Второе дыхание

      Когда Фьора решала действовать, то доводы разума нередко отступали перед её энергией и напором. Деятельный характер и чувство справедливости, присущее графине де Селонже, не оставляли ни малейшего шанса обидчикам её близких людей. Теперь же Фьора решила твёрдо отстоять счастье своей маленькой, беззащитной, но такой неразумной подружки и наперсницы. После того, как Хатун уложили спать в большом зале замка Селонже, воцарилось гнетущее молчание. Фьора слышала только треск сосновых поленьев в камине и бурное дыхание Филиппа, который превосходно владел собой и почти никогда не давал выход своему гневу. Но подобно многим любящим людям, Фьора превосходно чувствовала малейшее изменение в настроении своего супруга. Сейчас Филипп был взбешён и сдерживал свои эмоции лишь по привычке, укоренившейся в лучшем рыцаре Карла Смелого годами самодисциплины, тренировок и самоотречения. Кавалер ордена Золотого руна не может давать волю своим страстям, как избалованный мальчишка. Что было естественным для графа Оливье, то являлось недопустимой слабостью для воина, мужчины и любящего мужа Фьоры. Первой опомнилась Леонарда. — Да, а я ещё думала, что твоя жизнь, Фьора, может послужить вдохновением для новеллиста. — Как это понимать, милая Леонарда? — усмехнулась графиня. — То есть я не гожусь на роль героини куртуазного романа. Вот ведь несчастье. И как мне теперь жить после этого? — притворно вздохнула Фьора. — С твоими артистическими способностями тебе нужно было идти в комедиантки или менестрели, — парировала Леонарда. — Это очень хорошо, что твоя жизнь, внученька, не напоминает рыцарский роман, — сказала мадам Мадлен. — У тебя есть любимый и любящий супруг, прекрасный сын, и ты, в отличие от своей бездумной подруги, ценишь своё счастье. В противном случае ты бы поддалась на обольщение Рауля и разрушила этим свой брак. — В том-то и дело, что Рауль не обольщал меня. Он был открыт и прямодушен. Виконт даже признался, что хотел убить моего мужа, но сдержался, поняв, что Филипп меня любит и дорог мне. Но тут в дело вмешался Пьер де Бревай. А вот Оливье донельзя преуспел в совращении несчастных женщин. Зато теперь он хотя бы приблизительно узнает, что чувствовала моя бедная подруга Жанна. — Зато теперь Жанна обрела своё счастье и истинное призвание, — сказала Леонарда. — Порой путь к счастью настолько тернист, что ты не видишь выхода. Но уныние — смертный грех. — Жанна неимоверно счастлива. Она после долгих страданий нашла то место, где её любят, уважают и ценят. Что самое смешное, она даже сдружилась с этой куртизанкой Ваноццой Катанеи и помогает ей обустраивать сад на площади Пиццо-ди-Мерло. Как ни странно, известная куртизанка очень любит копаться в земле и выращивать цветы и виноград. И я её понимаю. Также Жанна написала, что недавно у Ваноццы родилась чудесная девочка, которую назвали Лукреция, но Родриго, к сожалению, охладел к любовнице. — Не вижу ничего удивительного, — цинично заметила Мадлен. — От многочисленных родов никто не становится краше. К тому же у кардинала в Риме множество соблазнов. А сколько лет этой Ваноцце? — По словам Жанны, ей тринадцатого июля исполнится тридцать восемь лет, — ответила Фьора, глядя на Филиппа. Похоже, что разговор на отвлечённые темы развеял дурное настроение её супруга. Будучи справедливым человеком, Фьора постаралась поставить себя на место Филиппа. Если бы в их дом заявился дружок Филиппа с сомнительной репутацией, к тому же предавший сестру Фьоры, то она бы не нашла в своём сердце смирения и выставила бы этого приятеля за порог. А ведь Рауль, несмотря на все ошибки молодости, был братом Филиппа и ничем не заслужил предательства Хатун. Фьора подумала, что ей впервые стыдно перед Раулем за Хатун. Да ещё Хатун начала оскорблять Фьору и Филиппа, но не на тех напала. Граф де Селонже никому не позволял унижать свою супругу. Фьора была защищена любовью мужа как надёжной крепостью. А бедняжка Хатун не была уверена в своём завтрашнем дне, вот поэтому и бросалась из одной крайности в другую. Повинуясь страстному порыву, Фьора взяла мужа за руку и увлекла его в комнату, где они снова предались любви. Мадлен и Леонарда понимающе переглянулись. — Да, мои внучки знают толк в мужчинах, — несколько самодовольно заявила Мадлен. — По-моему, все женщины знают толк в мужчинах, — усмехнулась Леонарда, — но далеко не все могут сделать правильный выбор. Бывает, что рассудок говорит одно, а сердце другое. — Ваши бы слова да Богу в уши, — согласилась Мадлен. — Я ведь тоже влюбилась в Пьера, и отвергла многих достойных женихов, вот Господь и покарал меня за недальновидность. — Всего никто не может предугадать, —заметила Леонарда. — Но теперь ваши мучения закончены. В итоге Пьер частично лежит в земле, а частично присутствует в нашем замке. Я до сих пор помню свой испуг, когда голова вашего супруга полетела к моим ногам. Это малыш Филипп решил поиграть в мяч. Мадлен беззаботно рассмеялась. Никто, глядя на безмятежное лицо пожилой женщины, не мог предположить, над чем она смеётся. Фьора же, оказавшись наедине с Филиппом, нежно обвила руками его мощную шею и тихо произнесла: — Спасибо тебе, мой любимый, за доброту и терпение. Спасибо тебе за Хатун и за то, что всегда встаёшь на мою защиту. Я каждодневно благодарю Бога за то, что он даровал мне такое чудо, как встреча с тобой. После тех событий, расказанных Хатун, я почти ударилась в безверие. Но теперь я верю в Бога. Я сочувствую Хатун, но не понимаю её стремления ворошить прошлое. Я давно забыла и простила этого негодяя Марино. Но, слушая рассказ Хатун, я как губка впитала её боль и поняла, что мне повезло по сравнению с Хатун и Маргаритой. Я с содроганием думаю, как бы я повела себя, если бы меня взяли силой. Я бы не успокоилась, пока не убила бы своего насильника. Хотя один раз я была в подобной ситуации, но тогда на помощь мне пришёл Гвидо. А ведь я до последнего полагала, что это рука Гвидо покарала сына Марино Бетти. Вышло же по-иному. — Да. Рауль сумел удивить меня. — Хатун меня тоже удивила. Я понимаю, что тебе неприятно её присутствие в замке, но ей некуда идти. На губах Филиппа появилась улыбка, и он, запрокинув голову, засмеялся. — Что тебя так развеселило? — Одно воспоминание из нашей жизни. Помнишь ли ты нашу беседу ещё до того, как ты отомстила Рено дю Амелю? Тогда ты испытывала боль от того, что Хатун не поехала с тобой в Бургундию, а я поведал тебе о предательстве Оливье. Никто не мог бы предположить, что наши бывшие друзья создадут семью. Что только не происходит в нашей жизни? Никому не дано предвидеть грядущее. Поэтому я буду надеяться на лучшее. — Что для тебя является лучшим, Филипп? — спросила Фьора, сердце, которой учащённо забилось от воспоминаний. — Лучше для всех будет, если Оливье и Хатун помирятся. — Лучше для нас — согласна, но не лучше для Маргариты с Раулем. Они наконец-то отдыхают от постоянных склок, свар и разборок. Хотя, по сравнению с моей покойной тёткой Иеронимой, у Хатун кроткий характер. — Как сказать. Меня насторожила фраза, что Оливье пошёл на поиски приключений. Обычно это не приводило ни к чему хорошему. — Я помню, какие номера Оливье откалывал, когда я была пленницей в его замке. Он напивался, швырял посуду, называл жену прилюдно ведьмой, барабанил в дверь. А потом подрался на дуэли с мужем своей любовницы. — Что-то мне подсказывает, что теперь ситуация значительно серьёзнее. Я опасаюсь, что он приведёт своих дружков жить в замок. Тогда супружеские разборки покажутся им сущими пустяками. — Этого я не допущу, — пылко заявила Фьора. — Пусть идут пить и буянить в таверну. — Ну да, — насмешливо ответил Филипп, — я забыл, что ты хозяйка замка Ла Шенель. — Кто-то должен будет навести там порядок. — Возможно, это просто мои домыслы. Фьора встала на середину комнаты, взяла манускрипт Овидия «Наука любви» и принялась читать с выражением. Фьора прекрасно владела своим музыкальным голосом, и уже другие воспоминания пронеслись в голове Филиппа. — Кстати, такой полумрак для девушек скромного нрава, В нем их опасливый стыд нужный находит приют. Тут Коринна вошла в распоясанной легкой рубашке, По белоснежным плечам пряди спадали волос. В спальню входила такой, по преданию, Семирамида Или Лайда[164], любовь знавшая многих мужей… Легкую ткань я сорвал, хоть, тонкая, мало мешала, — Скромница из-за неё все же боролась со мной. Только сражалась, как те, кто своей не желает победы, Вскоре, себе изменив, другу сдалась без труда. И показалась она перед взором моим обнаженной… Филипп сразу вспомнил ту ночь, когда Фьора пришла к нему в легкой ночной рубашке и с распущенными волосами, точно героиня Овидия. Тогда она сумела без криков и истерик объяснить ему, что его ревность к Кристофу смешна и беспочвенна, заметив при этом, что она уговаривает мужу, словно девственницу. А после они были счастливы. Да, в их жизни было много превратностей судьбы, горестей и переживания, но между ними всегда царило взаимопонимание. Ибо редок союз, в котором Амур и Гименей приходят в согласие. Филипп снова усмехнулся. Вот уже он рассуждает как язычник. Фьора пропитала его своей греховной философией, античной культурой. Но Филипп не имел ничего против такого греха. Фьора, словно уловив мысли супруга, положила книгу на сундук и медленно и грациозно разделась. После она прильнула к Филиппу кокетливо спросила: — Нравится ли вам «Наука любви» Овидия? — Этот человек знал толк в страсти, и понимал о чём писал, но довольно разговоров. Ты выбрала самый оригинальный способ совращения собственного мужа. В постели Фьора не признавала никаких запретов и не испытывала чувства стыда. Она словно явилась из античности, когда люди не стыдились своей наготы и не боялись плотской любви. Часто Филипп изумлялся, куда делась эта несчастная, зажатая девушка, стыдящаяся своего прошлого и опасавшаяся разочаровать супруга. На смену ей пришла новая Фьора. Соблазнительная как Венера и бесстыдная, словно римская куртизанка. Многие средневековые жёны предпочитали отдаваться в темноте, не снимая одежды. Фьора же напоминала прекрасную и сладострастную менаду. Только вместо вина она упивалась страстью Филиппа. Впрочем, сам Филипп не имел ничего против такого опьянения. В эту ночь не спали не только супруги Селонже, последовавшие игривым советам Овидия. Бодрствовала Хатун, предавшаяся полному отчаянию и унынию. Не сомкнули глаз и Мадлен с Леонардой. Леонарда решила, что после горьких и насыщенных страшными событиями рассказов Хатун им могут присниться только кошмары, в которых будут вороны, мертвецы, отрубленные головы и прочие ужасные атрибуты. Леонарда с гордостью показала Мадлен креденцу. Это было замечательное нововведение Фьоры в замке Селонже. Это был шкаф из красного дерева, в котором теперь хранили посуду. Там были золотые и серебряные кубки, украшенные драгоценными камнями, майолика, чаши для вина, фаянсовая посуда, кувшин из позолоченного серебра. Мадлен с восхищением рассматривала окружающую роскошь, не смотря на то, что время было более подходящее для сна. После Леонарда поведала ей, каким славным, послушным и беспроблемным ребёнком Хатун была в детстве. А вот Фьора, напротив, обладала независимым и строптивым характером. Но теперь Фьора поняла, что значит быть благоразумной, хотя и не утратила строптивости и боевого пыла. Когда кто-то из её близких попадал в беду, то Фьора напоминала рыцаря, заслышавшего призыв к бою. Хатун же оказалась заблудшей овцой. Она строила жизнь по собственному разумению, но, попав в беду, поняла, что одинокая женщина ничто, былинка, песчинка в этом жестоком мире. Тогда она и вспомнила речи Леонарды о том, что семья превыше всего для человека. Она вернулась к Фьоре, попросив её покровительства и заступничества. На следующий день Фьора развернула бурную деятельность, немало удивив Филиппа, Леонарду, бабушку Мадлен и даже саму Хатун. — Хатун, ты сможешь написать список принадлежащих тебе вещей? — Это ещё зачем? — настороженно попросила Хатун. — Ну всяко не для того, чтобы я могла полюбоваться твоим почерком. Получив перечень вещей, я немедленно отправлюсь в замок Ла Шенель и стребую с Оливье всё от гобеленов и драгоценностей до последней мелочи. — Мне от него ничего не нужно, — надулась Хатун. — В данном случае бескорыстность и щепетильность это не самые лучшие качества, — отрезала Фьора. — Он только разгневается. — А с каких пор вы боитесь разгневать супруга? — спросил Филипп, слегка улыбаясь. Если Хатун привнесла в жизнь его бывшего друга ссоры и раздоры, то Фьора подарила Филиппу счастье, радость и способность снова смеяться. — С таких пор, когда вы мне указали, как вести себя в вашем доме, — обиженно ответила татарка. — Препирательства редко заканчиваются чем-то дельным, — сладко улыбнулась Фьора. — Хатун, я жду список. Надеюсь на твою хорошую память. И лучше напиши несколько перечней. У Оливье весьма горячая кровь, он может порвать первое письмо. Лучше иметь запасной вариант, чем всё переписывать снова. Ну же, не хмурься и не упрямься Хатун. Ничего в этом нет трудного и унизительного. Даже Гвидо Даванцатти работал секретарём в лавке Веспасиано Бистиччи. Бедный Веспасиано! Он записывает все анекдоты, которые случились в славной и многолюдной Флоренции! Если бы он знал, то переехал бы в Бургундию и написал хронику семьи де Ла Шенель. А теперь, судя по письмам Кьяры, Гвидо стал одним из самых видных вельмож Флоренции. — Жалко, что я не обратила свои взоры в сторону Гвидо, — беззлобно пошутила Хатун, — глядишь, сейчас бы принадлежала к высшей знати Флоренции. — Зато ты можешь обратить свои мозги на иные вещи, кроме красоты и приманивания мужчин. Может, у тебя откроются другие таланты, помимо распутства, склочности и умения заводить любовников, а также создавать проблемы на ровном месте, — промолвила Леонарда. — Вы просто тупая старая дева, никогда не любившая, — выпалила Хатун и тут же прикусила свой длинный и острый язык. Если бы Хатун жила на столетие позже, то её острый и длинный язык окружающие могли бы сравнить с красным перцем. Леонарда только рассмеялась в ответ, уперев руки в тощие бока. — То, что ты превратилась в хамку, я уже поняла. Да, неженатым мужчинам и старым девам живётся плохо. На них смотрят косо, и любая пчела норовит их ужалить. Коломба мне писала о том, как ты оскорбляла её. Но называть тупой старой девой, женщину, которая вырастила тебя… Тупа та женщина, которая отдаётся всем без разбора. А потом жалуется и плачется на свою судьбу. Если Оливье тебя не заберёт, то вскоре у нас цветы завянут от твоих жалоб. После этого Мадлен де Бревай тепло попрощалась с Леонардой и собралась домой. — Меня тоже достало хамство и нытьё этой девицы. Бедная Фьора. А уж как мне тебя жалко, — возмутилась Мадлен. — Знаешь, Мадлен, у меня была одна родственница. Женщина она была, в общем, неплохая, но была всем недовольна. Она считала, что в почти девяносто лет может делать то же, что и в пятьдесят. Я тогда была ещё молодая и жила в деревне, так она овдовела в семьдесят пять лет, и обратилась к старосте. Найди мне, мол, мужа. А потом мы уже притомились ей помогать. И я устроилась на работу в Дижон у одного своего родственника. В деревне-то у меня были поклонники, но душа к ним ее лежала. — Что же сталось с этой родственницей? — Она в итоге утонула. Решила поплавать как в молодости. Но не, справилась со своим старым телом. Если бы я была рядом, то отговорила бы Жюли от этой затеи. — Её хоть похоронили по-христиански? — спросила Мадлен — Если бы. Жюли любила говорить, что хочет наложить на себя руки. Она так привлекала внимание. Но в итоге её признали самоубийцей и похоронили за оградой кладбища. Если бы она была богачкой, то дело бы уладили. А так, — Леонарда махнула рукой. После отъезда Мадлен Хатун попросила у Леонарды прощения, которое было милостиво подарено ей. Но прежде Леонарда прочитала ей лекцию о сдержанности, скромности и уважении к другим людям, которую Хатун мужественно выслушала. Фьора взяла один из списков и отправилась навстречу приключениям. Погода была довольно холодной для мая, но Фьора наслаждалась свежестью и прохладой. Она ехала на очередное сражение ради своей подруги и набиралась сил, когда ветки касались её тела. Фьора достала кинжал и срезала сосновую ветку. В древности сосновая ветка считалась символом гостеприимства. Пусть только попробует Оливье недружелюбно её принять. Фьора рассмеялась. Как же был прав Филипп. Когда-то она покинула этот замок, испытывая прилив радости и необычайное воодушевление, но теперь ею владели иные чувства. Она жаждала защитить маленькую Хатун.