Жребий

Вы могущественны и ваша кровь ценна, но она не заменит Мне той единственной, из чрева которой родится мой дивный новый мир, в котором сотрутся лживые грани между Светом и Тьмой, Адом и Раем, Добром и Злом. Мне нужен мир божественного первозданного Абсолюта. Мне нужен мир лишь Моей правды. Не всем вам дано слышать Мой голос, но ведь ты слышишь его, дитя. О да… И ты уже приняла решение в глубине своей черной души, понимая, что это — лучшее для тебя. Создать со Мной мир первозданного Хаоса, где будет место только нашей страсти и ее порождениям, которые дух человека и божества пока что не могут себе вообразить. Рожденная в крови, так отдай же Мне свою кровь и плоть, и это будет час торжества! Скорей же! Твое промедление только будоражит Мой голод по тебе. И Я начинаю искать… Я уже совсем близко. Если бы это было возможно, то я назвал бы чувство к тебе Любовью. Если бы мир был совершенен, каковым Я его задумал, то Мой зов к тебе был бы песней. *** Разговор был окончен. Только годы, которые уже разменивали тысячелетия вынужденной выдержки и стойкости, позволяли ему сохранять каменное, нечитаемое выражение лица. До рассвета было еще далеко. Он шел молча вслед за той самой женщиной, которая служила ему проводником по дороге в сердце Шеола. Она изредка бросала на него сдержанно-любопытные взгляды через плечо, но так и оставалась молчаливой, как и на протяжении всего разговора. Женщина не выдержала, первой нарушив тишину: — Воистину эта беседа может быть краеугольным камнем нового мироздания. Никогда не думала, что буду свидетелем подобного. — Я тоже многого не подозревал о том, что жизнь — обычная человеческая и… та, что после, готовит мне. Кто я, по сути? Старый солдат. Чиновник… — Вы всегда были бОльшим. — БОльшим? — он невесело усмехнулся — будь я бОльшим, чувствовал бы я сейчас как столько игроков выбрали меня пешкой в этой божественной партии? Причем, одновременно. — Ставки слишком высоки. И для пешек, и для ключевых фигур, и для самих игроков, игемон. Он не смог не согласиться. *** Она продолжала лежать на кровати, не мигая и смотря в одну точку. Сонная тяжесть ребенка, которого она крепко прижимала к себе, стояла между ней и ее собственным страхом и недоумением. «Почему он снова ушел? Почему снова оставил ее после всего, что произошло? Все изменилось, так почему же Азазелло повел себя так? Когда все кончилось, просто вышел из ее покоев, даже не оглянувшись и даже не сказав ни слова?.. А что, если как раз таки для него ничего не изменилось? Нет, это невозможно. Не после того, как он вел себя с ней — нежно, трепетно, изо всех сил сдерживая свою демоническую свирепую страсть. Он вел себя так, будто она в самом деле была дорога ему… «Самое трудное, — это разобраться в своих чувствах. И в чужих намерениях», подумала Сивилла. Какое-то время она лежала без сна, бесконечно изучая орнамент на балдахине своей кровати, но скоро ее начали одолевать беспокойные мысли. Бесшумной тенью она встала со своего роскошного ложа, накинула просторную ночную рубашку и так же тихо пошла в комнату, где спал Азриэль. Взяв сына, так и не проснувшегося, она перенесла его к себе. Само присутствие сына — чистое и невинное, то, как он потянулся к ней сквозь сон и крепко обнял, заставляло страхи отступить, а горечь исчезнуть. Как могло получиться, что они оба — порождения тьмы — дали жизнь божеству света? Он так отличался от них. От всех них. В этом Сивилла уже не сомневалась, и тем больше было поводов для страха за него. Нет. Она обязана найти Азазелло и заставить его объясниться с ней. Ее война даже не началась, а действовать уже надо. Сиви сама не заметила, как провалилась в сон. Голова ребенка уютно лежала на сгибе локтя матери, а сама она ровно и глубоко дышала ему в макушку. *** Даже во сне его сын и его женщина не желали отдаляться и тянулись друг к другу бессознательно, будто стараясь возместить все утерянное время своей разлуки. Азазелло, в свою очередь, вернулся в покои Сивиллы, пройдя сквозь зеркало, желая остаться незамеченным, а теперь лежал рядом, не смыкая глаз, и смотрел на двоих спящих самых дорогих ему существ, слушая их ровное дыхание. Давно рассвело и лучи солнца пробивались сквозь плотные шторы. Тогда Азазелло тихо покинул комнату. *** Сивилла прекрасно слышала, как за ним закрылась дверь, так как уже давно не спала. От нее не укрылись ни нежность, с которой он смотрел на них, ни смятение… Что ж, роскоши проснуться и в объятиях сына, и в объятиях любимого она не заслужила. Сивилла подумала было, что служанки устроят переполох, но ей было откровенно все равно. Тут в двери покоев постучали. Она тихо выругалась сквозь зубы и поднялась. Все было так, как она и думала: испуганные Наташа и Фрида маячили в дверях. — Что вам здесь надо? — спросила Сиви грозным шепотом, — вам ясно было сказано, что Принц ночует в покоях матери. Служанки что-то пролепетали, но верно поняв ситуацию, исчезли. Через несколько мгновений стол в покоях Сивиллы был накрыт. Сиви довольно улыбнулась — Маргарита действительно угадала расторопность и догадливость девиц, которым поручила заботу о Наследнике. *** Позже, насладившись завтраком с Азриэлем и веселыми, немного сумасшедшими играми, она наконец-то отпустила сына с няней и осталась одна. Было далеко за полдень. Сивилла не могла не заметить, что по какой-то причине никто их не потревожил и не пришел проводить мальчика к Повелителю Теней для ежедневных занятий магией… Ее одиночества тоже никто не нарушал. *** Азазелло вновь прошел сквозь зеркало. Сивилла, пребывавшая в глубоких раздумьях, не заметила его и продолжала всматриваться в горизонт со своего балкона, который кто-то снова украсил кроваво-алыми розами и буйной зеленью. Он собирался с силами. Он никогда раньше не говорил этих слов, но и понимал, что кроме этой женщины никому их не скажет. Насколько в его бесстрашном и свирепом сердце есть силы сказать то, что так желанно и необходимо? Почва уходила из-под ног. Нарочно делая вид, что не почувствовала его присутствия, обескураженная Сивилла ощущала все. И боль их прошлой любви, и ее силу, и то, как она сама не в силах вымолвить ни слова… Но она чувствовала, что Азазелло скажет сейчас самые важные в его вечной жизни слова. Она набрала воздуха в легкие и просто ждала, но все равно вздрогнула, когда он заговорил с ней. Сурово, даже жестко. — Как много боли ты принесла мне с тех пор, как появилась на свет. Как же ты измучила меня, Сивилла. Одному Бытию ведомо, что я пережил, когда ты сбежала и балансировала между мирами. Ты даже представить не можешь, что я пережил после того, как ты исчезла, родив моего ребенка. Он говорил стальным тоном, будто стирал все, что они пережили вместе, и показывал ей, что прощенья не будет. Сиви затаила дыхание. Между тем Азазелло сменил суровый тон на надрывистый: -Но всю эту вечность, всю эту боль я хочу пережить лишь с тобой. Ты — часть меня, та часть, которую я терял из вечности в вечность, но больше я этого не допущу. Как бы больно мне ни было, я бы не отпускал тебя из своих объятий, даже если в этот момент горел бы заживо. Никогда и никому я больше не позволю причинить тебе боль. Я уничтожу каждого, кто ранит твоё измученное сердце. Впредь и навсегда я хочу взять тебя под свою защиту, ибо люблю так, как никогда и никого не любил. И не думал, что вообще полюблю. Я хочу, чтобы ты стала моей женой во всех мирах по законам всех Богов… Дашь ли ты свое согласие на это? Сивилле казалось, что воздух покинул легкие. Собрав волю в кулак, чтобы не лишится чувств, она произнесла тихое: «Да.» Несколько секунд они просто смотрели друг на друга. Затем демон подошел к своей женщине, бережно, но твердо обхватил ее запястья, наклонился и крепко, но нежно поцеловал ее приоткрытые, распухшие после ночи страсти губы, впервые в жизни демонстрируя таким образом искренность своей любви. Сивилла охотно ответила на поцелуй, но продолжила молчать, думая о чем-то своем и вновь переживая происходящее. — Ты должен мне пообещать… — Говори. — Я — твоя единственная до конца времен, когда бы он ни наступил. В глазах богов, людей и других существ. Я твоя, а ты мой. Мы принадлежим только друг другу. Поклянись мне в этом. Азазелло вновь схватил ее за руку и притянул обратно к себе. — Послушай, Сивилла. Это важно. Нет ничего, что я желал больше, чем тебя. Если это то, что ты хочешь — так тому и быть. Кроме того, Азриэль заслуживает лучших отца и матери. Лучше, чем мы оба были в прошлом. Сивилла помолчала. — Грядет великая и невиданная доселе жертва. Никто не знает, проиграем ли мы и мир низвергнется в Небытие или кровь той самой жертвы уничтожит Творца. От звука его имени явно повеяло холодом. «Не следовало его произносить», — в смятении подумала Сивилла. — Ты тоже должен знать, — сказала она, — ради своего сына я готова на все. На все! Нет ничего невозможного для меня, я предупреждаю тебя. Азазелло кивнул. Слишком многое стояло на кону. Бесценное. — Я понимаю тебя, — просто и спокойно сказал он. Прошло несколько долгих секунд. Совершенно спокойно и тихо Азазелло произнес: — Я, Азазель, сын огня, крови и самой Матери-Земли, повелитель древней Хананеи, покровитель пламени, камня, и металла, клянусь тебе в верности, Сивилла Оршели. На веки вечные. И беру тебя в жены. *** Оба познали ночи, когда сама Вселенная нашептывает свои страшные тайны, а днем не знающее пощады солнце, сжигало всё дотла. Обоим приходилось бежать от себя, оба несчетное количество раз рисковали жизнью, оба прятались от самих себя и друг от друга, оба совершили несчетное количество ошибок. Сколько же еще им нужно исправить и как чудовищно нет на это времени, но он, Азазель, знает лишь одно — без боя он не сдастся и защитит Сивиллу. Своей жизнью, если понадобится. — Я готов сказать тебе правду. Я клянусь, что буду защищать тебя всегда, но мне нужно доказательство того, что ты, в свою очередь, будешь верить мне. Сивилла вздохнула: — Азазелло, я отлично знаю, что даже те, у кого есть крылья, однажды будут чувствовать усталость и боль в них. Мы все — все! — лишь кажемся храбрее, чем есть на самом деле. Мы бы хотели быть бесстрашными, но страх знаком всем… Всем, кроме одного существа, которое угрожает самому Бытию. Вместе со страхом это чудовище потеряло и рассудок. Нам некуда бежать, даже реши мы это сделать. Может это и должно быть нашим самым страшным и секретным оружием? То, что у нас нет выбора? Где-то послышалось отдаленное карканье двух воронов. «Силы Великие, почему есть тайны, которые я не могу раскрыть никому, даже ему? Сколько боли мне еще уготовано судьбой? Нет в Аду страшнее места застенок моей души. Столько ран, которые не излечить даже тебе, любовь моя, столько ночных кошмаров, которые уже сбылись. А скольким еще предстоит сбыться? И все равно я ни о чем не имею права жалеть.» Азазелло уловил отголосок ее мыслей, как бы глубоко она их не прятала. — Тебе не о чем сожалеть. Сейчас, когда мы чувствуем все больше, сильнее, глубже. Я уже говорил, неизвестно, что нам еще предстоит сотворить и что разрушить, но теперь наша цель — общая. Наш сын. — Даже если придется разрушить этот мир, не выстраивая его заново. — Даже если так. Слишком поздно бояться. — Все мы думаем, что храбрее, чем есть на самом деле. — Верно, но пока нам остается молить Великие Силы, чтобы хотя бы они выстояли то, что предстоит. Отвратительный липкий страх пополз по позвоночнику, но Сивилла в который раз подавила его усилием воли. «Все, что угодно — ради них. Ради всех тех, кого я люблю и кто мне на самом деле так дорог. Остальное не имеет никакого значения.» Азазелло крепко, до хруста в костях, прижал ее к себе. -Я думал, что неуязвим. Я и был… До твоего появления. *** Вечером того же дня она лежала в полной теплого молока ванной, откинув голову и закрыв глаза. Она получила возможность снова жить в роскоши и сытости в то время, как ее народ занимался выживанием. Совесть мучила ее. С другой стороны, ее физическое тело должно быть максимально сильным и выносливым. Можно только представить, что ей предстоит. Прошлой ночью ей удалось сомкнуть глаза всего лишь на несколько часов, поэтому она просто лежала, стараясь расслабиться и хотя бы задремать, но кипящие в голове мысли этого ей не позволили. Кроме всего, впереди ждал исключительно сложный день — Великое собрание во главе с Воландом и высшими демонами. Ей необходимо быть максимально собранной, максимально уверенной в себе и в своей правоте. Ей необходимо получить большее, пожертвовав меньшим. Ей решительно нельзя показать свою слабость перед адской знатью и ударить в грязь лицом, не говоря уже о том, что ей недопустимо показать и тень слабости перед своим собственным отцом. Она знала — снисхождения не будет. Никому. Ее прервали. Сивилла услышала скрип приоткрытой двери. — Госпожа! Госпожа! — шепотом окликнула служанка. Ведьма почтительно стояла в дверном проеме и беспокойно мялась. — Принцесса, к вам… Рыцарь. Сиви резко села в ванной. — Пусти. Немедленно. И оставь меня наедине с ним, — приказала она. «Это положительно интересно. Никогда раньше Фиолетовый Рыцарь не разговаривал со мной по своей инициативе.» *** Фагот вошел и смерил ее как всегда колючим пронзительным взглядом серых холодных глаз. Его поклон был чистой подчеркнутой формальностью. — Светлая Госпожа… Княжна. — Рыцарь, — проговорила Сивилла, — как удивительно тебя видеть с глазу на глаз. Чем же я обязана этому сомнительному удовольствию? — Принцесса, при всем почтении, которое я вам оказывал испокон веков… — Оставь пустословия! — резко сказала Сивилла — Всем известно, что ты никогда не желал моего присутствия в Шеоле. Напряженная тишина длилась несколько секунд. — Это так. Я глубоко уверен и всегда был уверен, что ваше присутствие здесь разрушает наш мир и не идет на пользу известной ситуации. Время доказывает раз за разом как я был прав, но мои слова, невысказанные, не имели, не имеют и не будут иметь никакого значения для тех, кто рискнул любить вас. Единожды, но всего лишь на мгновение, самообладание покинуло Фагота. Он проговорил, стиснув зубы. — Вам нельзя доверять. Вам нельзя было доверять с самого начала. Сивилла Оршели медленно покачала головой, усмешка искривила ее рот и она прошептала: — Очень мудро. Она глубоко вздохнула. — Не отводи взора, говоря со мной, ведь любые формальности между нами лишние, а пустые слова бессмысленны. Учитывая текущую ситуацию. Должна сказать, что я сама имею полное и твердое намерение покончить с ней, но в одиночку мне это не под силу. — Я готов впервые в жизни предложить вам помощь. Моя помощь кое-что да значит. Не стоит ее недооценивать. Я готов на все ради блага моего народа и моего господина. Сивилла встала в полный рост, оперлась на край своей купальни и вышла из нее нагая. В этом жесте не было ничего соблазнительного — лишь демонстрация силы и готовность идти до конца. -Вот как. Тебе — важны твой мир и повелитель. Мне же важны мой мир и народ. Ты яро веришь в то, что мирное существование Шеола невозможно в моем присутствии, а я готова на многое, очень на многое, чтобы не дать моему миру кануть в Небытие. Я полагаю, что у нас есть шанс прийти к компромиссу. — Я всегда отдавал должное вашему уму и силе, Принцесса, — но вы лукавите. Есть вещи, которые для вас важны наравне с вашим миром и народом. Власть, например. — Не пытайся переиграть меня сейчас, Рыцарь. Тебе ведомо далеко не все, — резко сказала Сивилла. Ей внезапно стало весело, несмотря на то, что ситуация к этому не располагала. — Если бы я сказала тебе, что даю слово покинуть этот мир в ответ на пустую формальность, которую ты должен сделать для меня? В ответ я покину этот мир. Не сейчас, разумеется, а после нашей общей полной и сокрушительной победы над нашим общим врагом? — Я здесь не для того, чтобы торговаться. Мы оба не в том положении. — Никакой сделки, я даю слово в ответ на твое слово. — Вы собираетесь требовать от меня присяги? Она тихо рассмеялась: — Не бойся. До этого я не опущусь. Ты всего лишь присягнешь Азриэлю. Завтра, с рассветом, когда мы все соберемся в главном зале собраний по приказанию Мессира. — И этого будет достаточно? — Этого будет достаточно. Присягни на верность моему сыну, поклянись защищать его так же, как ты защищаешь повелителя, и я дам тебе слово покинуть этот мир. — Вы не договариваете. — Сделаешь это завтра на собрании. При всех. А я, в свою очередь, отвечу тем, что ты так жаждешь от меня услышать.Ошибочно с твоей стороны думать, что я желаю чего-то, кроме процветания Шеола. Если бы дела обстояли по-другому, вы бы уже знали, можешь в этом мне поверить. Фагот обнажил меч и преклонил колено. Сивилла медленно кивнула. Итак, они обменялись обещаниями. Можно ли верить Ангелу Смерти? А можно ли доверять ей? Нет… Как он справедливо заметил, она не та, кому можно доверять. «Кровь еще будет. Но пока неизвестно, чья.» *** — В Преисподней, при всем ее коварстве, есть одно неоспоримое преимущество. Здесь прекрасно хранятся тайны. Грязные, темные, опасные и кровавые тайны… — Вы правы. Но я всегда ненавидел это место. — Справедливо. Я никогда не говорил, что сам люблю его. Сколько лет прошло, а я забыть не могу, как мое дитя попало сюда не будучи и четырех лет от роду. Силам Великим неведомо, что я испытал тогда… Как и бессчетное количество раз, пока она росла… Благодари Бытие, что твоему ребенку это не грозит. Он, безусловно, сын своих родителей, но, к счастью, отличается от вас обоих, как полдень от полуночи… Воланд усмехнулся, но быстро вернулся к серьезному тону разговора. Азазелло напряженно молчал. — Мессир, я знаю, что отношения между вами и Сивиллой оставляют желать лучшего, но я вижу, чувствую и знаю, что она мне что-то недоговаривает. Утаивает и прячет, но я знаю, что страшная опасность идет за ней по пятам. Она нависла над всеми нами, но главным образом над ней… Воланд тяжело вздохнул и произнес: — Я слишком хорошо знаю, что ты имеешь в виду, Азазелло. Я уже делаю все, чтобы обезопасить Азриэля и найти безопасное место, куда он сможет отправиться под присмотром Марго. Пока буря не утихнет. — Признайте, что для моего сына, для вашего внука и сына Сивиллы безопасного места нет. Кроме того, реакция Сивиллы на новую разлуку с мальчиком может быть… непредсказуемой. Сивилла всегда была такой: дышала и жила опасностью, но сейчас было в ней нечто новое и страшное, что заставляло огненное сердце демона переживать за нее еще больше. Жребий мира… И все же — он отказывался принять столь безумный сюжет, в котором Сиви была рождена, чтобы погибнуть за этот мир. — Азазелло! , — вырвал демона из тяжких дум резкий возглас Князя Тьмы, — я знаю, о чем ты думаешь и клянусь тебе, — пол и стены содрогнулись при этих словах, ранее никогда не произносимых, подчеркивая их роковую мощь, — что я не намерен допустить гибель Сивиллы Оршели. Как и гибель любого из нас. — Но, Мессир, вы не можете не знать — что-то происходит с ней. В один миг она будто яростно желает выжить, в другой так же яростно стремится к смерти, а в третий она будто вовсе не она… — Я знаю, — с неимоверной горечью проговорил Воланд, — мне не под силу изменить ее судьбу. Как бы я ни хотел. Ей было суждено стать жребием, который определит судьбу миров, и как бы я не берег ее, как бы ты ни хотел сберечь ее сейчас, предстоящая битва слишком страшна, опасна и судьбоносна. Необратимость… Вот, что нависло роком над всеми нами… — Абсолютно так, Мессир, но Сиви… — Сиви… — задумчиво эхом повторил Воланд, — как я уже сказал, я клянусь тебе сделать все, что в моих силах. А в моих силах сделать многое, чтобы уберечь мою дочь и твою жену. Он протянул Азазелло некий предмет, блеснувший серебром в неверном свете Преисподней: — Ты сам знаешь, что с этим делать. *** Маргарита не могла сомкнуть глаз этой ночью. Ошарашенная от разговора своего супруга с Прокуратором, свидетельницей которого стала накануне, она понимала, что не может и не будет оставаться в стороне. Окончательно оставив попытки уснуть, она накинула пеньюар поверх ночной сорочки и прошла в дальние комнаты, где надеялась найти супруга. Интуиция не подвела ее. Воланд сидел за столом, склонившись над древним манускриптом. Она положила руки на плечи супруга и мягко их сжала. В ответ Воланд обхватил Марго за руку и притянул к себе на колени. Он оторвался от свитка и приник лицом к голове жены, вдыхая во всю мощь легких аромат ее волос. — Что ты хочешь сказать, Марго? — спросил он мягко, но непередаваемо устало. Маргарита долго собиралась с ответом. Снова сказать, что ей страшно? Она уже это говорила и не раз… Какой прок в словах? Но и оставаться в стороне, не предпринимая никаких действий, она точно не будет. Марго глубоко вздохнула, будто собираясь нырнуть с головой в холодную воду. Уловив тень ее мыслей, Воланд напрягся и серьезно посмотрел на жену. Марго снова прерывисто вздохнула, а после — тихо и быстро заговорила: — Мессир. Супруг. Я вижу ваше страдание и оно меня ранит больше всего на свете. Я вижу угрозу нашему миру, который я полюбила всей душой. Полюбила больше своего родного, и чувствую, что не могу и не хочу оставаться более в стороне. Больше всего на свете я боюсь за нашего бесценного мальчика… — У нашего бесценного мальчика есть теперь и отец, и мать. Неужели ты думаешь, что они позволят ему быть в опасности? Неужели ты думаешь, что я им это позволю? Допущу это? Тон Воланда сделался резок. — Нет! — с силой ответила Марго, — я…я подумала, что если каждый раз жертва, особенно значимая жертва, заставляет Бездну бездействовать долгое время, позволяющее нам…вам собраться с силами то… — женщина сокрушенно замолчала и выпалила на одном дыхании, — я предлагаю себя в жертву ради нашего общего блага! Ради нас всех. В комнате грозовой тучей повисла опасная тишина. Маргарита подняла глаза на мужа и вздрогнула, вдруг снова осознав, кто перед ней и что это может значить… «Что я сказала такого, что привело его в ярость?», — недоуменно и обреченно подумала она. «Я лишь хочу помочь, как могу.» Мысль о возможной окончательной гибели перестала внушать страх, когда Марго вновь взглянула на своего супруга. С тихим рыком Воланд сдернул Маргариту со своих колен и буквально швырнул на стол, сметая манускрипты, пергамент и чернильницу вместе со всеми остальными предметами. Он прерывисто и тяжело дышал, левый глаз яростно горел. Он схватил Марго за руки, прижимая к столешнице, и проговорил, наклонившись к ее устам: — Милая жена… Подумай, для начала, что такое одна душа смертной, пускай и бесконечно дорогой мне смертной для чудовища, засевшего в Бездне, для этого ядовитого паука мироздания? Ты первородный демон? Нет! Ты — архангел? Снова нет! Знаешь, кто ты? Он наклонился и так сладко провел языком по ее шее, а потом прошептал на ухо, лаская его губами и заставляя женщину вскрикнуть от беспомощности и страсти: — Ты — моя жена. Это — все, что ты есть. Я немедленно позабочусь о том, чтобы ты никогда об этом не забывала. Он рывком распахнул отороченный мехами и кружевом роскошный пеньюар и без малейшего усилия разорвал ночную рубашку Маргариты. Одна рука Сатаны удерживала руки женщины прижатыми к столу над головой, а вторая принялась яростно, даже грубо ласкать ее промежность. Маргарита глубоко и прерывисто дышала от ужаса и страсти. — Я не думал, что тебе еще нужны напоминания о том, кому только и единственно принадлежишь ты и твоя жизнь. Выходит, что я ошибался, но это поправимо. Когда ты выйдешь из этой комнаты, у тебя не останется никаких сомнений, — Повелитель Теней усмехнулся и вторгся в нее пальцами. Его ласки были одновременно грубыми и требовательными, вызывающими испуг и умопомрачение. Женщина извивалась и билась в могучих руках мужа, но он не давал ей свободы действий. Стоны перешли в короткие вскрики, она чувствовала, что близка к пику, но сдерживала себя изо всех сил, понимая, что сейчас у мужа другие планы и совсем не время заявлять ему о своих. Маргарита выгнулась дугой, чувствуя новую волну наслаждения так остро, что ее уносило в его омут с головой. Она жалобно и страстно застонала. Воланд немедленно прекратил свои неистовые и мучительные ласки, вмиг убирая руку. С показательным удовольствием он облизал пальцы, намокшие от соков женщины и проговорил: — Милая жена… Ты моя во всем. Твое удовольствие тоже принадлежит мне. Он нежно, едва касаясь, провел внешней стороной ладони по бедрам Марго и снова вторгся в ее естество, лаская одновременно напрягшуюся до невероятного напряжения самую чувствительную точку ее тела. Женщина снова громко и жалобно вскрикнула, извиваясь под ним от мучительного наслаждения. Повелитель Теней потянулся губами к затвердевшим соскам и продолжил игру уже и с ними. Почувствовав, что Маргарита снова близка к пику, он вновь немедленно прекратил ласки, положил обе ладони на нежную грудь и горячо поцеловал ее в губы. — А теперь напомни мне, чья ты, Королева? — спросил он, горячо целуя ее. — Ваша! — хрипло вскрикнула она и застонала от жажды мучительного, уже болезненного наслаждения. — Верно, — прошептал Воланд, — еще немного. Чтобы ты больше никогда не забывала. И снова теперь уже губы и язык ласкают ее естество, а пальцы одной руки играют с ее налившейся и болезненно пульсирующей грудью, второй рукой он без труда удерживает запястья жены, лишая возможности пошевелиться. — Пожалуйста! — молит Марго, — пожалуйста, позволь мне… — она срывается в мучительный стон. Нестерпимо медленно Воланд останавливается и полностью отпускает ее, пока женщина скулит от наслаждения, беспомощности и разочарования. Она тяжело дышит, глаза полны слез, заставляя видеть все будто сквозь пелену. — Не сегодня, любовь моя, — ласково и жестоко говорит Воланд, — так как ты целиком и полностью принадлежишь мне, значит, и твое удовольствие тоже. Забудь о том, что можешь вот так просто распоряжаться своей жизнью. Он усаживает дрожащую и тихо всхлипывающую Марго на край стола и нежно целует ее в губы, а затем в шею. — Никогда не забывай, чья ты. — вновь страстно шепчет он. Марго чувствует холод металла вокруг своей шеи. Краем глаза она видит, что на ней появляется очень короткое жемчужное ожерелье. В зеркале женщина улавливает, как хищно сверкают в нем бриллианты. Рука Маргариты непроизвольно тянется к ожерелью, она пытается нащупать застежку, но не находит ее. Она непонимающе, с непередаваемым сочетанием страсти, любви, страха и беспомощности смотрит на Воланда. — Тебе очень идет, — нестерпимо ласково тихо говорит Воланд, — теперь ступай, моя алмазная донна. До утра еще далеко, а тебе необходимо отдохнуть. Ты делаешь это ожерелье еще прекрасней. Снимешь его, когда я сочту нужным. Он ласково целует Марго и даже не смотрит ей вслед, когда она, пошатываясь, выходит из комнаты. *** — Тебе не спится. Неудивительно. Следующий день обещает быть непростым. — А когда у меня выдавались легкие дни, Бегемот? Демон подумал некоторое время и согласился. — Ты права… Хотя в детстве… Ты ведь была счастлива, не так ли? Сиви не могла не согласиться. Она и вправду была очень счастлива. Когда-то бесконечно давно. Она оглянулась вокруг и попыталась хоть как-то остановить лихорадочный бег мыслей. — Именно в этой комнате проходили твои уроки этикета. Как же яростно ты их ненавидела. Все это знали. Сивилла тихо засмеялась. — Вот как? Вы все знали и никто не помог мне? Это было настоящей пыткой. Она продолжила, тон ее был веселым и, как-будто, потеплел. — Бесконечный этикет, правильная осанка, речь, танцы. Гелла знатно намучилась со мной. Она и вся армия учителей, которых она возглавляла. Бегемот усмехнулся с ней в унисон и протянул бокал красного вина. — Тем не менее, когда тебе было одиннадцать, удалось убегать от них в течение трех недель. И никто, заметь, никто из слуг тебя не выдал. Служанки уже тогда тебя боялись, а мы были целиком и полностью на твоей стороне. — О да! Я помню… В тот день я была в саду и лазила по деревьям. Это было намного увлекательнее танцев, не спорь! Была осень… Я была у самой верхушки, это было довольно высоко и вид был просто потрясающим. Куда лучше танцев. Тот смертный — учитель — ему хватило смелости пожаловаться на меня лично Мессиру. Кем он себя возомнил?! Помню, он тогда пришел в сад. Я смотрела сверху вниз и мне казалось, что я владею миром. Он велел мне спуститься и я слезла как обезьянка, вся перемазанная в листьях и смоле. Сиви фыркнула, утопая в воспоминаниях. — В своем кабинете в наказание он заставил меня встать в угол. На два часа! Я сказала, что предпочитаю оказаться в Геенне, где угодно, только не здесь! Я сквернословила, говорила глупости, вертелась и даже заставляла двери хлопать, а книги слетать с полок… Я делала все, чтобы разозлить его! Сама не знаю, почему, но он так и остался спокойным будто мне назло. Как?! Сивилла сделала глоток из бокала и рассмеялась снова. Потом он заставил меня написать сочинение о важности этикета. Это было так невыносимо… Скучно! Я помню! «Этикет создан для того, чтобы глупцы чувствовали свою значимость.» А еще я пририсовала на пергаменте карикатуру на одно из собраний. Я ничего не могла с собой поделать, я умирала со смеху, когда вручала ему письмо, хотя и знала, что это его рассердит еще больше… Она снова рассмеялась. — Несчастный смертный. Твои издевательства над ним не прекратились. На следующем собрании ты заставила его молоть полную чушь в присутствии великих магов, демонов и самого Дьявола! — Вовсе это была не чушь! Вообще-то, это был «Молот ведьм»! Кроме того я сразу же призналась. — Разумеется! Ты не могла допустить, чтобы кто-то другой пожал лавры твоей славы. Очень в твоем духе. Отсмеявшись, Сиви глубоко вздохнула: — Наверное, с самого начала было лучше не пытаться вылепить из меня принцессу… Приближался рассвет, безжалостно рассеивая своей необратимостью теплый туман воспоминаний. *** Высокие своды с живущими своей жизнью изваяниями… Факелы, горящие всеми оттенками пламени. Сборище богов древних миров, которых в свое время Воланд заставил покориться своей темной воле навеки веков. Они думали, что теперь вечность будет принадлежать им. Как же жестоко они ошиблись. Вечности не существовало. Как и следовало ожидать, адская знать без энтузиазма отнеслась к тому, что оставшаяся горстка людей присоединится к Шеолу вместо того, чтобы благополучно отправиться в Небытие вместе со всем своим умирающим миром. Мягко говоря. Сивилла напряглась на своем сидении, как змея перед прыжком. Собрание демонов перед ней гудело и тихо роптало, как штормящее море. Велиар вызвался говорить от имени всех. — Принцесса, при всем должном уважении лично к вам, вы являетесь человеком. Смертной женщиной. Есть вещи, которые в силу законов Мироздания не могут быть доступны… Его прервал смех. Сивилла Оршели смеялась — не зловеще, а совершенно искренне, беззаботно и весело, откинув голову назад. И не было ничего страшнее счастливого смеха молодой женщины. Все замерли. Некоторые украдкой смотрели на Воланда, сохраняющего полную невозмутимость. Повелитель теней со своего трона взирал на адскую знать с каменным, абсолютно бесстрастным выражением лица, в то время как искренний женский смех разносился по необъятному залу собраний. Никто из собравшихся высших демонов не мог предугадать, что произойдет дальше. Замер и Велиар. Невысказанные слова застряли комом в горле, превращающимся в вязкую горячую смолу, которая поглощала его. Такого безграничного ужаса древний бог, присягнувший тысячелетия назад Воланду, не испытывал ранее никогда. Отсмеявшись, Сивилла Оршели заговорила: — Прошу прощения, герцог. Мы отвлеклись по моей вине. Примите мои искренние извинения. Как та, что является предводительницей оставшихся людей, я понимаю, что вы в самом деле " уверены в том, что я, будучи простой смертной женщиной, не способна вникнуть в те законы Вселенной, которыми представители Высших Сил руководствовались испокон веков. Она резко встала, сошла с возвышения, на котором сидела по правую руку от Повелителя Теней, в несколько шагов сократила расстояние между собой и Велиаром, а потом произнесла очень тихо, но так, что каждый мог услышать ее: — Я согласна, что восемь лет пребывания на войне в человеческом мире сформировали во мне определенные понятия о… справедливости. Понятия, которые я не готова позволить кому-то оспорить. Что же до моей сущности, право, не знаю, что вам сказать. Вы с такой уверенностью беретесь утверждать, что я смертная… Возможно, вы и правы. Вы вооружены, я знаю о кинжале, пропитанном ядом мантикоры в голенище вашего сапога… Ничего сверхъестественного тут нет. — сказала она, повысив голос, — Ни малейшего использования магии, просто опыт очень долгих восьми лет, проведенных на войне. Но я отвлеклась! Предлагаю вам лично проверить, являюсь ли я смертной женщиной. Вонзите мне в сердце ваш кинжал и мы легко убедимся в природе моей сущности. Ужас Велиара достиг апогея. Новая волна страха прошла по подземному залу. На что способна дочь Владыки Шеола, если она обрела бессмертие? Хуже — если она его пока не обрела — на что способен Повелитель Теней? Какое значение имеет могущество демонов по сравнению с могуществом и яростью самого Сатаны? Их жизнь сейчас висела на волоске, и все это понимали. «Демоны, ангелы, люди… Как они все-таки похожи между собой. Отличаются лишь единицы.» Сивилла ненароком уловила взгляд Воланда. Он остался неизменным, будто вырезанным из камня, лишь угол рта едва заметно дернулся. — Принцесса, я вовсе не хотел оскорбить вас. — Вы и не оскорбили. Я не держу на вас ни малейшей обиды, — заверила Велиара Сивилла. Обведя взглядом собравшихся и сделав глубокий вдох, она обратилась к Воланду: — Мессир! Моя просьба предельно проста — я прошу справедливости для своего народа, который поклялась защищать. Я прошу убежища для них. Воланд поднялся со своего трона, обведя собравшихся взглядом, а потом ответил, глядя в глаза Сивилле: — Я дам убежище твоим людям, Сивилла Оршели. Пятистам, которых ты приведешь за собой. — Исключено! — тут же сказала Сивилла, резко вскинув голову так, что огненная грива волос как будто засветилась, поймав блики факелов и свечей. У меня пятитысячное войско и все без исключения доказали свое право на жизнь. — Я готов взять под свое покровительство лишь тех, кому могу гарантировать безопасность.Остальные не только не переживут переход, но и создадут немало проблем. Я не хочу, чтобы эти души питали Бездну здесь, в Шеоле. Для всех будет лучше, если на Земле останутся те, кто отвлечет внимание от происходящего непосредственно у нас. Мне жаль тебя разочаровывать, Сивилла Оршели, но это мое окончательное решение. Я обязан обещать убежище лишь тем, чью безопасность могу гарантировать. Сиви тут же забыла про всех присутствующих и смотрела в упор на Воланда, который с тем же напряжением смотрел на нее. Она подавила вздох. Собрание адской знати — это последнее место, где ей можно показывать свою слабость. Частичная победа может быть горче полного поражения. — Благодарю вас за проявленное великодушее, Мессир. После этих слов она спешно покинула зал. Ей очень хотелось отправиться в свои покои, где, как она чувствовала, ее ждал Азазелло. Сивилле отчаянно хотелось выплакаться на его могучей груди, а после — любить так, чтобы все остальные эмоции стерлись. Ей хотелось отправиться в крыло Азриэля, ведь только своим присутствием ее сын дарил облегчение и исцеление ран — душевных и физических. Тем не менее, ноги сами понесли ее в покои Воланда и она буквально бегом выскочила на веранду, освещенную полной Луной. Стоял колючий холод — почти мороз, при дыхании изо рта вырывался пар. — Ты поступила очень опрометчиво, — произнес Воланд за ее спиной. — Возможно, — не оборачиваясь ответила она. — Ты понимаешь, что их сдерживал лишь страх перед нами, Принцесса? — Не перед нами, а лишь перед вами, Мессир. Принцесса… Она помолчала несколько секунд невесело усмехнулась — Никак не могу привыкнуть заново к этому обращению. — Тебе и нам всем несказанно повезло, что Азазелло не присутствовал при этом разговоре. Иначе без кровопролития бы не обошлось. — Я не имею ни малейшего представления, где он может быть. Он ушел на рассвете, ничего мне не объяснив. Сказал лишь, что должен сделать нечто по вашему приказу. Воланд молча кивнул за ее спиной, но она этого не увидела, лишь услышала глубокий вздох и, наконец-то повернулась к нему лицом. Встретившись с Сивиллой взглядом, Воланд сурово и с металлическими нотками в голосе произнес: — Ты не подумала о том, что могу испытывать я? Право, ты все еще ведешь себя как ребенок в некоторых моментах. А что было бы, если Велиар осуществил то, на что ты так страстно намекала, движимая простым любопытством? — Ничего случится не могло — они слишком боятся вас, чтобы причинить вред мне… А теперь, надеюсь, будут бояться и меня. — Я, пожалуй, сошлю Велиара в дальние провинции, но ты… Воланд вздохнул, пытаясь совладать со своими страхами и гневом. — Тебя же я изолировать не могу. Не могу запереть в твоих покоях, пока не буду уверен, что опасность миновала. Я не могу поделать с тобой абсолютно ничего, ведь ты всегда бежала и бежишь навстречу любой опасности! Годы тебя абсолютно не изменили, Сивилла Оршели. В ответ Сиви тихонько рассмеялась. — Чего не скажешь о вас, Мессир. Никак не могу понять — моя ли это вина или заслуга тех, кто вас по-настоящему любит. Я имею ввиду вашу Королеву и моего собственного сына… Холод уже начал пробирать Сиви чуть ли не до костей. К ней вернулось тяжкое ощущение. Пятьсот, которых придется выбрать ей, отправляя остальных на верную смерть. — Я могу понять тебя, — проговорил Воланд, — но выбор необходим. Власть это не монета, имеющая всего две грани. — Нет, не можете! — сказала Сиви намного резче чем ей хотелось бы, — в войнах пантеонов вы не слишком обременяли себя милосердием и жалостью. — Невозможно править только внушением страха. Я был молод, нетерпелив, тоже не хотел отказываться от того, что считал своим. И все же… между нами есть одно большое отличие. Меня некому было учить и наставлять. В отличие от тебя… Сивилла тяжело вздохнула. «Где бы я не была, что бы меня не окружало, я всегда стою на краю пропасти.» Всего пять сотен. Разумом она понимала решение Воланда, но чувства шептали ей, что невозможно отступать. Невозможно потерять все, что было построено и отвоевано с таким трудом. Однако и этих людей на один уровень с собой Сивилла никогда не ставила. Они были ближе к тем, кого принято считать рабами, нежели соратниками. Кроме Наоми и Рут, друзей у нее не было. Была преданность, искренняя, в чем то даже слепая — со стороны людей, и ее собственная преданность по отношению к тем, кто выбрал войну и сражения рядом с ней. Настанет рассвет и ей придется это совершить. Настоящей Дикой Охотой пронесется она над своей Землей. Пять сотен из пяти тысяч! Как можно позволить кому-либо отобрать все это у нее? Она и так принесла в жертву слишком многое… Сиви вздрогнула, но взяла себя руки. — Дитя… зайди внутрь, ты совсем околела от холода. — Не называйте меня так, — в который раз машинально сказала она и осталась стоять, где стояла. Холод не даст ей разрыдаться и погрязнуть в пучине отчаяния. Только не здесь. Только не сейчас. Только не при Нем. Он был свидетелем ее истерик и кошмаров слишком много раз за последнее время. Тем временем наступила глубокая ночь. Сивилла Оршели вглядывалась в звездное небо. На одной чаше весов была целая Вселенная, которую можно спасти. Вселенная, которая может и будет принадлежать новым богам, в числе которых будет ее сын. На второй чаше была с таким неимоверным трудом завоеванная Земля, ее люди — те, кто доверился ей, кто готов был идти за ней куда угодно, убивать ради нее, жить и умереть… Там были Наоми и Рут… После смерти Хель она не могла, просто не могла потерять еще и их. Силы Великие! Она не готова терять никого! Она больше не готова ничем жертвовать. Сивилла уже выстрадала и заплатила кровавую цену за все, что имеет. Она никому не позволит отнять у нее ничего! В голове снова тяжелым колоколом зазвучал приговор. «Пять сотен.» «Пять сотен.» «Пять сотен.» Она и ее любимый мужчина сойдут на рассвете на Землю, где лишь ей одной придется совершить выбор, кто в числе пяти сотен пройдет за ней в Шеол, а кто останется на Земле, чтобы уйти в Небытие. Небытие, которое также необходимо для баланса, как и другие миры. И никто, никто и никогда не сделает этот выбор за нее. Можно сколько угодно скулить и рычать от горя и бессилия как дикий зверь, которым она становится все больше и больше — ничего не поможет. Внезапно пришла мысль о том, как смешно иногда оправдываются страхи. Она боялась произвести на свет чудовище, в результате же, произведя на свет светлое божество, она стала монстром сама. Сивилла вдруг снова рассмеялась. Но уже безумно. Смех лился из нее колокольчиками, когда больше всего хотелось рыдать. Чтобы не допустить этого, она вцепилась что есть мочи в каменную балюстраду балкона. Становилось очень холодно. Сиви ненавидела холод сколько себя помнила. — Меня держали в земляной яме несколько недель перед тем, как осудили на каторгу, — неизвестно для чего произнесла она, — там стоял ледяной холод и вечный запах плесени. Там везде была плесень. Даже в еде и в воде, которые они вспоминали приносить мне раз в несколько дней. Разумеется, я не могла ни есть, ни пить. Потом они посадили меня в вагон для перевозки скота. Там было невыносимо жарко днем и промозгло холодно ночами. И все тот же запах плесени… Казалось, он въелся в меня навечно… — Если бы я мог уничтожить их, то сделал бы это, но они давно мертвы. От твоих рук. — сказал Воланд. Он незаметно для Сивиллы прошел на балкон и стоял теперь позади нее. — От моих рук… — глухо повторила за ним Сивилла. Тишина становилась тяжелой и гнетущей. Ей казалось, что груз принятого решения придавил ее вековой тяжестью. — Я понимаю, как тебе нелегко и ты имеешь полное право на эти чувства, — Повелитель Теней протянул Сиви огромную глиняную кружку, из которой валил густой пар. Машинально она взяла ее в руки, хотя на морозном воздухе кружка ощущалась раскаленной. Сделав глоток, Сиви поморщилась: — Чай? — недоуменно спросила она. Воланд пожал плечами. — Это всегда помогало тебе и во время болезней, и во время душевной боли. — Что вы знаете о моей душевной боли… — хрипло сказала Сиви. Это было неправдой — он знал. Сиви понимала, что ранила его сейчас, но извиняться она не собиралась. И это он тоже знал. Мгновение, и Князь Тьмы вернулся к сухому деловому тону. — Даже столь малое на твой взгляд количество из пятисот живых душ, которых ты завтра проведешь в наш мир, придутся очень не по нраву нашим подданным. Сиви раздраженно сделала несколько больших глотков обжигающе горячего питья и резко поставила кружку, чудом не разбившуюся, на перила. — На моей памяти не было ни одного демона ни одной касты, ни одной души живой или мертвой, которые посмели бы высказать вам неповиновение, Мессир. И прожить, чтобы рассказать об этом. С каких пор вас это должно волновать? — С тех самых незапамятных времен, как я имею власть, бремя которой порой слишком тяжко даже для меня. Пришло время и тебе понять это, Сивилла. Нет, не пытайся сделать вид, что не понимаешь! Ты сама прекрасно знаешь, каково это — добровольно отказываться от того, что было завоевано неимоверным трудом. Вспомни наш разговор в твои пятнадцать лет. Я объяснял тебе значение понятия мудрого правителя. Сивилла резко вздохнула: — Очень хорошо. Я прикажу схватить парочку несогласных, распну их на главной площади Дита, вспоров животы так, чтобы солнце выжигало их внутренности до самой смерти, а остальным запрещу отводить глаза под страхом лишения оных. Воланд на это недовольно поднял бровь, ничего не сказав, и посмотрел на свою дочь сверху вниз, красноречиво поджав губы. Сиви помнила этот недовольный взгляд чуть ли не с рождения. — Вот как. Значит, вы не одобряете. — Естественно, нет. И ты прекрасно знаешь, почему. Правитель должен внушать страх, но один лишь страх не приведет тебя далеко. Чтобы вести за собой, помимо страха нужно внушать доверие и чувство безопасности. У тебя это прекрасно получилось на Земле без чьей либо помощи, когда ты сама была практически ребенком. Получится и здесь. Нам предстоит одержать победу над моим отцом, но над Бездной, поселившейся в твоей душе, тебе придется одержать победу самостоятельно, раз ты не готова отказаться от всего, что любишь и чем дорожишь. Я знаю, какую боль ты испытала и испытываешь, как всепоглощающе и разрушительно может быть чувство страха. Но выбор все равно за тобой, дитя. Всегда. — Не называйте меня так, — резко прошептала Сивилла и почти бегом рванулась к выходу из покоев Повелителя Теней. Уже положив руку на массивную дверную ручку она вдруг почувствовала, как почва уходит из-под ног. Волна неимоверной боли и горечи затопила все ее существо. Сиви неожиданно охватило желание, с которым она не смогла справиться. Ее шатнуло как будто от землетрясения и она, ускоряя шаг, направилась обратно. К Воланду. Она наконец-то поняла. Ей необходимо это сказать. Человек может солгать тысячи раз… О, она прекрасно усвоила этот урок! Дай ей Велкие Силы успеть сказать то, что уже давно, так неимоверно давно горело в ее душе. Сивилла должна была сказать это в ту самую ночь, когда обессиленная вернулась после бойни, устроенной ей же самой в Геенне, чтобы хоть как-то сладить с разрушающей все ее естество злостью, буквально упав в его руки. Но она выбрала молчать. Она должна была сказать это, когда он, он и никто другой сдерживал ее безумие и боль. Когда в ответ на ее полубезумные угрозы и стенания, он мягко увещевал ее и не давал не только причинить себе вред, но и сделать нечто худшее. Приходя в себя после обмороков, она снова выбирала молчать. Сиви должна была сказать это, когда застала Воланда вместе со своим сыном, чувствуя ту любовь, которую Азриэль испытывал к нему. Она уже тогда понимала ее причины, но вновь выбрала молчать. Если она решит сбежать от правды сейчас, то больше никогда не найдет в себе силы. Сердце в груди билось так громко, что казалось, будто его стук отражается от высоких сводов комнат. Она не может и не будет молчать. Не снова… Не сегодня! Не сейчас! Если она снова выберет молчание собственных страха и лжи, будет ли у нее еще хотя бы один шанс на правду? Она быстро, практически срываясь на бег, сокращала расстояние между собой и Воландом, который продолжал стоять в балконном проеме, глядя на нее с недоумением и… непониманием? Наконец Сиви приблизилась к Повелителю Теней вплотную и посмотрела прямо в его глаза, запрокинув свое лицо. Задержала на нем взгляд, не отводя глаз ни на мгновение. Сбившееся дыхание и ком в груди мешали произнести хоть слово. В воздухе повисла звенящая тишина. ⠀⠀ И наконец Сиви с силой сорвала с себя маску давно забытой обиды, показного равнодушия и злобы, а Воланд наконец-то увидел перед собой свою дочь. Настоящую, такую, какой он видел ее всегда. С полувздохом и полустоном она судорожно прижалась к его могучей фигуре. Годами подавляемые чувства вспыхнули слезами в глазах, но и теперь она не позволила им пролиться. На долю секунды Воланд обескураженно замер, но тут же в ответ заключил Сивиллу в свои стальные объятия. Как описать ценность объятий тех, чьи души связаны навеки неведомыми богам и людям узами? Он нежно прижал голову дочери к своей груди. — Я все равно не позволю тебе гибнуть за этот мир, ты еще нужна ему. Ты нужна мне… — проговорил он хриплым шепотом, и голос, его громовой голос дрожал.⠀ — Нет, — шепотом так же простонала она, — пожалуйста, нет… ⠀⠀ Она прижалась к нему еще крепче, обхватив заледеневшими ладонями его лицо, и со всей нежностью, на которую была способна, прошептала: ⠀ — Я все на свете, любую боль могу вынести, только не ваше страдание. Прошу вас, отец… ⠀ Такое простое слово и такое естественное. Единственно верное, никогда ранее ею не произносимое. — Моя девочка, — говорил Воланд, судорожно сжимая Сивиллу, ощущая как она обхватила прохладными ладонями его лицо, — моя храбрая, сильная девочка. Сколько же тебе пришлось перенести и сколько еще придется. Сколько же выпало на твою долю и по моей вине. Прости меня. Прости. Я не был для тебя достаточно хорошим отцом, не смог, не сумел… Не зная ничего, действовал, не думая… — Нет! , — с надрывом ответила ему Сиви, — вы сделали меня такой, какая я есть. Не будь вас, отец, я бы ни за что не выжила, этот мир не выжил бы и не выживет, не будь вы самим собой. Если вам нужно мое прощение за что бы то ни было — оно ваше. Как и моя бесконечная любовь, которую только может испытывать дочь к своему отцу! Может, вы и правы и я на самом деле нужна этому миру, но вы нужнее. — Не говори так, — с неимоверной болью и любовью произнес Воланд, — если бы я только мог повернуть время вспять в твоем детстве, когда я выбирал легкий путь вместо мудрого и потом, когда выбирал свою гордость вместо тебя… -… Я бы все равно ничего не изменила. Я бы прошла этот путь снова и снова, бесконечно выбирая то, что происходит между нами сейчас, — прошептала Сивилла у его груди. — Сиви… Моя бесценная Сиви… — только и смог произнести Воланд. — Это я должна просить у вас прощения за свое безрассудство, за свою глупость, за то, как я неимоверное количество раз подвергала себя и вас наравне с собой смертельной опасности, не желая думать, знать, учиться… не желая быть мудрой, отвергая все, кроме того, что придумала сама. Воланд легонько отстранил ее от себя, не выпуская из кольца своих рук, лишь для того, чтобы укутать своим тяжелым плащом, укрывая от холода и страхов ночи. Тогда он произнес, глядя ей в глаза: — И все равно я бы ничего не изменил. С того самого мгновения, когда я принял тебя, новорожденную, в свои руки, я бы ни за что и никогда не променял свою своенравную, сильную и храбрую дочь на кого-то покорного и покладистого. Ты научила меня тому, чего я сам не мог постичь за тысячи лет вечности. — Я люблю вас, отец — тихо прошептала Сиви, а после — мягко, но настойчиво высвободилась из стальных отцовских объятий, крепче обернулась в плащ и выпорхнула из его покоев.