Сволочи.

      Розовый шрам саднит и не дает шевелить предплечьем так, как этого хочется.        Страх смешанный с адреналином. Она чует его, чувствует куда идти. Он ведет ее по невидимой линии, как когда-то, в лабиринте минотавра вела Тесея нить Ариадны. В длинном коридоре еще пытается гореть одна единственная газовая лампа. Она мигает и раскачивается из стороны в сторону как маятник, держась буквально на тонкой волосинке кабеля. Счастливица, ее лопнутой соседке повезло меньше. Ободранные железобетонные стены, паутинкой крошащийся на них декоративный кафель вокруг воронки от влетевшей пули, длинный коридор с множеством ответвлений. В них притаилась угрожающе доброжелательная чернота. По своему принципу, ее одинокий марш напоминал блуждание по скелету нечеловеческих размеров доисторической сороконожки. Ей не нужен был ни один из этих ходов, кроме одного впереди.        «Не смотри в темноту, Яда, или темнота посмотрит в тебя.»       Ей всегда больше нравилось небо. В небе не бывает темно — только звезды и облака. Иногда, конечно, грозовые тучи, но это просто издержки профессии и прихоть Перуна.       Под подошвами тихо хрустела техническая крошка, осколки стекла и кафельной плитки, серая бетонная пыль.        Ноздри под балаклавой раздуваются в предвкушении, зрачки расширены так сильно, что цвет глаз не различить, палец вожделенно обласкивает спусковой крючок на «Ксюхе». Еще немного и ее псина сорвется с поводка, кинувшись на загнанную добычу раззявленной пастью с сотней загнутых, как у акул, зубов. Чтобы надёжнее впиться в живую, трепещущую плоть, доказать, что она сильнее.       Это ее песочница и правила здесь устанавливает она.       За выбитой дверью слышится возня, пыхтение и сдавленный короткий стон. Глухой удар, что-то падает и разбивается. Она быстро проходит коридор. Три ответвления, разбросанные гильзы, черная закорючка пистолета у заколоченного окна. Отсюда модель не разобрать, да и не время.       Заворачивает в комнату что ближе, глядя на мир через прицел: В правом углу пытается подняться дезориентированный Медяк, держась за простреленное, судя по траектории навылет, бедро. Кровотечение нормальное, артерия не задета. Под его ногами хрустят осколки чего-то, может вазы или бутылки.       Челюсть сжимается до зубовного скрежета — говнюк, все-таки достал.       У левой стены боевик, лихорадочно шарящий по полу руками в поисках потерянного оружия. Зря, он его еще там обронил, дилетант. Несколько мгновений, увлеченный, ничего не замечает. А потом замирает испуганно, как олень, потревоженный неловким хрустом ветки. Медленно поднимает глаза от сапог в дверном проёме выше. Ей это нравится. Она видит как в его тупых, поросячьих глазках мелькает осознание, когда глаза боевика сталкиваются с дулом автомата направленного прямо на него. Его поймали.       Он —всё. — Руки. — Неестественно охрипшим голосом говорит она, и тот послушно становится на колени как цирковая собачка, задирая обе трясущиеся ладони вверх.       Приказ был захватить. Живым. Но ведь «живым» не значит «до конца целым»?       По помещению разносится громкий хлопок, заботливо приглушенный тактическими наушниками с шумодавом, а потом противный визг и лихорадочные метания по пыльному полу. Она прикладывает палец к рации, ждет пару секунд и вещает. — Стабильному Шуша. Шестисотый у нас, оказал сопротивление. Медяк триста, зеленый, на пятом этаже, как слышно? — Шуше Стабильный, слышу прекрасно…Особенно «сопротивление». — Она представила как человек на том конце поморщился от крика. Да, ей тоже приятно было первые секунды три, а теперь бесило. Она походя пинает корчащегося на полу пленника в висок, а тот дергается и обмякает, теряя сознание. Такого связывать легче. —Держитесь там, мы тоже закончили. — Есть держаться. Отбой.