другими мирами и несчастными душами, которые реинкарнатор выгнал из своих тел и наградил частью своего проклятия, ищет лазейку, возможность, хоть что-то... И находит. Одна сделка, два человека, меняющиеся душами, и даже если согласен на перемещение только один из них — кого волнует согласие простого человека, когда это даёт возможность спасти что-то безнадёжное и почти мёртвое? И вот уже время, подчинённое божественной воле, течёт назад, откатывая мир на целых двадцать лет в прошлое, к переломной точке. Серо-зелёный едкий плющ сходит с мира клочками — есть в этом зрелище какая-то надежда. И ради этой надежды стоило постараться и пойти против баланса. Бог Смерти не знает, не может предсказать, обернётся ли его последняя попытка всё исправить успехом, но в одном он может быть уверен. Он сделал всё, что мог.