Чужак

      Неделю спустя              Душный сырой воздух наполнял лёгкие тяжестью. Смоченным презрительными взглядами и условным покачиванием головой, ощущавшимися камнем, бросающимся в девичье лицо с размаху. Бил точно в цель, сотрясая нашитую на скулы безжизненную маску, но так и не мог разворошить залатанный эмоциональный щит.              Холодный свет синего пламени опоясывал уставший вид гриффиндорки, подчеркивая все недочеты. Глубокий фиолетовый оттенок синяков под глазами не могли перекрыть даже чары гламура, а бледный цвет кожи напоминал молочную массу. Скисшую и тошнотворную.              Изабель постоянно поджимала губы, скрывая следы чужих укусов в порыве страсти. Прошло ровно семь дней с того дня, когда она в последний раз чувствовала по-настоящему. Хоть что-то. Пока дереализация не забрала её сознание, бракуя даже намёк на эмпатию.              Ничего, кроме усталости, Уоррен не ощущала. Ничего, кроме давящих взоров с разных сторон. Ничего, кроме скептичных комментариев. И бесконечно тянувшихся часов, проведенных в жутко неудобном кресле.              Она сидела в самом сердце судебного зала Визенгамота — посреди кирпичной комнаты, давившей на неё тесностью и недоверием. Окруженная десятками незнакомых лиц, глядевших на неё подобно коршунам, парящих над падалью. Колонны, выточенные из золота, въелись в роговицу глаза кричащим пятном. Так долго Уоррен пялилась в пустоту, сосредотачиваясь исключительно в следах трудившихся архитекторов.              Изабель стоило бы привыкнуть к осуждающей атмосфере, ведь за последние пять дней она проводила на заседаниях бо́льшую часть времени, прерываясь лишь на сон или на разговоры с Мэри. Хоть и сложно было назвать их времяпровождение полноценной беседой — обычно говорила только подруга, пытаясь отвлечь Уоррен от бесконечных дум, а Изабель лишь кивала. Иногда невпопад.              Гриффиндорка часто пропадала в собственных мыслях, лавируя между планированием возможных сценариев, которым так и не суждено было сбыться, и спорами с совестью, что пыталась разгрызть дыру в черепе. Голова могла взорваться от обилия размышлений. Настолько часто и усердно Изабель трудилась над тем, чтобы чувство вины не сожрало её целиком.              Перманентное «Что, если?» было отпечатано в мозгу кровавыми чернилами. Они пестрили чистотой и хорошо узнаваемым тоном, сквозившим вечной претензией и каплей расслабленности, чтобы никто ненароком не подумал, будто ему есть до чего-то дело, кроме самого себя.              Но, как оказалось, эгоизм не стоял на первом месте в его приоритетах. Удивительно, как ходячий сгусток себялюбия мог в один миг переписать составленный о нём личностный портрет единственным движением.              Изабель постоянно вела беседы со своим внутренним «я» — той частичкой, что Блэк оставил после себя. Он действительно настолько прочно обосновался в ней, пустил заразительные корни по венам и отпечатался в девичьей голове.              И здесь не было место для метафор.              Уоррен постепенно теряла саму себя. Это было похоже на сумасшествие, но она была уверена, что слышала внутри себя каждую из его возможных реплик.              Никогда ещё честь выучить Регулуса наизусть не била с такой болью. Это стало своеобразным проклятьем. Установленной ценой за то, что он позволил ей подобраться ближе, чем предполагали их роли в обществе. Она так сильно хотела понять его, что теперь расплачивалась за свои же желания лёгким безумием, которое обязательно перерастёт в финальную — самую плачевную — стадию.              Горевать по потенциальному убийце и политическому преступнику было так абсурдно и глупо. Разумная часть Изабель умоляла девчонку не испытывать жалости к Блэку, ведь он и вправду получил по заслугам. Очистить магическую Англию от Пожирателя — благое дело.              Но Регулус не был для Изабель всего лишь приспешником Лорда. Она относилась к нему, вопреки тем мучениям, что он ей причинил, глубже и субъективно. Не могла избавиться от постоянно мелькавшей перед глазами сцены, когда его серебристые глаза медленно покрывались предсмертной дымкой, означавшей чёткую уверенность в правильности своих действий.              Он ни разу не пожалел, что спас её, а не себя.              Разве несуществующий магловский бог никогда не внушал рабам своим, что искупление — догмат, подтверждающий акт спасения души?              Его самоубийство подтверждало эту теорию. Он высвободился от влияния своего хозяина. Но самое главное, что этим поступком он превознёс свою значимость в глазах Изабель.              И горевала она не по убийце. Уоррен позволяла кровоточить сердцу по парню, поменявшему вектор своих убеждений. Только гибель смогла направить его на правильный путь, лишённый ненависти и слепой жажды уничтожить грязнокровку.              Она до последнего не хотела покидать его остывавшее тело, содрогаясь над Регулусом в немой истерике. Ей до сих пор казалось, что следы именно тех слёз пролегли заметными шрамами на лице. Она плакала щедро, не скупясь на эмоции. Пока приказной тон не обрушился на неё лавиной, заставив всё-таки пуститься в бега.              Клинок и мантию, пропитавшуюся её запахом, Изабель забрала с собой, боясь, что Фенрир сможет отыскать девчонку по горячим следам. Истерика затуманивала разум, но тело работало исключительно на рефлексах. Память, отпечатавшая слова Блэка, направляла Уоррен по старинному дому, ведя её в чулан. Помещение, как и заверил Регулус, было не заперто ни магией, ни какими-либо посторонними предметами. Дверь таинственно отворилась, открыв взору гриффиндорки накрытый старым тряпьём кубок, служивший портключом.              Щелчок — и сильнейшая аппарация выплюнула девушку в Большом зале. Там же, откуда и началось её маленькое путешествие, выполнившее своё главное условие, ведь жертва всё-таки была принесена.              На этот раз подготовленная Изабель смогла приземлиться на окровавленные руки, отделавшись легкими царапинами, которые были совсем незаметны из-за багряной росписи. Прикрыв испачканную одежду мужской мантией, Уоррен направилась в кабинет директора, слепо надеясь, что ранним утром он уже бодрствовал.              Начало дня било в окна долгожданно пробудившимся солнцем, словно насмехавшимся над тем, что одно из мелких зол было уничтожено, а, значит, это был весомый повод для ослепляющего счастья, покрывавшего шотландские земли.              Изабель щурилась, противостоя неуместной атмосфере. Сейчас она как никто нуждалась в спасительных тучах, что смогли бы спрятать опухшее от слёз лицо и следы могильной земли на скулах.              Клинок все ещё сжимался её руками, за это время он будто бы прирос к ладоням. Рукоять ощущалась чем-то неправильным, но Уоррен отчего-то не хотела избавляться от оружия. Оно служило символом героизма Регулуса. Пусть послевкусие от его поступка чувствовалось раздробленным стеклом.              Дверь директорского кабинета стала последним, что явно помнила Изабель. После этого события менялись друг за другом в непроглядном дыму, что навеивал разум, спасая девушку от ещё больших моральных травм.              Абстрагирование от реальности не до конца помогало справиться с тем, что последовало после признания и добровольного согласия продемонстрировать свои воспоминания Дамблдору.              Но оно служило неплохим пластом, на котором держалась психика Уоррен. Автоматизм, доведенный до абсолюта, стругал из гриффиндорки безжизненную куклу, выполнявшей связующую функцию между первым лицом, взаимодействовавшим с Реддлом, и миром, что так опасался его господства.              Она делала всё, что говорил Альбус, доверяя ему свою дальнейшую судьбу.              Изабель знала, что её рассказ и исследование воспоминаний приведут её в стены Визенгамота. Признание в неумышленном убийстве и связи с преступником не прошли для неё бесследно. Регулус был прав, говоря о том, что Дамблдор обязательно поверит своей любимице. Но он делал то, что сделал бы каждый, кто искренне верил в своих студентов, — защищал её перед судьями.              Громкое заявление о планах Реддла породило настоящий хаос в министерстве. Часть должностных лиц упрекнули Изабель во вранье и нарекли её клеветницей, припомнив скандал с выбором кубка. Некоторые воздержались от поспешных выводов. И только единицы приняли слова гриффиндорки всерьёз, детально просматривая часть воспоминаний, связанных с Волдемортом.              Но этого было ничтожно мало, чтобы заставить их действовать по-настоящему. Как полагалось в мире, поистине обеспокоенному возможным господством Волдеморта.              Из-за недальновидности политиков Изабель стала марионеткой в руках некомпетентных судей. Она отчаянно вела личную битву с кретинами, уповавших на то, что девчонка просто заигралась и не могла справиться с комплексом главной героини. Идиоты.              Изо дня в день они задавали одни и те же вопросы, отягощая процесс всевозможной бюрократией. Её слова переписывались сотню раз, передавались из рук в руки, а надменный тон трещал на слуху хлипкой преградой, с трудом не допускавшей шанс того, что она говорила правду.              И снова она оказалась здесь — средь скептичной духоты и повышенной концентрации самодурства.              — Мисс Уоррен, — обратился к ней судья Миллер, руша ментальные стены стуком молотка председателя, — как долго длилась ваша связь с мистером Блэком?              Вот оно — второе по значимости в деле Изабель. Гибель Регулуса также не оставила никого равнодушным, учитывая, насколько крепко было связано его семейство с делами министерства.              Против неё не могли выдвинуть обвинений, учитывая, что воспоминания о последних месяцах, начиная с осени, ежедневно прокручивались множеством лиц. Каждый смаковал девичью боль, упиваясь сочностью свежих чувств. Они пожирали куски её памяти, ехидничая между собой.              Глупая девчонка.              И как ей только хватило ума купиться на всю эту чушь?              Будь она моей дочерью, я бы сгорела от стыда.              Она слышала каждую из фраз, доносившихся ей в спину подобно стрелам, ловко вылетавшим в мишень.              Но вопросы о её невиновности почему-то всё равно возникали в судебном зале.              Каждый считал своим долгом уклоняться от того, что наследник рода Блэк был уличён в тесном сотрудничестве с Реддлом. Никто не обелял его роль в этой истории. Но также ни один из членов министерства не спешил придавать его дело огласке, боясь разгневать руку, кормившую их.              Вальбурга также участвовала в заседаниях. Личных, лишённых пристального внимания посторонних. Мать Регулуса настаивала, чтобы убийцу её сына упекли в Азкабан. Она всячески оправдывала его, говоря, что связь младшего сына с Реддлом — не больше, чем клевета обиженной влюблённой девицы, решившей поквитаться с ним грязным магловским способом.              Воспоминания можно подменить, искренне убеждала министерство Вальбурга.              Но Изабель не была искусным окклюментом, и уж тем более не стала бы прилагать столько усилий, чтобы привлечь к своей персоне внимание первых лиц магической Англии.              — Пять месяцев, — ответила гриффиндорка, сконцентрировавшись на вопросе. Она слышала его уже в седьмой раз, но в разных формулировках. Отвечала, как и полагалось, чисто машинально.              — Правильно ли я понимаю, что ваши… — Миллер прочистил горло, пытаясь подобрать правильную характеристику тому, что происходило между молодыми людьми, — взаимоотношения начали развиваться в разгар Турнира Трёх Волшебников? — спросил судья, игнорируя любой намёк на этику.              Он склонял Изабель над пропастью, кишащей ошибками и наивной девичьей влюблённостью. Говорил открыто, не уклоняясь от столь деликатной темы.              Изабель медленно кивнула, прекрасно понимая, как выглядела со стороны. Отчаянно.              — И неужели у вас ни разу не возникло подозрений, что мистер Блэк мог использовать вас в своих корыстных целях? — кивок сменился отрицательным покачиванием, снабжавшийся колющим спазмом в шее. Каждое движение давалось с трудом, а голова наливалась свинцом, становясь тяжелой и практически неподъемной. — Не поймите меня неправильно, мисс Уоррен. Любви покорно всё, но слишком много совпадений, чтобы верить в искренность его чувств.              Обман Регулуса раскрылся в первые дни после возвращения Изабель из пристанища Волдеморта. Члены жюри были осведомлены, что слизеринский мальчишка заколдовал кубок накануне жеребьёвки, и именно поэтому имя Изабель всплыло в качестве четвертого участника.              Узнав о том, что Уоррен непричастна к чужому обману, Костадинов воздержался от публичных извинений. В отличие от мадам Максим, переменившей мнение насчёт гриффиндорки.              — Я не предполагала, что студент шестого курса знает заклинание Конфундус, господин судья, — лёгкое раздражение просачивалось сквозь голосовые связки, но Изабель пыталась замаскировать его уважительным тоном, который давался с непомерной сложностью. — И Регулус никогда не демонстрировал повышенного интереса к моему участию в Турнире.              Она заметила лёгкую ухмылку на лице Миллера, и из-за этого наблюдения хотелось провалиться сквозь землю. Гриффиндорка прекрасно понимала, что всё это значило. Он не верил, что чистокровный мог посмотреть на кого-то, вроде Изабель.              Отчасти судья был прав.              Блэк лично подтвердил, что использовал её. Но в конце концов развеял свой собственный миф отчаянным поступком, объяснение которому Уоррен так и не могла найти.              — Пророк писал о том, что вы были также близки с ещё одним участником, Владиславом Григоровым, — послышался скрипучий женский голос из-за трибун. Изабель задержала воздух, устало прикрыв лицо ладонью. Боже, какой стыд. — Вы состояли в отношениях сразу с двумя?              Не успев ничего ответить, Изабель ощутила, как на плечо по-отечески легла чужая морщинистая рука. Дамблдор, до этого момента находившийся позади гриффиндорки, теперь стоял по правую сторону. Выбрал подходящий момент, чтобы продемонстрировать, что в этом прогнившем мире остался ещё человек, способный уберечь её от журящих взоров.              — Неужели Визенгамот и вправду будет допрашивать юную девушку о её личной жизни? — гаркнул Дамблдор, но хватка на плече Изабель оставалась лёгкой, как взмах пера. — С каких пор верховный суд занимается настолько низменными вещами?              Отняв ладонь от лба, Уоррен медленно подняла голову на директора. Он возвышался над ней стоической фигурой, охранявшей честь гриффиндорки.              Дамблдор ни разу не усомнился в её честности. Альбус являлся одним из немногих, кто поверил ей, когда кубок выплюнул имя Изабель. Поддерживал во время массовой травли, убеждая, что она должна оставаться сильной, несмотря ни на что.              И Дамблдор снова оказался рядом, защищая девушку от гнусных предположений некоторых судей. Что бы ни случалось — он всегда был на её стороне.              — Поосторожнее с выражениями, Альбус, — отмахнулся судья Миллер, несколько раз ударив молотком. Но он также не поскупился на гневный взгляд, искоса посмотрев на участницу заседания, задавшей Изабель недвусмысленный вопрос. — Мы не затрагиваем ничего, что было бы засекречено в воспоминаниях мисс Уоррен.              — Но это не даёт вам никакого права так безнравственно распоряжаться её памятью, — парировал Дамблдор, продолжив говорить на повышенных тонах. — Возможно, вам стоит судить настоящих преступников, а не цепляться к тому, что никак не относится к делу моей ученицы?              Изабель не смогла сдержать скромной, но искренней улыбки — наверное, первой за последние недели. Гриффиндорка смотрела на директора с благодарностью, выражая одними лишь губами, насколько она была рада, что именно Альбус стал её сопроводителем в этой нелёгкой череде событий.              Директор внушительно моргнул, невербально ответив на признательность студентки. Его рот, спрятанный за густой бородой, не дрогнул, но глаза, наполненные мудростью и опытом, сохраняли ребяческую безмятежность.              — Вернёмся к основной теме слушания, — Миллер недовольно поджал губы, постучав толстой папкой по столу. — Мистер Блэк когда-нибудь обсуждал с вами свою возможную связь с Волдемортом? — главный судья расставлял правильные — для сохранения своей карьеры — акценты, поддерживая видимость псевдообъективности.              — Я не знала, что Регулус Пожиратель до тех пор, пока он не привёл меня к Реддлу, — хладнокровно произнесла Уоррен, глотая скопившуюся вязкую слюну.              По залу прокатилась тихая волна перешёптываний. Девчонка совершила вопиющую ошибку — произнесла настоящую фамилию тёмного волшебника. Такое чувство, будто кто-то наложил на неё право вето, запрещающее словесно затрагивать что-то из биографии Лорда.              Если вся магическая Англия была наделена такой ничтожной храбростью, то им ни за что не восстать против нападений Пожирателей. Волдеморту не потребуются никакие усилия, чтобы узурпировать страну и заприметить остальной волшебный мир.              Им не выжить в надвигающейся войне.              — Вы уверены, что мистер Блэк и вправду разделял идеологию Волдеморта? — подал голос один из членов Визенгамота, и блестящее от пота лицо сморщилось в обманчиво-вежливой улыбке, которую отчаянно хотелось стереть. — Может, неопытный, юный парень вступил в ряды Пожирателей обманным путём? Скажем так, не по собственной воле.              Злость неприятно уколола в солнечное сплетение и расползлась холодной змеей под кожей. Пальцы теребили пуговицы на манжете платья, отвлекая от желания съязвить. Но Изабель продолжала послушно молчать. Вот только взгляд, устремлённый на мужчину в судейской мантии, выдавал в Уоррен бойца, не стремившегося соглашаться с каждым идиотским указом.              — Регулус вполне открыто рассуждал о том, что являлся преданным последователем своего хозяина, — гриффиндорка поддержала игру в Того-чьё-имя-нельзя-называть. — Если вы внимательно просматривали мои воспоминания, то должны были наткнуться и на наши откровенные диалоги.              Члены заседания вновь принялись переглядываться, снабжая свои неоднозначные взгляды шёпотом. Они активно обсуждали ответ гриффиндорки, но воздерживались от прилюдных озвучиваний своих доводов.              Гул затмился очередным ударом молотка, приказывавшим сохранять спокойствие и тишину. Изабель старалась абстрагироваться и не замечать того, о чём велись разговоры со всех сторон. Она не хотела знать, каким ещё оттенком грязи покроют её личность.              — Будучи маглорожденной волшебницей, вы часто сталкивались с дискриминацией относительно чистоты крови, — тучные руки судьи обхватили один из пергаментов. Прищурившись, он принялся что-то вычитывать из записи прошлого заседания. — Мистер Блэк был в числе тех, кто открыто выражал своё негативное отношение к маглорожденным волшебникам?              Глубокий вдох.              Выдох.              Девичьи пальцы соскользнули с манжета, ногти царапнули внутреннюю сторону ладони. Произносить то, что сразу возникло в мыслях, было тяжело. Изабель не могла признать перед залом суда собственную оплошность. Она так отчаянно пыталась защитить и не запятнать их связь с Регулусом, но это было невозможно.              Их история давно покрылась серой наледью, портившей весь сказочный антураж. Ненависть — то, на чём строились взаимоотношения. Взаимная, тягучая, заразительная. Ею отдавали первые месяцы их робких попыток наладить контакт.              Это чувство было похоже на ветвистое дерево — из него происходило множество других. Страсть, интерес, вожделение. Взрывоопасный коктейль, которым каждодневно упивались молодые люди, словно годами страдали от жажды.              И, помимо всего прочего, существовала ещё и влюблённость. Невзаимная. Похожая на медленно разраставшуюся внутри агонию, отравлявший каждый сантиметр изнутри.              — Да, — набравшись смелости, ответила Изабель.              — Могло ли это стать причиной тому, что вы нанесли ему удар клинком? — открыто намекнул Миллер, устремив мелкие глаза на гриффиндорку.              — Я бы никогда не стала убивать из чувства мести.              Ложь полоснула по языку болезненно схоже с тем, как холодное лезвие перерубило жизненную нить слизеринца. Гриффиндорка и вправду задумывалась над тем, чтобы всадить нож под слизеринскую кожу. Разорвать его сердце с такой же лёгкостью, как Регулус сделал это, когда омрачил их связь свалившейся лавиной правды о том, что он не тот, кем она его считала.              Чужак, внезапный открывший своё истинное лицо.              Но несмотря на всё яростное желание, Изабель не смогла бы убить его. Представлять, как он погибает от её рук, было ещё тяжелее, чем видеть, как он самолично уходит навстречу аллегоричной старухи с косой.              Если Уоррен не могла смириться с выбором Блэка, то она бы ни за что не смогла сделать тот самый выбор за него.              — Клинок должен был послужить средством самообороны, если бы мне пришлось бежать от Реддла самостоятельно, — недоверие окружило её со всех сторон, но Изабель бесстрастно продолжала, настаивая на своём. — Но Регулус решил спасти меня ценой своей жизни, нарвавшись на оружие.              — Вы считаете, что мистер Блэк совершил акт самопожертвования ради вас? — Миллер отчётливо подчеркнул интонацией последние слова, вновь ставя под сомнение значимость Изабель в их истории с Регулусом.              — Я считаю, что Регулус сделал это ради себя.              Судья молчал, пытаясь проверить на прочность выдержку Уоррен. Как долго она сможет сохранять контроль над своими эмоциями, скармливая Визенгамоту отчасти правдивое видение тех событий.              Но он не знал, что у Изабель был самый лучший учитель, закаливавший её дух подобно стали.              — Несмотря неприязнь к маглорожденным, он совершил то, на что мало у кого хватило бы мужества, — внезапно для самой себя продолжила Изабель, совсем забыв о том, что ей требовалось думать лишь о своей шкуре.              Но было неправильно оставлять мертвого в памяти живых исключительным мерзавцем.              Медленно поднявшись и лишившись поддержки в виде лежащей на плече ладони Дамблдора, гриффиндорка подошла к центру зала. Под невысокими каблуками расстилалась арабеска, соединяя множество геометрических фигур. Уоррен концертировала взгляд на узорах, дав себе несколько секунд, чтобы перевести дыхание и продолжить.              — Регулус действительно был связан с Пожирателями смерти по собственной воле. Он помогал Реддлу спланировать налёт на Хогвартс, искренне веря его принципам, — во рту было настолько сухо, что Уоррен еле шевелила языком, проталкивая наружу покровительственную речь. — Но его честь оказалась превыше слепых следований за навязанной идеологией, — зелёные глаза блестели из-за слезной плёнки, а бледное лицо неестественно покраснело из-за нахлынувших чувств. — Благородство оказалось сильнее, чем попытка угодить своему хозяину.              Она оглядывала каждого члена Визенгамота, но не пыталась найти в их глазах понимания. Изабель делала, что должна была. То, что сделала бы каждая на её месте, кто хоть раз проходила сложный и тернистый путь, отдавая себя целиком всепоглощающей любви.              И пусть каждый в этом зале скажет ей, что любить такого, как Блэк, неправильно. Изабель выдвинет столько доводов, сколько потребуется, чтобы доказать, что их история не поддавалась осуждению.              Для того, чтобы понять хотя бы толику того, что сейчас испытывала Уоррен, им бы пришлось прожить эту историю вместе с ней. Жить долгие месяцы с привкусом неоднозначности, оседавшей на губах после долгих и пылких поцелуев.              — Все эти месяцы Регулус медленно подводил меня к смерти, чтобы в последний момент изменить ход истории, — дрожащая ладонь смахнула несколько капнувших на подбородок слёз. Изабель умоляла саму себя продержаться до конца слушания, чтобы после скрыться подальше от реальности и позволить истерике заполонить девичье естество. — Блэк не герой. Но он заслуживает остаться в памяти людей тем, кто способен бесстрашно взглянуть в лицо опасности.              Замолчав, Изабель ощутила, как жжет солнечное сплетение, словно к нему поднесли ревущий огнём факел. Пламя облизывало кожу, покрывая её бисером из влаги. В платье внезапно стало тесно, как и в собственном теле.              Опустив голову, гриффиндорка вернулась на своё место, рухнув на неудобный стул. Возможно, ей не стоило этого говорить. Какая разница, если семья Блэка все равно вывернет события выгодным для себя образом. Регулуса ни за что не станут судить посмертно — об это побеспокоятся внушительные субсидии.              Однако внутренний голос вторил, что она всё сделала правильно. Чутьё подсказывало ей, что признание сыграет в будущем особенную роль.              — Если мисс Уоррен больше нечем с нами поделиться, — задумчиво произнёс судья, обхватив рукоять молотка, — на сегодня слушание закончено.              Очередной удар поставил точку в бесконечно длившемся дне.              Девичьи слова продолжали скандироваться эхом внутри головы, прерываясь неуместными комментариями внутреннего «я», говорившим до боли знакомым голосом. Он снова был здесь.              Распыленное в мозгу «Хорошая девочка» заставило девушку вздрогнуть. Так, словно Блэк звучал не в сознании Уоррен, а где-то за его пределами. Где-то меж кирпичных стен, монолитных колонн, затерявшись среди десятков незнакомцев, спешащих покинуть судебный зал.              Покачав головой, Уоррен отогнала от себя странное наваждение.              Изабель была уверена, что Регулус покинул этот мир, а с того света так просто не вернёшься.              Но разве Блэка когда-нибудь останавливали трудности?                                   

***

      

      Две недели спустя              Собирать вещи в разгар учебного года было непривычно. Изабель скрупулёзно упаковывала в чемодан каждую деталь, дополнявшую её личный уголок в женской спальне. Учебники порхали при помощи магии по воздуху, мягко укладываясь на дно чемодана. За ними следовали книги, которые Уоррен читала в свободное от учёбы время. Памятные безделушки, шахматная доска, скромный набор косметики — всё это летело вслед тому, что дополняло личность гриффиндорки.              Уоррен медленно опустошала прикроватную тумбочку, пристально следя за тем, чтобы ничего не забыть. Внимательный взгляд проходился по каждой полке, пока не наткнулся на украшение, затолкнутое на самый край.              Колье, выплавленное из белого золота, умудрялось ловить на себе лучи яркого мартовского солнца, по-весеннему целовавшего связку из бриллиантов, созданного специально для гриффиндорки.              Изабель ни разу не носила его с тех пор… С того самого дня. Подобраться к тому, что так чётко ассоциировалось с Регулусом, было подобно хождению по острию лезвия. Прикоснись — и кожу разрубит на лоскуты. Кровь окропит воспоминаниями.              Пальцы содрогнулись, маняще притягиваясь к крупному каплевидному камню насыщенного синего оттенка. Она будто бы осязала подушечками каждую фразу, произнесённую в день, когда подарок достиг своего адресата. Комната перед глазами померкла, оставляя для воображения Уоррен чистый лист, на котором рисовались душераздирающие обрывки прошлого.              Потому что колье – ничтожно по сравнению с тем, чего стоишь ты на самом деле.              Она сжала украшение до резной боли на коже, позволяя отшлифованным краям неприятно проходить по фалангам пальцев. Мучительная красота чувствовалась всем естеством, заставляя срастаться с ювелирной работой целиком. Чтобы прочувствовать ещё немного перед тем, как Изабель навсегда покинет привычные стены, хранившие их общую историю.              — Изабель?              Зажмурившись, Изабель намеренно проигнорировала звонкий голос позади себя. Ей нужно время. Ещё немного побыть в своей собственной реальности. В последний раз услышать его внутри себя, пока стремительно несшееся настоящее не забрало у неё Регулуса.              Время обязательно вылечит, но Уоррен не хотела бороться с чумной любовью, она желала сохранить в себе осколок убийственных чувств, чтобы помнить, каково это — чувствовать по-настоящему.              — Планета вызывает Изабель Уоррен! — Мэри встала за спиной гриффиндорки, уперши руки в бока. Она склонилась, чтобы разглядеть, чем была так увлечена подруга. Благо, дверца тумбочки скрывала постыдную правду. — Чем ты так увлечена?              Глухо втянув воздух, Изабель сгребла в кулак колье, быстро вытащив его с полки. Мулатка подозрительно следила за каждым движением Уоррен, посасывая леденец на палочке.              Оттенок сладости менялся в зависимости от того, какое настроение было у того, кто отведывал волшебный десерт. И сейчас полуразгрызанная бабочка наливалась оранжевым оттенком.              Макдональд была полна экспрессии и невыраженной энергии.              Мэри перевела взгляд с лица Уоррен на зажатую в кулак ладонь, задержав взгляд на выползающей из-под пальцев цепочки. С недавних пор Макдональд узнала, что колье было подарено Изабель не Владиславом, а Регулусом. С тех пор, как Уоррен стала мишенью министерства, ей пришлось поделиться со всеми подробностями с Мэри.              Это не помогло Макдональд поменять своего мнения о Регулусе, но, по крайней мере, она пыталась относится к погибшему слизеринцу терпимее. Ради Изабель. Макдональд все ещё считала Блэка последним мудаком, нагло использовавшим бедную девушку, но она сдерживала свои нелестные выводы о нём, помня о том, что его заслугами Изабель осталась жива и вернулась к друзьям.              Мулатка оторвала взгляд тёмных глаз от украшения, обратив взор на растерянное лицо Уоррен. В изумрудных радужках было заложено одно-единственное предложение. Не нужно.              Пусть хотя бы эта часть гриффиндорки останется нетронутой.              — Мне нужно, чтобы ты помогла мне выбрать наряд, — внезапно протараторила Мэри, отправив карамельную бабочку в рот.              Как ни в чём не бывало, Макдональд подошла к своей кровати, на которой была разложена разномастная одежда. Шерстяное чёрное пальто и платье в цвет, украшенное белоснежным бисером в зоне декольте. Рядом была уложена удлинённая шуба, а поверх неё красовался брючный комбинезон в полоску с внушительным разрезом на спине.              — Не слишком ли роскошно? — насмешливо, но по-доброму спросила Изабель, незаметно от подруги сложив колье, подаренное Регулусом, на самое дно чемодана — к той самой тетради, которую ей не повезло однажды потерять в кабинете Трансфигурации. — Мы отправляемся в Дурмстранг, а не на светский приём.              — Вот именно, детка, вот именно, — по слогам процедила Макдональд, облизав леденец, ставший красным — в цвет ногтей мулатки. — Мы отправляемся в неизвестную школу, чёрт знает на сколько. А лучший способ зарекомендовать себя — одеться в лучшее.              — Туше́, — сдалась Изабель, приподняв ладони.              Мэри никогда не отличалась сдержанностью. Её характер сливался с выдающейся и экзотической внешностью, которую она мастерски подчёркивала стильными нарядами. Макдональд никогда не стремилась скрываться в тени, хватаясь за любую возможность проявить себя.              Временный перевод студентов из Хогвартса в Дурмстранг — лишь очередной повод, чтобы зарекомендовать себя в новом месте. И Уоррен восхищалась особенностью подруги извлекать из всего выгоду.              Изабель же относилась к переменам скептично. Она понимала, что иного выхода у неё нет по нескольким причинам.              Во-первых, Реддл до сих пор не был найден, а его план по захвату школы не был сорван. Никто не знал, когда Волдеморт вновь заявит о себе, но ни у кого не было сомнений, что однажды это обязательно случится. И чтобы не подвергать студентов опасности, администрацией и министерством было решено, что та часть учеников, чьи родители были готовы на временный перевод, отправится в Болгарию.              И, во-вторых, Турнир все ещё был в самом разгаре. Теперь он действительно мог именоваться Турниром Трёх Волшебников. Траур по Регулусу отсрочил подготовку к финалу, но условия соревнований не подразумевали их окончание из-за смерти студента, не связанной с испытаниями.              — Кубку недостаточно гибели одного из участников, — цинично объяснял Людо Бэгмен на собрании. — Он не рассматривает это, как должную причину, чтобы завершить турнир.              Распорядители приняли решение в обязательном порядке перевезти действующих лиц в одну из стран-участниц, чтобы не нарушить требований турнира. Никто не хотел сталкиваться с последствиями невыполненных условий.              Достаточно пролитой крови и потраченных нервов.              Визенгамот согласился выпустить Изабель из страны лишь при условии, чтобы она будет продолжать помогать следствию в поимке Волдеморта. Она мало что знала о тёмных делах Лорда, но её знания все равно перевешивали ту крупицу информации, которой на данный момент владели мракорборцы и министерство.              — Надеюсь, у этих северян достаточно ресурсов, чтобы мы не замерзли насмерть, — проворчала Мэри, поочередно примеряя на себя пушистую шубу из песца и пальто прямого кроя.              — Владислав говорил, что их школа хорошо отапливается, — Изабель поспешила развеять волнение подруги. — И климат в Болгарии не сильно отличается от британского.              — Ты снова общаешься с Владиславом? — Мэри отвлеклась от примерки и перевела озорной взгляд на Уоррен. Та смущенно пожевала губу, но глаз от Макдональд не отвела, смело принимая на себя удар разраставшегося любопытства.              — Мы и не прекращали, — пальцы, что всего несколько минут назад держали украшение, пробило волной тока. Будто уличали в предательстве. — Когда я рассталась с Владиславом, он предложил остаться друзьями, — заправив бордовую прядь волос за ухо, продолжила гриффиндорка, — а я просто надеялась не умереть от рук психопата с манией величия.              Изабель хотела придать голосу лёгкости и отшутиться, но, вопреки навязанному мнению, проходящие дни не дарили обещанной лёгкости. Душа обросла нарывом, и он продолжал ныть под кожей, подобно разраставшейся гематоме, к которой нельзя было притрагиваться, чтобы не беспокоить свежий кровяной сгусток.              Изабель хотелось рискнуть. Попробовать подобраться к пережитой травме поближе, чтобы понять, что всё ещё болело.              Гриффиндорка оглянулась в поиске своих не сложенных вещей. Она хотела чем-то занять себя, чтобы не натыкаться на сочувствующий взгляд Мэри. Мулатка, вопреки просьбами подруги не жалеть её, не смогла противостоять собственной чувствительности, подвигавшей её смотреть сквозь слёзы, во что превратилась прежняя непоколебимая Изабель.              Они обе понимали: то, что пережила Уоррен, не проходит бесследно. Как бы Уоррен ни пыталась скрыть свои эмоции за толстой броней, ей все ещё было не по себе.              Постоянное ощущение, что за ней кто-то следил. Паранойя следовала за ней по пятам, гнусно шепча о том, что Лорд обязательно вернётся. Ей вечно казалось, что руки были вымазаны в безобразный багровый цвет, налипая на бледную кожу. Сломанная психика, проявлявшаяся в нелюдимости и молчаливости.              Иногда Изабель забывалась настолько, что могла подолгу не реагировать на внешние факторы. Уходила глубоко в себя, отматывая пленку жизни назад, чтобы прожить отдельные моменты заново. Внутри чертогов разума.              Иллюзорная ретроспектива была единственным, что помогало не утонуть в горе.              У Мэри было полное право волноваться за состояние Изабель. Но гриффиндорка всячески отмахивалась от помощи, упрямо делая вид, что всё в порядке. Это пройдёт. Когда-нибудь точно.              — Благородный мальчик благороден во всём, — улыбнувшись через силу, пропела Мэри. — Наверное, он вне себя от счастья, что ты едешь в Дурмстранг.              Изабель снисходительно покачала головой, стараясь не выдать, что Макдональд была права. Лицевые мышцы, атрофировавшиеся из-за без эмоциональности, дёрнули уголки губ вверх. Совсем чуть-чуть. Но этой реакции было достаточно, чтобы выдать, что между Уоррен и Владиславом сохранились тёплые — пусть и дружеские — отношения.              Григоров не знал всех подробностей, связанных с Пожирателями, Волдемортом и смертью Регулусом. Почему-то болгарина не хотелось пачкать тёмными историями о сложных перипетиях. Отчасти потому, что там, где было место для рассказов о Тёмном Лорде, там само собой возникала правда о том, что всё это время Изабель вела беспрерывную борьбу, выбирая между очевидно хорошим парнем и отвратительно пленительным негодяем.              Ей хотелось сохранить в своей жизни хотя бы одного человека, чьё присутствие не будет обременено жалостью, попыткой понять и принять. Григоров являлся идеальной кандидатурой, чтобы забыться. Раствориться в приземленном общении, не затрагивающим серьёзных проблем и большой политической игры.              Принявшись разгребать общую кучу вещей, Изабель избирательно сортировала наряды Мэри и те, что принадлежали Уоррен. Макдональд продолжала крутиться возле зеркала, мечтательно осматривая верхнюю одежду, которая больше бы подошла под настроение. Чемодан подруги пустел, за исключением магловских романов и тонны косметических средств. Макдональд первым делом позаботилась о самом необходимом.              — Тайные любовные послания?              Пришло время напасть в ответ. Изабель пытливо вцепилась зелёными глазами в торчавший из-под книг конверт. На белой бумаге виднелась треснувшая печать. Если приглядеться, можно было увидеть в застывшем сургуче очертания ворона, но Уоррен стояла слишком далеко и попросту не заметила этого.              — Ничего особенного, — Мэри слишком нервно отреагировала для такого пустяка. Она скинула на кровать шубу и пальто, схватив письмо прежде, чем это могла сделать Уоррен. — Дювернуа никак не может отстать от меня. Неугомонный придурок, — взяв волшебную палочку второй ладонью, Макдональд сожгла послание простым Инсендио.              Искры проели дыру в конверте, распылившись по каждому сантиметру чужого признания. Огонь медлительно пожирал каждую букву, начертанную густым слоем чернил. Макдональд безо всякого сожаления избавлялась от того, что даже в теории могло подкосить её. Сильная и волевая, ни за что не поддающаяся на уловки тех, кто не вызывал в ней никакого интереса.              — Мэ’ги, п’гошу, давай начнём всё сначала, — она брезгливо изображала интонацию Леона, гипнотизируя витающий в воздухе пепел. — Надеюсь, у Хогвартс-экспресса будет остановка, чтобы на ближайшей станции я скинула этого напыщенного француза с поезда, — приговорила Мэри, отряхнув ладони с внушительным хлопком.              — В женской спальне всё без изменений, — раздался мужской голос из-за открытой двери. — Мэри снова намеревается кого-то убить? — Ремус лениво облокотился о косяк, засунув руки в карманы штанов. — Кто тебе не угодил на этот раз?              — Посмотрите-ка, кто решил почтить нас своим присутствием, — приторно ответила Макдональд, состроив елейную гримасу. За перепалками этих двоих можно было наблюдать вечно, они никогда не уставали цепляться друг к другу. — Неужели ты вспомнил о своих лучших подругах?              — Я никогда о вас не забывал, — оттолкнувшись, Люпин прошёл в комнату, не отрывая взгляда от Изабель.              Он все ещё испытывал вину из-за той ссоры, когда Изабель солгала о её отношениях с Регулусом ради того, чтобы её друзья остались в живых. Узнав, в каком критическом состоянии она находилась тогда, Люпин не переставал повторять, насколько ему было жаль. Он клялся никогда больше не совершать подобных ошибок и внимательнее относится к Уоррен.              Конечно, Ремус не был виноват. Изабель намеренно поддержала конфликт, подбросив несколько десятков дров в разгорающееся пламя, чтобы отдалиться от лучшего друга. Так было правильно. Наверное. Самое главное, что в ту злополучную ночь никто не отправился за ней. Вряд ли бы Блэк решился на спасение всей гриффиндорской троицы.              — Как спалось сегодня? — едва слышно спросил Ремус, приподняв девичий подбородок двумя пальцами.              Изабель привыкла к тому, что он спрашивал об этом каждый день с тех пор, как гриффиндорка рассказала о всех жутких событиях в доме Реддла. И о своих кошмарах, в которых она постоянно оказывалась у мёртвого тела Регулуса, издававшего хриплые проклятия и слова ненависти. Таким образом совесть пыталась выцарапать очередные шрамы на психике волшебницы.              Страшные сны преследовали гриффиндорку последние недели, ни разу не прерываясь на что-нибудь другое. Каждый раз одно и то же. Окровавленный труп Блэка, окружавшие Пожиратели со всех сторон. И мерзкое шипение Нагайны, животноядно облизывавшейся при виде свежей добычи.              — Намного лучше, — обман читался в изумрудных радужках, но голос трактовал иначе. Разумеется, Ремус не поверит ей. Но попытаться стоило.              — Держи, — он вытащил из кармана плитку шоколада и протянул её Изабель. Она с благодарностью приняла сладкое, предвкушая скорую сахарную кому. Он таскал ей угощения с такой же периодичностью, с которой спрашивал о её состоянии. Каждый день. — Поможет забыть о кошмарах и поднимет тебе настроение, — нежно щёлкнув Уоррен по носу, добавил Ремус.              — Спасибо, — гриффиндорка поднялась на носочки и поцеловала Люпина в щёку.              От него пахло свежей выпечкой. Ранней осенью, раскидывающей багряные листья по безлюдным улицам. И тихими вечерами, в которых слышался исключительно треск камина.              Ремус пах домом.              Единственным, что у неё остался.              — Съешь тоже кусочек, дорогой, — вмешалась в идиллию Мэри, цокнув языком. — Тебе бы не помешало избавиться от этого грустного вида, — она пальцем очертила в воздухе мужскую фигуру, сморщив нос. — Серьёзно, Ремус, с нас достаточно драм.              — Тебе когда-нибудь говорили, что ты бешеная стерва? — ополчился Люпин, но в его голосе не было слышно ни грамма желчи и злости. Их игрища велись на равных, а споры не затихали ни на секунду.              — Конечно, — фыркнула Макдональд, разгладив свои афро-косы. — За это меня и любят.              Изабель и Ремус переглянулись, пожав плечами, едва сдержав смех. Мэри была права — в их троице она служила чистейшим допингом, энергией, направлявшей их меланхоличные сердца в позитивное русло. Она помогала им удерживаться на плаву и никогда не доходить до дна. Средь тёмной ночи и бескрайних вод именно Мэри являлась маяком, освещавшим их бескрайний путь.              Конечно, они её любили.              — Не все с такой лёгкостью расстаются со своими партнерами, — дипломатично начала Изабель, стараясь правильно подобрать слова.              Новость о том, что Ремус и Сириус теперь состояли в официальных отношениях, все ещё чувствовалось неисследованной новизной. Но единственное, в чём была уверена девушка, так это в том, что её друг счастлив. Теперь по-настоящему.              — Твой суженный заберет тебя из Болгарии, как только ты получишь диплом, — поддержала Люпина Мэри в своей привычной манере. — Уже предвкушаю долгие и счастливые часы воссоединения, — она театрально подтёрла невидимую слезу, подойдя ближе к парню.              — Ты просто невозможна, — пробурчал Ремус, закатив глаза.              — Никогда бы не подумала, что буду завидовать тебе, — Мэри окольцевала шею друга длинными руками, притянув его для объятий ближе. — Ты счастливчик, Ремус, — она приблизилась к его уху, прошептав: — Блэк невероятно горяч.              Услышав знакомую фамилию, Изабель снова ощутила, как на плечи ложится знакомая печаль, укрывая покрывалом грусти. Безусловно, она была рада за то, что хоть кто-то из их троицы нашёл нужного человека в новом учебном году.              Но Уоррен не могла избавиться от всепоглощающего чувства потери. Она ощущала, как внутри когтями разрываются внутренности, кропя кровью ту самую незажившую рану.              Обнимая Ремуса, Мэри притянула к ним Изабель, втягивая подругу в слияние тел. Дружеское единение действовало анальгетиком на возникшее тревожное чувство, заглушая всевозможные мысли в голове. Но оно не могло навсегда отрезать девушку от назойливого голоса, засевшего в сознании вечным призраком.              Умница. Ты всё делаешь правильно.              Сморгнув скупую слезу на мягкий свитер Ремуса, Изабель вжалась в его тело сильнее, обвивая руками предплечье Мэри.              Она была рада, что её друзья остались целы и продолжали жить. Они последуют за Изабель в Болгарию и помогут справиться со всеми демонами, что так старательно пытались разрушить её.              Изабель обрадовалась, узнав, что Тесс удалось сбежать в Испанию и ждала внучку на летних каникулах, как только закончится семестр в Дурмстранге и завершится Турнир.              Уоррен была счастлива за других. Но счастья для самой себя оказалось недостаточно. Её карманы опустели, за исключением плитки шоколада, способного подарить краткосрочный эффект удовольствия.              И, может быть, пока этого было достаточно?              Возможно, это было всего лишь началом.              Но куда оно приведёт Изабель Уоррен — пока оставалось манящей загадкой.                            

***

                                  Тьма была везде.              Сковывала бесконечно вившимися узлами восьмерок, становясь одновременно прошлым, настоящим и будущим. Ею не было конца, как и не видно было её начала. Сплошное тёмное пятно, уродливой кляксой разраставшейся вокруг. Будто кто-то утянул рычаг вниз, лишая возможности наблюдать за тем, в каком проклятом месте пришлось проторчать… всегда?              И пахло здесь соответствующе для места, полного безнадёги и отчаяния. Гнилым, влажным и терпким. Как груда обезображенных трупов, соседствовавших где-то неподалёку. Как глубокий заброшенный подвал, куда никто и никогда не спускался по собственной воле. Как аромат чего-то привычного и манящего вернуться обратно, но утерянного безвозвратно. И всё, что оставалось, — цепляться за скудные нотки, чтобы окончательно не сойти с ума.              Лишённый зрения, Блэк не был обделен остальными органами чувств. Он ощущал клеточками своего тела, как боль яркой вспышкой пронзает каждый сантиметр внутри, вбивая мучительную агонию поступательными движениями. Эти ёбаные пыточные ощущения не прекращались ни на хренов миг.              Его кости трещали под плотью, крошась непроизвольно, будто кто-то пустил Круцио по венам, заставив сохранить заклинание в статике. Каждый хрящ ломался с осязаемым хрустом, разнося кальциевую пыль вместе с кровью. Голубая, чистая — она пачкалась собственной слабостью и безволием. От былого величия не осталось ничего, только скулёж и смирение.              Несмотря на то, как остро Регулус ощущал, как ломается скелет, вскипает и пузырится кровь; как каждая мышца рвётся, словно туго натянутая тетива, он не мог пошевелить и пальцем. Отмершие конечности и вправду нихуя не слушались сигналов нервной системы.              Вот же пиздец.              Он и вправду умер?              Прибегнуть к геройству больше не казалось разумным поступком. Спасти Уоррен ценой своей жизни — и такая ничтожная плата в виде укромного места в аду?              Сатана, да ты гребаный, блядь, псих.              Глупо было полагать, что на высшем суде его прожженную душу отправят в рай, но надежда умирает последней. Её очередь шла сразу после Регулуса Блэка.              И теперь он здесь — нигде. Где время исчисляется мгновениями, проведёнными в котле преисподней, в котором демоны в прямом смысле жарят заживо, проводя через каждый грешный круг.              Регулус никогда бы не подумал, что его история закончится вот так — скромно, сопровождаясь скулящими звуками, вытекавшими из его рта. В полной абстракции, лишённой привычного осязаемого смысла. Он прозябал в пустоте, умудряясь размышлять и рефлексировать. Собственный мозг стал его единственным пристанищем посреди пустоши.              Так тянулись часы, дни, недели. Может, года. Блэк все чаще стал забывать, каково это — ощущать время под пальцами, в непроизвольных вдохах и выдохах, в погоне за чем-то неважным. Единственной его рутиной стал прогон мыслей, визжащих в голове подобно свирепой и громкоголосой банши.              Но все изменилось, когда вдалеке он увидел тонкий одинокий луч. Свет невыносимо долго тянулся к объекту, заставляя Регулуса умирать от любопытства. Ещё немного. Ближе. Ближе. Явись ко мне.              Может, он всё-таки не умер в то утро?              Но это невозможно.              Он помнил, как издал посмертный вздох, бессвязно прося Уоррен убираться из логова Волдеморта. Регулус никогда бы не забыл того, как костлявая обвивала его тело, словно ненасытная любовница, сливаясь с его телом воедино. Выбивая из него дух в обмен на заточение в аду. Как его тело становилось до боли холодным. Он ощущал, как синева покрывала тонкой сеточкой его конечности, а прежде горячее дышащее тело медленно остывало.              Тогда как можно было объяснить, что посреди тёмного царства к нему пробирался намёк на что-то, кроме воющих и молящих голосов? Это было похоже на призыв по ту сторону. Он находился будто бы за толстой стеной, выхода из которой просто не существовало.              Только если он сам не потянется к грёбаному свету, в котором Регулус так отчаянно нуждался. Протяни пальцы — и спасение найдётся. Но был ли в этом смысл? Может, остаться в небытие не такая уж страшная кара, по сравнению с той, что могла ждать за пределами заточения.              Блэк рискнул проверить. Сделал над собой усилие, приказал непослушным конечностям неестественно выгнуться, чтобы преломить ореол блеклого и такого неправдоподобного света. Плевать. Хуже уже не будет.              — Открой глаза.              Как-будто бы он мог.              Вместе с услышанным потусторонним голосом по телу пронеслась странная реакция на окружавшее. Вместо ледяной корки, покрывавшей внутренности, Блэк почувствовал, как кожа снова теплеет. Температура поднималась, усиливая ощущения. Не те гадкие, сопровождавшиеся болью. Нет. Это было похоже на… жизнь?              — Гребаный сопляк, — взревел повторно голос, рывком дёрнув Блэка за плечи. Он обмяк в чужой хватке, его тело было похоже на растекавшийся по стенкам стакана кисель. — Я выпущу твои чёртовы кишки, если ты сейчас же не откроешь глаза!              — Н-не… могу… — язык чувствовался во рту сухой наждачкой, неприятно шаркавшим по нёбу.              — Конечно, можешь.              Чьи-то длинные ногти подцепили верхнее и нижнее веки, размыкая их с таким остервенением, что тонкая кожица едва не разорвалась. Глазные яблоки болели от броского света, бившего прямо в зрачки. Из-за длительной слепоты Блэк не мог сконцентрировать своё внимание, обстановка вокруг виделась размытым пятном. Переливавшимися орнаментными бликами, затмевавшими абсолютно всё.              За исключением чёрных спутанных волос, обрамлявших перекошенное от безумства и злости лицо. Ровный ряд зубов обнажался в оскале, а в губы впивались выступающие клыки. Ястребиный взгляд тёмных глаз буравил очнувшегося Регулуса, но в нём едва ли было место для облегчённой радости.              Беллатриса смотрела на него так, словно была готова повторно совершить то, что в итоге у Блэка не получилось.              Попытка самоубийства не увенчалась успехом. По всей видимости, его нашли прежде, чем последняя — смертельная — капля крови стекла из ножевого ранения.              Его грудь неприятно саднила, но едва ли он мог жаловаться после того, как самолично пронзился острым клинком. Ребра сдавливали бинты, плотно перетягивавшие его корпус. И спина характерно жглась, подчеркивая пламенным ощущением каждую руну, поклявшуюся служить во благо своему хозяину.              В отличие от самого Регулуса.              И, Салазар, лучше бы ему было оставаться в преисподней. Потому что Тёмный Лорд обязательно устроит ему личный ад, как только узнает, что прежде преданный приспешник посмел действовать за его спиной.              Хотя, наверное, этот ублюдок уже обо всём знал.              — Добро пожаловать домой, кузен, — обманчиво-сладко пролепетала Беллатриса, прежде чем схватила его за запястье, ощутимо проводя тонким лезвием ножа по предплечью. Крик застыл в глотке бетонной массой, а обессиленное сознание вновь погрузилось во тьму. — Самое интересное только начинается.              Лестрейндж говорила чистейшую правду.              Некоторые истории не принято заканчивать эпилогом.              За ними следует новый рассказ.              Но это уже другая история.