Save an Ostrich Ride a Country Boy

Помимо страусов в птичнике были ещё куры. Их никто даже не старался пересчитывать, сойдясь на количестве порядка пятидесяти. Куры бросались под ноги всем, кто заходил под крышу, и были абсолютно ручными. Но Уёну они не очень нравились, потому что мешались, пока он заполнял страусиные кормушки — а заполнять их почти всегда отправляли Уёна. Он не давал курицам имена — считал, что «рыжих задниц» достаточно; это Ёсан любил с ними сюськаться — один раз даже в дом одну из куриц притащил, чтобы её заобнимать. Все тогда были в шоке, а Уён вспоминает это до сих пор. — Так, Лоло, отведи свою семейку подальше, иначе вы щас глаз не оставите на мне, — ворчал он, встряхивая мешок с зерном, чтобы ссыпать в кормушку остатки со дна. Влажный тёплый корм, который Юнхо соизволил сварить только в восемь утра, уже лежал нижним слоем, перемешиваясь со вчерашними остатками. Выбросив пустой мешок, Уён устало выдохнул, а Юнхо, оказавшийся рядом, услышал его и не упустил возможность поддеть — Уён валится с ног, а ещё ведь не наступил и полдень. — На тебе ещё конюшня, помнишь? Давай-давай, шевели булками, в следующий раз будешь знать, как укатывать в город к своим проституткам. — Да не катаюсь я к проституткам! — рявкнул Уён в ответ; Юнхо всегда знал, куда надавить. — Я же говорил, к друзьям. — А с друзьями и до клуба недалеко, — Юнхо только развёл руками. Известно, что если ковбои между собой придумали про кого-то шутку, то будут дразнить до последнего. — Доказательства-то где? Почём знать, что ты там делаешь, а? Хоть бы нас взял разок, мы б поглядели. — Нечего вам там делать, — фыркнул Уён и, слыша смех Юнхо, отправился в конюшню. — Пидрилы. Но долго дуться Уён, как известно, не мог, — а тут ещё и лошади приветствовали его, раскрывая свои огромные ноздри. Покончив и с ними, Уён вернулся в хорошее расположение духа. — Попо, прости, для тебя сегодня ничего нет. Это потому что вчера ты не захотел есть мою морковку! И позавчера. И позапозавчера, и всегда. Ты никогда их не хочешь — вот, значит, ешь свой вонючий корм, — Уён пытался поворчать, но в итоге сдался и потрепал коня по гриве. — Ладно, шутка. Он не вонючий! Чёрные глаза Попо смотрели прямо на него, давая понять, что конь ловит каждое слово. — Видел этого Пак Сонхва? Или ещё нет? Он заходил к вам, а? — грива Попо была того же коричневого цвета, что и шерсть, отчего издалека всегда казалось, что он со своей шевелюрой единое целое. Уён мог начёсывать её бесконечно. — Нет? Ну увидишь его ещё. Патрон сказал, что он у нас надолго, — знал бы ты, как все удивились! Мы просто видим, что он с этим Мистером Паком не поладил, так что я не понял что происходит вообще. Есть пара догадок — но приберегу их на день, когда патрон наконец-то нас всех соберёт. Пора менять расписание! — а то что это такое? Я уже который день за всех пашу, и мне до сих пор припоминают, как я уехал на четыре дня! Уехал и уехал, подумаешь… Как будто тут пропадёт всё без меня. Попо недовольно фыркнул — ему наверняка было интересно послушать про Пак Сонхва, но Уён слез с темы. — А, ну да! О чём это я, — хозяин тут же понял его. — Патрон даже переселил Ёсана в комнату Гонсу — он у нас спал на втором этаже патронского дома, через стену от Мистера Пака. Мне кажется, это из-за того, что Ёсан очень чутко спит — чтобы он проснулся, если Мистер Пак будет шуметь, и проследил за ним. Патрон сказал нам следить за каждым его пуком. Все в таком шоке, что словами не передать, — но нам волноваться нечего, да, Попо? Мы ровные парниши с тобой.

ﾟ･⋆ ∴ ⁛ ⁚ ∵ ⋆ ⁚⁛ ∵ ☽

Приближающийся полдень оставался каплями пота над верхней губой. Сан видел, что Сонхва ну очень хочет начать ныть насчёт того, что у них нет кондиционеров, но держится. И правильно — если б вырвалось хоть слово, он бы тут же схлопотал от патрона и получил новое напоминание о том, где его место. На веранде было бы находиться лучше всего — там дуло много ветра, пусть и слишком тёплого иногда. Сан обещал выйти, когда всё доделает — а пока что его руки были заняты чёрной шляпой, в которую он придумывал как вставить белые перья страуса. Конкретно эти, не потрёпанные, совершенно достойные, можно было бы и продать, коль скоро Сан достал их из собранных заранее и сложенных на складе, но что такое пара перьев? Пары перьев было не жалко. — Вот. Кажется, будет держаться, — он показал Сонхва чёрную ковбойскую шляпу, из которой теперь пробивались огромные пушистые лучи. Мистера Пака к тому времени уже одели на тематику жаркого ветра и духоты — в штаны потоньше и майку, далеко не новую, но гарантированно чистую, которую Сан захотел спрятать обратно, как только допёр, что Сонхва в ней будет светить своими плечами. Но было уже поздно. Взяв теперь и шляпу, он улыбнулся, и патрон заставил надеть её перед тем, как они выйдут на веранду. Сонхва сложно было вписать в эту обстановку, но они хотя бы попытались. Теперь, глядя с холма на землю, заросшую колючими травами там, за высоким забором из железной сетки, Сан думал о том, чем таким глобальным Сонхва может отличаться — а Сонхва думал о чём-то ещё. К ним подходил Уён. Уён вот, да? В чёрной куртке на голое тело, которую набрасывал только когда надо было на солнце выходить — чтоб спина не сгорела. С так же накрытой головой, со взглядом едва ли более весёлым, чем тот, с которым Сонхва смотрел вечером позавчера, когда Сана чуть трясти не начало от внезапного тепла, принесённого им из душа. Уён тоже ездил в город и имел достаточно денег, чтобы водить себя с друзьями во всякие места и знать, что там сейчас модно, — и всё равно! Всё равно дело было в другом, а вот в чём — Сан не понимал. Уён поднялся к ним, и он предположил, что истоки этих различий слишком глубоко внутри, чтобы разобрать так сходу. Не станешь же тянуть из земли сразу здешнюю траву? — либо кожу обдерёшь, либо останется в руке только стебель, а корень сохранится в земле. За лопатой, чтобы разбираться в этом, идти далеко, да и лень. Уён усмехнулся, заметив, что пустой взгляд патрона пробирается под обновлённую шляпу Сонхва. — Добрый день, Мистер Пак! Выспались сегодня? — он был похож на натуральную лису. Или ехидну — ещё лучше; только хихикать ему не хватало, пока он прищуривался, глядя на них обоих. Ему удалось поддеть Сонхва насчёт его позднего подъёма, но при этом сохранить вежливый тон: он ведь всё ещё был гостем. — Да, — Сонхва улыбнулся так, что неясно было, о чём он на самом деле думает. — У вас тут свежо. — Ага! Вы уже говорили, — Уён одним шагом добрался до них и втиснулся между, обтирая их своей курткой. Патрон недовольно фыркнул и чуть отстранился — как будто здесь и без него жарко не было. — Мистер Пак, мы выпустили новых страусят от мамки в общий загон для птенцов. Хотите посмотреть? Сонхва неожиданно потеплел, услышав про птицу, и согласился — и спустился, и начал идти в сторону, куда указал Уён. Где стоял птичник — но это, собственно, Сонхва и так уже знал. — Слушай, хён, мне кажется, я его где-то видел, — негромко проговорил Уён, приблизившись к патрону. Он не терял времени; возможно, придумал для Сонхва занятие только для того, чтобы сказать это. — И даже не где-то, — его рука очертила воздух над разваливающимся столиком, на который давно ничего не ставили, — а здесь. У нас. — Не может быть, — отрезал Сан. — Я бы его запомнил. Он бы запомнил, в этом нет сомнений. — Это понятно. Я бы и сам такого запомнил, — ухмыльнулся ковбой, но в следующую секунду вновь посерьёзнел. — Но… может, он привозил к нам кого-то? Сопровождал. Я почему-то только лицо помню. — Путаешь, может? На вывеске в городе видел вдруг. Я ж ничего про него не знаю, вдруг он модель какая-нибудь, — Сан удержался от того, чтобы плюнуть себе под ноги, хотя очень хотелось. — Не путаю! — тут же возразил Уён. — Я у ребят поспрашивал. Соншик тоже говорит, знакомая какая-то рожа. — Даже если и так, — Сан повернулся, чтобы недовольно посмотреть на ковбоя. — Что ты мне предлагаешь делать с этой информацией? — Принять к сведению! — выпалил Уён, недолго думая. Удивительно было, что среди умильных междометий и расслабленных подбадриваний он умел ещё и вести споры. — Я думаю… я считаю! что он заранее узнал о тебе. — Думаешь? Облака, на которые смотрел Сан, вдруг начали принимать знакомые и понятные очертания. — Ну да! Он же ведь не мог поехать просто… к случайному человеку? — Наверное. Хрен его знает. — И то верно! — Иди, а то он опять не к тем птицам прибьётся. — Да ну, в этот раз уже не испачкается — ты отлично его одел, хён. — Уён, — голос патрона умел делаться твёрдым в нужные моменты. Голос принадлежал к числу немногих вещей, которыми Сану приходилось создавать свой образ уверенного в своём деле человека, а не разбитого изнутри, коим он являлся. — Ладно-ладно, иду, — ковбой чуть надулся, но лишь для вида. Нажав ногой на верхнюю ступеньку, он вдруг обернулся снова. — И собери уже всех, а? Мы хотим знать, что происходит. Сан пообещал, что устроит собрание, и наконец-то отделался от Уёна, чтобы ещё немного посмотреть вдаль. Он и без того знал, что ему стоит устроить собрание, собирался это устроить, но откладывал, потому что не понимал, что именно стоит сказать ковбоям и как. Вот уже полтора дня он ходил, занимаясь делами и думая о том, какое на самом деле у него мнение по поводу всего этого. Сонхва остался у них. Сан решил, что человека с пистолетом и поддельными документами лучше не выпускать из виду, потому что про шантажиста-бывшего тот не соврал; им был никто иной, как грёбаный директор «Золотого часа». Он позвонил на следующий же день и ненавязчиво поинтересовался, не приезжал ли к ним кто. И Сану пришлось притвориться дурачком, спросить, почему к ним никто не приехал, хотя вроде обещали. Впрочем, почему «пришлось»? Разве не он здесь был хозяином положения, разве не он сам решил это сделать? Сонхва остался здесь, потому что… друзей близко, а врагов ещё ближе, так ведь? Вот как-то так Сан ковбоям и скажет, судя по всему, потому что к нему до сих пор не пришло ни одного хорошего способа себя оправдать. «Он горячий» — плохая причина. «Он бедняга, хочу ему помочь» — ещё более нелепо. Но что тогда сказать? «Нам, в отличие от других фермеров, он навредить не сможет, потому что у нас есть пушки и мы знаем, что делать с такими, как он, в случае чего. Пусть дальше нас ему не будет дороги». Это было то, что Сану хотелось сказать. Но разве ковбои поймут его? Они испугаются. Не все были в курсе перестрелки, случившейся ещё до того, как сгорела одна из пристроек. Не все знали, какие секреты хранит это ранчо; младшим ковбоям Сан позволял не думать об этом, потому что рассказывать было незачем — дело прошлого. Как он раньше думал. А сейчас их осведомлённость была бы весьма кстати, потому что тогда реакцию на новости о Сонхва предугадать было бы легче. Сан думал о том, чтобы посвятить в тему только некоторых — Юнхо, Ёсана, Уёна и ещё нескольких ковбоев. Тех, кому он больше всего доверял. Но каким он будет патроном, если выделит кого-то на фоне остальных? Он не знал, сможет ли посмотреть в глаза ковбоям, если те узнают, что от них таят секреты, считая их недостойными знать. Сан не знал, что ему делать, и вновь единственными советчиками ему были солнце и ветер. До наступления вечера он успел ещё раз столкнуться с Сонхва — тот был в птичнике, когда Сан туда зашёл; то ли весь день не выходил оттуда, то ли настолько ему там понравилось, что он возвращался время от времени. — О!.. А я думал, вы только ходите и указываете всем, — улыбнулся Сонхва, смешно подняв брови, когда патрон вошёл в один из загонов, чтобы поработать, хотя любую работу мог на кого-нибудь скинуть. Он ничего не ответил — вздохнул только. Но потом вновь услышал голос Сонхва — уже когда вышел на улицу. Тот попросил подождать, и они вместе вышли, оказавшись на большой огороженной территории ранчо, где гуляли страусы. — Мистер Чхве, — Сонхва подкрался сбоку, излучая довольство всем своим видом. Глядя на его расслабленное лицо, Сан чувствовал непреодолимое желание поворчать. — На «ты», — перебил Мистер Чхве. — Я же говорил — на «ты». Говорить «ты» для Сонхва было будто не по закону: он дёрнул бровями и примерялся к этому слову, по меньшей мере, полминуты, пока они шли вокруг птичника, и лишь после этого заговорил снова. — Я знаю вот… что в фермах вокруг держат тетеревов. А у тебя нет — почему? — Говоришь так, как будто ты мне такое задание давая, — ухмылка появилась на губах Сана против его воли. И Сонхва сделалось от этого ещё веселее. — Их очень мало где разводят, на самом деле. Они сложные, и я вообще считаю, что эту птицу в неволе держать нельзя. Это не курица! И не индейка. Оба машинально перевели взгляд в раскрытые двери индюшатника, где ковбои перекрикивались о чём-то, разгоняя с насестов крупных пушистых птиц. — И не страус, — закончил Сонхва с таким же задумчивым видом. Страусы не боятся людей. Здесь все уже привыкли к тому, что к неспешно движущемуся на лошади ковбою птицы подходить не боятся — ожидают еды. Или интересуются какими-нибудь блестяшками и другими красивыми вещичками. Сонхва вздрогнул, чувствуя, как его шляпу вдруг резкими порывистыми движениями потянуло назад. — Ах ты! — он едва успел понять, что происходит, как Сан оттащил за шею одного из страусов, посягнувшего на верёвочку шляпы. Сонхва не смог не удивиться, увидев на лице патрона широкую улыбку, родившую ямочки на щеках, — а если бы услышал его хохот, то, видится, так и упал бы там же, где стоял. — Не бойся, у них клювы мягкие — больно не укусят. — Да я не боюсь, — отозвался Сонхва как-то тихо, с интонацией вопроса. Они продолжили медленно идти, тревожа ногами жёлтую траву, и он решил, что можно и рассказать что-нибудь, раз они так безнадёжно молчат. — Я пробовал на них кататься даже. Сан тут же повернул голову, чтобы посмотреть на него, как на умалишённого. — В смысле. — Ну! Я попробовал… залезть, — а на Сонхва уже нападал смех. — Под присмотром, конечно. — Не на тех ли, которых у меня покупал Ральф Роттен? — прищурился, улыбаясь, Сан. — На них, да! — он едва не вздрогнул, когда Сонхва уронил свою руку ему на плечо, содрогаясь от смеха. — Этот ваш Ральф Роттен… Он хотел организовать скачки на страусах. — Погоди-ка, я слышал о таком. — Ну! Только они неуправляемые! Я не знаю, что нужно иметь вместо мозгов, чтобы устраивать такое… Сонхва сотрясался от смеха — вероятно, его воспоминания о страусах позволяли вот так хохотать, — а вот Сану смеяться было особо не над чем. И глядя на эту картину, он вдруг подумал, может ли Сонхва так смеяться, если ему дать выпить, — так же задыхаться и жмурить глаза в безуспешной попытке сказать ещё что-то. — Нет, ты смотри! — встряхнувшись от смеха в последний раз, он вдруг запрыгнул на страуса, что пытался оторвать у него верёвочку. Нет, ты смотри, Сан!.. — натурально запрыгнул, оббежал его с другой стороны и перекинул ногу, едва не задев патрона по шляпе. Его собственная съехала и осталась висеть под затылком; Сонхва вжался в пушистое тело птицы, согнувшись, чтобы удержаться на ней, пока та пыталась понять, что происходит, крутя немногочисленные шестерёнки в своей башке. Оставалось надеяться, что это был не Лоло, иначе достанется уже не от патрона, а от Уёна — главного почитателя птиц. А патрон только крикнуть успел — и тут же зашёлся в кашле. Всё оказалось в пыли; страус пытался и так, и сяк скинуть Сонхва, который впился в него, будто огромный овод, грозя отодрать ему крылья. Сан вытаращил глаза — а не собирался ли Сонхва участвовать в скачках на страусах, которыми однажды загорелся Ральф Роттен? О-о, да нет. Это ж бред сумасшедшего. Тем не менее, довольно хорошо Сонхва управлялся. Его мотало из стороны в сторону, но пока страус носился вокруг Сана, это стало походить на брачный танец, а Сан не был страусихой и спариваться не очень хотел. Увидев приближающую к ним ещё одну птицу, Сан крикнул, тут же набрав в рот пыли, и метнулся вперёд, чтобы стащить Сонхва на землю. Второй страус— без наездника, а следовательно, более проворный — понёсся за ними, и Сонхва чуть не потерял свою шляпу, спрыгивая неаккуратно. Испортить шляпу — это ещё довольно мирный исход. Сан крепко сжал чужую руку, чтобы оттянуть Сонхва подальше и быстро осмотреть на предмет травм прежде, чем вместе побежать прочь. Быстро-быстро — на холм, где стоял патронский дом. Страусы остались внизу вместе с ковбоями, которые как раз для того здесь и были, чтобы нянчить птиц. На первую же ступеньку веранды с носа упала капля пота — Сонхва с Саном даже не поняли чья, разнялись уже на крыльце, и патрон понял, что растратил все силы злиться, пока бежал. Он только вздохнул, как уже привык, и закатил глаза, когда Сонхва открыл рот, чтоб сказать: «Извините, Мистер Чхве». Сан ушёл в дом и добрался до бутылки в холодильнике, чтобы потом вернуться к буйному гостю с тряпочками, смоченными вокруг её холода. — На «ты», просил же. Сонхва вскинул брови, и успокаивающий гул ветра в балках прервался его голосом. — А. Да… Извини. Мне очень неловко за то, что сейчас произошло, — на его губах вмиг появилась робкая улыбка, но она была лишь тенью того бархатного смеха, который всё ещё звучал у Сана в ушах. — Нечего было это делать, если неловко, — проворчал он, отдавая Сонхва тряпочку, чтобы вытереть шею и лоб. Долго оставаться раздражённым патрону не удалось — не сейчас, когда они в тени, не с Сонхва и не с бутылкой лимонной воды, которую они ополовинили залпом. Чувствуя, как расслабляются плечи, Сан сел на излюбленное кресло, пока Сонхва продолжал стоять у балюстрады. Он поправил на себе чёрную шляпу. Под шеей виднелась краснота, оставленная солнцем за время, которое он успел провести на ранчо. Со своей спиной, блестящей от пота, и плечами, поднимающимися от жара после бега, он вполне мог бы сойти за одного из ковбоев… если бы не эти смехотворные перья, которые Сан вставил так прочно, что они пережили даже эту любительскую скачку на страусе. Пыль на пуху заставляла вспоминать стихи с мыслями об отчаянии. Сан специально так на совесть прикрепил, эти перья. Не для красоты или ещё чего — этого у Сонхва и так было предостаточно. Сан до последнего не хотел давать ему становиться на них похожим. — Теперь понимаю, почему вы так цените вечера здесь. Сонхва поймал подозрительный взгляд патрона и пояснил, чувствуя крупицы на зубах: — Вы. Вы все, — и улыбнулся, когда Сан понимающе кивнул. Они перешли на ты. Сонхва стал махать на себя рукой в попытке — бесплодной попытке — создать прохладу, но воздух оставался горячим, и духота продолжала действовать на нервы. — До вечера ещё так далеко, но я уже его предвкушаю. — В холодильнике осталось ещё что-то, — сказал Сан, подготавливая свою шляпу к тому, чтобы снова выйти из-под веранды. — Сходи посмотри; но тут, конечно, лучше, чем в доме, тут хоть ветер. У нас сейчас совет. Мне нужно идти. — А. Совет. Они переглянулись; Сан не подозревал о том, что в его глазах мелькает чувство вины, да и не понял бы, почему вообще чувствует вину за то, что оставляет Сонхва. А этот Сонхва смотрел на него желая, очевидно, остановить, — но причин для этого не было. — Ты же… — он выдохнул, будто слова шли через силу и он не хотел этого говорить. — Обо мне — никому, кроме своих ковбоев, помнишь же? Сан кивнул. И его гостю ничего не оставалось, кроме как почувствовать облегчение. — Прости. Мне ничего другого не оставалось, кроме как доверить вам свою судьбу, — Сан отвёл глаза; подобные речи для него были уже за гранью, но Сонхва, похоже, любил наворачивать драму. И он почему-то начал ухмыляться, вытирая капли с шеи. — Но кажется, я пришёл к правильным людям? Ты не выдал меня вчера. От загадочной улыбки перед собой и глаз, которые, казалось, смотрели прямо в него, глубоко внутрь, Сан чувствовал, как начинает дрожать. Сонхва оставил между ними неозвученный вопрос. — А кто-то, кажется, оставил мне денег, которых хватит на покупку нового ранчо, — проговорил патрон, нахмурив брови. Играть злобу для него было легче лёгкого; в последние годы он это делал так часто, что научился избегать почти каждой каверзной ситуации. А Сонхва, не обращая на это внимание, воздушно рассмеялся. — Ах, ну да, мои денежки… конечно. Что ж ещё. Иди на свой совет, патрон, нечего со мной стоять. Проведя взглядом по его ресницам прежде, чем уйти, Сан отметил, что на них лежала грусть. Возможно, именно она делала эти глаза такими тёмными. Но он не мог тратить время на пустые размышления; нужно было отправиться к ковбойским домикам, где ему наверняка зададут тысячу вопросов о Сонхва. Как жаль! — Сан всё ещё не представлял, как будет отвечать на них. Ковбои уселись на первом этаже самого крайнего домика, самого большого из тех, в которых жили ковбои; в нём сразу за аркой слева от входа стоял огромный обеденный стол. Сейчас его протёрли и посередине лежали видавшие виды блокноты, в которых по частям велись записи о продажах — вести их в одном месте для ковбоев было «не в кайф», как они сами однажды сказали. Сан присел посередине, хотя ему всегда было неловко видеть, как это место ему специально оставляют, как начальнику. И за столом молчали. О, как же он боялся этого! Не стоило надеяться на то, что говорить начнёт кто-то из ковбоев — они ведь все собрались слушать его. Наконец Сан обвёл глазами стол и проговорил странно неразборчиво: — Ещё не все, да? — сверля глазами пустые стулья, сдвинутые для того, чтобы всем хватило места. — Ага, — ответили ковбои. — Сейчас ещё подойдут, с минуты на минуту. — Тогда подождём, — решил Сан. В комнате почти сразу стали болтать; сначала потихоньку, но потом забылись и перестали следить за громкостью голосов. Ковбои обсуждали последние новости, услышанные по радио, — что Сану всегда было до лампочки, — новую повариху в забегаловке у заправки, которую держал Хонджун, а ещё девушек, родителей и домашние дела. Патрон сидел, подперев рукой подбородок, и прислушивался то с одной стороны, то с другой, потому что ему было откровенно скучно, но участвовать в обсуждении не хотелось. Среди разговоров, что были, по большей части, серьёзными, его внимание привлёк тихий смех с дальнего края стола, где сидели зелёные ковбои, которым многое делать ещё не доверяли. Незаметно повернувшись в их сторону, Сан слышал «Сонхва», быстро исправляющееся на «Господин Пак». И спустя время это заметил и Ёсан, сидевший по правую руку от него. Он тоже молчал всё это время — но это было неудивительно, речь ведь шла о Ёсане: он охотнее разговаривал с животными, чем с людьми. Он переглянулся с патроном, и они молча воззрились на смеющихся ковбоев, пока те не замолчали, заметив, что за ними наблюдают. — Я тоже нахожу это всё странным, патрон, — проговорил Ёсан, сделав акцент на «тоже» и ткнув его пальцев в плечо. — И ты сегодня нам всё про него расскажешь, правда? Сан участливо кивнул. Куда ж он денется. Едва заметные сейчас морщинки помогали на лице отразить все его эмоции одну за другой смешным образом — и когда младшие ковбои совсем расслабились, поняв, что он не злится на них за тихое обсуждение гостя, Сан сказал куда-то в пустоту, хотя смотрел на Ёсана: — Два дня прошло, а он меня уже так достал, что закопать охота. Шуршал сегодня всю ночь — искал что-то. Да и пялится ещё постоянно, как будто просит дать по лицу. — Наш патрон хорош собой — вот он и смотрит, — ковбои рассмеялись, и ляпнувший это молодой Рюсок начал от неловкости приглаживать бородку. — Чего ты от него хочешь? Городской. С философским заключением Ёсана спорить было глупо. Сан вздохнул, и они на короткое время замолчали — за дверьми тем временем раздался громкий треск. — Ой? Чего это? Из всех собравшихся лишь Юнхо закатил глаза — остальные встрепенулись на стук упавшего уличного стола и лязг металла. По кряхтению сложно было сказать, кто устроил снаружи переполох, но вылезти на улицу никто не успел, потому что в дверях быстро возник Уён. — Обкакались? А это всего лишь я. Патрон фыркнул. — Теперь все? — спросил он, оглядывая полную столовую, где со всех углов на него смотрели глаза, готовые слушать и понимать. — Сонбум и Гонхи ещё… Но и ладно с ними, давайте начинать, может? — Если всё пропустят, сами виноваты будут, нехрен где-то шляться! — объявил Уён и с довольным видом занял свободный стул, на котором обычно сидел Гонхи. Юнхо дал ему осторожную затрещину. Спустя несколько секунд над столом раздался шёпот — не слишком тихий, но старательно тишащийся: — Я и не знал, что койоты умеют ходить на цыпочках! Рири стащил мой кукурузный початок, представляешь! — Они разве едят кукурузу?.. — Они всё едят, дурень, — ответил Уён Юнхо. — Особенно то, что плохо лежит. — Рири? Он же вчера был Роро, — встрял Сан, но тут же остановил себя, вскинув руки. — Так, ладно. Раз никого больше ждать не будем, надо начинать. Сан наконец начал перебирать записи, которые безалаберно организовали ковбои. — Самый крупный заказ в этом месяце обломился, — сказал он, оставив «а ведь мы на него так рассчитывали» висеть у всех в головах неозвученной мыслью. — С хлеба на воду перебиваться, конечно, не будем, но стоит поискать номера с прошлого года и обзвонить, иначе в августе деньги на корма придётся соскребать по углам. С разных сторон стола послышалось «ага, поняли, ага, ага» — а лицо Юнхо почему-то было очень задумчивым. — Так почему Рири? — наконец спросил он шёпотом, ткнув Уёна. — Так лучше. Роро мне не нравится, — ответил тот раздражённо, словно это было очевидно. И правда. У Юнхо какие-то проблемы, раз он не понял сразу. — Реально? А коня тогда тоже переименуешь? В Пипи. Юнхо прыснул от смеха, и у сидевших рядом поползли на лица улыбки — видимо, их всё-таки было слышно. Сан смерил это взглядом их дуо, но ничего не сказал, понадеявшись, что маленькие дети смогли решить свои дела без него.

ﾟ･⋆ ∴ ⁛ ⁚ ∵ ⋆ ⁚⁛ ∵ ☽

Ночи шли очень тяжело с тех пор, как в доме появился ещё один человек, — Сан то ли тревожился за что-то, то ли просто бесился. А Сонхва не подавал виду, не уличался ни одним волоском на бровях, но наверняка смотрел на всех свысока, — Сан был уверен в этом. И не мог из-за этого найти покоя; хотелось поддеть гостя, сказать что-то такое, чтобы он раскрыл своё эго в натуральную величину и перестал защищаться своими медленно моргающими глазами и воздушным смехом — ясно же, что от его притворства здесь уже все устали! Вряд ли Сан осознавал, что бессонницу и тревогу у него вызывают в целом любые изменения в выверенной за столько лет рутине — будь то засуха или, наоборот, чересчур частые дожди. Будь то подозрительные гости. Сан снова и снова порывался закурить, но постоянно что-то мешало; зажигалка из дома пропала куда-то как нарочно, а занять у кого-то всё не предоставлялся момент. Поэтому Сан ночью на улицу вышел без цели, просто так. Он знал, что ворочанье в кровати уснуть не поможет. — О, а я вот следую твоему совету. Чужой голос внезапно разрезал тишину, и Сану сразу почувствовал, как что-то невидимое сдавливает ему плечи. — Извини, не хотел напугать, — Сонхва улыбнулся, потому что лицо у патрона, видимо, выглядело очень смешно. — Говорю, каждый день выхожу — и смотрю: никого нет. Я уже почти подумал, что ты из тех, кто советует людям вещи, которых сам не делает. — Я как раз из тех, — усмехнулся Сан. Оставив двери за спиной, он вгляделся вперёд: ночь, как всегда, создавала ощущение замкнутости, ведь за холмом ничего не было видно. Потеряй Сан способность рационально мыслить — решил бы, что они на краю света. Сейчас ни ворчать, ни повышать голос не хотелось; перед ночью они с Сонхва, казалось, наконец были на равных. Сан сел в деревянное кресло; да, сейчас он не был патроном, а Сонхва не стрелял своими глазами и вообще почти не двигался. Он не знал, сколько прошло времени вот так, пока Сонхва стоял, упираясь руками в потёртые перила, а он снизу смотрел на его спину, — но в какой-то момент захотелось продолжить разговор; последние слова прозвучали как будто секунду назад. — А ты плохо спишь? — М? — Сонхва обернулся, словно забыл, что кто-то, кроме сверчков, может издавать звуки. — Да. Почему-то. — Странно. Все, кто приезжает из города, говорят, что спят как убитые. Сонхва только рассмеялся — и даже смех этот был теперь простой, как Сану подумалось. Хотелось чужую майку взять рукой и поправить, не задевая спины, а в голове вились события сегодняшнего дня. Сонхва на страусе был просто Сонхва на страусе, но больной мозг Сана — больной по той стезе, где ему меньше всего хотелось бы, — показывал ему это снова и снова, приплетая уже совсем иные интерпретации. Но Сонхва вряд ли катался на всём так же хорошо, как на страусах? О, вряд ли. На страусах люди вообще не катаются. Нет, нет. Сонхва смотрел на ночь со скучающим видом; он заскучался до того, чтобы повести разговор дальше. — А вот я всё никак не убьюсь. Разные мысли в голову лезут и всё такое… А потом думаю, как бы до самого завтрака так не проваляться, — и иду на улицу. Ты правильно сказал, здесь и правда лучше. Проще на сон настроиться. — Надеюсь, дело не в том, что тебе не нравится спальня. — Да нет, она очень милая. Дело не в ней, правда. Сан кивнул; эти слова звучали правдоподобно. Сонхва отвернулся вновь, и его профиль пронизывала теперь какая-то горечь, словно мысли, о которых он говорил, нашли его уже и здесь, на улице. Плечи опустились, и Сан заново обнаружил, что Сонхва стоит в одной майке, делающей его в темноте более угловатым. — А тебе не холодно?.. В него самого в этой темноте со всех сторон впивались углы — иначе было не объяснить, почему он так сжался в своей куртке, наброшенной из тех, что валялись вне шкафа. Его горло будто что-то сжимало, а Сонхва будто это воочию увидел, когда обернулся. — Ага. Но я не хочу уходить пока. Разве здесь не хорошо? — Хорошо, — Сан подобрал свою куртку, а потом даже встал, — но я говорил не про то, чтобы уйти в дом. Можно костёр развести. Сонхва вновь повернулся, но теперь смотрел удивлённо. И сонно; пока из дома еле-еле доходил свет сюда, не видно было, о чём думают его глаза. — Ну да. Тут, за домом. Поодаль от задней стены дома стояло целое предприятие из стульев и большого кострища, вокруг которого скучными вечерами могли собираться ковбои с патроном. Ночью костёр зажигали редко; Сан вспомнил, как сам это делал всего однажды, с дядей. Тот рассказал ему страшилку про город-призрак, и очень скоро пришлось тушить костёр и возвращаться, потому что Сан испугался и смылся в дом. Но он давно вырос и теперь мог даже рассказать эту страшилку сам. — Про город-призрак? Ты уверен? — заулыбался Сонхва. — Может, лучше пожарим тут что-нибудь? — Ты ж говорил, что не ешь так поздно. — А я не буду есть. Пожарю, а потом выброшу. Сан хоть и мог бы посмеяться, но посмотрел так, словно он оскорблён. История о городе-призраке разворачивалась прямо здесь, в прериях; обожаемая в детстве, она не потеряла своих красок и сейчас, и Сану лишь хотелось надеяться, что он сможет рассказать её так, что и у Сонхва по локтям пойдут мурашки. Но ни призраки, ни ночные звуки, пробуждающие в горожанах ужас, который Сан передавал с поэтической точностью, почему-то не трогали гостя. Когда они добрались до конца, где хозяйский конь, от которого остался лишь скелет, вернулся в город, от которого осталось ровно ничего, Сонхва усмехнулся — как будто знал, чем всё закончится. Сан сложил руки на груди; он был серьёзно оскорблён. — Я пока слушал, вспомнил кое-что, — медленно вздохнул Сонхва. Он повернул голову к Сану только потом, через несколько секунд, словно забыл об этом — о том, что Сан рядом, что сейчас ночь, пыль и свобода в воздухе. — Песня одна была. Про коня и огонь тоже — как же там..? Сонхва даже выпрямился, нахмурив брови и уставив наверх глаза, словно это поможет ему вспомнить строчку или мотив; впрочем, что-то он напевал, и прошло буквально несколько секунд прежде, чем он встал и объявил: — А, вспомнил! — и на его лице вновь начало бегать преувеличенное сосредоточение. — Или нет… — Ты петь умеешь? — хмыкнул Сан. — Ага. — У меня есть гитара. — А? — у Сонхва на миг загорелись глаза, и он словно хотел добавить: «что, правда?», ведь Сан, как ни крути, не похож был на того, кто играет на инструменте. — Моя сестра в детстве хотела заниматься всем на свете. Но музыку так и забросила — я даже вроде бы помню в каком шкафу, — Сан снова поймал себя на том, что глаза застряли где-то в чужих плечах, но теперь не стал уводить взгляд, потому что казалось, что Сонхва всё равно не заметит. Не разглядит или забьёт болт. — Правда, я тоже не умею. — А я умею. — О-о, ну всё… чё, реально принести что ли?.. Сонхва рассмеялся. — А ты просто так про неё сказал? Я настроен серьёзно. Да, Сан определённо не рассчитывал, что всё выльется в это, когда выходил на веранду. Но, так уж и быть, он залез в бывшую комнату сестры, где теперь спал Ёсан, чтобы выудить незапылённую, почти не изменившуюся на вид гитару. А с кухни Сан выудил несколько толстых сосисок. — Не представляю, как отвратительно она теперь звучит, — проговорил Сан и, поставив тарелку прямо на землю, протянул Сонхва гитару. Тот на сосиски посмотрел с отвращением, но гитару взял, и первый же звук заставил их обоих поморщиться. — Уф. Но, выдохнув, Сонхва принялся её настраивать, надеясь только на божью — о, нет-нет, страусиную, вернее, — помощь; их обоих режущие слух скрипы почему-то веселили. — Может, будешь всё-таки? — сказал Сан, покачав перед Сонхва прижаренной сосиской на шпажке. Тот молча прижал гитару покрепче к животу и открыл рот, вытянув к нему шею, — Сан застыл, сам не зная почему. И отмер лишь когда Сонхва замычал возмущённо — давай, мол. Он быстро сунул шпажку Сонхва в рот — тот откусил половину, брызнув ароматным соком, — а в следующую секунду уже доел сосиску сам. — Слушай, — он привлёк внимание Сонхва, не успев до конца прожевать, — а Антеро Пин... это же он, да? Струны тут же замолчали. Сонхва остановил свои руки и посмотрел на Сана непонимающе как-то, словно совсем не ожидал, что он такое сейчас спросит. — Директор Пин — это он? — Кто. — Твой бывший. — Да, — и оттого звучал очень неуверенно, словно забыл своё прошлое. — А… ты узнал его имя? — Он мне звонил, — снисходительно улыбнулся Сан. Потом снова прогрузил ситуацию, и его расслабило смешком. — Вообще-то, я надеялся, что ты «нет» скажешь, — он выдохнул и провёл рукой по лицу, стряхивая удивление. — Ладно. Ох, Боже. Ладно, я не буду спрашивать, как тебя угораздило спеться со своим начальником… Если он узнает, что ты у меня, то вот это вот, что ты принёс в своей сумке, — будет нашей последней сделкой с «Золотым часом». — Но он ведь не узнает?.. Чем дольше Сан смотрел на Сонхва, тем тяжелее ему становилось — обычно, но не сейчас, потому что была ночь. — Месяц, Сонхва. Не забывай, — он вернулся к тарелке, чтобы и дальше разводить вокруг костра ароматный запах; желания развивать дальше эту тему не было. Настройка гитары заняла не так много времени, как Сан предполагал; он и половины сосисок сжарить не успел, но готовить их под игру гитары могло стать опытом, о котором он мечтал всю жизнь и не подозревал об этом. Он расплылся в улыбке, запоздало поняв, что Сонхва не просто проверяет звучание, а уже пытается наиграть мелодию. — Может, ты её даже знаешь. Мне кажется, она очень подходит… сюда. Ну, этому месту. — Заинтриговал, давай уже, — улыбнулся Сан. Но он не отводил взгляда от сосиски, прогревающейся над огнём, поэтому понять, действительно ли ему интересно, было сложно. К ушам голос гитары доходил постепенно. Из дома их вряд ли было слышно, поэтому не стоило волноваться о том, что они кого-то разбудят. Голос Сонхва присоединился к песне неожиданно и, пусть Сан до этого вообще помыслить не мог о том, как Сонхва поёт, теперь казалось, что это безумие — то, что он мог спокойно жить, ни разу не слышав такой голос.

В ночи лишь мёртвым звёздам спеть

Мы сможем, если сядем в круг.

Пускай ты мне уже не друг,

Я за тебя пойду на смерть.

Сан определённо знал эту песню. Что-то подобное ему давали слушать сыновья других фермеров, что раньше приезжали сюда семьями, чтобы ужинать у Мистера Чхве. Его отец славился своим гостеприимством, и друзей у него была, наверное, целая тысяча. Сан их всех не знал; не знал и слов, чтобы подпевать. Но песню знал. На том уровне, чтобы заранее угадывать изменение мелодии и один только слог, последний. Сан забылся в этом простом удовольствии, когда догадываешься правильно, и утонул в звуке незаметно и очень быстро. У этой песни, если верить воспоминаниям, не было конца и края. Или это лишь раньше казалось, что такие песни бывают? Когда он был младше.

Проглотишь спичку — и сгореть

Уже не сможешь, как ни дуй.

Запоминай: я схороню

Любовь в следах копыт коней.

Ночь же желала схорониться в звуке струн. Сан глядел по сторонам и понимал, что Сонхва прав, прав во всех смыслах. Лучше места и часа для этой песни было не найти. До него доходило сейчас запоздало: сочная сосиска, пыль под ногами и треск костра, перемежающийся с тем, что ему вдруг подсунули сегодня — музыкой. Сан всё ещё думал о первом куплете и вспоминал… да, должно быть, оригинальное исполнение принадлежало женщине. Он так много раз слышал, как её играют на гитаре, и это было так давно, и его приятели меняли строчки на «пусть я тебе уже не друг, ты за меня пойдёшь на смерть…» — или как там? «Друг» — это ведь к мужчине? Сан вряд ли был пьян. Наверняка это к ночи его так разморило; он подумал о том, что неплохо было бы пойти спать после этого всего, но строчки, тянущиеся нараспев, планировали закончиться только через вечность.

Плевать, если надежды нет -

Нужны лишь сёдла и сбруя.

В руках горячих слёзы спрячь,

Пока не подошёл рассвет.

Он вспомнил, как в одного из пацанов, одержимых этой песней, однажды влюбилась сестра Сана. Весело же тогда было её дразнить! В юности мысли бегали с ужасающей быстротой и Сан мог думать море вещей одновременно — так и сейчас, по всей видимости, он делал: воспоминания крутились засвеченной плёнкой, пока он контролировал прожарку корочки и поглядывал на Сонхва. Тот сидел с ровной спиной даже сейчас, когда стул под ним прогибался, создавая неудобство ногам. Когда слова нужно было слепить более драматично, он прикрывал глаза; Сан никогда не понимал, почему во время так делают, потому что с таким же успехом можно петь и с открытыми глазами. Однако, как бы скептично он не относился к музыке, ему хотелось вести себя максимально тихо, а значит, нравилось. Ему хотелось дослушать до конца, не прерывая, чтобы узнать, как Сонхва обернёт каждое слово в свой голос.

Проглотишь спичку — и сгореть

Уж не сгоришь ни здесь, ни там.

Запоминай: я передам

Нашу любовь в сердца коней.

И в свете тысячи огней

Не разглядят, как я иду.

Я буду завтра в том саду,

Что тебе…

Что…

Что тебе снился…

Прекрасная картина, которую рисовал ум, стала потихоньку блекнуть, и Сан быстро перебрал строчки в памяти, чтобы подсказать Сонхва. — Сто… ночей? Тот всё помнил. Дело было в другом. Сан присмотрелся и разглядел, как у него дрожит нижняя губа. — Да, — только и ответил Сонхва, но лицо закрыл руками, чтобы быстро вздохнуть и снова посмотреть на костёр. — Что-то не так?.. Сану редко приходилось конфронтировать со слезами вот так, прямо. Сонхва хоть и пытался остановить их, успокоить себя глубоким дыханием, но не убегал, не отворачивался и не пытался замять всё шутками или другими отвлечёнными фразами. Похоже было на то, что его редко осуждали за слёзы. Или он знал, что Сан его не осудит. Да ну. Бред. Откуда ему? С чего бы ему думать, что Сан настолько добродушный? — Ну… Антеро, — наконец выдавил Сонхва, когда Сан от него ответа уже и не ждал. — Он… — Любил эту песню? Ох... Понятно, известная история. — Зачем я вообще это начал, — проговорил Сонхва, раздражаясь на себя. Он положил гитару за спину и подтёр глаза аккуратными выверенными движениями, словно и сейчас на нём был макияж. Сан всё ещё не знал, как ему реагировать, а потому просто протянул тарелку, на которой уже почти не осталось сосисок. Сонхва от злости съел ещё одну; теперь уже можно было не дуть на них, они подостыли и стали немного не такими вкусными, но Сонхва вряд ли знал, что весь смак подобных сосисок — есть их тогда, когда они ещё обжигают губы. Сан отправил его в дом, чтобы самому заняться костром и уборкой всего, что они успели притащить, и не забыть ни одной шпажки. Он тщетно убеждал себя в том, что правильно сделал, оставив Сонхва быть одному, но осуждающие голоса всё-таки шептали, что нужно было сказать что-то. Что-то поддерживающее. Но что Сан мог ему сказать? Он едва ли справлялся с тем, чтобы поддерживать самого себя. Поднявшись к себе на ватных ногах, он всё ещё долго не мог уснуть. В голове крутились строчки песни; Сонхва оставалось допеть последний припев. Сан переделывал строчки и так, и эдак, чтобы приблизиться к призрачным исчезающим звукам, которые помнил из юности.

Проглотишь спичку — и сгореть

Тебе уж не позволю я.

Запоминай: найдёшь всегда

Мою любовь в глазах коней.

Терпения и особенной симпатии к музыке в Сане не было — и всё же он пропел его тихо. Тогда ночь простила его и наконец позволила уснуть.