Сад голубых пионов

      Домой на летние каникулы Пиона возвращается выжатая, как лимон, и снова в одном купе с Люциусом. Они снова привычно молчат, пока ей не делается совсем скучно, и тогда Пиона откладывает книгу, отворачивается от окна с однообразными видами и опускает локоть на подлокотник. Пиона подпирает ладонью щеку, смотрит долго-долго, пока Люциус не открывает глаза, а затем улыбается и подается ближе к нему.       – У меня сегодня день рождения, знаешь?       Выражение полнейшего непонимания блуждает на его лице долю секунды, а затем Люциус улыбается тоже, кивает и отвешивает витиеватое поздравление. Пиона представляет, как он раздумывает, зачем она вообще ему это сказала, и прыскает со смеху, получая теперь мимолетную обиду во взгляде.       – Почему ты не едешь со своими друзьями? – она жмурится от заглянувшего в окно вечернего солнца и скрывается от него ладонью с растопыренными во все стороны пальцами.       Пиона делает вид, что ей вовсе не интересно, даже глаза прикрывает, как будто щурится, но все равно исподтишка смотрит, терпеливо ожидая ответ. В школе Люциус никогда не ходит один, все время в компании мальчишек со своего факультета, так что там Пиона теперь не пытается даже здороваться.       – Хочу побыть один, – кивает самому себе Люциус, и Пиона повторяет его жест:       – Ага, я тоже.       Они смотрят друг на друга, широко распахнув глаза, а потом смеются и оба отворачиваются к окну. Мимо проносится очередное поле, и они оба делают вид, что им интересно оно или падающее к горизонту солнце, окрашивающее небо в оранжевые тона. Пионе совсем немного неловко, но вообще-то Люциус очень красивый, и она украдкой смотрит, как блестит в его волосах заходящее солнце.       – Но Люциус, – Пиона собирается сказать какую-то ерунду, чтобы скрыть собственную неловкость, и оттого ей заранее становится стыдно, – что за имя такое дурацкое?       Совсем не дурацкое, хочется сказать Пионе, а очень даже красивое, но вместо извинений она молча разглядывает густую обиду на его лице. Пиона, вообще-то, не умеет нормально общаться, особенно с мальчиками, и именно поэтому она постоянно остается в купе одна. Все остальные так или иначе сбиваются в группки и общаются между собой, а она пристает то к одним, то к другим, и из собственной постоянной компании имеет разве что кучку магглорожденных со своего факультета.       – Нормальное имя, – Люциус выпячивает грудь и вздергивает подбородок, а потом совершенно по-детски куксится и поджимает губы, – отец меня так назвал.       – А как зовут твоего отца?       Пиона задает этот вопрос только чтобы сказать что-нибудь нормальное в ответ, потому что Люциус и правда похож на Петунию. Сестра так же хорохорится, когда обижается, но быстро теряет настрой и начинает злиться и топать ногами, как Лили. Пиона не думает, что Люциус в самом деле может начать топать ногами в поезде, но она все равно хихикает, зачем-то представляя эту картину.       – Абраксас, – горделиво сообщает Люциус, но улыбка его исчезает, когда Пиона вскидывается и широко раскрывает глаза.       Она ничего не может с собой поделать и хохочет, запрокидывая голову и упираясь макушкой в спинку сиденья. Полный оскорбленности гневный взгляд Люциуса прожигает в ней ощутимую дыру, и Пиона машет руками, но остановиться никак не может. Не то чтобы ей в самом деле смешно, Пиона вообще не любит громко смеяться, но делать это здесь почему-то удивительно легко. Закатное солнце освещает их купе рыжими, как волосы Лили, лучиками, высвечивая в воздухе мимолетную пыль, греет пальцы и щеки, и кажется, что ехать так можно ровно столько, сколько захочется.       – Это все потому что ты грязнокровка, – выдыхает вдруг Люциус, и веселье слетает, как неосторожно сдернутая паутинка, – ничего не смыслишь в великих именах.       Он в самом деле называет свое имя великим, и Пиона таращится на него, будто впервые видит. Странная обида колет в груди и кончиках пальцев, рыжее солнце искрит между ними, рассеивая серебристую темноту.       – Грязнокровка звучит хуже, чем маггла, – Пиона жмурится и поджимает губы, совсем как Петуния, – что это значит?       – Обычно так называют тех, чьи родители магглы, то есть кровь волшебников произошла от грязной простецкой, – спешит объяснить ей совсем не смутившийся Люциус, – на самом деле есть четкая градация по поколениям, если хочешь, могу дать тебе…       – Мистер Малфой, – обрывает его монолог Пиона, и он поднимает на нее полный недоумения взгляд, – вам, кажется, пора возвращаться к друзьям.       Пиона указывает вытянутым в сторону пальцем на дверь, и Люциус, кажется, только вошедший во вкус, переводит взгляд туда и обратно. В солнечном свете его волосы кажутся золотистыми, несуществующий румянец блестит на щеках, и Пиона даже может вообразить, что ему стыдно. Вот только это неправда, и от обиды сами собой поджимаются губы. Пиона качает головой, подкрепляя жест, и только тогда Люциус наконец-то встает и выходит, не оглядываясь больше на ее лицо.       На вокзале она провожает его долгим взглядом, встречается глазами с высоким светловолосым мужчиной и отворачивается. В начале следующего учебного года она едет в купе одна, смотрит в окно, подперев рукой щеку, и пересчитывает попадающиеся на пути столбы или деревья.