Сад голубых пионов

      Лили залетает к Пионе в аптеку едва не в слезах, дергает дверь так резко, что колокольчик недовольно звякает, ударяясь о стекло, и застывает на входе, закрывая лицо руками. Слезы, впрочем, по ее щекам действительно текут, блестят в отсветах магических ламп и окрашиваются цветами спрятанных в стекле зелий. Плечи ее содрогаются, и Пиона хочет уже спросить, что случилось, потому что в груди у нее испуганно екает, но Лили не позволяет ей, раскидывает в стороны руки и кричит так, что слышит, наверное, вся Косая Аллея:       – Я буду просто ужасной матерью!       Миссис Лемони, одна из постоянных посетительниц, строгая высокая дама, согласно кивает, передергивая плечами, оставляет на стойке несколько монет и, сунув зелье в рукав, обходит Лили по широкой дуге. Дверь за ней закрывается, колокольчик снова мелодично поет, и голос его эхом отражается от стекла.       Пиона смахивает монеты в ладонь, убирает их в зачарованный ящик, а потом до нее наконец-то доходит:       – Ты, что ли, беременна?       Лили кивает, размазывая по щекам слезы, и волосы ее, рассыпанные по плечам, блестят светом заходящего солнца.       – Уже полтора месяца! – рявкает вдруг Лили, и лицо ее из заплаканного превращается в рассерженное. – А Хэллоуин был всего-то месяц назад!       Она не договаривает, но Пиона и без того припоминает, как утром после праздника сестра хлестала антипохмельное зелье вперемешку с новой порцией алкоголя, потому что не могла выбрать, что поможет ей лучше. У нее самой от странной выпивки гудела голова, однако на второй план это успешно отодвигает Сириус, ни с того ни с сего чмокнувший ее в щеку при всех.       – Что насчет, – Пиона запинается, пытаясь придумать сестре оправдание, но никак не может взять в толк, как та умудрилась профукать такое, – сбой цикла тебя не насторожил?       В два шага Лили оказывается рядом, хлопает по стойке ладонями и мотает головой изо всех сил:       – Я думала, что устала, случилось столько всего в последнее время. Именно поэтому я так отрывалась…       – Я-то думала, что ты умная, – тянет Петуния, когда они этим же вечером остаются втроем.       Лили вскидывается, сверкает глазами, но тут же вянет, точно отвернутый от солнца цветок. Пиона смотрит на Туни, и та пожимает плечами, поджимает губы и вскидывает подбородок, становясь в самом деле похожей на благородную даму.       – Мы же его еще даже не планировали, – Лили вдруг всхлипывает, совсем раскиснув, и опускает руки на колени, – я буду ужа-а-асной матерью-у-у!       Стоны ее напоминают завывания привидения, и Пиона невольно вздрагивает, потирая ладони. Как быть хорошей матерью она и сама, конечно, не понимает, глядит на Петунию и взглядом умоляет сестру сделать хоть что-нибудь.       – А твой, – Туни осекается на полуслове, кашляет, поправляясь, но Лили, кажется, заминки и вовсе не замечает, – Джеймс знает об этом?       Лили заторможено поднимает голову, и глаза ее вновь наполняются влагой. Мотает головой она совершенно растерянно, глядит куда-то поверх фотографий и жмурится, точно неправильно отвечает на вопрос на уроке:       – Надо было первым ему сказать, да?       Пиона едва удерживается от того, чтобы хлопнуть себя по лбу, кусает губы и снова смотрит на Туни. Из них троих уж кто-то должен знать, что делать в такой ситуации, и Пиона, кажется, в этом вопросе с дистанции сходит с позором.       Петуния поправляет шаль на тонких плечах, и Пиона почти слышит из ее уст заветное «а вот я».       – Надо было, – серьезно кивает Петуния, укладывая ладонь на низ своего собственного живота, – я бы на твоем месте поступила именно так.       Неловкость ползет в воздухе, и Пиона, поспешно придумав решение, вскидывает руку:       – Я схожу за Джеймсом.       Исчезает в дверном проеме она до того, как до Лили доходит, но радостный визг все равно врезается в спину.       Объявившись на крыльце, Пиона на мгновение переводит дыхание, заходит так, будто это ее собственный дом, и раскрывает рот, чтобы все рассказать, но вовремя замолкает. Джеймс и Сириус сидят на диване, и Пиона вдруг думает, что больше всего времени эта парочка проводит вдвоем.       – Пойдем-ка со мной, – она хватает Поттера за руку до того, как сама успевает опомниться, и аппарирует вместе с ним, сделав единственный шаг за порог.       От перемещения крутит живот и кружится голова, так что, прежде чем войти, Пиона делает глубокий вдох, хлопает опешившего Джеймса по плечу и втягивает его в дом. Ее маленькая вылазка занимает, пожалуй, меньше пяти минут, и оттого в гостиной все еще слышатся возбужденные крики. Чары отвода глаз все еще действуют, но Пиона все равно на всякий случай оглядывается, высматривая прилипших к окнам любопытных соседей.       – Что-то случилось? – Джеймс останавливает ее в прихожей, кивает на дверь в гостиную, из которой теперь слышатся смех и рыдания вперемешку, и лицо его такое серьезное, что Пионе на мгновение становится стыдно.       – Для тебя – кое-что очень серьезное, – она пожимает плечами и фыркает, когда лицо его стремительно начинает белеть, – но это, пожалуй, хорошая новость.       Не позволяя ему додумать самостоятельно, Пиона распахивает дверь, вталкивает Поттера внутрь и зажмуривается, словно забрасывает бомбу. Всхлипы слышатся еще какое-то время, а затем все замирает, и внутри у Пионы разливается тишина.       Петуния прикрывает за собой дверь и становится рядом, мечтательно задирает голову к потолку и постукивает ноготками по обветшалой стене. Пиона смотрит на дверь подозрительно, делает шаг к сестре и невесомо касается ее плеча своим собственным.       – Лили злится на тебя, потому что ты ей не рассказала, – заговорщицки тянет Петуния, и Пиона фыркает и закатывает глаза:       – Разве я должна была ей говорить?       На потолке расстилается сеточка трещин, сплетается в паутинку, и кажется, что мир вот-вот рухнет, осыпавшись на голову штукатуркой.       – Еще Лили считает, – Петуния жмурится, и Пиона понимает, что в большей степени сестра говорит сейчас от себя, – было бы неплохо, если бы у тебя тоже появился ребенок. Тогда они могли бы играть втроем.       Пиона молчит и скептически морщится, представляет зачем-то светловолосого малыша у себя на руках и мотает головой, прогоняя иллюзию. Вот из нее-то мать точно неподходящая, непутевая и бессмысленная, неспособная совладать даже с обыкновенными чувствами.       – И нам все еще не хватает третьей свадьбы, – насмешливо довершает Петуния, пихая Пиону плечом, – ты-то из нас самая старшая, а до сих пор в одиночестве.       Гулкая обида звенит в груди, и Пиона театрально кривит губы и потирает ушибленное плечо. В горле саднит, и она нарочито громко смеется, вскидывает вверх руки и представляет, как лопаются трещинки в штукатурке.       – Останусь навсегда старой девой! – Пиона хохочет и жмурится, смаргивая подступившие слезы. – Заведу себе парочку кошек и буду нянчиться с вашими внуками!       Туни тоже смеется, обхватывает себя руками и сгибается пополам. Шаль сползает с ее плеч и падает под ноги, и Пиона тянется ее подобрать, наклоняется и получает тычок.       – Еще дети не появились, а ты уже – внуки! – Петуния налетает на нее, обнимает за шею и принимается ерошить и без того непослушные волосы. – Что бы ты ни говорила, а я собираюсь еще танцевать на твоей свадьбе! Если звезда не пойдет, сама жениха подберу!       Дыхание ее, горячее и влажное, ложится Пионе на щеки, пальцы мажут виски и царапают шею, дергают за волосы неосторожно. Пиона, взвизгивая, обхватывает Туни за пояс, и, запутавшись друг в друге, обе они вваливаются в комнату, налетают на Лили и Джеймса и всей кучей-малой валятся на пол. Хохот разносится эхом, вплетается в рисунки на старых обоях и сверкает частичками магии в старой люстре, и рыжий закат заглядывает в окно, оставляя теплые поцелуи у всех на щеках.