Основной инстинкт

      Учебный триместр завершался. Последние легкие и свежие майские деньки подошли к концу, сакура отцвела даже в самых северных регионах и, в сопровождении стрекота цикад, пришел жаркий июнь, до трещин высушивший почву под ногами. Пронзительно-голубое, словно стеклянное небо стало высоким и далеким, лишенным любого облачка. Школьники сменили форму на летнюю, но короткие широкие рукава рубашек не спасали. Кондиционеры в переполненном здании не справлялись с жарой и учитель развесил в классе стеклянные колокольчики, чей серебряный перезвон создавал хотя бы иллюзию прохлады. Вместо раскаленной крыши они теперь на время обеда прятались на лестнице, ведущей к ней — будочка с единственным узким окошком под козырьком еще сохраняла приемлемую температуру, в отличии от застекленных классов, но Саске все равно напрочь отбило последний аппетит и теперь он едва прикасался к своей еде, заменяя ее черным кофе. Он зачастил в заведение Нагато, порой отправляя Шисуи обратно одного, а порой и просто сбегая от него и прячась в подвальчике от солнца, жары и проблем.       Следом, город затопила изнуряющая июльская жара — пыльная, сухая до горечи в легких. Узкие улочки плавились, стены домов, выкрашенные в светлые пастельные оттенки, слепили отражением, удушливый воздух — к полудню горячий, как в сауне — дрожал, порождая заманчивые бледные миражи. Белое солнце жгло даже сквозь одежду, выматывало и иссушало людей не меньше, чем землю. Единственное, что скрашивало школьные будни — маячащие на горизонте каникулы, которые Саске впервые за долгие годы надеялся провести так, как ему хотелось — с друзьями.       Но прежде предстояло пройти еще одно испытание.       Саске зашел в свою комнату и упал на кровать не переодеваясь. Сил делать что-то тупо не было. Температура в комнате была волшебно низкой, а по сравнению с до болезненного утомительной уличной жарой, даже шокирующе низкой и про телу прошла крупная дрожь, а кожа покрылась колючими зябкими мурашками. Но у усталости были и другие, не только внешние причины. Саске скрючился на кровати, подтягивая колени и разблокировал телефон. Скрытое приложение, не присылающее больше никаких уведомлений, которое, тем не менее, Саске не забывал проверять ежедневно. Раздражающий розовый от которого хочется блевать, крупная контрастная надпись, всегда бросающаяся в глаза. Бесит. Почему никто не догадался предложить хотя бы одну нейтральную тему на смену? Цветочек загрузки мигнул и уронил лишние лепестки, сообщая очевидное — течка должна начаться на днях. Последнюю таблетку подавителя Саске принял два дня назад, цикл закончился, а вместе с ним и силы и желание жить. Оставалось ждать. Не сегодня, так завтра. Но, судя по сковавшей мышцы тяжести, превратившей его в неуклюжее подобие дергающейся марионетки, легкой тошноте с самого утра, и нарастающей боли в животе, заставшей его врасплох во время второго урока, из-за чего ему пришлось отпрашиваться и срочно вызывать Шисуи, все-таки сегодня.       Саске еще минуту попялился в смартфон, думая, чем себя развлечь, но, поняв, что не хочет абсолютно ничего, выключил его и забросил в угол кровати. Перевернулся на спину, закрыв глаза ладонью. Хотелось плакать от злости и обиды. Состояние и так хуже некуда — ныли даже кости, в голове тяжело бил барабан и дурнота подкатывала волнами, так еще и отец скоро все узнает и пришлет домработницу закрыть и зашторить окна, чтобы даже силуэт позорно проигрывающего своей природе младшего сына за стеклом не раздражал главу семейства.       В дверь постучали. Саске настороженно поднял голову, пересекаясь взглядами с вежливо заглянувшим в комнату братом, вяло махнул рукой, приглашая, и упал обратно на подушки. Итачи медленно подошел, ставя на прикроватный столик блюдце с нарезанными помидорами. Сел на край кровати, протягивая руку к его, замер на секунду и не решился прикоснуться.       — Ты как?       — В меру паршиво. Шисуи наябедничал?       — Естественно. — Теплая улыбка дернула уголки губ Итачи. — Ты ел сегодня?       Саске предпочел отмолчаться и по-детски спрятаться от недовольного взгляда под подушкой. Брат все равно все видел сам. Истончившиеся руки, остро проступающие ключицы, обострившиеся черты лица и запавшие глаза. Короткие широкие форменной рукава рубашки только подчеркивали его нездоровую худобу.       — Совсем плохо? — Голос дрожал от заботы и Саске стало даже немного стыдно за себя. Словно он виноват в том, что Итачи приходится волноваться, менять свои планы, прогуливать учебу и работу.       — Пока еще нет. — Омега сглотнул горький комок.       — Принести обезболивающее?       — Не надо, еще терпимо.       Брат отвел взгляд. Во всей его позе читалось какое-то напряжение, шквал невыраженных эмоций, для которых не было подходящих слов и описаний, на лице гипсовой маской застыло нечитаемое выражение. Итачи дышал глубоко и ровно и совершенно не пах, что тревожило Саске. Обычно брат не прятался от него так откровенно, когда они были наедине. Он накрыл руку Итачи своей и ощутил, как резко сжались в кулак его пальцы. Альфа обернулся на него, мгновенно расцветая ласковой улыбкой и скрашивая воздух вокруг теплыми вишнево-табачными нотками.       — Сегодня?       Желудок Саске болезненно сжался. Он заглянул в глаза Итачи, надеясь прочитать в них что-то, но брат ответил ему стеклянной пустотой, противоречащей его чутким интонациям.       — Да.       Старший коротко кивнул и встал, выпрямляясь как-то неестественно, словно прибитый спиной к стальному кресту.       — Я приду после полуночи, когда все уснут. Если что — пиши. Ужин принесут к тебе, не маячь в доме лишний раз.       Первые два дня были самыми тяжелыми. Охота наступала слишком резко, процессы, занимавшие в организме любой другой омеги несколько недель, протекавшие медленно и словно на фоне, лишь незначительно, по мере приближения течки, меняя настроение, расслабляя и наполняя движения плавностью и невинным кокетством, в его — форсировались, гормональный фон менялся в сжатые сроки, заставляя Саске крючиться от боли, теряя контроль над собственным телом и феромонами. Его кидало то в жар, то в холод, сердце билось чаще, губы сохли от тяжелого шумного дыхания и под кожей то и дело проходили волны судорог и живот крутило так, что его стабильно один-два раза рвало.       Шторы в этот раз то ли случайно, то ли по просьбе Итачи, задернули неплотно, оставляя между ними узкие щели, сквозь которые в комнату проникали полоски серебряного света, похожие на застывшее в воздухе мерцающее стекло. Саске нравился этот свет и лампы он не зажег, лежа на кровати в позе эмбриона и зачарованно наблюдая за медленным танцем лунного сияния на полу и стенах. На столе остался почти не тронутый ужин — Саске ограничился несколькими дольками помидора, которые принес брат, и парой глотков разбавленного вина, надеясь, что оно хоть чуть-чуть снимет спазмы. На стекле остались отпечатки губ, ниже, на звеняще тонких стенках округлого бокала, сверкая, оседали капельки воды. Они собирались у основания и тяжело и влажно соскальзывали вдоль ножки вниз, оставляя за собой блестящий след. В комнате так сильно пахло мятой и корицей, что Саске было неловко даже перед самим собой, но сил ограничить собственный запах у него не было.       Когда окончательно стемнело, он дошел до душа, просидев в пустой ванне добрый час, чувствуя, как вода барабанит по обтянувшей острые плечи стремительно краснеющей коже. Волосы тяжело облепили лицо и шею, глаза и нос заливало и Саске глубоко дышал широко распахнутым ртом, уткнувшись в колени и неловко закрывая голову руками.       Капая водой на пол, он вышел, застав брата сидящим в кресле и что-то сосредоточенно просматривающим в телефоне. Голубое мерцание экрана остро подчеркнуло прямые и тонкие черты его лица. Саске нервно сглотнул. В его глазах Итачи разве что не светился. От него веяло всем, чего младший желал в эту минуту — спокойствием, уверенностью, надежностью и способностью легко унять его безумное желание. Накормить внутреннего зверя, рвущего сердце Саске, холодом своих ладоней унять пульсирующий зуд под кожей, наполнить его и утешить. Брат коротко оглянулся.       — Высуши волосы, пока не простыл.       — Не могу. Я и из ванны не с первой попытки вылез.       Старший нахмурился. Отложил телефон, тут же растворяясь в тяжелом душном сумраке комнаты и неслышно подошел к Саске. Глаза Итачи влажно блестели в темноте, сводя с ума своей спокойной проницательностью. Его близость, его тепло, его дыхание… Саске тянулся к брату всем нутром, его откровенно вело от жажды. Итачи взял с его плеч чуть влажное уже полотенце и накрыл им голову младшего, бережно промакивая лишнюю воду. Саске вдохнул глубоко, пряча лицо на груди Итачи. Здесь, так близко, над самым сердцем, брат пах сумасшедше вкусно. Пряно и терпко, сладко, но не через чур, с легкой, освежающей кислинкой, кружа голову, но не душа собой. Так пах грех, сломанные запреты и отчаянное, болезненное, на грани нужды желание. Запах оставался на губах и в памяти с привкусом стыда, но самой драгоценной тайной. Саске провел носом по его телу, пытаясь пробраться под отворот рубашки, найти незакрытую тканью кожу и попробовать феромоны прямо с нее, Итачи замер всем телом на резком, судорожном вдохе, каменея каждой мышцей, свел губы в бледную дрожащую нить. Вес его рук все еще ощущался на плечах Саске, пальцы сквозь мягкое полотенце сжались на затылке чуть болезненно, и младший нетерпеливо считал пульс на его шее, ожидая, пока брат снова сломается, как всегда это происходило в такие ночи.       Полотенце соскользнуло с плеч на пол.       Наконец, Итачи шумно, почти с болезненным всхлипом выдохнул, и прижался к младшему, касаясь его виска кончиком носа, вдыхая феромоны полной грудью и давая телу откликнуться. Нездоровое, извращенное желание разгоняло его кровь, низменная природа откликалась, игнорируя все человеческие табу. Не братья, а сильный альфа и желающий его омега, омега, чей запах даже на пике эмоций не звучит и в треть силы, только в такие редкие — свободные от яда подавителей — ночи набирая плотность, играя, как изысканно обработанный бриллиант в искусственном свете — множа тысячи граней на тысячи отражений, гипнотизируя блеском и лишая рассудка, если засмотришься.       С самого начала они провели черту — то, что между ними происходит — жест сочувствия, ничего более. Саске провел её лично, словно крошащимся в пальцах мелом разделил их тела, мысли и чувства. Он и брат. Да и нет. Желания и потребности. Надеялся в первый раз еще на что-то, верил, что это исключительный случай. Итачи в нежности своей и заботе, вдоль линии ходил, как хищник вдоль решётки клетки. Но никогда не переступал, как бы Саске не провоцировал, что бы ни делал, как бы ни умолял в страстном бреду. Старался остаться братом. Душил в груди спутанные чувства и тщательно взвешивал любое слово, не прикасался лишний раз, вновь и вновь цепенея, когда наступала эта ночь. А линия все равно с каждым разом становилась все тоньше. С каждым вздохом и каждой каплей пота она стиралась, белой пылью оставаясь во времени.       Кончиком носа Итачи провел вдоль уха Саске, вызывая у младшего трепетную дрожь во всем теле. Положив пальцы на пряжку ремня старшего, омега отчетливо ощутил ладонью, как натягивается ткань у ширинки.       — Иди в постель. — Хриплый голос Итачи отдался в груди Саске, как барабанная бочка. Он послушался.       Брат проводил его взглядом таким тяжелым, что воль позвоночника, от затылка до поясницы остался обжигающий и липкий след. Обернувшись едва через плечо, так, что серебристый лунный свет выхватил из темноты его профиль, подчеркивая угольный росчерк ресниц и бледность кожи, Саске развязал полотенце на поясе, оголяя узкие бедра и округлые ягодицы. Тяжелая мокрая ткань складками легла у ног. Итачи шумно сглотнул.       Матрас едва ощутимо просел под его весом. Саске сгреб под живот подушку, лицом зарываясь в шелковую простынь, раздвинул ноги вульгарно, прогибаясь в пояснице. Трущиеся о ткань соски затвердели почти мгновенно. Он закрыл глаза, успокаивая мимику, выровнял дыхание. Брат всегда брал его сзади, молча, не позволяя себе ни лишней эмоции, ни ласкового жеста, ни тихого стона. Он всегда жмурил веки и держал Саске за бедра жестко, словно боясь любой нежности. Так будет и в этот раз. Рядом зашуршала одежда, оставляемая на спинке кровати. Второй раз тихо вздохнул матрас. Руки Итачи уверенно легли на талию Саске. Омега с сожалением подумал о том, как бы хотел чтобы эти сухие ладони стали чуть мягче, провели по пояснице ласково, рисуя невесомый узор на коже.       — Расслабься. — Не то команда, не то просьба. Голос у Итачи был почти бесцветным, как и его запах, едва слышный в шквале феромонов Саске.       Длинные пальцы проникли между ног, проверяя его готовность. Саске вспыхнул от стыда, прячась в мягкие складки простыни. Наверно, он никогда не привыкнет к этому одновременно заботливому и циничному жесту… Брат размазал его смазку между подушечками большого и указательного. Не просто достаточно, а уже с перебором, скользко и липко до грязи.       По телу прошла крупная дрожь, кожа покрылась искрами мурашек. Итачи ладонями раздвинул его ягодицы, тупая головка тяжело надавила на вход, туго приоткрывая его, замирая на несколько секунд, еще не проникая, но уже давая привыкнуть к близости.       — Расслабься. — Снова. — Пожалуйста… — Уже мягче, теплее. Вверх по спине, следом за рукой, скользящей вдоль позвоночника, поднялся запах. Тяжелый вишневый аромат, изысканный абсолют, текущий по венам вместе с кровью, смешанный с горькой табачной нотой. Феромоны окутывали Саске с головой, пьянили с одного вдоха. В них было столько желания, столько сострадания, смирения и несвойственно Итачи робкой любви, что на глаза наворачивались слезы. Саске подался бедрами назад нетерпеливо, желая всего и сразу в эту же секунду, но брат его удержал на месте.       Сердце тяжело бухало в груди, за ним Саске не было слышно собственного дыхания, пульс на запястьях освободил еще волну феромонов. Еще несколько томительных секунд…       Итачи толкнулся бедрами вперед и вошел на всю длину одним плавным движением, выбивая из Саске полувскрик-полустон. Омега закусил ткань, удерживая собственный голос. Воздух вокруг них насыщался феромонами плотно, теплея и крепчая с каждым движением. Голова шла кругом, все внутри бурлило, в груди было горячо и сладко и тянуло тем-то терпким, как после глотка полнотелого домашнего вина. Итачи двигался быстро и ровно, скользя в хорошо знакомом теле в привычном темпе, так, как Саске нравилось больше всего, задевая все нужные точки. Кожа на загривке знакомо горячо — как будто воспаляясь — запульсировала. Омега обхватил свой член, подстраиваясь под ритм брата, зажмурился, ожидая желанной разрядки. Пружина внутри закручивалась все туже и туже…       Дыхание Саске сбилось. Он распахнул глаза и рассеянно заморгал, не понимая, почему оргазм не наступает. Обычно они успевали три, а то и четыре раза за ночь и первое удовольствие настигало его уже в течение нескольких минут. И вот сейчас сладкое предвкушение зажгло уже каждый нерв в его теле, внизу живота налилась приятная тяжесть, движения Итачи внутри прицельно попадали, вызывая короткие судорожные приступы — горячие волны под кожей, но… Он чувствовал себя, как в детстве, когда пытался перепрыгнуть узкий, но глубокий и шумный ручеек. Брал разбег каждую секунду — шаг, три, пять, десять — но замирал у обрыва, тормозя всем телом в панике, чувствуя, как осыпается крутой бережок под ногами. И с каждой попыткой смелости все меньше, а шансов, что стоптанный край обвалится, увлекая его за собой в ледяную воду — все больше. Он резко ощутил, как противно мокро от пота под коленями, как мешается под щекой сбитая простынь, как ноет выгнутая поясница. Саске засопротивлялся, вслепую шаря за спиной рукой, нащупывая бедро брата и хватаясь за него.       — Итачи, стой!.. — В пересохшем горле не было голоса, но альфа тут же вышел, мгновенно отстраняясь.       — Я сделал тебе больно?       Саске устало упал на бок, глубоко вдохнул и покачал головой. Его член горячо пульсировал, требуя закончить, но прикасаться к самому себе не хотелось. Да и не помогло бы. Без альфы и его феромонов все оргазмы были лишь дразнилкой, безвкусным глотком воды, когда пустой желудок сводит от голода.       — Саске… Что-то не так? — Итачи взволнованно склонился к нему, цепляя кончиками пальцев подбородок и заглядывая в глаза. Омега выдохнул рвано и обхватил брата за шею обеими руками и ногами — за талию, притягивая его к себе. Итачи уперся было в матрас, как кот, которого пытаются ткнуть в учиненное безобразие, но быстро потерял равновесие, тяжело падая на младшего. Саске прижался губами к его шее, чуть ниже уха, считая пульс и собирая языком горчащие феромоны. На несколько секунд мир обрел знакомую уже яркость и глубину, но тут же погас, заглушенный темнотой спальни и неуловимой, неопознаваемой нехваткой чего-то еще.       — С-саске! — Альфа наконец-то собрался и смог оттолкнуться. — Какого хрена?!       — Я не смогу так… Я не кончу. — Омега шептал сбивчиво, глотая слоги, и смотрел в глаза брата с абсолютно отчаянным выражением. — Мне нужно видеть твое лицо.       — Нет. — Итачи закусил губы и похолодел. — Нет…       — Пожалуйста…       Брат крошился в его руках. Сначала посыпалось дыхание, он пытался контролировать себя, вдыхать ровно и по чуть-чуть, отвоевывая власть над собой у обманчиво ласковых феромонов младшего, проникающих под кожу и в само сознание, но тщетно, Саске был слишком близко и пах слишком сладко, а Итачи любил его беззаветно; затем подломились локти и он навалился на младшего, упираясь лбом в его ключицу; потом сел его голос, рваным, как из пасти загнанного пса, хрипом вырываясь из горла; и последней пала воля — по спине прошла крупная дрожь, Итачи сжал его бока до боли и заговорил пугающе тихо.       — Я не смогу, Саске… Я не удержусь… И не забуду уже никогда.       — Ты думаешь я смогу? — Саске усмехнулся нервно, приподнимаясь на локтях. — Меня трахает мой собственный брат, пока отец и мать игнорируют, кто я, в тупой надежде наебать общество, гробят мое здоровье, лишь бы не дать никому развеять самовлюбленный миф «В семье Учиха рождаются только альфы». — На языке загорчило крепким черным кофе с освежающим послевкусием. — Это твоя жизнь вернется в привычное русло, как только меня отошлют подальше, но для меня ничего не закончится. Даже когда я перестану пить таблетки… Найду партнера и получу метку. Даже когда я буду далеко от тебя… Я буду вспоминать об этом каждую течку. О том, что мы сделали.       — Прости… — Итачи сгорбился, утыкаясь в живот Саске, и на секунду омеге показалось, что он чувствует на коже горячие слезы, на судорожно сжатых пальцах побелели костяшки и его ногти оставили на бледной коже младшего длинные красные полосы. — Прости меня.       — Тебе не за что извиняться. Это я должен быть тебе благодарен — ты делаешь невозможное. Но… Дай мне, то, что мне нужно. Я не прошу тебя меня укусить. — Он ощутил, как жарко запылали его щеки от одного воспоминания о собственных развратных словах в прошлый раз. — Просто позволь мне почувствовать твою близость.       Брат молчал несколько минут. Саске представить себе не мог, какой ценой ему давалось это молчание, в такой близости от тела омеги в течке, тела, которое неконтролируемо выпускало феромоны в таком количестве, что в комнате уже было сложно дышать. Затем Итачи поднялся, глядя на Саске холодно, словно видя его насквозь, между его бровей залегла глубокая болезненная складка, он укусил нижнюю губу до крови и, рывком приблизившись к младшему, обхватил его лицо обеими ладонями и поцеловал. Саске повалился обратно на спину, увлекая за собой брата. Языки сплелись в жадной ласке. У их первого поцелуя был солено-железный кровавый привкус. Пальцы омеги проскользили по спине Итачи, очертили лопатки и поднялись вдоль шеи выше, сжимая затылок. Нащупав резинку, Саске потянул ее, Итачи раздраженно зашипел, чувствуя, как вместе ней лишается пары десятков волосков, но поцелуя не прервал. Черные пряди водопадом рассыпались по плечам, щекотно легли на грудь Саске, пряча их от всего мира. Младший упивался поцелуем, ища в ответном желании брата то, что поможет ему наконец-то заполнить тянущую, выматывающую душу пустоту внутри. В взаимной ласке Итачи словно расцвел, его запах и без того терпкий и резкий, наполнился откровенной жаждой и заискрился, обжигая легкие, заставляя каждый полупрозрачный волосок на теле Саске шевелиться. Итачи прижимался к брату всем телом, его ладони скользили по бокам младшего ласково, но быстро, словно он не верил, что все это сокровище теперь действительно его, добровольно и полюбовно, перепроверяя ежесекундно его материальность. Узкая грудь, впалый живот, острые выступающие тазовые косточки… Холодная кожа шелком струилась под пальцами, согреваясь от мимолетных касаний и тут же остывая, когда руки двигались дальше. Саске скулил и выгибался всем телом, желая почувствовать брата везде одновременно. Их члены терлись друг о друга, вызывая колючую дрожь в мышцах.       Итачи резко выпрямился, садясь в кровати. Легко подхватил Саске, устраивая его у себя на коленях. Младший ласковым жестом убрал волосы с его лица, заглянул в омут черных глаз, видя в них отражение собственных желаний, невесомо обнял его плечи, коснулся высокой скулы губами. Ладони брата вновь обхватили его ягодицы, смяли их нежно, развели чуть в стороны.       — Итачи… — Саске словно впервые почувствовал вкус его имени на губах. Теплый, сладкий, как перезрелые вишни, сочно взрывающиеся вкусом едва ложась на язык.       Пальцы брата нырнули глубже. Обвели мигающее, припухшее колечко мягкого ануса, размазывая смазку и заставив Саске подобраться и нервно заерзать. Итачи прошептал что-то жаркое и неразборчивое, осыпая его плечи, грудь и ключицы короткими поцелуями. Носа ласково коснулся терпкий, успокаивающий запах и тело мгновенно среагировало на беззвучную команду альфы. Итачи медленно ввёл внутрь пальцы обеих рук, массируя стенки и расслабляя сфинктер. Саске всхлипнул и задышал глубже, привыкая к иному, не знакомому ощущению давления и наполненности. Брат растягивал его бережно, как ни разу не делал до этого, явно больше наслаждаясь этой сладкой и стыдной игрой, чем делая то, что действительно требуется омеге в самый разгар течки. Саске закусил нижнюю губу, глуша свои стоны, но Итачи ласковым поцелуем вынудил его открыть рот.       — Не надо… Поскули для меня…       Саске ощутил, что задыхается. Внутри него горел огонь. Жар заливал шею, щеки и уши, а Итачи хрипло посмеивался, наблюдая за тем, как отчаянно краснеет младший, и, одновременно, ускоряя бесстыжие движения пальцев внутри. С губ сорвался отчаянный всхлип, за ним тяжелый выдох и протяжный, глубокий стон. Его голос звенел в ночной тишине, вибрируя и заполняя собой все пространство, резонируя с феромонами на всех уровнях, подчеркивая их сладкий, подобно патоке, запах, расшифровывая их однозначно. И в этот момент его не волновало, что где-то, возможно прямо за дверью, караулит Шисуи, что их смешавшийся аромат будет говорить о том, что они сделали до самого утра и немного дольше даже после того, как они на распашку откроют окна, что вкус вишни будет теперь навсегда осквернен для него, что табачная нота въестся в его волосы и не вымоется еще пару дней.       Уверенным движением Итачи приподнял бедра брата. Пальцы с пошлым хлюпающим звуком выскользнули из мягкой дырочки, их место занял крепкий член, едва касаясь пока входа, скорее ложась между округлыми ягодицами.       — Готов? — Итачи смотрел на него с трепетом, замерев, как готовая сорваться в любую секунду стрела — напряженный каждой мышцей в борьбе с собственным тяжелым желанием.       — Ты никогда раньше не спрашивал…       — Я никогда раньше не смотрел на тебя в этот момент. И я хочу видеть, что тебе действительно хорошо.       Саске выдохнул.       — Да.       Итачи опускал его медленно, не давая прижаться бедрами резко, как того хотелось омеге. Член брата входил постепенно и плавно, раздвигая чувствительные стенки, скользя мимо каждого нервного узла невыносимо сладко и плотно. На лбу Саске выступили капельки пота, он зажмурился, не рискуя даже дышать, сосредотачиваясь на ощущении движения внутри. Пальцы ног поджались против воли, по спине прошла волна крупной дрожи, выгибая ее, и альфа обхватил его под лопатками чуть испуганно. Это было совсем новое чувство, ощущение близости не просто интимной, не между телами, как было раньше, а между душами.       Наконец-то он прижался к горячим бедрам брата, принимая его целиком.       — Саске… — В голосе Итачи слышалась хрипотца, чувственная, тяжелая, ласкающая каждый слог его имени.       Омега оперся на плечи старшего и попытался приподняться. Тело слушалось плохо, ослабевшие ноги едва его держали, мышцы повиновались не с первого раза. Итачи вновь подхватил его под бедрами, поддерживая и помогая.       — Вот так… Вверх. — Слова перебились тихим стоном, когда анус жадно, словно боясь расставания, обхватил головку. — И вниз…       Подбадриваемый братом, Саске задвигался, постепенно набирая темп. Итачи тяжело дышал у его уха и от каждого его мурчащего полувздоха-полустона внутри что-то вспыхивало. Омега двигал бедрами в ровном ритме, вновь ощущая, как нарастает томительное давление внутри. Еще чуть-чуть, уже совсем близко…       Итачи губами прижался к пульсирующей жилке на шее Саске, считывая его трепетное сердцебиение. Влажно провел языком вверх, от основания до уголка челюсти, пробуя его эмоции на вкус. Они оба вздрогнули когда острые зубы случайно задели кожу. Саске словно схватился за оголенный провод и ощутил тысячи молний под кожей. Зрачки расширились в почти эйфоричном приступе. Итачи отшатнулся резко, сбивая дыхание и посмотрел на младшего, не скрывая ужаса. Омега обнял ладонями лицо брата и, прижавшись к его губам поцелуям, вновь начал двигаться, ускоряясь с каждой секундой. Их обоих обвивал запах мяты и корицы, доверчивый и сладкий, свежий, чуть пудровый и мягкий.       Долгожданное освобождение было так близко…       Пальцы Итачи схватились за бедра больно. Он сжал губы и зажмурился, сосредотачиваясь на чем-то в своих мыслях. Саске вцепился в плечи брата, отпуская себя в бешеном темпе. Шумное дыхание сушило горло и горчило во рту. Еще чуть-чуть…       Наконец-то внутренние пружины, затянутые до предела уже давно, лопнули. Все тело Саске дернулось в судороге, каждый нерв звездочкой вспыхнул и перед глазами расцвели фейерверки. На грудь Итачи брызнула горячая сперма, оседая на коже серовато-жемчужными каплями. Брат рычаще выдохнул и освободился, наполняя семенем податливое тело. По венам Саске заструилось чистое удовольствие. Жалкая тень того, что он мог получить с меткой, но больше, чем когда-либо, и максимум, на который он мог рассчитывать. Завязанные болью в узлы мышцы расслаблялись, сердце эхом отдавалось в ушах, вальс гормонов стихал, оставляя после себя сладкое вишнево-табачное послевкусие.       Итачи бережно опустил его на подушки. Сухо коснулся губами щеки и спрятал лицо на груди младшего.       — Полежишь со мной немного? — Брат коротко кивнул, все еще не поднимая глаз. Саске обнял пальцами его затылок, не зная, что сказать. Внутри было хорошо и горько одновременно. — А потом еще раз?..       — Да. Только дай мне несколько минут…        В комнате было невыносимо душно и жарко, смесь феромонов била в голову покрепче дешевого виски. Отброшенное в пылу страсти одеяло комом валялось на полу, сбитые подушки торчали, как верхушки айсбергов. Простыни липли к спине Саске, черные ресницы мокли от слез, глаза лихорадочно блестели, со щек так и не сошел румянец, делавший его особенно трогательным в глазах Итачи. Брат приподнялся на дрожащих руках, дыша глубоко и устало, его темные волосы потяжелели у корней и небрежно растрепались. Там, где их тела соприкасались все взмокло и Саске было мучительно неловко.       Забытый смартфон запиликал навязчивой мелодией будильника. Итачи встал и, чуть шатаясь, но с каждым шагом двигаясь все увереннее, приблизился к столу. Выключил телефон и отбросил его в кресло рядом. Задумчиво посмотрел на потеплевшее за ночь вино, поболтал им в бокале, раскрывая еще оставшийся запах, и допил одним глотком. Тяжело оперся на столешницу обеими рукам, жмурясь и прячась за каскадом волос.       Саске встревоженно сел на кровати. Подумав, свесил ноги, подобрал одеяло и, завернув его вокруг бедер попытался встать, но колени подвели его и он тяжело упал обратно. Итачи тут же обернулся на шум. Их взгляды пересеклись. Так страшно Саске не было даже после первого раза, когда он понятия не имел, что говорить и как теперь вести себя с братом. Итачи открыл одно из окон, впуская в комнату свежий воздух. Обнаженные, еще немного влажные от пота, худые плечи Саске мгновенно покрылись зябкими мурашками. Вместе с шальным ветром, плещущим занавесками, в комнату проник холодный бледно-голубой утренний свет, подчеркивая и обличая произошедшее. Избегать разговора было больше невозможно.       — Как ты себя чувствуешь? — Голос Итачи звучал абсолютно ровно. Он собрал себя за каких-то несколько секунд, прячась за привычной ролью, но не успел убрать горчащую тревогу, на предвосхищающее слова мгновение остро окрасившую его запах.       — Мне стало легче. — Саске кивнул, но как-то не очень уверенно. Да и брат спрашивал явно о чем-то другом.       — Я про… — Он подошел и невесомо, словно боясь причинить боль, провел по его сухо шелушащимся обожженным плечам.       Саске сжался, резко отворачиваясь, пряча взгляд в складках одеяла. У него не было ответа. Он не понимал, что чувствует. Тревога, страх, боль, одиночество, отчаяние, безысходность, странное чувство потери, словно от него осталась лишь половинка… Его эмоции давно напоминали хаотичный клубок, спутывающийся с каждым днем тем хуже, чем дольше он его игнорировал. А не игнорировать не получалось, потому что первое, что требовалось сделать, чтобы разобраться с происходящим — снять маску. Перед самим собой. Или хотя бы перед братом, лгать которому было порой физически больно. И этого позволить себе Саске никак не мог. А ком рос и рос, давя на его грудь изнутри, мешая дышать, сжимая сердце и ломая ребра, заставляя его делать странные вещи. Он не знал, чего хочет добиться, почему продолжает делать все это, зная, что единственное, что получит от такого поведения — боль, стыд и новые тайны, которых у них с братом и так было больше, чем хотелось.       — Думал, я не замечу? — Итачи нежно погладил его кожу, подушечками следуя вдоль воспаленной линии.       — Надеялся, что не спросишь.       Итачи выдохнул резко, словно его ударили в живот.       — Саске… Поговори со мной. Что происходит? — Итачи присел, кончиками пальцев обнимая лицо брата, заглянул ему в глаза встревоженно и от того, что в них было, у омеги больно сжалось сердце. — Я надеялся, что тебе станет лучше, если ты вернешься в школу… Но ты похудел еще сильнее. И теперь еще и это… Саске, если я могу тебе как-то помочь…       Младший молчал, не зная, какие слова подобрать. Что он мог сказать брату? Брату…       Прошедшая ночь еще сильнее подчеркнула то, о чем он и так давно догадывался.       Он кончил за это время несколько раз, пусть подбираясь к следующему оргазму все медленнее, но лаской Итачи все-таки достигая его. Но знакомое ощущение неудовлетворенности так и не отпустило. Между ягодицами было липко, на губах чувствовался вкус брата, кожа помнила его обжигающее дыхание и успокаивающие объятья, но в душе все еще было пусто, тело взывало к чему-то. К кому-то. Саске согнулся тяжело, сутулясь и обнимая себя за плечи. Низ живота все еще тянуло, как накануне вечером.       — Итачи… — Он тяжело сглотнул. — Со мной что-то не так.