I never asked for this

Адам привыкает к аугментациям.

***

«Сынок, ты уже дома?» «Бля, дай мне хоть зайти», — думает Дженсен, но вслух отвечает другое: — Да, босс. — Просто хотел сказать, что аренда оплачена на следующие полгода. Мы не вызывали клининговую службу, я подумал, ты бы не хотел, чтобы у тебя кто-то копался в коробках. Кстати, самая пора их разобрать. «Добро пожаловать домой, Адам», — прохладный голос виртуального интеллекта. Ну хоть кто-то не рад его видеть снова живым. Честно, по крайней мере. — Да, босс, — собственный голос напоминает скрежет стальных листов на ветру. Адам даже не делает себе зарубку в памяти узнать, не барахлит ли это дешифратор голоса. Точно же не легкие курильщика так дают о себе знать. Он несколько месяцев не брал в руки сигареты. — Что ж, снова, рад видеть тебя в строю. Обустраивайся. Канал связи обрывается. В кои-то веки Шариф понял, что пора отъебаться, не после конкретного пожелания ему это сделать. Вспотевший, бледный Дженсен бросает на пол до грустного лёгкую спортивную сумку и осматривается. Служебная квартира кажется чужой. Он напоминает себя вора, пока крадётся, чтобы не дай бог не потревожить пыль, от входа к кухне. — Пиздец, — только и хватает красноречия мужчины, когда он замечает шевеление каких-то мелких черных точек в открытой коробке хлопьев. Когда волна неожиданной ярости на Шарифа, врывающегося в его жизнь неожиданнее поноса, стихает, то Дженсен начинает думать. Он имел полное право вызвать сюда и клининговую службу, и службу описи имущества, да хоть весь Детройт сюда позвать на экскурсию. «Смотрите, Адам Дженсен питался одними хлопьями и заливал их виски вместо молока, потому у него не возникает синдрома Дэрроу! Покупайте наши Фантастические Медовые Шарики, и вам больше никогда не придется принимать нейропозин!», — звучит в голове внезапно голосом Кассан. Но вместо этого оставил служебную квартиру Дженсена нетронутой, позволил тут всему покрыться толстым слоем пыли и завестись тараканам. Взгляд Дженсена падает на открытую пачку сигарет, и любые мысли о Шарифе вылетают у него из головы. Может, позже он вспомнит. А сейчас, если бы его руки не были откалиброваны, они бы затряслись от накатившего никотинового голода. Странное ощущение. Тело не требовало никотина, но мозг его ожидал. Адам внезапно для себя самого неловко хватает пачку, пытается выбить раковую палочку, но руки двигаются так, словно пачка — молоток, и он забивает гвоздь. Желание наконец-то затянуться сильнее, и он осторожно вытряхивает сигарету. Подхватывает кончик губами, берёт лежащую рядом зажигалку и минуту, не меньше, пытается щелкнуть кремнием. Колесико бесполезно прокручивается в стальных пальцах, не высекая долбаную искру. Снова чувствующий приступ раздражения Адам швыряет дурацкое устройство в сторону и напряженно думает. Шариф дарил ему какую-то навороченную, у которой нужно только кнопку нажать. Точно. Должна лежать на столе или где-то в ящике. С сигаретой, свисающей с уголка рта, он резко направляется к себе в спальню. Черная зажигалка с золотыми узорами обнаруживается прямо около пепельницы, где он её и оставил три месяца назад. С ней намного легче, руки не отказываются дать ему огоньку. Прикрыв глаза, Адам прикуривает и делает первую долгую затяжку. Горький дым проникает в легкие и мужчина вдруг кашляет, словно ему снова 18, и он впервые затягивается в курилке университета. Но мать вашу, как же… Мир начинает немного кружиться. Шатаясь как пьяный, Адам опускается в кресло и откидывает голову назад. По всему телу разливается волна жара и онемения. Он курит жадно, захлебываясь в надежде забыть о фантомности этих ощущений. Металлу ведь похеру на адреналин, норадреналин и ацетилхолин, которые сейчас находят путь в его вены, настоящие и искуственные. Едва сигарета заканчивается, он берет другую и снова закуривает. Чего-то не хватает. Да. Но виски нет рядом. Дженсен тупо смотрит на стол, пытаясь понять, почему же виски нет рядом. А, да, он же не пьет за рабочим столом. Приходится повторить маршрут от точки В до точки А, конечная — стойка минибара. Базовым манипуляциям протезами его обучали как трехлетку на протяжении нескольких недель, так что ему удается даже не превратить стакан и бутылку в осколки от слишком сильного сжимания. Адам нервно выпивает. Второй глоток уже несколько больше смакует, виски все-таки недешевый. Проработав бок о бок с Шарифом достаточно долго, он поневоле начал разбираться в алкоголе. Адам падает в привычное продавленное место на диване, вдыхая запах пыли, ставит бутылку на столик рядом. Седативный эффект алкоголя потихоньку наступает, и скребущие изнутри черти утихают, устало опускают головы, зевают и просят ещё виски. Им тоже впадлу злиться без выходных, без отпуска, да и пенсия им вряд ли светит. Яростные черти внутри тоже аугментированы, они могут царапать внутренности Дженсена карборундовыми пальцами до зуда и крови, вцепляться вольфрамовыми зубами ему в мозги и трясти башкой, пока не придёт тупая головная боль. Врагу не пожелаешь таких чертей. И Дженсен с удовольствием договаривается с ними о перемирии за новой стопкой. Раньше он не пил днём. Ну так раньше он человеком был, мать вашу! А киборгу можно проверять, спасут ли его нейроинтерфейсы от похмелья, переработает ли новая печень токсины и спасет ли она его от сушняка. И ауг хохочет как безумный, запрокинув голову к потолку. Смешки срываются на истеричные и стихают только после очередного глотка.

***

Через спекшиеся губы вырывается хриплый стон. Адам приподнимает голову, моргает пару раз. Как он оказался на полу? В ноздри бьет острый запах спирта. Приподнявшись и перейдя в сидячее положение, он на удивление быстро анализирует обстановку. Горлышко бутылки торчит из-под кофейного столика, на самом столике поблескивает липкая грязь, на ковре расплылось мокрое пятно. Роскошное пальто валяется комком, заменив ему этой ночью подушку. И ни следа похмелья. Адам снова чувствует злость. Какого хрена у него отняли даже возможность чувствовать, как любой нормальный человек, похмелье? Оно должно было быть после целой бутылки виски. Но нет, имплант сетчатки отображает всё до противного резко и чисто, во рту не нассано, и он может думать. Как будто бы хотелось. Прикинув, что лежать на полу всё-таки смысла нет, Дженсен встаёт и с пару секунд думает, что делать дальше. Он на официальном бессрочном больничном. Мысли приводят его в ванную, потому что собственный запах немного неприятен. Может, похмелья у него и нет, но алкоголем всё равно тянет сильно. Адам стягивает кофту через голову, раздевается и встаёт под струи воды. В больнице ему даже мыться не давали, только обрабатывали какой-то едкой дезинифицирующей дрянью, от которой не оставалось ощущения чистоты. Он старается не смотреть на собственные руки и ноги, пока вспенивает мочалку. Только всё равно бесполезно. Только грудью он чувствует, что вода по температуре близка к кипятку, только там щипет кожу, которую он трёт с такой силой, что сдирает верхний слой эпителия. Мелкие волокна мочалки застревают в сгибе локтя, зацепившись за закругления протеза, и Адам долго пытается выцарапать их неуклюжими стальными пальцами. Раздражение вибрирует в сжатых кулаках, распирает изнутри частыми возмущенными выдохами, болезненно сжимает челюсть. Злость сжимает и сгибает плечи, делая Дженсена похожим на хищника, приготовившегося к прыжку. Бьет, хрустит, выкручивает в канаты, выдирает с мясом и перемалывает в стеклянную крошку, хрустящую на сжатых зубах, превращающую рот и легкие в кровавую кашу. Адам пытается успокоиться, выкрутив кран до упора в другую сторону. Холод проникает под кожу, добирается до костей. Дрожа как побитая псина, он выходит из душа и игнорирует полотенце. Подходит к зеркалу, неловко берёт зубную щеку, пробует уговорить мелкую моторику совершить ещё один подвиг и выдавить не весь тюбик зубной пасты. Щётка скребет по деснам, но даже немного чистит зубы. Неплохо. Но все напускное спокойствие слетает с него, как только он встречается взглядом со своим отражением. Под холодными флуоресцентными лампами он рассматривает бледного как смерть незнакомца. Его мокрые волосы кажутся ещё чернее, чем есть на самом деле. Круги под глазами от медикаментозного сна глубоко проваливаются, делая его глаза похожими на глубокие колодцы с мёртвой ядовито-зеленой водой, в которой всё моментально тонет. Острый нос непропорциально выступает на худом лице. Грудино-ключично-сосцевая мышца тянется у него эластичным черным проводом, сами ключицы удерживаются на месте даже не пытающимися быть незаметными креплениями. Его руки, вцепившиеся в раковину, не трясутся, они переходят в плечо щупальцевидными бронированными отростками. Даже обнаженный, этот незнакомец закрывается от мира, не чувствует его, не касается его. Он парит в воздухе, поддерживаемый моторизованными ногами и отталкивающий поверхности механическими пальцами. Узнавание прошибает Адама холодным потом, словно он только что не стоял под ледяными струями воды. Это он. Пальцы скользят по отросшей бороде, не чувствуя её колючести, ощупывают лицо, не чувствуя мягкости и одновременной неестественной гладкости в месте, где у него поставлено шестигранное клеймо Шариф Индастриз. С нарастающим ужасом он находит в отражении себя. Как будто смотрит в аутостереограмму: сначала не видит ничего, потом сквозь детали неверно проявляется, соединяется цельное изображение… Стоит только посмотреть под правильным углом. И осознание кажется прошибающим. Больше невозможно видеть лишь разрозненные детали. Как бы Адам не пытался заглянуть за грань, он видел себя и только себя. Покалеченного, собранного по кусочкам и восставшего из мертвых. Прежде, чем он успевает о чем-либо подумать, паника и ярость накрывают его с головой, и сжатые в кулак пальцы вдребезги разносят зеркало.