Госпожа Босфора

      Странное, несвойственное обители тоски и безысходности тепло проникало вместе с солнечными лучами сквозь неплотные ткани, завешивающие окна и нахально слепило глаза обречённой на вечные муки несчастной, пытающейся углядеть осколки былой жизнь вне мрачных стен дворца. Кучерявые облака медленно текли по небесной лазури унося с собой несбывшиеся надежды. На коленях, скрытых под ярким жёлтым платьем с вышитыми ровными стежками фиалками, покоился перечитываемый в который раз Данте. Однако в сей час мысли девушки витали далеко от содержимого покрытого янтарной пеленой неуловимого времени пергамента книги. В голове, преодолевая безудержный пороги меланхолии пробивался властный голос Валиде.        — Моего сына никогда надолго не завлечёт глупая, хатун, ибо красота быстротечна, в отличии от острого ума, — требовательно наставляла она, готовя воспитанницу к важной роли второй скрипке в разуме султана. Тонкие чёрный брови сходились на изящной греческой переносице, выдавая зарождающуюся бурю, — не разочаровывай меня.       Но Гюнеш допустила непростительную ошибку, и стены Топкапы обрушились на неё, раздавили, не оставив и шанса на спасение. В груди образовалась глубокая дыра, что не заполнить и в тысячелетие труда. Невинное сердце, пылающее от любви, разлетелось на мириады частиц, пеплом рассеявшихся над крышами Аситане. Ворота счастья закрылись пред ней, навсегда лишая райского сада, отрезая от драгоценного Эдема.       Отныне душе Гюнеш оставалось лишь гореть в безудержном пламене чистилища, не находя желанного покоя и утешения. В какой миг её жизнь свернула не туда? Ещё недавно сама судьба благоволила Гюнеш, вымащивая её путь золотыми камнями рядом с полноводной рекой, наполненной сладким шербетом, неприятности же таяли в воздухе яркими искрами ночного костра. Однако она забылась и столь сильно возродилась, уверовав в абсолют их с повелителем чувств, что дерзнула поселить собственные мысли в голове и мечтать о большем, нежели вечная жизнь в покорности и благоговении пред Валиде-султан. И вездесущая госпожа это ощутила, почуяла зарождающуюся тень над бескрайними равнинами власти в разуме падишаха.              А если стал порочен целый свет,              То был тому единственной причиной              Сам человек: лишь он — источник бед,               Своих скорбей создатель он единый              Случайная череда событий, произошедших с лёгкой руки Кёсем Султан утянули Гюнеш в клокочущую, подобно кипящему котлу пасть Харибды, сомкнувшей чудовищную пасть, усеянную острыми зубами над головой девушки. Она не смогла преодолеть пролив, сгинула в нещадной клевете. Одна из девушек, неприметная хатун по неизвестным причинам, взобравшаяся на этаж для фавориток, упала с лестницы, сломав длинную птичью шею. И несмотря на царившую в ту пору ночь шум поднялся стремительно, разносясь по гарему заунывными завываниями тулума. Валиде же сославшись на уверенность в вине Гюнеш, посчитавшей сгубленную девушку потенциальной конкуренткой сослала фаворитку следующим же утром. Повелитель поверил, не мог не поверить ядовитым россказням драгоценной матери, помимо прочего продолжавшей уверенно держать в руках бразды правления, именуемые регентством.              Могильный хлад, исходивший от мраморных плит Дворца Слёз, медленно проникал в душу замораживая некогда крепкие ростки великой любви. Могли ли они выжить посаженные в почву недоверия? Никогда. Пережили бы вынужденную разлуки? О, нет, когда твой свет померк, отринул прочь, не пожелав услышать, то лишь предсмертная агония — бессменный компаньон. Гюнеш любила и горела, склоняя голову пред падишахом, питаемая исключительной приязнью, испытываемой к ней. Султан Мурад не забывал, помнил о простой рабе своей осязающий вкус бесценной жизни лишь рядом с ним, обогреваемой знойными лучами его привязанности. Их ночи полные томительных касаний и единения двух душ, стремящихся друг к другу; совместные кахвалты на зависть многим, не встретивших рассвет в покоя повелителя и вынужденных лить одни лишь слёзы напитывающие всласть подушки; пьянящий лучше любого терпкого вина, аромат дивных роз Иудиного древа сопровождал их во время неторопливых прогулок по дворцовому саду.              Однако он предал её, предал любовь, питающую корни Гюнеш. И она всеми силами пыталась вырезать Мурада из едва бьющегося от невыносимой боли сердца. Тупой клинок раз за разом вонзался в неподатливую плоть, оставляя кровоточащие следы и удушающий запах стали отныне преследовал бывшую фаворитку в дворце для неугодных женщин, вычеркнутых из жизнь легко и просто, без лишних чувств и тягот.              Она могла понять, найти сотню оправданий почему же он не спас её, отверг. Ведь в то, другое время Кёсем Султан прибывала в зените власти, держа под пабучем диван, сепахи, янычар и духовенство. Все подчинялись ей, стараясь уловить скользящий взгляд кофейных глаз, определить кто вызвал мелкие морщинки, сошедшиеся меж бровей, понять ход острых мыслей обнаживших карабелу против врагов, паршивых нечестивцев. Гюнеш могла понять, но не могла забыть.              Дворец Плача, обитель павших. Ссылка сюда, раньше видевшаяся лишь во снах воплотилась в реальность и на сей раз проснуться у Гюнеш не получилось. Она горела изнутри, переполняемая безысходным гневом, кричала от досады и степенно тлела. Коль в первые дни девушка разрушила все, что удалось сдвинуть: не однократно переворачиваемый стол, с летевшими навстречу полу яствами, одеяло и подушки растерзанные, будто зверем, книги, свитки, сундуки с тканями и даже шкатулка с драгоценностями не смогла пережить бурю. Ничто не осталось целым. Местные хатун и аги, словно лесным обитателями бежали от неуёмного пожара, страшась пострадать от очередного летящего в стену предмета. Однако время шло и стих огонь, оставив лишь догорающие угли и море пепла, стылой ненависти к обрёкшим её на подобную участь.       Помимо прочего взросла в душе печаль. Так, что же есть иль было той любовью? Минутный интерес? Взмах крыльев бабочки секундный? Существовала ли она вообще? А может то являлось лишь праздною фантазией рабыни? Что есть она и её чувства рядом с повелителем мира?              Гюнеш с досадой сжала мягкую обивку тахты, расшитой мелкими вензелями, уже выцветшими от времени, и выдохнула сквозь сжатые зубы. Стоило научиться себя контролировать. Легко вспыхивающий огонь гнева не раз играл с ней злую шутку. Однако, чего раньше стоили с горяча брошенные фразы жалким одалык? Она была одной из любимых фавориток султана ходившей по Золотому пути не единожды и сей постоянство открывало невиданные до сели высоты, а после имянаречения лично повелителем, упоительный вкус обретенной доли власти и вовсе вскружил юную голову.        — Гюнеш, — прошептал он в одну из долгих ночей, — солнце, осветившее непроглядную тьму моей души.       И тогда счастье, недолговечное по своей натуре, заполнило сердце, наполняя бренную плоть желанием жить. Были ли она когда-нибудь столь же свободна, как в те хрупкие моменты? Никогда. Он даровал ей крылья, гордым соколом, несущие ввысь прямо в небесную лазурь. И сам же их обломал, жестоко и беспощадно разбив о твёрдые скалы неверия. Однако время и одиночество оказались лучшими учителями из всех имевшихся. Дворец Слёз же образумил, показал, где крылись непростительные ошибки, приведшие к бесславной ссылке: безмерная гордыня затуманила рассудок непроглядным маревом, сгущающимся все больше и больше даже от малейшего внимания повелителя. В последствии Гюнеш осмелела настолько, что решилась озвучить дерзкие мечтания о собственном шехзаде и возможном будущем династии. И то стало началом конца.       Всеведущая мать повелителя — Кёсем Султан прознала о том, ощутила замаячивший на горизонте призрак зарождающейся тени амбиций, угрозу абсолюту её власти над сыном. Подобная дерзость не прощалась, даже в мыслях ничтожных рабов династии. И Махпейкер причислила Гюнеш к своим нескончаемым врагам, позабыв то многое, некогда связывающее их и отдав предпочтение более тихой и послушной баш-кадын — Айше. Однако за милым личиком султанши скрывалась неудобная правда, посему игнорируемая всеми: мать единственного шехзаде была пригретой на груди змеёй лишь ожидающий возможности ужалить посильнее.       По гарему уже давно ходили слухи о подливаемом всем хатун снадобье, препятствующем зачатию дитя. Иначе по какой причине у пышущего здоровьем и мужской силой султана не появлялось более детей? Лишь мерзавка Айше ходила по гарему светясь от радости и наглаживая беременный живот. Но и те времена прошли, до отъезда Гюнеш ни одна из наложниц не принесла в Топкапы смех нового шехзаде, даже не заявила о грядущем. И в её отсутствие подобного не случилось, такие слухи стремительно бы облетели даже Старый дворец, как новость о венгерской принцессе, зачаровавшей Мурада. Поговаривали, она ведьма, вливающая в повелителя ядовитые чары, мутящие рассудок, столь сильно, что он осмелился привести ту в гарем, вопреки воли Валиде-султан. Однако Кёсем Султан все равно отослала паршивку.              Едкий оскал тронул губы Гюнеш искажая лик мучительной горечью. Будь у неё дитя, то возможно и удалось бы отвести от себя гнев госпожи, остаться в сердце мира. Однако правда оставалась неизменной: заветного шехзаде она так и не смогла заиметь, чрево оставалось все столь же болезненно пустым. На тлеющие угли эмоций вновь плеснули масло разочарования, ибо все могло сложиться иначе. Ещё хальвет или два и жизнь приобрела бы новый виток, возможно, не давший Кёсем Султан столь легко от неё избавиться.       Робкий стук в дверь прервал нескончаемую череду самоистязаний, уже плотно вошедших в вялотекущий распорядок дня, наряду с чтением книг и ленными прогулками по саду, дарившими ушедшее тепло стамбульского солнца. Петли приглушённо скрипнули и пришелец незвано вторгся в покои. Высокий евнух в бронзовом муслиновом тюрбане с приколотым сарпечем украшенном мелкими рубинами и красными перьями, в искусно отделанным беличьими мехом фередже предстал перед Гюнеш. Тёмные глаза быстро обежали комнату, ища посторонних и резко впились в девушку острой стрелой смазанной долей высокомерия.       Хаджи-ага.              Правая рука Валиде-султан лично пожаловал к ней, снизошёл до простой хатун. По гордому лицу прошла легкая рябь брезгливость. Он явно и сам не жаловал порученную работу, точно его заставили марать руки недостойными делами. Тонкие губы сжались в плотную линию, натягивая резкую линию, глубокой рекой, делившей подбородок на два брега. Евнух тянул, не желая вступать в разговор первым, иль же ожидал радостных вскриков, неприкрытой лести и всеобъемлющего почтения.              Гюнеш чуть вздернув подбородок не желала разделять его видение складывавшейся ситуации, но и лицезреть столь неприятную особу дольше положенного не считала нужным. Да и кто знал, что он мог нашептать Кёсем Султан по возвращению. Обострять и без того сложные отношения с госпожой совершенно не хотелось, ведь Гюнеш ещё жива, молода и хороша собой. Возможно, султанша могла бы изменить своё решение ссылке. Она порой шла навстречу провинившимся, не без причин и личной выгоды, но то был шанс на лучшее.       Терпение. Только терпение.        — Хаджи-ага, приветствую тебя. Какая честь! Неужели заскучал по мне и решил навестить? — с напускной радостью произнесла фаворитка, все же не удержавшись от мелкой колкости. — Что за речи, Хатун? Или забыла почему оказалась здесь? — он нахмурился длинные борозды морщин охватили лоб летней пашней. Скорее напускное недовольство, нежели настоящее пронзило угловатые черты лица. — Ох, помню я, ага, помню, как меня обвинили в убийстве, коего я не совершала. Такое сложно забыть, особенно сидя в месте, подобно этому, — Гюнеш драматично развела руки указывая на стылый потускневший мрамор Старого Дворца, впитавший боль и отчаяние тысячи винных и безвинных женщин, проведших здесь последние отведённые им мирские дни, на мебель тронутую сыростью и поистершиеся краски. — Хатун, — предостерегающе произнёс евнух, начиная злиться. Умудрённые десятком интриг своей госпожи глаза опасно блеснули, — я здесь не для такого, чтобы рассуждать о былом. Кёсем Султан милостиво позволяет тебе вернуться во дворец. Ей удалось найти свидетельницу, видевшую, что та одалык сама споткнулась и упала с лестницы. Твоя невиновность доказана. — Неслыханная щедрость, Хаджи-ага. Сколько месяцев я здесь томилась и лишь сейчас вам удалось найти причину случившегося. Разве видел мир столь удачливую хатун, как я? Но какова её цена? — девушка слегка поддалась вперёд, всматриваясь в застывший лик полумужа. Он помедлил, обдумывая ответ. Нервы, натянутые тугой струной кануна. — Послушание. Госпожа более не потерпит столь неслыханной дерзости, — наконец изрёк он, — на первый раз она великодушно простила тебя, хатун, ибо благо повелителя для неё всегда в приоритете, а ты была одной из главных фавориток, в будущем способная подарить династии не одного шехзаде. Однако более не стоит испытывать судьбу.       Плотоядная усмешка невольно расползлась по лицу девушки, принося с собой внезапную догадку. Верный раб султанши, пособник сотен безнравственных злодеяний сболтнул лишнего, не посчитав глупую хатун достойной маломальской скрытности. Сколь преступная халатность для слуги великой госпожи. — Так значит в этом все дело? В повелителе и в его новом увлечение? Принцесса из Венгрии, прибывшая за помощью и дерущаяся на мечах подобно мужчина? Из-за неё Кёсем Султан вспомнила обо мне?       Хаджи-ага тихо прочистил горло, острый кадык нервно задёргался, то и дело выскакивая из-под краёв крупной фибулы в форме розы, лепестки же мелкие цветные каменья, переливались всеми оттенками красного, зелёного и синего в лучах любопытного солнца, заглядывающего в покои. Молчание затягивалось, становясь почти неуместным. Однако Гюнеш удалось различить лёгкий, едва заметный кивок головы. Отвлекись она на миг и упустила бы, столь ожидаемое признание. — Хатун, помни о приличии! Что за допрос ты мне устраиваешь? — излишне громко воскликнул он, наверняка больше для любителей подслушать чужие разговоры уже расположившихся подле плотно затворённых дверей, нежели для неё. Перст цвета сандалового древа взметнулся вверх в поучительном жесте. Золотое кольцо игриво блеснуло, — тебе дали возможность вернуться. Будь благодарна, покорись и живи с миром подле падишаха, рожай наследников, купайся в шелках и золоте. Но осторожно, никогда не забывая кому обязана всем. — Конечно, Хаджи-ага. Я запомню. Однако мне хотела бы забрать с собой несколько человек из Дворца Плача. За это время мы сильно сдружились и без них моё сердце будет болеть, — приложив ладонь к груди, Гюнеш приняла самый смиренный вид из всех, что смогла изобразить. — Ладно, Хатун. Не думаю, что Кёсем Султан будет возражать. Но поторапливайся, я не желаю оставаться здесь дольше положенного. — Румейса! Элиф! — две служанки в скором времени показались в дверях покоев, покорно склонив головы, — собирайте мои вещи, мы возвращаемся в Топкапы и Умуту-аге передайте, что он с нами едет. А ещё подготовьте мне зелёное платье с жёлтой тесьмой. — Ты наряжаться собралась? О, Аллах, пошли мне терпения, — он закатил глаза и драматично возвёл руки к потолку, — тебя просто в гарем везут, а не сразу на хальвет к повелителю, неразумная. — И что мне туда, прикажешь замарашкой возвращаться? В чёрный кутаться, да глаз от пола не поднимать? — девушка резко поднялась с тахты, раскрытая книга полетела наземь. Гюнеш не обратила на то внимания и двинулась к сундукам уже начавшем заполняться цветными тканями. Эмине молчаливой тенью выскользнула за дверь направляясь на поиски аги, Румейса же принялась выуживать из шкафа требуемый наряд, пока семенившие вокруг девушки собирали вещи фаворитки. — Хатун, — устало протянул евнух. Однако спорить не стал и сдавшись покинул покои, давая время на смену наряда.       Ловкие руки служанки умело распутывали слои ткани, меняя одно одеяние на другое. Воздушный шифон кружил вокруг, сорванными сильным ветром осенними листьями. И даже покои, некогда казавшиеся тюремной камерой, преображались, становясь светлее и радушней.       Она возвращалась.              Торжествующая улыбка никак не хотела покидать лица. Отчаяние, гложущее душу многие месяцы отступило. Пускай не по воле падишаха Гюнеш возвращалась во дворец, а по велению его матери, испугавшейся ускользающей власти. Чудесный мальчик вырос, стал львом османов и вырвал принадлежащее ему по крови право быть султаном, лишив Махпейкер горячо лелеемого регентства. Пускай. Фаворитка готова была вернуться и на столь унизительных условиях, ведь однажды каждый ответит за причиненное ей зло. Ни через день, ни через два и даже года могло оказаться мало, но она будет помнить и когда-нибудь, внезапно, в безоблачную пору воздаст за всё. Милостивая судьба дала Гюнеш шанс все исправить, написать собственную историю.              О, они пожалеют, что как-то решили сыграть с ней в столь жестокую игру, выворачивающую душу наизнанку и разрывающую сердце на мириады частиц боли и страданий, ответят за все вынесенные муки и выплаканные слёзы, ибо              я Гюнеш.              Я не прощаю.