Осколки прошлой жизни

      Вот знаете, как иной раз в жизни случается? Как возьмешь, как нахреновертишь чего-то сгоряча, в припадке слабоумия и отваги. Так прям капитально нахреновертишь. Настолько от души, что тараканам в голове ничего больше не остается, кроме как стоя аплодировать...и, следом за отъехавшей ранее кукухой, паковать чемоданы, готовясь уступить место более пушистым представителям фауны.       Белочке, например.       А эта зверушка, как назло, оказывается технически подкованной и сует свой кожаный нос в расчеты, которые спасавшиеся бегством предшественники впопыхах позабыли где-то на задворках здравого смысла. И вот на моменте, когда белка, ужасаясь увиденому и понимая, что одна не вывезет, готовится рвать на хвосте волосы, наступает кульминационная стадия, и приход он.       Песец.       И что, сука, характерно, никаких попыток переломить ход событий зверюга не предпринимает. У песца как бы и нет намерения помочь. Ну, типа «С какого перепоя я, такой красивый, ещё кому-то что-то должен?». Поэтому максимум, на который его хватает, так это взять на себя функцию совести и грызть. Настойчиво и планомерно, заставляя раз за разом прокручивать в покинутой тараканами башке множество незначительных деталей, из которых в итоге собралась эта бесоёбская формула призыва коварного зверька.       Конкретно архитекторская песцовообразная совесть достаточно быстро догрызла её до смиренного принятия себя любимой как никудышного сметчика-строителя, ибо никогда прежде Екатерине так не ошибалась в расчетах. Или в точке зрения. Потому что во фразе «Всё снова станет по-прежнему» они с Фоминым явно видели диаметрально противоположный смысл.       Девушка отматывала события до их первой после «воскрешения» встречи и её категоричного заявления, что какого-либо права влияния в Альянсе авторитет лишился в ту же дату, что красовалась на его фальшивой могиле. Но оказалось, что заставить себя ненавидеть воспоминания гораздо легче, нежели живого человека из плоти и крови. Тем более, когда не так давно почти физически ощущала, как расплавленным металлом кипит от возбуждения эта самая кровь, пульсируя под влажной кожей.       Сам же Алексей отматывал ещё дальше, года эдак на четыре назад, когда в их с Катей отношениях царили идиллия и взаимопонимание. Обороты, правда, пришлось слегка сбавить, ибо архитектор, возвратив Фомину часть активов, по ощущениям вести себя начала ещё более осмотрительно, если не сказать боязливо. Она так и не пересилила страх ожидания новых подлостей в исполнении бандита. Помня о том невероятном предательстве и огромном количестве проблем, которые пришлось решать самостоятельно, и которые отразились на ней крайне негативным образом, Екатерина теперь стала гораздо более аккуратна, не торопясь верить кому-либо кроме Спама и дяди.       Даже Фомину.       Особенно Фомину.       Архитектор по-прежнему опасалась слишком сильно ему доверяться, не имея возможности предугадать, какой ещё фортель может выкинуть авторитет. Диссонанс в его поведении сбивал Катю с толку. Каких-то пару месяцев назад мужчина был готов, не то что с землей - с линей метро сравнять весь Альянс, позабыв про вложенные в него силы и финансы. Теперь же…он с тем же завидным рвением пытался снова стать если уж не ключевой фигурой в холдинге, то, как минимум, одной из его главных составляющих. И, желательно, поближе к нынешнему гендиректору.       На самом деле, Катя действительно слишком сильно ошиблась в расчетах. Но не когда сказала, что всё будет по-прежнему, а когда безвольно капитулировала, отвечая на поцелуй вместо того, чтобы влепить бандиту пощечину и всё-таки сбежать. И возможно, девушка до сих пор так до конца и не осознала, в какую безвыходную ловушку себя загнала.       Не понимал этого и сам Фомин, зато слишком хорошо видела Рита. Она со скрипом согласилась вернуться в «ГеодезАльянс», и теперь всё общение с гендиректором холдинга осуществляла через авторитета, принципиально не разговаривая с подругой даже при личных встречах. Разве что крысилась на Екатерину из-за его спины, и глаза закатывала, не стесняясь называть резко изменившееся поведение брата не иначе как помешательством. Он не спорил - Маргоша точно знала, о чём говорит. Испытавшая в своей жизни в качестве самого сильного чувства лишь безответную влюбленность в Пашу Семёнова, девушка слишком легко замечала те же неутешительные симптомы у брата. Причём в куда более тяжелой форме: он всё ещё любил Катерину, но любовь эта стала какой-то…больной, одержимой что ли…словно им движило то же навязчивое желание возвратить всё на прежние места, и бандит так рвался вернуть любимую девушку не столько из-за трепетных чувств к ней, сколько надеясь с её помощью подобрать шифр к той двери, за которой скрывалась прежняя, счастливая жизнь.       Катя, будто бы чувствуя странное пограничное состояние мужчины, обдумывала едва ли не каждый шаг в общении с ним. Вдвойне обдумывала, после своего опрометчивого новогоднего проёба. И да, она ни капли не жалела, не считая случившуюся между ними близость ошибкой, но принимала её именно за колоссальный проёб, ибо позволила Лёше убедиться, что какие-никакие, а чувства к нему до сих пор сохранились. А чувства любого человека делают уязвимым, и, расчетливый стратег, Фомин быстро чухнул что, возможно, падет этот бастион имени действующего гендиректора «Альянс-Групп» не скоро, но брешь в неприступной обороне пробить всё-таки удалось.       То, что переть напролом слепым танком - не вариант, Алексей отчетливо понял почти сразу после удара ковшом JCB, и с каждым днем только сильнее убеждался, что возвращать себе возлюбленную придется не столько хитростью и смекалкой, сколько терпением и, разумеется, лаской. Уж что-что, а прикидываться нежным и обходительным авторитет умел. Многолетняя практика и опыт, позволили ему когда-то выработать идеальную и, что немаловажно, действенную формулу взаимодействия с Екатериной не только как с архитектором, но и как с девушкой.       Только прежде чем применять свою методику, бандит считал разумным хоть немного вернуть доверие строптивой барышни, пусть сейчас это и казалось достаточно сложной задачей. Однако, даже то, что шансы возврата невозвратного, с отметки «невозможно, нереально, забудь и не страдай» приподнялись до «никчемно мало, но попытайся, вдруг да и выгорит», уже можно было считать колоссальным прогрессом. Не сказать, конечно, что прогресс этот с каждым днем рос в геометрической прогрессии, но и рьяного сопротивления Катя уже так четко не демонстрировала, пусть и аргументировала свое поведение тем, что собственные нервы и немногочисленные не седые волосы ей куда дороже, нежели самолюбие и принципиальность.       Алексей Леонидович же, с непозволительным для солидного бандита рвением, стремился доказать, что архитектор по-прежнему может рассчитывать на его помощь и поддержку. Для начала, в рабочих моментах: Фомин настойчиво предлагал взять на себя хотя бы часть прежних директорских обязанностей, включая переговоры с клиентами и прочие вопросы коммуникации. Екатерина тянула с ответом. Настолько существенное предоставление бандиту руководящего функционала означало бы, что ей, как прежде, придется таскаться к Алексею Леонидовичу с документами, готовить материалы для переговоров, ездить вместе с ним на эти самые переговоры. Общаться, часто и подолгу. А архитектору этого совсем не хотелось. Вернее…не то чтобы не хотелось…просто слишком сложно было свыкнуться. Её пугала перспектива постоянного общения…опять оставаться наедине в замкнутом пространстве…       Пусть мужчина и словом не обмолвился о её позорном бегстве утром первого числа, Кате по-прежнему неистово хотелось соскоблить с себя шкуру. А лучше, выцарапать глаза авторитету. Этот блядский омут с чертями мог сказать гораздо больше любых слов. Или девушке просто так казалось на нервной почве? Слишком явно казалось, что он смотрит с тоской и сожалением, от того, что не имеет возможности снова прикоснуться как тогда, поцеловать, прижать к себе и не отпускать. Нет, по факту, имеет конечно, но маловероятно, что невротичная обожэ оценит страстные порывы мужчины - в отличие от него, в Катерине пока гордость в разы пересиливала любовь. Однако, просто так выкидывать из головы воспоминания минувшей ночи совершенно не хотелось. Да и вряд ли бы получилось, при всём желании.       Авторитету невольно вспомнилась та идиотская история со следачкой, за которую он вписался по просьбе Семёнова.

- Паш, она что, совсем без мозгов, эта ваша Крылова?

- Ну, знаешь ли, не нам судить о чужих пристрастиях.

- Действительно.

      Вот просто интересно, насколько ж безнадежным бревном в постели должна была оказаться эта Инга, чтобы у её ухажера в башке успевали появляться такие «гениальные» идеи? Фомин, правда, упорно не понимал подобной мерзкой низости с шантажом. В его случаи, держать Катерину возле себя силой или угрозами, стало бы самым отвратительным из всех возможных способов вернуть её. На самом деле, все те скандалы и махинации вокруг холдинга являли собой не более чем игру. Да, жестокую, с высокими ставками, где козырь мог смениться в любой момент, но всего лишь игру, в которой ставить на кон жизнь любимой девушки, её благополучие, свободу или репутацию бандит не посмел бы никогда.       Не столько формулируя словами свою теорию, сколько просто интуитивно ощущая, Алексей в итоге пришел к логичному выводу: если вместо того, чтобы наслаждаться близостью с любимой женщиной, растворяться в ней, мужик успевает, между делом, сформулировать у себя в голове хоть одну, пусть и идиотскую, но мало-мальски четкую мысли, значит - выбрал не ту, не свою женщину. Какой там телефон, какие фотки! Память куда более четко запечатляла каждый изгиб желанного тела, нежные прикосновения, вздохи, чуть смазанный шлейф любимого Катиного парфюма - абсолютно любую до глупости ненужную мелочь, которую авторитет не забудет никогда, сколько бы ещё раз ему не суждено умереть.       Иначе зачем тогда вообще вся эта ваша любовь? Чтобы думать? Нет, так нельзя. Так неправильно, так быть не должно. Надо, чтобы до мурашек, до нехватки воздуха и мелкой разноцветной ряби перед глазами. Так, чтобы не понимать вообще, сон ли случившееся, или явь.       Иначе всё бессмысленно.       Архитектор бы тоже с удовольствием посчитала минувшую новогоднюю ночь приятным, но, увы, слишком неправдоподобным сном…если бы не проёбаное впопыхах колье. Бандит обнаружил его спустя пару дней, но отдавать не торопился, а девушка трусливо помалкивала, не желая заново напоминать обстоятельства, из-за которых лишилась украшения. Фомин же не сомневался, придет время, и Катерина сдастся окончательно, как прежде вручив ему не только руководство холдингом, но и саму себя. И тогда…о, с каким удовольствием он защелкнет на лебединой шее подобный изысканный ошейник, навесив на него настолько надежный замок, что вскрыть окажется не под силу самому виртуозному взломщику.       Но то, как выразился бы Семёнов, «дальняя перспектива», а пока что приходилось довольствоваться краткими рабочими встречами.       С возвращением авторитету части акций, нравится-не нравится, но Кате теперь приходилось брать в расчет его мнение. Особенно после того, как Фомин передал в распоряжение «Альянс-Групп» все ресурсы своей нынешней строительной фирмы. Разумеется, архитектора от такого красивого жеста знатно покоробило, но отказываться от новых производственных мощностей, способных урегулировать баланс нагрузки на рядовых сотрудников, казалось по меньшей мере, глупым. Уж если что Екатерина Михайловна и усвоила четко и внятно ещё до получения должности гендиректора, так это то, что гигантский механизм слаженно может работать лишь когда каждая его малюсенькая деталь функционирует должным образом. И, по её мнению, каждый работяга на стройплощадках, в равной степени вместе со своей руководительницей тащил в одной упряжке холдинг, стремясь не сгубить его окончательно. Поэтому перераспределение ресурсов играло на руку всем.       В особенности проектному отделу. Не столько с точки зрения притока «свежей крови», ибо спецы Фомина - объективно - значительно проигрывали в умениях инженерам Альянса, сколько с позиции морального состояния коллектива в целом, и особенно Екатерины Михайловны. Само собой, с подачи архитекторских фурий, вскоре поползли слухи разной степени абсурдности, каким всё-таки образом Алексею Леонидовичу удалось снова выбить себе место в руководящем составе холдинга. Но сколь бы бредовые теории не строили сотрудники, сложно было не заметить, насколько лучше стала чувствовать себя их непосредственная руководительница. Пусть Катерина и упиралась, боясь допускать бандита до управления, но на полном серьезе выдохнула, когда он стал курировать часть её работы, главным образом в плане общения с клиентами. Благодаря исчезновению из рабочего графика ощутимой части мотаний по встречам и переговорам, девушка смогла, наконец, уделять больше времени своим проектам. Тому, что ей действительно нравилось, было близко и понятно. А занимаясь любимым делом, Екатерина расцветала, и инженерши её, уже, казалось, забывшие, когда начальница искренне улыбалась, нарадоваться не могли.       Катя набирала команду «под себя», исходя не только из технических знаний, но и в плане комфортного общения, поэтому в прежние времена в проектном царили веселье и бардак. Непосвященные в эту анархию (например, тот же Семёнов, когда только пришел в фирму) поражались, как в том бедламе, что бо́льшую часть времени происходил в кабинете ведущих специалистов отдела, вообще возможно работать или уж, тем более, создавать такие невероятные проекты, которыми славился Альянс. На самом же деле, гармонично выстроенная система взаимодействия, позволяла девушкам легко совмещать сложную техническую работу с беспечным трепом ни о чём, и сочинительством очередного идиотского вопроса в копилку своих знамениты соц.опросов, от которых всё тот же Павел Андреевич впадал в совершенную растерянность и столбняк, заставляя Фомина наигранно сокрушаться, что девки ему начальника охраны сломали. А Катерина тихо лыбилась, поскольку в любой затеваемой подружками глупости принимала непосредственное участие, но всегда очень мастерски прикидывалась слепо-глухо-немой, если Алексей Леонидович угрожал инженершам ввести штрафные санкции за очередное дурачество.       С чередой смены руководства катины фурии заметно поутихли, уйдя в подполье и оборону. Черницына, не смыслившая в строительстве ровным счетом ничего, совершенно не устраивала проектный в качестве руководителя, и девушки при любой удобной возможности вставляли ей палки в колеса, и демонстративно зачеркивали даты в календаре, отсчитывая дни до обещанного возвращения в холдинг Кати.       К сожалению, даже после того, как Екатерина Михайловна отвоевала-таки пост генерального, ожидаемого коллективом возвращения всего и вся на круги своя не случилось. Веселая и компанейская, с заступлением на должность, архитектор превратилась в замкнутую буку, а прежде обязательные понедельничные «оперативки», когда Катя (иногда, кстати, на пару с Фоминым) заседала в проектном по часу-полтора, попивая кофе и обсуждая всё, что угодно кроме работы, превратились в короткие скупые приветствия в коридорах фирмы и действительно рабочие совещания. Однако, несмотря на все старания девушки, холдинг, пусть и не так стремительно как при Юлии Мартыновне, но продолжал сдавать позиции, утягивая следом за собой на дно и нового руководителя.       Мог ли теперь Алексей Леонидович исправить столь бедственное положение? Хотелось верить. Правда, на чудо Катя особо не рассчитывала. Чудо - это не про неё. Поэтому когда в холдинге всё начало идти более-менее гладко, Екатерина только больше насторожилась. Вроде бы абсолютно необоснованно, накрутив себя на ровном месте, как часто любят делать девушки, загоняясь по всяким мелочам и раздувая из них вселенского масштаба проблемы. Только вот, как вскоре выяснилось, паниковала архитектор всё-таки не зря - злоебучая судьба, в отместку за читерство в работе, решила ударить по самому уязвимому…по семье.

***

      Фомин просёк, что произошло нечто из ряда вон едва ли не сразу, как Катя переступила порог его кабинета. Сперва тростью с замысловатой рукоятью в форме волчьей головы, а затем уже полунегнущимися ногами, обутыми в ботинки на абсолютно плоской подошве. Глаза архитектор прятала за хорошо знакомыми Алексею компьютерными очками - давний прием, к которому она обычно прибегала после грандиозного бухача, когда не помогали ни волшебные косметические эликсиры, ни патчи с масками, а пугать окружающих припухшими веками и мешками под глазами не хотелось.       - Что случилось?       Девушка в ответ, несуразно прихрамывая, доковыляла до стола и почти рухнула на ближайший стул, от чего бандит напрягся ещё больше.       - Налей мне чего-нибудь выпить, - наконец сумев собраться с силами, проговорила Катя, - не хочу на трезвую голову страшилки рассказывать.       И вот тут мужчина реально забеспокоился. Если бы Екатерину в такое угнетенное состояние вогнали рабочие проблемы, она бы ещё со входа начала рыкать и гавкать - хоть что-то во всех этих перипетиях не изменилось. Но привычной папки с документами в руках у архитектора не оказалось. Да и формулировка «рассказывать страшился» сулила, как правило, какую-то действительно неприятную информацию, но личного характера, потому Фомин догадывался, о ком пойдет речь. Очень надеялся, что ошибается в своих предположениях, но понимал, что вероятность достаточно велика.       Всё то время, что авторитет звенел бутылками с алкоголем за спиной у архитектора, она сидела, сцепив в замок пальцы, и отрешено пялилась в одну точку на грани стеклянной столешницы. Настолько въедливо и сосредоточено, что пространство вокруг потихоньку стало расплываться, и девушка не сразу поняла, что перед ней появился пузатый фужер с коньяком (Фомин помнил, что виски архитектор не уважала). Зато опрокинула в себя бухло Катерина так лихо, что бандит, не будь он так насторожен, присвистнул бы. Но обещанная неприятная новость не располагала к сарказму и подъёбам.       Выдохнув, чтобы избавиться от вызванного крепким алкоголем жара, архитектор, наконец, начала обещанную «страшилку» с вопроса:       - Дядя к тебе приезжал?       Фомин недовольно цыкнул и на секунду прикрыл глаза - значит, не ошибся. Затем взглянул на наполненный на одну треть стакан, аналогичный тому, что Катя мановением руки расколошматила в новогоднюю ночь, и долил туда ещё столько же виски.       - Приезжал, - Алексей опустился на соседний стул, но девушка едва покосилась в сторону авторитета. В рассеянном приглушенном освещении кабинета линзы очков бликовали настолько сильно, что невозможно было различить за ними зрачки.       - И как? - немного приподняв очки, она провела пальцами по припухшим векам и прикоснулась к внутренним уголкам глаз, стараясь избавиться от дискомфорта, вызванного, вероятнее всего, не очками, используемыми совершенно не по назначению, а вновь подступающими слезами. Блядь! Кажется, в последнее время архитектор слишком часто плакала. Плохая тенденция, очень. Раньше она таким нытиком не была.       - По общению - всё тот же Демон. По виду…- задумавшись, мужчина отхлебнул вискаря, и ему вдруг показалось, что привычный прежде алкоголь, вдруг слишком резко и ощутимо обжог внутренности. Или это всё так внутри сдавило от всплывшего в голове образа Шереметьева?       Когда пару недель назад бывший начальник явился в кабак, с напускной возмущенностью в голосе вопрошая «Нальют ли в этом шалмане нормального кофию́ бывшему приблатненному судье?» Алексей и впрямь подафигел. Не столько от ожидаемой и привычной наглости в общении, сколько от того, кто это говорит. Ну, потому что звук значительно разнился с картинкой - Дмитрий действительно неожиданно-сильно изменился.       Прежде, на свой возраст, лощенный и холенный бывший адвокат, выглядел с натяжкой. Солидно, но в то же время даже несколько моложаво. При разнице почти в пятнадцать лет, ровесником Фомина Дмитрий Николаевич, конечно, не смотрелся, но всё равно, законного полтинника ему мало кто давал…раньше. Ушедший же в отставку, и вернувшийся в родной Петербург, судья Шереметьев теперь выглядел не просто на пятьдесят с хвостиком, а куда старше, потеряв весь свой неуловимый лоск.       Сильнее всего Дмитрия старили волосы, постриженные по-военному коротко, из-за чего он казался почти таким же седым, как и племянница. На осунувшемся и посеревшем, вероятно, от недосыпа лице отчетливо проступали серьезные морщины, а широкие плечи, прежде с гордостью носившие судейскую мантию, будто с усилием выдерживали какую-то тяжкую невидимую ношу, неизвестную никому, кроме самого Демона.       Только улыбка, чуть надменная, с какой судья привык вести процессы, и настолько же высокомерный взгляд блекло-голубых глаз поверх тонких очков, выдавали в незнакомце экс-адвоката Шереметьева, который когда-то чисто из профессионального альтруизма помог шестнадцатилетнему парню избежать первой ходки по малолетке за избиение отчима - что и говорить, не везло Фомину в жизни на Вениаминов. Спившийся из-за сокращения на работе, сосед-инженер после той мутной истории и пояснительной беседы в исполнении Дмитрия Николаевича, как-то резко слился, перед этим подписав все необходимые для развода бумаги. А поскольку Лёша хоть и слыл распиздяем, но четко осознавал, что негоже такому взрослому лбу сидеть на шее у матери, пообещал Демону весь его гонорар отработать. Шереметьев на такую мелочь лишь рукой царственно махнул, поскольку иной раз за одну партию в бильярд куда больше проигрывал. Но рвение юноши оценил, и применение его талантам нашел быстро: для работы в конторе, Дмитрий, как и положено адвокату, держал обычного помощника, умного и занудного парнишу, знавшего наизусть все процессуальные кодексы и разъяснения пленумов к ним, но совершенно не умевшего находить общий язык с некоторой, «специфической» клиентурой шефа, поэтому референт, имевший прекрасный навык общения с районной гопотой, подкрепленный, к тому же, разрядом по боксу, оказался как нельзя кстати.       Наверно, прояви Шереметьев тогда чуть больше настойчивости, он бы сумел сделать из Алексея первоклассного адвоката. Судью - вряд ли. Для подобной работы Фомин имел слишком независимый и самодостаточный характер, с трудом принимал факт необходимости подчиняться кому-либо. А вот адвоката, причем такого, который сможет найти крайне нетривиальный способ «развалить» самое безнадежное дело - вполне. Да так элегантно, что заклятый друг Дмитрия Николаевича, господин Гальперин, нервно бы курил в углу, добиваясь мастер-класса.       Но, как не прискорбно, криминальная составляющая шереметьевской профессии оказалась распиздяю-референту гораздо ближе и интереснее - не прошло и полугода после отъезда Демона в столицу, а бывшим его районом стал заправлять его же бывший протеже, хоть и утверждал, что не стремился к этому. Зато Дмитрий был совершенно уверен, что Катерину молодой и перспективный авторитет сможет защитить любыми законными, и, особенно, НЕ законными способами.       Увы, предвидеть, что много лет спустя, некогда до глупости влюбленная племянница и настолько же очарованный ею помощник, будут друг другу глотки грызть, Шереметьев не мог. Как говорится: «Знал бы прикуп, жил бы в Сочи». Однако, даже в такой неоднозначной ситуации, судья умудрялся сохранять нейтралитет. Ну как «умудрялся»? Выбора не было. Да и сил, если уж говорить начистоту.

- Знаешь, котенок, я вас не сводил, я вас не разводил. Поэтому не надейся ни на поддержку, ни на осуждение с моей стороны. Ты - моя родная кровь, а в Фому я вложил слишком много сил. Так что сравнивать, кто из вас мне дороже, несправедливо. Это слишком разные оценочные категории.

      Екатерина тогда сильно обиделась, негодуя, как смел родной дядя в такой ситуации хотя бы мысль допускать о том, чтобы выбирать чью-то сторону, кроме её! Теперь, кажется, начала понимать: они оба были для Демона слишком важны и дороги.       Именно поэтому архитектор приехала к Фомину, надеясь, если не заручиться поддержкой, то хотя бы найти понимания. Чтобы не одну её так сильно контузило от демонского диагноза. Никто другой не понял бы. Ни для кого другого Дмитрий не значил столько, сколько для двоих когда-то спасенных им подростков. Никому другому он не был чуть больше, чем просто лучшим другом, но чуть меньше чем отцом. И, боги, как же Кате становилось горько от понимания, что единственный и уникальный в своем роде человек, несмотря на все прилагаемые усилия, вскоре покинет этот мир, оставив о себе лишь обжигающие болью воспоминания.       - …судя по виду, он, последние пару месяцев перед отставкой, вообще из суда не выходил, чтобы остаток дел по максимуму рассмотреть.       - Дорассматривался, - буркнула девушка мрачно, и, наконец, отшвырнула очки на стол, принявшись нервно растирать щеки и переносицу, - загнал себя.       На самом деле, оба прекрасно знали, что отнюдь не лошадиная судейская нагрузка довела Шереметьева до жизни такой. Сдавать он стал намного раньше - после ухода жены. Да, безусловно, смерть Моники стала жутким ударом для всего холдинга, но Дмитрий… он Мону не просто любил, это были чувства настолько возвышенно-недосягаемые, до которых «больше, чем любовь» и вполовину не дотягивало. Целая религия, в центр иконостаса которой Шереметьев собственноручно возвел жену, которую, если уж по чесноку, действительно можно было в чём-то считать великомученицей, учитывая, сколько она вынесла, выйдя замуж за человека, связанного с криминалом в гораздо большем ключе, чем просто адвокат. И Демон всегда говорил, что не получал в своей адвокатской практике гонорара дороже Ники - его персональной богини победы.       Смерть директора «ДизайнАльянса» будто бы положила начало заколдованной черной полосе бед - не более, чем через месяц после похорон, на холдинг началась всесторонняя травля, и юр.департамент с пресс-службой кое-как справлялись с посыпавшейся на них нагрузкой. Затем, Арсеньев - а в том, что под откос всё начало катиться именно с его подачи, никто не сомневался - взялся персонально за руководство, и не отправь Фомин вовремя Катерину в Москву, наверняка и ей бы нашли подходящую статью для возбуждения уголовного дела. Однако же, Евгений Александрович своего добился, пусть и благодаря в больше степени везению, нежели расчету, и Альянс оказался практически обезглавлен. Бешеный водоворот событий задел даже Дмитрия, как единственного, кто мог хоть как-то помочь Маргоше и директорам Ресты с Техом, оставшимся у «разбитого корыта» и принявшим на себя полноценное управление фирмой. К счастью, даже у хитровыдуманного полкана руки были слишком коротки, чтобы добраться до московского судьи, или уж тем более попытаться добить его племянницу, которая бы безусловно стала претендовать на пост гендиректора «Альянс-Групп» сразу же, как встанет на ноги.       Часто, против воли размышляя обо всей произошедшей вакханалии, Катерина задавалась вопросом: простила бы Моника дядю, окажись они в той же ситуации, какая сейчас складывалась у демонской племянницы с его же бывшим протеже? Скорее всего - да. Дизайнер обладала куда как более мягким и гибким характером, той самой «женской мудростью», и гораздо более значительным терпением, чем её обретенная после замужества родственница. Мона вообще, в отличие от них от всех, существом являлась абсолютно миролюбивым и неконфликтным. И видимо своей добротой и жалостливостью приглянулась кому-то там, на самом верху. А может, высшие силы просто решили, что натворившие столько бед, хозяева Альянса не заслужили такого светлого и неиспорченного человека в своем окружении.       Алексею, к сожалению, приходилось не раз присутствовать на похоронах людей, так или иначе имевших в его системе ценностей хоть какую-то значимость. И, пожалуй, похороны Моники ему хотелось забыть гораздо больше, чем чьи-либо ещё. Гораздо больше, чем собственные. Видеть сломленного, совершенно разбитого утратой любимой супруги Демона было невыносимо. Больно настолько, насколько человек вообще может воспринимать чужую боль. Годами тщательно выстроенный образ несокрушимого судьи рухнул в один момент. С трехметровой высоты, прямо в свежую могилу, следом за гробом Ники.       - Насколько серьезно? - авторитет неосознанно повел плечами, отгоняя дурные воспоминания о том ужасном дне. Но образ убитого горем Шереметьева, которого они с Екатериной буквально под руки оттаскивали от могилы директора Дизайна, никак не хотел исчезать из памяти.       - До рака гортани.       Фомин почти не удивился. Почти. Всё же, он предполагал, что если Дмитрия и настигнет эта страшная болезнь, то поразит она легкие, поскольку Шереметьев, сколько его помнил Алексей, всегда курил.       - И…- он запнулся, опасаясь неправильно сформулировать вопрос или подобрать слова. - Без шансов?       - Без вариантов, - слабо качнула головой Катерина, и бандит залпом допил оставшийся в стакане виски надеясь, что получится вместе с алкоголем проглотить внезапно образовавшийся в горле тяжелый ком.       - А этот твой доктор что говорит? - не без труда выдавил из себя бандит. Правда не понятно, тяготил ли его так диагноз Демона, или упоминание архитекторского врача-воздыхателя.       - Ваня - реабилитолог.       - И что, он диагнозы читать не умеет?       - Умеет. Но сказал, что невозможно вылечить человека, если тот не хочет жить, - Катя спрятала лицо в ладони, громко втягивая носом воздух. Пусть и прошло уже несколько дней после того, как Демон раскрыл племяннице всю правду о своем неутешительном диагнозе, архитектор до сих пор не могла окончательно прийти в себя, и с трудом верила в собственные слова.       Зато у Фомина всё наконец-то начало потихоньку складываться в единую картину из разрозненных обрывков их с Шереметьевым разговора, которые так не давали покоя.

- А толку-то? Я - бандит, она - святая…

- Не говори так! Это мы с Никой святые. Потому, что мертвы. А вам с Катей ещё многое предстоит преодолеть вместе.

- Демон, ты чего? Не пугай меня. Вот же ты - реальный, живой человек…

- Ты ведь знаешь, что это не правда. Я умер вместе с ней, тогда, десятого августа. Увы, таковой оказалась цена нашего счастья.

      Вероятно, знать о смертельной болезни близкого человека гораздо страшнее, чем когда сообщают о его внезапной кончине, например, в автомобильной аварии, или, что не менее злободневно, от шальной пули. В подобных ситуациях обычно в один момент случается резкий выброс эмоций, истерика, слезы, вой, а потом смирение и принятие факта как данности - всё самое плохое уже случилось, человека больше нет. В случаи же с Демоном, впрочем как и с Моникой до того, самое страшное состояло в том, что последствия уже известны, и всё, что оставалось - беспомощно ждать рокового дня, гадая, наступит ли он сегодня, завтра или через неделю. А что может быть страшнее ожидания? Разве что надежда. Наивная, но искренняя, которая появилась, когда согнанные над Никой профессора постановили, что ремиссия идет полным ходом. А по итогу выяснилось, что за эти пару месяцев «ремиссии» директор «ДизайнАльянса» попросту выгорела изнутри.       У Шереметьева же даже такой мнимой надежды не оказалось априори. Не помогали ни дорогостоящие и малодоступные лекарства, ни консилиумы из всех возможных светил медицины, какие только оказались в ближайшей доступности - жизненные силы с каждым днем безвозвратно покидали Демона. И оставалось ему только ждать. Единственное, что бывший судья имел в своём распоряжении - время. Стремительно утекавшее, и заставлявшее не размениваться на панихиды по почти оконченной жизни. Он не мог остановить неизбежное, но располагал возможностью максимально подготовиться ко всем предстоящим последствиям.       Кате было ужасно больно наблюдать, как дядя улаживал вопросы наследства и прочей юридической волокиты. Но, помня, в насколько разбитом состоянии прибывала она сама, когда пришла в себя после аварии, унесшей жизни родителей, архитектор понимала, что Дмитрий пытается хоть как-то облегчить им всем дальнейшие действия.       Особенно остро складывавшаяся ситуация касалась детей. Самому Шереметьеву, даже несмотря на солидные связи, пришлось тогда приложить немало усилий, чтобы оформить опеку над несовершеннолетней племянницей. Лишний раз заставлять мучиться Катю с детьми он не хотел, поэтому в скором времени будут готовы завещание по имуществу, а также распоряжение об опекунстве, которые затем отправятся в нотариальный отдел бывшей дядиной конторы, формальным хозяином которой после назначения Шереметьева судьей стал тот самый помощник, умный и занудный, знавший наизусть все кодексы. Так что, о юридических формальностях беспокоиться не приходилось.       Моральная же сторона вопроса в их семье, кажется, волновала одну лишь Катерину: младший сын Шереметьева попросту ничего не знал о том, что болезнь папы смертельна, а старшая дочь, пятнадцатилетняя Софья, проявляла удивительную стойкость и силу воли. В отличие от двоюродной сестры, у Сони оказалось гораздо больше времени осмыслить происходящее и смиренно принять факт неизбежности. О диагнозе Дмитрий рассказал дочке ещё в прошлом году, когда после обследования врачи лишь развели руками, дав понять, что чудесного выздоровления в этом случаи ждать бессмысленно, и судья сам виноват в том, что настолько сильно запустил болезнь.       Шереметьев, как заядлый курильщик, действительно абсолютно не обращал внимания на кашель, сопровождавший его большую часть жизни, лет наверное с двадцати пяти. Распрощаться с пагубным пристрастием Дмитрий не мог ещё с юности, находя в никотине для себя некое успокоение нервов. Чистая психосоматика конечно, но мужчина настолько взял её в привычку, что иной раз, готовясь к тяжелому заседанию, выкуривал за вечер целую пачку, что будучи адвокатом, что судьей. А после смерти Моники зависимость от сигарет только сильнее укоренилась. И если бы в один «прекрасный» момент не скрутило до хрипоты в горле, когда невозможно стало вести процессы, Демон бы к врачам и не пошел. После того, как Ника сгорела за каких-то пару месяцев, Шереметьев перестал им доверять, и в реальность собственной болезни поверил лишь тогда, когда её подтвердили сразу несколько проверенных питерских лепил, что когда-то помогали ему не сдохнуть после стрелок.       Услышав неутешительный диагноз, Демон неожиданно понял, что абсолютно его не боится. В своей «досудейской» жизни он столько раз оказывался на волосок от гибели, что совершенно перестал страшиться подобных вещей. Мужчину захлестывала лишь жгучая обида - конкретных прогнозов доктора не давали (да он и не просил), но Дмитрий Николаевич прекрасно понимал, что вряд ли проживет долго, и потому не сможет увидеть, какими вырастут его дети, как сложится их будущее. На самом деле, Шереметьев вообще не был уверен, что дотянет хотя бы до осени, и, вероятно, отправлять Макса в первый класс придется уже Катерине.       Только находясь лицом к лицу с близившейся кончиной, судья наконец-то понял, что слишком многое упустил. Нет, зря он жизнь не прожил, хотя бы потому, что встретил Монику, подарившую ему собственную семью, и не без её же помощи спас Катю от детдома. Но в погоне за великими целями и идеалами, Дмитрий упустил огромное количество возможностей находиться с близкими людьми, делить с ними не только какие-то важные, праздничные моменты, но и банальные бытовые мелочи.       Увы, окончательно расставить приоритеты помог именно неизлечимый диагноз, и теперь Шереметьев упорно пытался наверстать упущенное, чувствуя свою непомерную вину перед родными. После смерти Моны, которая, как и в большинстве обычных семей, занималась воспитанием детей в разы больше отца, первое время Демону приходилось особо тяжко, но иного выхода, кроме как скинуть большую часть на нянек-помощниц по хозяйству, не нашлось. Конечно, с течением времени он сумел привыкнуть к новому укладу жизни без любимой жены, перестроил график и стал не так подолгу задерживаться на работе, но всё равно чувствовал свою вину перед детьми. Теперь же время, которое он раньше торчал в суде, тратя его на многотомные налоговые дела, Дмитрий наконец-то мог проводить с Соней и Максом в том объеме, в котором они этого заслуживали, то есть абсолютно всё.       Однако, помимо прочего, крылся в действиях отставного судьи и некий шкурный интерес - Демона одолевал жуткий и непреодолимый страх того, что его забудут. Все! Все те, кто ему дорого: дети, Катя с Фоминым, немногочисленные настоящие друзья, и даже собственные собаки! Кануть в небытие мужчине казалось гораздо более страшным, чем умереть. Поэтому Шереметьев так остервенело цеплялся за любую возможность провести как можно больше времени с теми, кто ему дорого, и кому, хотелось верить, дорог он сам.

***

      - …и нечё ходить тут с траурными рожами, будто я уже сдох! Хотелось бы сказать «не дождетесь», но c’est la vie. Дождетесь, конечно, но точно не сегодня. Так что натяни́те лыбы на фейсы, не пугайте мне детей с собаками!       Софа, неблагородно подслушивавшая из-за угла разговор на кухне, не сдержала смешок - ей всегда безумно нравилось наблюдать, как отец отчитывал эту сладкую парочку. А что самое парадоксальное, они ведь до сих пор Шереметьева боялись! Не так, конечно, как в беспечной молодости, когда Демон спалил их целующимися в парадной, а скорее как-то по-доброму, понимая, насколько смешно со стороны выглядит, когда судья воспитывает двух взрослых людей, руководивших крупным бизнесом. Даже несмотря на то, что Алексей был всего на три года младше покойной супруги, Дмитрий Николаевич по-прежнему воспринимал его не более чем шкодливым подростком, втягивавшем в сомнительные аферы бесстрашную племянницу, поэтому не гнушался вправлять им мозги нравоучительными речами. Тем более, когда эти двое норовили сунуть нос во «взрослые» дела.       Например, как сейчас.       Хотя Катя и пробыла в кабаке достаточно долго, но даже спустя ещё две рюмки коньяка и несколько часов мозгового штурма, вразумительной причины, чтобы заставить Демона ещё хотя бы раз показаться специалистам, придумать они с авторитетом не смогли. К тому же Шереметьев был настолько же упрям в своих убеждениях, как племянница с бывшим протеже, и коль уж он решил, что вместо бессмысленной беготни по больницам, лучше проведет время с детьми, Дмитрий, насколько позволяли угасающие силы, развлекал сына с дочерью, как можно меньше стараясь демонстрировать прогрессирующую болезнь. Дети, в свою очередь, с охотой поддерживали отцовские затеи, будто и впрямь не замечая, насколько непросто порой мужчине давалось участие в их скачках-бесячках. Точнее шкодник-Макс не замечал, а вот Софья Дмитриевна просто изо всех сил старалась делать вид, желая угодить отцу в его странной прихоти, ценя и запоминая каждую минуту рядом с ним.       Зато «вид делать» не старалась Катерина. Совсем наоборот - сперва заручившись поддержкой своего поклонника-реабилитолога, а затем ещё и найдя собрата по несчастью, в лице авторитета, она едва ли не ежедневно хороводы хороводила вокруг дяди, надеясь переубедить. Иной раз навязчивая участливость племянницы, сдобренная скромным подвякиванием ей Ивана Георгиевича, добивали бывшего судью куда больше, чем диагноз, послуживший причиной этим разговорам.       Кажется, только Фомин, на первых порах самоотверженно готовый вписаться соучастником в катины мозгоклюйства, быстро сообразил, что забота, которой архитектор, пусть и не желая, настырно душила дядю, лишь больше драконила Шереметьева. Поэтому бандит стал время от времени сам возить документы Екатерине домой, как бы невзначай напрашиваясь в гости, чтобы Демон мог хотя бы ему пожаловаться на свою жизнь-жестянку.       Ещё не зная наверняка о болезни дяди, девушка настояла, что по возвращению в Санкт-Петербург, жить шумное семейство Шереметьевых будет у неё. Официально Катя аргументировала своё заявление тем, что возвращаться в старую квартиру, где они столько времени счастливо прожили с Никой, Демону будет слишком тяжело, пусть он в этом и не признается. Дмитрий же, в свою очередь, понимал, что племянницу точно также к месту приковывают воспоминания, и обитать одной в огромном доме ей сложно. А бежать не хватало сил - особняк на берегу залива она по праву считала одним из лучших проектов точечного девелопмента из когда-либо реализованных. Симбиоз просчитанных Екатериной до миллиметра инженерных нюансов и скрупулезно собранный по крупицам лаконичный дизайн, вышедший из-под карандаша Моны, превратили казалось бы стандартный дом в хорошо защищенную крепость с обманчиво-свободными пространствами.

- Ей-богу, Котей, я запру тебя дома, и никуда не буду выпускать. Целее останешься.

- Ха! Ты забываешь, что этот дом строила я и знаю тут все ходы-выходы.

      Приезжая с бумагами, а иной раз и просто с многообещающим «Я тебе щас такоооое расскажу, помирать передумаешь!», предвещавшим детальное перемывательство косточек местным, хорошо знакомым Демону, представителям криминалитета, Фомин чувствовал себя крайне странно. Казалось, в особняке не изменилось ни единой мелочи, но теперь эти стены, молчаливо хранившие тайн на пару-тройку уголовных дел и десяток пикантных статей для желтой прессы, стали мужчине чужими. Теперь его здесь не то чтобы не ждали, но воспринимали лишь как гостя, визиты которого, вероятно, прекратятся сразу же после того, как остановится сердце Дмитрия Николаевича.       Впрочем, Софа и Максим, а с ними за компанию и Гелла, отнеслись к бандиту с прежней теплотой, что не могло не вселять оптимизма. В плане отношения к себе, детей и животных обмануть сложно, и сколько не прикидывайся добреньким, если человек неприятен, ему тут же дадут об этом знать. И соответственно наоборот - выразят искреннюю радость от встречи, если действительно скучали. На счастье Алексея, он по-прежнему принадлежал к категории тех, кому дети и собаки рады, насколько бы сомнительно не звучал подобный «комплимент». По крайней мере, с ними отпадала необходимость ломать голову, как бы так извернуться, чтобы и свой авторитет не уронить, скатившись до подкаблучника, и одной своенравной осо́бе угодить.       - Предатели, - закатила к потолку глаза эта самая особа, когда в первый приезд «дяди Лёши» его едва не свалили с ног: дети организованно повисли на шее у бандита, а вокруг стала вытанцовывать и завывать приветственные песни ополоумевшая от счастья рыжая хасятина, то и дело норовя приобнять хозяина.       - Не ворчи, - весело отмахнулась Софья, от чего архитектор издала странный пренебрежительно-фыркающий звук разозленного пупырчатого рылохвоста. - Тебя мы тоже любим. Правда дядь? - хихикнула она, со слишком показательным намеком глянув на Фомина.       - А то, - также шкодливо улыбнулся ей Алексей. - Ещё как любим, - авторитет одарил Катерину таким взглядом, что ей аж захотелось под землю провалиться. И прикрыться сверху валявшейся на полу папочкой с документами, по которой уже раз десять потопталась собака.       Чтобы хоть как-то спастись от очередного проёба, выразившегося, минимум, в стремительно краснеющих щеках, девушка попыталась переключить внимание как раз на Геллу, в лучших традициях бывалого кинолога, громко и четко скомандовав:       - Фас!       Правда, ожидаемого результата это не произвело, вызвав лишь искреннее недоумение хася, не вдуплившего, что за ругательство произнесла хозяйка, и смех всех остальных, наблюдавших за тем, как собака озадачено уставилась на Екатерину, лыбясь при этом во всю пасть и продолжая размахивать хвостом. Заядлый собаковод Дмитрий называл такой её глуповато-умильный вид «Я у папы дурочка». Ну серьезно, какая в подобном случаи может идти речь о команде «фас», которой Гелла, разумеется, не обучена была от слова совсем? Да и по натуре своей хасятина являлась пацифисткой и могла разве что зализать до особо тяжкого вреда здоровью. Поэтому архитектору, под предлогом «позвать дядю», пришлось быренько драпать прочь, покуда девчонка не придумала новые каверзные вопросы, на которые получила бы столь же провокационные ответы - Соня с Фоминым хорошо, просто, блядь, превосходно ладили! И что-то подсказывало Кате, что в отличие от Маргоши, посланной «пёхом до Верховного Суда» после попытки примирить бывших возлюбленных, Софья Дмитриевна так просто не отступится.       Добросовестно оправдывая предположения девушки, Соня выждала для приличия пару недель и таки сунула свой любопытный нос куда не просят, разбередив только-только успокоившуюся душу несчастной:       - Почему вы, взрослые, вечно всё усложняете? - философски начала издалека засранка, когда они вместе проводили очередной вечер за разбором бумажных материалов в домашнем кабинете архитектора.       Время от времени, оставляя отца с братом чисто мужской компанией, дочь Шереметьев отправлялась к Катерине, потрепаться о всякой бабской ерунде. За подобными разговорами удивительно быстро пролетала неизбежная рутина с расчетами, сопровождавшими любой проект. Да и Софья, с самого рождения росшая в окружении множества людей, так или иначе связанных со строительством, живо интересовалась всем и сразу, и обожала наблюдать за работой Моники и Екатерины. Виделось ей нечто завораживающее в движениях рук матери, в том, как она, будто фея волшебной палочкой, невесомо касалась карандашом бумаги, выводя очертания будущего интерьера. Архитектор же, наоборот, напоминала идеально откалиброванный механизм, и в отличие от тётки, у неё даже эскизы всегда получались четкие, с ярко выраженными прямыми линиями и острыми углами. Однако, следить за её работой Соне доставляло не меньшее удовольствие, и девочка без колебаний соглашалась внести свой небольшой вклад и приложить руку к созданию нового здания.       - То есть? - Катя, сосредоточено крепившая на кульман один из мелких чертежей по проекту, глянула на Софу несколько растеряно, явно не уловив сути вопроса, или, тем более, сквозившего между строк подтекста. Увлекаясь работой, девушка вообще часто настолько абстрагировалась от окружающего мира, что дозваться её с первого раза мало когда получалось.       - Я говорю: он любит тебя, ты любишь его...       - Кого? - опять не поняла Катерина. Хотя Софье почему-то показалось, что архитектор просто прикидывается шлангом, чтобы съехать с темы. Возможно потому, что сама не до конца разобралась, как нужно вести себя с Фоминым, и не желая изливать душу малолетке.       - Ваню, блин! - взбрыкнула она.       - Не люблю, - пробормотала архитектор, потупив голову, и поспешно зашуршала разложенными по всему столу бумагами, стараясь не показывать, насколько она оторопела от упоминания о докторе. Ох...что и говорить, в их взаимоотношениях с Иваном Георгиевичем, кажется, всё шло ещё более запутанно и неоднозначно, чем с бандитом. Но разбираться пока было некогда. А уж тем более рассказывать о своих сомнениях ребенку, который и так слишком много знает.       Не хватало ещё, чтобы Соня чего лишнего Фомину сболтнула про врача, слишком часто посещавшего свою бывшую пациентку без веских на то причин. Больной раком человек в доме не в счёт! Для Демона Ваня мог сделать не более, чем фельдшер Скорой помощи. И то, как-то уж слишком неправдоподобно выглядело, что ведущий специалист и, по совместительству, владелец одного из крутейших в области частных реабилитационных центров, мотался загород, ставить капельницы и уколы умирающему отставному судье.       А иногда и его племяннице, если девушке совсем уж херело от нервов. Только вот, как показывали практика и опыт, несколько рюмок коньяка, выпитые вместе с Алексеем Леонидовичем, оказывали на неё куда больший успокоительный эффект.       - А Лёшу? - не унималась маленькая провокаторша, припомнив, как в один из подобных вечеров, пока папа укладывал Макса спать, она заглянула в кабинет и застала Катю в компании домашней нечисти, полупустой бутылки и авторитета, который, как ей казалось, давно должен был уехать.       - Соф! - вознегодовала Екатерина, понятия не имевшая о маленькой шпионской вылазке девчонки. Они ведь тогда вовсе не собирались напиваться до того состояния, чтобы с присущей пьяным людям проникновенностью вести задушевные беседы! Но коньяк шел удивительно легко, а непринужденная беседа отвлекала и расслабляла настолько, что тихого шабуршения позади Катя, сидевшая в рабочем кресле, спиной ко входу, к тому же с Воландом, растянувшимся мурлычущим воротником у неё на плечах, совсем не заметила. А Фомин, успевший разглядеть мелькнувшую из-за двери любопытную моську, сделал вид, что не заметил, и придержал за ошейник Геллу, чтобы рыжая бестия не спалила девчонку.       - Ну правда? Что вам мешает сойтись, родить Варьку-распиздяйку, и жить как в сказке - долго и счастливо?       - Со-ня, - терпеливо повторила по слогам архитектор, давая понять, что юную сводницу заносит слишком далеко за буйки. С каждым новым визитом Алексея архитектору начинало всё больше казаться, что только она одна выкаблучивается, демонстрируя пренебрежительное отношение к авторитету, а остальные же обитатели дома, вплоть до живности, будто втихаря разрабатывали коварный план, как их помирить. При том совершенно не беря в расчет послужившие причиной раздора обстоятельства!       - Ч-то? - передразнила катину интонацию девочка, твердо настроенная гнуть до конца свою линию «защиты» бандита. Одно дело, если бы они там страстно целовались, или ещё каким непотребством занимались, с кем по пьяни подобного не случалось? Другой вопрос, что девушка, взаправду ненавидевшая и презиравшая бывшего кавалера, никогда в жизни не стала бы с ним пить, тем более крепкий алкоголь и вести откровенные разговоры. Подобное означало, что Катерина бандиту, как минимум, доверяла, а такое - не по годам проницательная Софья Дмитриевна прекрасно понимала это не хуже взрослого, опытного мужчины - дорогого стоило.       - Если ты почитаешь сказки в их классическом виде, то поймешь, что там всё не так однозначно, как может показаться, - уклончиво ответила архитектор, поняв, что сегодня переспорить мелкую засранку у неё не хватало сил.       Пару раз Катя была опасно близка к тому, чтобы поведать-таки Софье кое-какие нелицеприятные моменты прошлой жизни, известные только им с авторитетом, но, вспоминая печальный опыт собственного детства, девушка понимала, что не имеет права ломать нежное девичье мировоззрение, придумавшее красивую историю принцессы и дракона. В целом, девочка имела представление о том, чем занимается Фомин на самом деле, но вряд ли она осознавала в полной мере масштаб проблемы, и уж точно не представляла, в насколько хладнокровную тварь мог обращаться любимый дядя Лёша. Так что, если уж тот мир, в котором настолько долго существовала Екатерина, живя бок о бок с криминальным авторитетом, и можно было назвать сказкой, то только с той пометкой, что «чем дальше, тем страшнее».       - Вот я и говорю, что вы с дядей сами себе проблемы придумываете! - резюмировала Софа. - Правда Гелик? - подмигнула она развалившейся на диване хаски. Рыжуля в ответ завиляла хвостом, как всегда радуясь тому, что на неё обратили внимание и неуклюже подползла поближе к девочке, ткнувшись носом в ладони.       Гелла всегда была крайне общительной и тактильной псиной, любила всех и вся, от архитекторского флегматика-кота до Спама с его сотрудниками, и никогда не упускала возможности поластиться к кому-то из гостей, а затем постараться вовлечь его в свои игрища. Охранники даже «официальное» погоняло ей дали - рыжий конь, поскольку в доме именно хаски, а не Воланд являлась главным источником тыгыдыконья. Раздухарившаяся Гелла могла смести всё на своем пути, несясь встречать хозяев - пуфик, напольный горшок с цветком…Васю Тучкова.       С появлением в доме двух шиложопых детей, готовых замутить любой кипишь кроме голодовки, и пары сородичей собачьего племени, жизнь хася явно разнообразилась, и она постоянно бесилась с кем-то из новообретенных друзей. К тому же, такое количество новых сотоварищей по играм позволяло выплеснуть всю неуёмную хасячью энергию. Раньше рыжика хотя бы по выходным выматывал хозяин, устраивая пробежки по необъятной территории участка, но, после его внезапного исчезновения, гулять так подолгу больше не получалось. Собака, как называл этот феномен Шереметьев, была «ограниченно управляемая», воспринимая команды лишь от двух своих хозяев, и справиться с ней никто из охраны не мог, а Катерине медицинские показания не позволяли ретивым сайгаком скакать вместе с питомицей.       До ультразвукового визга радовавшаяся возвращению хозяина, теперь Гелла неизменно таскалась за авторитетом всё то время, что он находился в особняке. Катя как-то даже грешным делом подумала, а не предложить ли ему забрать собаку к себе? Не то чтобы хаски мешалась или надоела ей, но с приездом родни в доме стало куда оживленнее и веселее, а Фомину какая-никакая, а всё-таки живая душа дома. Однако, каково будет этой самой живой душе слоняться по пустому особняку пока хозяин решает свои вопросы и дела? Нельзя было так издеваться над несчастным животным, Гелла такого не заслужила! Поэтому довольствовалась тем, что авторитет её чухал за ушами, пока Демон наворачивал круги вокруг бильярдного стола, выбирая наиболее подходящую для удара траекторию.       Вот казалось бы, как истинному технарю, Екатерине сам Бог велел играть в бильярд, тем более при таком учителе, как Шереметьев. Архитектор же дядино увлечение на дух не переносила, поэтому, когда Демон приезжал в Питер, компанию ему составляли либо директор «ТехноАльянса» Роман Георгиевич, либо Лёша, которого экс-адвокат на свою беду научил когда-то паре профессиональных приемчиков. Увы, пройтись по городским бильярдным, ища себе приключений на одно место, судейская мантия Дмитрию давно не позволяла, поэтому приходилось довольствоваться «домашними» турнирами. Но конкретно сейчас такое размеренное времяпрепровождение абсолютно устраивало Шереметьева, и в угоду дяде Катя смиренно терпела попеременно шлявшихся как на работу Шилова и Фомина, стабильно зависавших с Демоном в бильярдной несколько раз в неделю часа по два-три минимум.       Сама архитектор бильярду предпочитала карточные игры. Уж во что-во что, а в покер она нагревала самых заядлых авторитетских дружков-катал. Один раз дошло до того, что кто-то из приблатненных бизнесменов, занимавшихся древесиной, просадил им с Моникой партию дорогущего редкого сруба для одного девелопментского проекта в Репино. Да и Демона с Фомой эти шулерши, улучая возможность, дурили дай дороги, кто на браслетик с изумрудами, а кто и на новые буровые установки.       Зато Шереметьев, продув жене с племянницей очередное безобидное желание, всегда с гордостью заявлял, что коль в игре не фартит, значит везет в любви! Наверно, поэтому Фомину теперь так непреодолимо хотелось проигрывать одну партию за другой, и, возможно, по той же причине Катя уже давно не брала в руки игральных карт.       И с опаской относилась к колоде, приехавшей вместе с Соней из Москвы - колоде карт Таро, принадлежавших Монике. Дизайнер вполне уверенно раскладывала арканы задолго до того, как такие лотереи Фортуны вошли в моду и приобрели широкую известность. Но никогда не рассказывала всего того, что говорили ей карты. Потому что, как правило, плохого они сулили гораздо больше, чем хорошего. Мона хоть и не произносила таких вещей вслух, но Катя или Рита, составлявшие ей компанию в подобных играх с судьбой, легко замечали, как на несколько мгновений мрачнела, или даже пугалась женщина, читая расклад.       Катерина до сих пор пыталась понять, а сумели Таро рассказать хозяйке о «смерти» Фомина, или об аварии, а возможно и о грядущей болезни мужа? В любом случаи, предупредить о грозившей опасности Ника не успела. Она никогда так не делала, боясь прогневать высшие силы за то, что посмела раскрыть будущее. Могла, разве что, попросить вести себя поосмотрительнее, но никогда прямым текстом не заявляла об обстоятельствах, предвещавших возможную беду.       Кто бы только знал, насколько сильно сейчас архитектору хотелось, чтобы также как и с раскладами, не знать всей правды о болезни дяди.       Говорят, что будущее прельщает именно бесконечным количеством возможностей. И когда в середине апреля Демону начало становиться значительно хуже, его племянница самозабвенно продолжала надеяться на ту самую вероятность возможности, что всё обойдется.       Не обошлось.       Екатерина до последнего цеплялась за заведомо несбыточную надежду, изводила вопросами Ваню, ездила каждый день в больницу, пару раз даже сталкиваясь в коридоре с Фоминым и - какая неожиданность! - с Маргошей. До последнего не хотела верить, что сколько бы не пыталась своими бесполезными манипуляциями отсрочить неизбежное, оно всё равно произойдет.       Потому оказалась совершенно не готова к телефонному звонку ранним майским утром, и, судорожно сжимая в руке ни в чём неповинный мобильный, девушка в очередной раз захлебывалась слезами. Где-то на задворках сознания маячило, что всего-то и нужно набрать один единственный номер, и абонент с того конца провода примчится к ней настолько быстро, насколько позволят дорожная обстановка и законы физики.       Даже если архитектор не произнесет ни слова.       Особенно, если она не произнесет ни слова.       А сказать в любом случаи придется. Но позже, и, вероятно, Екатерина трусливо переложит эту тягостную обязанность на Спама. В конце концов, Денису не впервой говорить подобное. Делить сейчас с бандитом на двоих одно горе казалось девушке худшим из возможных вариантов. Уж лучше тихий, деликатный Ваня, который вместо того, чтобы напару с несчастной возлюбленной напиться до желанного беспамятства, вколет ей успокоительное и бережно уложит в постель, просидев рядышком хоть до самых похорон Дмитрия Николаевича. Мозг понимал - так будет лучше, так будет правильнее, а вот сердце настойчиво утверждало, что нужен Катерине в сложившейся ситуации совсем не врач, а именно криминальный авторитет. Но она по-прежнему не была уверена, нужна ли ему она, со своим горем…и обретенным прицепом из осиротевших судейских детей.       Катя смутно помнила все дальнейшие события. Даже впоследствии, пытаясь собрать из разрозненных воспоминаний целостную картину, архитектор не получала ничего кроме смазанных картинок и образов, совершенно рандомных моментов, всплывавших в голове, типа того, как на пол летит кофейная чашка. Слышала совершенно несозвучную какофонию звуков вокруг, от телефонных звонков до писка микроволновки и надсадного детского кашля, вперемешку с тихим, паническим скулежом. Помнила, как кто-то прикасался к ней, невесомо гладил по волосам, приобнимал за плечи. Настолько осторожно, словно в руках этого человека находилась фарфоровая кукла. Единственное, что в те моменты осознавала девушка, так это то, что рядом не Спам, или уж, тем более не Фомин - её не бросало в жар от чужих прикосновений, ничего не ёкало в душе, она ничего не чувствовала к тому, кто так деликатно о ней заботился.       Прежде подобных приступов прострации не случалось. Архитектора не вышибало так из реальности ни после смерти Моники, о которой пришлось во всеуслышание объявить Спаму прямо во время корпоратива на день строителя, ни даже после того, как узнала о гибели Лёши. Видимо, сила воли иссякла именно на Демоне. Дядя, безусловно, занимал особое место в сердце девушки, и теперь там зияла новая глубокая рана, противной ноющей болью дававшая понять - Катерина потеряла ещё один свой крестраж. Потеряла навсегда.       Ужасно звучит, но архитектор поняла, как ей повезло, что из-за полученных во время аварий травм она не присутствовала на похоронах родителей и Фомина. Она в принципе в те моменты времени не находилась в сознании. К своему мрачному счастью.       Да и похорон Ники хватило с лихвой. Всем.       То оказался единственный прецедент, когда они с авторитетом наплевали на привычно-конспиративное отношение друг к другу, и почти половину скорбного мероприятия она, принимая многочисленные соболезнования, провисела у Алексея Леонидовича на левом плече. На правом висела Рита, вместе с остальными наблюдая с расстояния как Демон, согнувшись пополам, обессилено выл возле не закопанной могилы жены. Судья тогда и не подозревал, что спустя несколько лет на этом самом месте будет вырыта новая, в которую опустят уже его собственный гроб, а незавидная участь оплакивать потерю падет на Катерину с Софой и Максом.       Разумеется, проводить бывшего судью в последний путь пожелали многие, и было очень странно, если не сказать дико, видеть в огромной толпе московских госслужащих напополам с питерской братвой. Но если люди из «досудейской» жизни Шереметьева, давно отошедшие от дел воры в законе и бандиты, которых Катя, так или иначе хоть немного знала, действительно пришли отдать дань уважения бывшему «коллеге», даже несмотря на то, что Демон оставил криминал ради судейского кресла, то глядя на столичных чинуш мутными от слез глазами, племянница Дмитрия Николаевича физически ощущала, как с бешеной силой раскручивается адское колесо ярмарки лицемерия и фальши. Проникновенные речи и соболезнования от высокопоставленных москвичей вызывали лишь неприятный холодок, время от времени пронзавший насквозь больной позвоночник Екатерины, заставляя до побелевших костяшек стискивать рукоять трости. Девушка омерзительно-четко понимала, что большинство из них считали своим долгом не столько выразить искреннее сочувствие, сколько подчеркнуть своим присутствием на прощании факт знакомства с Шереметьевым. Ровно то же самое проходило руководство холдинга после трагедии с Моникой, а затем и с Фоминым. Тогда пресс-секретари едва успевали отбиваться от «сочувствующих» и полчища жаждущих сенсации журналистов.       Но вот что странно, только лишь когда, казалось, нескончаемая вереница людей, наконец, постепенно стала редеть, Катя заторможено осознала, что среди них не оказалось ни Лёши, ни Риты. Они не приехали!       Какого черта?…

***

      Алексей всё время до похорон, в отличии от архитектора, хоть и находился в сознании, совершенно не понимал, в какую сторону кинуться. Выработанный годами алгоритм действия гласил, что необходимо напиться, до полного забвения и жесткого похмелья. Но, впервые за все годы выработанного алгоритма, пить совершенно не хотелось. Поэтому двое суток к ряду авторитет бесцельно шатался ночами по дому, не находя себе ни места, ни занятия. А звонить Катерине от чего-то боялся.       Марго тоже плохо спалось. Её не меньше брата душил мерзкий ком в горле от нежелания мириться с такой тяжкой потерей. Но она хотя бы давала выход своим эмоциям, хныча в подушку, а не слонялась кентервильским привидением по коридорам, нервируя своим добровольным лунатизмом охрану.       Пусть Рита до сих пор и не могла простить подруге ту выходку с экскаватором, всё же и Катя, и Демон с семейством так и остались для неё близкими, почти родными людьми. В том мире, в который девушка попала не столько по милости брата-авторитета, сколько по собственной упрямости, не желая уезжать вместе с матерью заграницу, существовало слишком мало людей, которым хотелось по-настоящему довериться. И терять таких близких всегда тяжело, будь они кровные родственники или бывшие соседи по лестничной клетке, по счастливой случайности согласившиеся помочь в тяжелых жизненных обстоятельствах.       Саспенс, помимо прочего, нагнетал и приехавший погостить Саня. Нет-нет, не в том плане, что ребенок как-то обременял хозяев дома своим присутствием! В конце концов, к кому ещё мог обратиться подросток, оставленный без присмотра матери, не въездной в Россию по ряду её личных причины, и рассорившийся уже по ряду своих личных причин с собственным отцом? Разумеется, никто не собирался выгонять Сашу на улицу, да и Семёнова Ритка предупредила, что его подростково-пубертатная пропажа прикандехала к ним с Лёшей, кое-как наскребя последние наличные деньги на такси. Но когда спустя пару дней авторитет приехал мрачный и понурый, а Маргарита после их недолгого разговора залпом проглотила несколько таблеток успокоительного, даже далекий от взрослых интриг Саня понял, что произошло нечто ооочень нехорошее. Демона парень лично не знал, разве что иногда слышал урывками о каком-то московском юристе, и вполне логично, что нахлынувшие на крестного с сестрой чувства не понимал, и от того ощущал себя крайне неловко, наблюдая за провальными попытками взрослых вести себя так, будто никто не умирал. Возвращаться к отцу бунтующий подросток тоже не горел желанием, поэтому пораскинув мозгами (и созвонившись с маман), решил, что достаточно нагостился, и принялся за поиски билета на самолет. Только, вот же оказия, рейс, наилучшим образом подходивший ему, вылетал в Лондон именно в день похорон Шереметьева! Скрепя зубами, Саша смирился, что придется просить отца подкинуть его до аэропорта. Да и всё-таки как-то не правильно будет уехать, не попрощаться с ним.

***

      К вечеру в доме наступила по странному звенящая тишина, гнетущая до звона в ушах. Не то чтобы все предыдущие дни вокруг царило непринужденное веселье, но особняк хотя бы подавал признаки жизни: висел на телефоне Спам, улаживая вопросы с ритуальными агентами; гонял охранников за лекарствами Ваня; попеременно за каждым из них цокала когтями по мрамору Гелла, совершенно растерянная поведением собратьев, ворчавших и скуливших, отчаянно рыскавших по всем закоулкам дома в поисках хозяина, который, увы, никогда не вернется.       Шереметьев всегда держал собак, да не абы каких, а достаточно серьезных: ам.стаф, доберман, немецкая, а затем и кавказская овчарки. Последних двоих племянница с помощником хорошо помнили. Особенно близко им обоим довелось пообщаться с кавказом по кличке Герат, которого адвокату подогнали в качестве жеста глубочайшего уважения «коллеги» из Грозного. Пса, совсем немного не дотягивавшего весом до центнера, Дмитрий выдрессировал настолько филигранно, что спокойно отпускал гулять с ним Катерину, не опасаясь за её безопасность, и будучи уверенным, что пес беспрекословно подчинится любой команде девочки, которая с его помощью заново развивала навыки хождения, придерживаясь за плечо громадного зверя в качестве точки опоры.       Герат, можно сказать, умирал на руках Шереметьева, медленно и тяжело. В кавказца выпустили несколько пуль, прямо возле парадной, когда после прогулки они с Катей и Фомой возвращались домой. Не в кого-то из них двоих, а целенаправленно именно в пса, в качестве своеобразного предупреждения Дмитрию Николаевичу, представлявшему тогда в суде интересы одной брокерской компании. Собаку успели довести до ветеринарки, сделали операцию, и адвокат всю ночь просидел возле истерзанного пулями кавказца, ожидая, когда верный пес откроет глаза. Но Герат так и не проснулся после наркоза.       Демон тогда зарекся заводить нового питомца, и лишь спустя восемь лет Моника, внаглую спекулируя второй беременностью, осмелилась подарить ему на день рождения белоснежного щенка акита-ину, а ещё через пару дней Катя с Лёшей приволокли с собой из Петербурга черно-подпалую сиба-ину. Бело-черный дуэт общими усилиями нарекли Барсом и Рысью соответственно, и с тех пор счастья в доме Шереметьевых стало вдвойне больше. Мог ли кто-нибудь предположить, что именно этим двоим японцам суждено будет пережить собственного хозяина?       Соня предлагала взять собак на кладбище, как-никак они тоже имели право попрощаться с Дмитрием, но Даутов выразил опасение, что присматривать за ними будет некогда. Да и обстановка наверняка вогнала бы животных в ещё больший стресс, чем гибель хозяина. Катерина, пожалуй, находившаяся в тот момент на самом пике прострации, вопроса девочки, кажется, и вовсе не услышала.       Правда, справедливости ради, стоило отметить, что по возвращению домой архитектор всё-таки немного пришла в себя, и даже попыталась поработать, надеясь сместить акцент внимания, как вполне эффективно получалось делать раньше. Но цифры и буквы перед глазами рябили, а линии, что старательно пыталась выводить на листе архитектор, плыли и искривлялись.       Промучившись какое-то время, Катя сдалась, поняв, что необходим экстренный сеанс домашней психотерапии - горячий душ. Вполне возможно, что ослабленный стрессом организм мог словить гипертонический криз, а Иван Георгиевич, как по закону подлости, не смог остаться на ночь, но девушка в последнюю очередь думала о подобном - архитектору вдруг почудилось, что вся одежда, которую она небрежно скинула прямо на кафельный пол ванной комнаты, от безликого черного платья, до нижнего белья, впитали в себя ужасающий запах сырой кладбищенский земли.       Запах потери, горя и отчаяния.       Запах самой смерти.       Казалось, скорбным ароматом погоста пропиталась не только ткань, но и кожа с волосами. Словно он въелся в каждый сантиметр тела, снаружи и изнутри.       В попытке избавиться от мнимого запаха мертвечины, в ход, один за другим, пошли без исключения все найденные в душе средства, начиная от обычного мыла и заканчивая фильдеперсовым скрабом для тела. Катя остервенело растирала нежную кожу мочалкой, будто пытаясь не просто смыть, а выскоблить въевшийся запах, и совершенно не обращала внимания на то, что тело все больше начинает неприятно пощипывать от микроскопических ранок, которые проявлялись маленькими алыми пятнышками. Подумать только, как, оказывается, просто на самом деле спустить с себя шкуру! Изведя весь гель для душа, и трижды вымыв волосы, а после с ног до головы обмазавшись кремом для тела, Екатерина, наконец удовлетворилась тем, как от нее пахнет и что в этом аромате нет ни намека на ее недавнее пребывание на кладбище.       Осталось придумать, как настолько же эффективно развидеть произошедшее и избавиться от всех тех ужасных воспоминаний, картина которых будто осталась выжжена на сетчатке глаза, отражаясь пугающим лихорадочным блеском в собственных зрачках. Не фоминский омут с чертями, конечно, но тоже достаточно жутковатое зрелище. Пожалуй, где-нибудь в средневековье Катю за такой отрешенный и пустой взгляд обозвали бы бесноватой и попытались сжечь.

- Что, Мурзик, тяжело любить ведьму?

- Невыносимо. Но приятно.

      А ведь и правда же - ведьма. Ведьма-неудачница. Понять бы только, каким неверным заклинанием она навлекла такую немилость судьбы, и как её отвадить, если не от себя, то хотя бы от ни в чём неповинных близких.       Близких.       Очередная леденящая кровь мысли больно ткнула Екатерину острой иглой под ребра - теперь у неё не осталось никого, кроме Софы и Макса. Теперь они втроем - всё, что есть друг у друга. Дядя был последним оплотом спокойствия, за чьей широкой спиной архитектор могла спрятаться, прикинувшись наивной дурочкой. Единственный, кому она могла поплакаться и попросить совета, кто помог не потерять надежду на нормальную жизнь, не бросил Катю после гибели мамы с папой. Демон с Моной никогда не стремились заменить ей родителей, прекрасной понимая, что это невозможно, но изо всех сил старались помочь ребенку не впасть в отчаяние, вернуть краски в потускневший мир. Что ж, теперь настала её очередь спасать судейских детей.       Они, кстати, как и предыдущие ночи перед похоронами, спали вместе с Катериной. Сгрудившись в одну кучу посреди огромной кровати, и обложившись подушками и собаками, вместе бояться оказалось действительно легче. Соне с Максимом - темноты за окном, а их новоявленной опекунше - грядущей в жизни неизвестности.       Как ей стать защитой и опорой для осиротевших детей, если архитектор настолько же отчаянно сама нуждается в помощи? Самостоятельная взросла жизнь и без того оказалась непростым испытанием для балованной, изнеженной девушки, и к упавшей на плечи ответственности, которую пришлось нести за каждое принятое ей, как гендиректором «Альянс-Групп», решение, Екатерина Михайловна не привыкла до сих пор. Но то хотя бы бизнес, к тому же связанный со строительством, в котором она как-никак понимала многое. А вот воспитание детей...       Архитектор никогда не считала замужество и материнство вершиной женского потенциала. Для себя. Каждый в праве сам выбирать жизненную парадигму, не осуждая чужую и не навязываю собственную. Их с Фомины парадигма заключалась в Альянсе, в стремлении развивать и расширять горизонты своего дела, упрочивать влияние в регионе.       Бизнес имел куда больший приоритет, чем собственная семья. Ну реально, какие родители вышли бы из двух таких карьеристов? Мона почему-то считала, что отличные, судя по тому, как их обожали Софа и Макс. Однако, проверить на практике судьба, увы, не позволила.       На самом деле, детей могло родиться аж трое, но этот секрет стал единственным, которым Катерина не поделилась ни с кем. Дважды прерывать беременности вынуждали неподходящие обстоятельства, а когда, наконец, по мнению девушки, правильно и вовремя сложились звезды, вмешалась судьба. Возможно потому, что движимая коварным умыслом, архитектор решилась сохранить ребенка не столько из-за собственного желания стать матерью, сколько надеясь подтолкнуть Лёшу к решению покончить с криминалом, как когда-то сделал Демон. В глубине души она действительно хотела тихой, спокойной жизни рядом с любимым мужчиной, без постоянного ожидания пули в спину, и пистолетов, распиханным по всем углам в доме, кабинетах и автомобилях.       Но эти мечты так и остались мечтами.       В разгар рабочего дня на стройке прогремел мощнейший взрыв, обрушивший несколько этаже только начатой высотки на Заводской, и под слоями бетона и арматуры оказались больше полусотни людей. Спасатели разбирали завалы почти двое суток, и всё это время, не слушая никого, Катя торчала на пепелище, оставшемся от фундамента. Как итог - экстренная госпитализация, констатация факта замершей на четвертом месяце беременности и полосная операция, после которой архитектору казалось, будто её вывернули наизнанку. Дважды.       Охуенно-тонкий намек вселенной, не правда ли?       Ещё неизвестно, кто дольше тогда отходил, Екатерина, от наркоза, или Фомин, от злости на самого себя. Он ведь так не хотел, так боялся что рано или поздно Катя может повторить судьбу тётки. Но вместо слез и истерик получил лишь две просьбы: привезти в больницу ноутбук для работы, и постараться не убить на месте поставщика газового оборудования, которое, как показала экспертиза, и послужило причиной взрыва. Не из гуманизма и надежд на справедливое возмездие по закону, нет. Всего лишь потому, что в первый и последний раз архитектор готова была сама уничтожить человека, по чьей вине они лишились, возможно, единственного шанса на нормальную жизнь.             Дело о пропажи комерса, между прочем, вел Семёнов с компанией, но, несмотря на все старания, докопаться до истинны опера не смогли. А уж до комерса - тем более, поскольку сто шестидесятый колёсный JCB, как гласила техническая документация, мог копать ямы глубиной более шести метров. И, конечно же, никому и не пришло в голову попытаться связать давно не разрабатывавшийся карьер «Смольный» с данными системы ГЛОНАСС на технике прежде, чем экскаватор утилизируют.       Такую вот цену пришлось заплатить бандиту с архитектором за свое счастья, от которого, спустя годы, остались лишь горькие воспоминания.       Возможно, когда-нибудь она осмелится рассказать Софе эту часть своей «сказочной» жизни, и тогда девочка поймет, что нежелание Екатерины прощать бывшего почти-мужа появилось не просто из вредности или от обиды. У каждого человека существует предел. Не только сопротивления, но и сил с возможностями. Катя его достигла, заступив на должности гендиректора, и помня, насколько дорогой оказалась плата за любовь криминального авторитета, не готова была заново рисковать жизнью.       Точнее, жизнями, поскольку теперь она действительно несла серьезную ответственность не только за себя. Подвести своих «приемных детей» Катерина просто-напросто не имела права! Что такое гигантский холдинг по сравнению с двумя маленькими людьми, потерявшими родную душу? Если бы только деньги могли хоть как-то помочь им всем пережить невосполнимую утрату, девушка бы не задумываясь, собственной кровью подписала документы о продаже Альянса! Хоть Фомину, хоть самому дьяволу.       Вот кстати! Где ж этого понтореза черти носили весь день, когда он был так нужен со своей участливостью и поддержкой?       Добравшись, наконец, после похорон до дома, архитектор поинтересовалась у Спама, не объявился ли кто-то из семейства Фоминых, но Денис только отрицательно помотал головой. Если уж по чесноку, Даутов действительно не смог связаться ни с Алексеем Леонидовичем, ни с Маргаритой Вениаминовной. Зато Ежова вызвонил ещё во время поминок. И, от рассказанного коллегой, впал, мягко говоря, в легкое оцепенение. Однако, Екатерина Михайловна слишком плохо себя чувствовала, чтобы распознать ложь начальника охраны, и Спам старался максимально использовать эту возможность, чтобы продумать дальнейшие действия, и как можно аккуратнее преподнести девушке новость о том, что в авторитета с сестрой стреляли, прямо у ворот собственного дома, перед самым их выездом на похороны...