Сад голубых пионов

      Пиона понятия не имеет, отчего так доверяет Люциусу. Она идет за ним следом по темным коридорам старого подземелья, считает бесконечные лестницы и пытается осознать, насколько могущественными заклинаниями тут все зачаровано. Серебристые светлячки слетают с ее пальцев, когда предыдущих поглощает древняя темнота, и от света их по узким проходам растягиваются замысловатые страшные тени, похожие на чудовищ из детского воображения.       Гарри рассказывает Пионе о чудищах, монстрах под кроватью и привидениях, а она всего-то смеется, вовсе не обращая внимания на всплывающие перед глазами картинки из учебных пособий. Гарри знает волшебных существ лучше нее самой, рисует черные пятна на белых листах и заглядывает в покрытые паутиной углы, но Пиона просто отмахивается, списывая все на разбушевавшееся детское воображение.       У Гарри, впрочем, нет настоящих друзей, от которых можно было бы понабраться историй, он порождает их собственным воображением, и иногда кажется, что магию Гарри знает куда лучше любого волшебника.       Люциуса они снова встречают совершенно случайно, налетают на него с размаху, так что высыпаются из рук Пионы новые книги. Объяснять не приходится, так что им требуется всего пара мгновений, чтобы исчезнуть из книжной лавки. Детей оставляют в гостиной под присмотром домовика, а Люциус тянет Пиону запутанными древними коридорами, зачарованными так, что перед глазами напрочь плывет.       Она не успевает оценить размеры его родового поместья, но отчего-то все равно кажется, будто идут они уже целую бесконечность. Словно коридоры эти простираются не только под домом, но и под половиной Англии в придачу.       Впрочем, в конце концов перед ними оказывается запертая дверь, слишком обыкновенная на вид, чтобы прятать за собой нечто действительно потрясающее. Люциус шепчет нечто едва уловимое, и дверь отворяется с ужасающим, отдающимся прямо в мозгу скрипом. Пиона морщится, пропускает момент, когда оказывается внутри, и грудь ее сдавливает нескончаемым, удушающим жаром. Это похоже на раскаленную печь, вот только внутри холодно и темно, дверь за ее спиной закрывается тихо, а светлячки исчезают быстрее, чем Пиона успевает их колдовать.       – Это склеп, – поясняет Люциус, и волна мурашек забирается Пионе под волосы.       Перед глазами у нее все еще безграничная чернота, вот только бьется в середине этой черноты нечто поистине ужасающее, отчего Пиона невольно отшатывается, натыкаясь на пустоту. От тишины в ушах громко звенит, гудит текущая по жилам кровь и стучит в горле безумное сердце. Пиона неловко взмахивает рукой, натыкается на оказавшегося совсем рядом Люциуса и изо всех сил цепляется за его мантию, потому что кажется, будто ноги вот-вот перестанут ее держать.       – Фамильная усыпальница, – продолжает Люциус с тихим смешком, когда Пиона сведенными пальцами хватается за его ладонь, – лучшее место, чтобы хранить эту штуку.       – Говорят, род Блэк произошел от драконов, – шепчет Пиона, вспоминая вдруг рассказанную Нарциссой старую сказку, – хотя я скорее поверю, что все волшебники – потомки чудовищ.       Люциус невесомо смеется, а Пиона вовсе не понимает, как можно смеяться в таком помещении. Кровь стынет в жилах от ужаса, вековые неудовлетворение, ярость и злоба бьют ее по затылку, и Пиона жмется к плечу Люциуса, будто бы он – единственная спасительная соломинка, которая может вытащить ее из болота.       – И ты? – вопрос вбивается в ухо.       – Безусловно, – отвечает Пиона, вглядываясь в темноту впереди.       Невесомое прикосновение, похожее на ласковый ветерок, треплет волосы у виска, но не касается кожи, слишком осторожное, чтобы оставлять отпечатки. Они идут куда-то вперед сквозь темноту, полную ужаса, а затем резко выныривают словно из-под толщи воды. Тяжесть жарким одеялом падает с плеч, и только теперь, оказывается, Пиона может дышать.       Она смотрит на простую тетрадь в руке Люциуса и вовсе не понимает, отчего эта штука оказалась в столь ужасающем месте.       Пиона протягивает руку, точно завороженная, забирает тетрадь и лелеет ее в ладонях, как родное дитя. Оглаживает пальцами корешок, осторожно открывает обложку и гладит пустые страницы, а затем нечто щелкает в голове, будто набат ударяет, и вспышка боли бьет прямо в висок. Тетрадь падает на пол, и любовный шелест в голове затихает, сменяясь пульсацией крови в кончиках пальцев.       – Темный Лорд создал несколько подобных… сосудов, – Люциус подбирает слова осторожно, укутывает тетрадь в платок и кладет ее в шкаф, – для собственной разделенной на части души. Он боялся смерти больше, чем кто-либо другой.       Только теперь Пиона обращает внимание, что они стоят в пустом кабинете, где из мебели только шкаф, стол и стул из массивного черного дерева. Сердце ее бьется глухо и рвано, к тетради отчаянно хочется прикоснуться, и Пиона изо всех сил прижимает руки к груди и отступает на шаг, бессильно стараясь разорвать возникшую связь.       – Может ли Гарри оказаться подобным сосудом? – выплевывает Пиона, и слова ее ядовитым эхом разлетаются в пропитанном магией воздухе.       Пиона не добавляет, что от Гарри иногда веет такой же ужасающей силой, и именно потому она заставляет его замолчать. Пиона не говорит, но Люциус видит, потому что она смотрит ему прямо в глаза, и светлые брови его съезжаются к переносице.       – Я мало что знаю, – качает головой Люциус, – едва ли он доверял кому-то секреты, только рассыпал по крупицам, позволяя особенно приближенным подобрать одну или две.       На лице у Пионы расцветает улыбка, но вовсе не потому, что в голове созревает отчаянный план. Люциус перехватывает ее ладонь, переплетает пальцы, как в прошлом, и волна жгучей обиды подкатывает к самому горлу.       – А ты был особенно приближенным? – голос ее делается вороньим карканьем, отбивающимся от стен подобно визгливому детскому мячику.       Сердце Пионы яростно стучит у самого горла, и она проглатывает его, заставляет провалиться в желудок и облизывает пересохшие губы. Пиона понятия не имеет, отчего доверяет Люциусу безоговорочно, но все равно позволяет держать себя за руку и получает от этого странное горько-кислое удовольствие.