Сен-Пьер-де-Мини

«Какой же он всё-таки ещё ребёнок», — думает Пьер Кошон, когда Его Величество, король Франции Карл VII, набегавшись с собаками, пытается уснуть в кресле. К счастью, принц Генрих извиняется и забирает Величество с собой: никакого дипломатического скандала, только официально выделенные покои в Букингемском дворце. К счастью — потому что у них с Джоном определённо были планы на выходные. Если планами, конечно, считается сутками не отлипать друг от друга. Тэлбот явно уверен, что да, а ещё — что Его Преосвященству предстоит рассчитаться за долгие часы без поцелуев и объятий. Пьер думает: напомнить бы ему, что принц Генрих — человек серьёзно верующий, даже если не католик, и открытие правды об их с маршалом отношениях могло вызвать реакцию не самую положительную. Пьер думает об этом целых пять минут подряд, пока Джон не спускается поцелуями от его уха до сгиба шеи и не оттягивает футболку с плеча. — Порвёшь, — шепчет Пьер, запрокидывая голову. — Всё равно это моя, — со смехом отзывается Джон и замирает, дыханием согревая кожу. Пьер жмурится. Тепло, трепещущее вдоль позвоночника, в кончиках пальцах, в грудной клетке, почти причиняет ему боль. Он цепляется за плечи Джона в неясной мольбе, но тот, как обычно, понимает без слов. — Как же вы, Ваше Преосвященство, были так долго невнимательны к величайшему творению Божьему, — шепчет Тэлбот ему на ухо, удобно устраивая на подушках, и поясняет: — К своему телу. Тут он прав. Это почти забавно: как при вполне пристойных представлениях о человеческой анатомии многое Пьер познаёт с нуля. Он как будто учится жить не просто внутри собственного тела, но осознавая его как часть себя — и это наполнят его трепетом. Рядом с Джоном Тэлботом он впервые ощущает себя цельным и целостным, и глупые шутки про вторую половинку тут совсем ни при чём. По счастью, Тэлбот с энтузиазмом берётся помочь ему в вопросах познания. Как коснуться и где сжать сильнее, что породит дрожь, а что вызовет стон («У тебя, — говорит Джон, — такое очаровательно сложное лицо, как будто ты каждый раз удивляешься, что можешь издавать такие звуки». «Ты прав, — честно отвечает Пьер. — Удивляюсь»). Впервые в жизни собственная телесность не вызывает отвращения. Однажды он замирает напротив зеркала в дверце шкафа и долго смотрит в него. — Помочь тебе предаваться греху гордыни? — интересуется Тэлбот и разглаживает пальцами складку между бровей. Пьер не сразу находится с ответом. Как описать это чувство — когда ты чуть ли не впервые в жизни узнаёшь себя в зеркале, видишь не клетку, в которой тебя отчего-то заперли, но всего себя, целиком? Джон внимательно выслушивает, положив подбородок ему на плечо, а потом переплетает их пальцы, задирает на Пьере футболку и ведёт их ладонями по обнажающейся коже. Вспоминая об этом, Кошон до сих пор чувствует жар смущения и удовольствия, но — не стыда. Этой ночью, после невыносимо насыщенного дня, Пьер долго лежит рядом со спящим Джоном и смотрит на него. Я хочу запомнить твоё дыхание и все твои шрамы, думает он — поверхность рубцов так странно ощущается под губами, — я хочу выучить всех твоих ласточек, Джон Тэлбот, и всех тараканов. Хорошо, что собаки слишком устали, и утром он находит свою одежду там же, где кое-кто её раскидал.

***

Джон говорит: встречаться с друзьями каждый раз после возвращения в Лондон — традиция времён войны. — Мы каждый раз не были уверены, что вернёмся. Вот и отмечали, когда снова удавалось, — поясняет он. Очень языческий обычай, снисходительно одобряет Кошон. Варварский. Война кончена, но некоторые привычки так легко не отмирают, тем более, чем плох лишний повод встретиться и выпить? Одна беда: найти бы удобное всем время. Бич взрослых людей. — Первое место в топе причин, почему взрослые люди съезжаются, — хмыкает Пьер. Он сидит, привалившись к плечу Тэлбота, и лениво копается в телефоне под идущий фоном боевик — рекомендацию Вик. Джон за сюжетом не следит тем более, чего он в этих боевиках не видел. В общей сложности, увлечены они, как обычно, друг другом. С трудом построенные планы, включающие в себя пикантную возможность заплатить-таки штраф за пьянство в пабе, рушит Его Величество. Как обычно, ядовито думает Пьер. И приспичило же ему именно в этот день выпросить у принца Генриха экскурсию по Лондону и потребовать, чтобы Его Святейшество тоже присутствовал — от начала и до конца. — Сходи без меня? — предлагает Пьер, понимая, что отмазаться не выйдет. Джон смотрит на него с сомнением, и он пожимает плечами: надо же хотя бы иногда появляться где-то по отдельности? Привыкать, что я не исчезну, если мы ненадолго расстанемся? Надо ли — вопрос открытый, сам он с удовольствием пошёл бы с Джоном, а вот тащить его с собой — неоправданная жестокость. С того далёкого майского вечера они впервые разлучаются так надолго. Стоит признать, что Карл вносит приятное разнообразие в монотонные заученные лекции принца Генриха. Когда Его Величество просит сфотографировать его в первый раз, Пьер делает вид, что крайне увлечён архитектурой Кенсингтона, так что честь делать сотню кадров подряд выпадает Генриху. Тот относится к задаче с подобающей серьёзностью. «Как оно?» — пишет Джон. «Как если бы у твоих собак были социальные сети, — отвечает Пьер. — Веселись и не отвлекайся». Наибольшее впечатление на Карла производят Кенсингтонские сады — очевидно, учитывая его планы на Пале-Рояль. Кошон медленно идёт следом за воодушевлённо болтающими детьми и вполуха слушает, как Карл расписывает свои идеи Генриху. Он прерывает их лишь раз: предупреждая почти случившееся приглашение в Париж. Франция стерпела неофициальное присутствие английского маршала, но для августейших особ пока ещё рановато. Господи благослови никакую концентрацию Величества, с темы на тему он перескакивает только так. Уже дома, выпустив собак во двор, святейший Кошон с удивлением понимает, что устал. Ну, а чего ты хотел, спрашивает он себя. Возраст. Двадцать четыре лапы, конечно, сами себя не вытрут. Уговора дожидаться друг друга не было, но ему и самому не хочется ложиться без Тэлбота. Присутствие Джона — лучшее успокоительное для его расшатанных нервов. Кошон осторожно прислушивается к себе, но — нет, его родная паранойя молчит вместе с манией контроля и не требует прямо сейчас начать названивать Джону и требовать вернуться. Так что он устраивается в кровати с ноутбуком и собаками. Чарли таскает обрывки носков, выкладывая их вдоль края, Ричи забивается под руку, остальные просто укладываются вокруг, изловчившись притиснуться к нему лапами или боками. Такая умиротворённая обстановка сохраняется, пока, уже ближе к двум часам ночи, Кошон не слышит странный звук за окном. Мэри поводит ушами, Томми, кажется, порывается залаять, но в итоге издаёт невнятное кряхтение — и не Пьеру его винить. Джон Тэлбот вваливается в собственный дом через окно второго этажа. Подскочивший было с кровати Пьер замирает: поза сидящего на подоконнике маршала выглядит неустойчивой, окликнуть его попросту страшно — не упадёт ли? Его сердце не перестаёт отчаянно колотиться, даже когда Джон спрыгивает на пол и смотрит прямо на него. — Ключи забыл, — объясняет он. Таким пьяным Пьер его не видел ещё ни разу. — Ты мог позвонить в дверь, — говорит он ровным тоном, хотя внутри закипает ярость. — Не хотел тебя будить, — Джон смотрит на него с таким искренним обожанием — Кошон чувствует, что ещё немного, и он взорвётся. Про горящий в окнах свет он не говорит, просто медленно отступает назад. Джон морщится, трёт лицо и, не дойдя до кровати, опускается на собачью лежанку. Кошон смотрит, как он ложится на спину, вытянув ноги, и накрывает лицо беретом. — О Господи, — с чувством говорит святейший епископ Пьер Кошон. Он переглядывается с собаками, массирует переносицу, а затем задёргивает шторы, гасит свет и укрывает маршала Тэлбота одеялом.

***

Утром он специально остаётся в спальне к началу рабочего дня, хотя обычно предпочитает диван, чтобы не пропустить момент пробуждения Джона. Пьер Кошон милосерден, и исключительно его милосердием шторы остаются задёрнутыми. Тэлбот негромко стонет, видимо, начиная чувствовать, как затекло всё тело, ощупью соскребает с лица берет и тут же шипит, хотя свет в комнате более чем приглушён. Пьер лежит на кровати на животе, глядя на него с непередаваемым сарказмом. Собравшиеся вокруг собаки смотрят скорее обиженно, как будто всю ночь спали на голом полу, а не в кровати. — Я забыл ключи, — сипло сообщает Тэлбот. — Об этом ты мне ночью сказал, — заверяет его Пьер и подаёт бутылку воды, оставленную на тумбочке. Джон жадно пьёт, сев по-турецки, и несколько растерянно смотрит на одеяло. Пьер приподнимает брови, мол, ну ты же не думал в самом деле, что я оставлю тебя спать так? — Спасибо, — говорит Джон и тянется к его лицу, но вместо поцелуя получает сжавшиеся на горле руки и даже кашляет от неожиданности. — Никогда больше не смей так делать, — шипит Пьер Кошон, от злости даже пальцы подрагивают, он впервые, кажется, злится на Тэлбота, и уж тем более — так. — И водить пьяным тоже не смей, даже если ты в машине один, это ясно? Тебе не хватило войны, Джон Тэлбот? Не хватило пуль, воронок взрывов, снарядов, огня, что там ещё, что оставило тебе все эти шрамы, ты ведь так и не рассказал, а я не стал спрашивать. Уже поздно учить тебя осторожности, но что бы я делал, если бы тебе не хватило удачи дожить до нашей встречи? — Так точно, мессир, — хрипит Тэлбот, отдирая его ладони от себя и приникая поцелуем к запястью руки, которой его только что душили. Кошон выразительно фыркает. Но злится, конечно, уже самую чуточку меньше.