I never asked for this

Фарида приходит на пятой стадии принятия.

***

Отрицание хрустело осколками зеркала под железными пятками. Гнев ушёл вместе с Шарифом, оставив Дженсена без единой эмоции на несколько дней. Торг сверкал серебром и хромом шестеренок на широком столе, заваленном запчастями, выделялся голубым пятном тонкой брошюры для аугментированных на кофейном столике. Чтобы добраться до новой сигаретной пачки, ему приходится смахнуть на пол несколько пустых смятых, еле-еле балансировавших в виде странной пирамиды на прикроватной тумбочке, и отбросить под кровать шуршащий целлофан, оборачивавший блок. Адам чуть морщится, когда грудь обжигает быстро остывающий пепел, но не поднимается с кровати. Сколько бы он ни курил, уже не приходило то самое онемение, на пару секунд успокаивающее мысли и позволяющее попытаться найти точку равновесия. Надо было хотя бы день переждать без сигарет, и тогда получится, но… Но что бы он делал? Чем занимал руки целый день? Шестеренки выскальзывали из пальцев, он безнадежно сбил резь уже у третьих часиков. У Адама не было сил задумываться, что раньше бы он сидел до победного. Сейчас он просто вспылил и одним движением смёл все запчасти на пол, получив от этого короткую вспышку удовлетворения. Но у всего своя цена. Тело отказывается принимать, что оно больше чем наполовину стало механизированным, и от электромагнитного поля, создаваемого техникой в квартире, вроде бы не заряжается. Поначалу Дженсен игнорирует мучительное бурчание живота, заглушая его алкоголем. Ленивый рейд на кухню оставляет ему несколько пачек ИРП, привета из спецназовского прошлого, о существовании которых он и не подозревал. Почти все остальное приходится выбросить: хлопья и крупы, в которых завелись противные мелкие букашки; остатки всего съедобного в холодильнике, которым через пару дней стукнуло бы три месяца. Прокисшее молоко оставляет дурно пахнущие пятна на раковине. Даже забытая капсула в кофеварке и отсек для воды обзавелись неприятной скользкой жижей, до которой Адаму противно прикасаться металлическими пальцами. Адам ставит на плиту кастрюлю, наливает воду. Пока та закипает, неспешно закуривает, просит ВИ включить что-то ненавязчивое. Вытяжка уносит сигаретный дым, он размеренно шинкует размороженное мясо. Закидывает в бурлящую воду макароны, которых от участи быть поеденными букашками спасла герметичная пачка. Поджаривает с безумным количеством специй мясо, думает и добавляет туда томатную пасту из банки, со стенок которой старательно собрал плесень. Горячая пища безуспешно пытается отогнать призраков депрессии, которых становится все больше в затянутых паутиной углах служебной квартиры. Под одинокой лампочкой холодного света Дженсен ест очень медленно, отстраненно чувствуя, как обжигает язык. Аромат сочного жареного мяса отдаёт сырым пеплом и немножко плесенью. Наевшийся, но не насытившийся, он не ставит тарелку в раковину и отправляется спать. И не забывает стакан для крепкого сна.

***

Он уже с полчаса бездумно рассматривает собственные руки. Они не просто чёрные. Длинные стальные волокна «мышц» тускло блестят тягучей нефтью. Костяшки сверкают зерненым графитом и тоже твёрже алмаза. Карборундовые связки переливаются шлифованным ониксом. И под твердыми композитами и сплавами течёт смазочная жидкость, которая наверняка бурлит кипящей смолой. Адам и не подозревал, как много оттенков существует у простого чёрного. Но он постепенно узнает их, классифицирует, находит каждому название, встречает их как старых знакомых. Утро — дрожащее марево иссиня-черных сумерек. В полумраке зашторенной спальни сигаретный дым — серый, можно сказать, светлый чёрный. Горячий душ затягивает в чернильную муть, из которой он вылезает распаренным, одуревшим и сонным. Сам сон — тревожный, не дающий отдыха, от которого Дженсен устаёт ещё больше, — поглощает свет, как черная дыра, как глубина разлома, в котором пропадает даже эхо от крика после кошмара. В дверь стучат, и Дженсен приподнимает пустой взгляд с рук на стену. Губы шевелятся вне его сознания, отрывисто разрешая отпереть дверь. — Валлахи, Дженсен, открой окна! Тут дышать нечем! — ворчливо восклицает Малик. — Малик. — Не спрашивает, а отмечает Адам. Прислушивается к себе — нет, не злится. — Шариф послал? — Не-а. И отчего-то её простое, бесхитростное раскрытие карт с самого порога действует на Дженсена нормализующим образом. Не успокаивает и не злит, раскачивая и без того держащуюся на честном слове крышу. Что-то обычное — интерес, что ли, — пробивается через толстый слой ржавчины на тех механизмах, что раньше отвечали за социальные взаимодействия. — Ты придурок, — Фарида оказывается у него за спиной и вдруг отвешивает лёгкий щелбан по взъерошенному и не мытому уже два дня затылку. — Думаешь, о тебе уже все забыли? Притчард передает привет. Дженсен моргает и резко оборачивается на источник подзатыльников. Но Фариды уже нет, она поднимает жалюзи и приоткрывает окна, впуская поток свежего воздуха и дневного света в затхлую квартиру. — Дженсен, это пиздец, — резюмирует Фарида, недолго рассмотрев жилище коллеги. — Так, поднимайся. Что ты на меня так смотришь? — Ты не прихерела? — почти ласково спрашивает Дженсен, подойдя к ней и наклонив голову в угрожающей манере. — Когда мне было 15, маму положили в больницу с травмой позвоночника. Сложная операция и ещё более долгий период реабилитации. Она полгода даже ходить не могла. И тут ещё отец умер… Так что мне пришлось заниматься примерно всем, от уборки до оплаты счетов. — Девушка встряхивает головой и вдруг кладёт одну руку ему на плечо. — Дженсен, я за тебя так переживала! Дай хоть чем-то помочь. Я знаю, как может быть нелегко после… После всего, что случилось. Из-под встрепанных коротких волос на него смотрят огромные карие глаза. И в них нет жалости, только море сочувствия, тепла и решительности. Пилот никогда не вызывала у него неприязни. Безбашенная, но надёжная, с пробивным характером, неизменно заставляющая усмехаться своим острым комментариям. Юность не мешала самоотверженности, и Дженсен порой чувствовал потребность позаботиться о девчонке, которая вытаскивала его из самых разных передряг на своей обожаемой пчёлке. Адам долго смотрит на Фариду, пытаясь подобрать не слишком резкие слова. С таким трудом нацепленная одеревеневшими пальцами броня идёт трещинами, мысли с трудом ворочаются, пытаясь понять, на кой чёрт это всё Малик. — Я тебе кое-что принесла, — девушка по-своему понимает долгое молчание Дженсена, отстраняется и возвращается к двери. Адам смотрит ей вслед и только сейчас замечает, что Фарида пришла не с пустыми руками. Она перетаскивает нагруженные пакеты на кухню, поднимает их на столешницу и извлекает оттуда непрозрачные контейнеры, попутно спихивая в сторону грязную посуду. — Сколько? — Сколько что? — Сколько с меня? — терпеливо добавляет Дженсен, рассматривая растущие пирамидки контейнеров. Фарида смотрит на него с недоумением и едва ли не возмущением.

***

Адам, опустившись на колено, запихивает постельное белье в стиралку. Нажимает кнопку и прислоняется к прохладному металлу начинающей гудеть машинки. Пытается выгадать себе ещё секунду сладкого самообмана, в котором в соседнем помещении не разводит активную деятельность одна очень жизнерадостная американка арабского происхождения. Бомбер Фариды уютно прислонился к пальто Дженсена («его надо отдать в химчистку, Адам, ты им пыль вытирал, что ли?»). Микроволновка пищала, разогревая принесенную Малик еду («по маминому рецепту!»). Адам без особого желания вытирает окна, стараясь игнорировать мысли о бесполезности, наигранности и просто бессмысленности этого занятия. Марджи бы сказала сейчас «заземлиться». Найти пять вещей, которые ты можешь увидеть. Высокую башню Шариф Индастриз вдалеке, сейчас обнесенную строительными лесами. Грязь на окне совсем близко. Стопку книг в распечатанной коробке. Маленькую шестеренку, укатившуюся к ножке стола. Солнечный свет, греющий лицо. Четыре вещи, которые ты можешь потрогать. Влажную тряпку. Холодное оконное стекло. Шершавую ткань помятой, но хотя бы чистой футболки. Скользкую пачку сигарет в кармане. Три вещи, которые можешь услышать. Шуршание полотенца, которым она вытирает только что вымытую до скрипа посуды. Гудение робота-пылесоса. Малик, щебечущую про свой новый бомбер, планы на выходные, ужасное новое меню в кафетерии на втором этаже. Она не упоминает нападение, после которого сменились повара в этом самом кафетерии (и, логично, поменялось меню), и Дженсен ей за это благодарен. Две вещи, которые можешь понюхать. Горький табачный дым свисающей из уголка рта сигареты. Пряный аромат хлебных лепешек, которые Фарида ловко вытаскивает из микроволновки и накрывает пластиковым колпаком, чтобы не заветрились. И одну вещь, которую можешь попробовать. Адам опускает взгляд на тряпку в руках и решает опустить последний пункт, бросая её в ведро к моющему раствору. — Ну вот! Другое дело, — комментирует Фарида, улыбаясь. — А то у тебя совсем… Логово было. Источник света, куда более греющего, чем солнечный, улыбается. На солнце в карих глазах Малик играют золотые искорки, разгоняя чернильную муть вокруг. Они сверкают ярким маяком, намёком на то, что у сдавивших, утянувших его тёмных вод есть поверхность, и к ней можно подплыть, вынырнуть, жадно захлебнуть ртом воздух. Впервые за несколько дней почувствовать, что он всё ещё жив. Хотя Адам ничего не отвечает. Просто принимает из её рук тарелку с только что приготовленным сэндвичем.