Между светом и тьмой

Маэдрос заходит в купальню и замерает, невольно затаив дыхание при виде освещенного факелами помещения, по центру которого располагался большой бассейн, в котором плескалась за края бортиков кристально чистая вода, будто бы собранная с самого озера Куивиэнен. Чуть позади, за прикрытыми полупрозрачными шторами, находилась, видимо, парильня, откуда доносилось чье-то слабое фырканье и характерный для омовения плеск. Мозайка, что вместо мрамора устлала пол купальни, имела специфический узор, на котором сразу можно было распознать крупного черного дракона и яркие звезды, сделанные, судя по всему, из драгоценных камней. Из-за шторы выходит совсем еще молодая нисси, смущенная и готовая в любой момент разрыдаться горючими слезами, и первенец Феанора тотчас вспыхивает от злобы, наполнившей его при виде несчастной девушки, которая, не поднимая взгляда, пригласила его проследовать за ней в парильню. Он идет следом, не смея сказать слова, поскольку на ум не приходило ни одного утешения, способного приободрить узницу, на руках которой слегка позвенивали толстые браслеты, куда больше напоминающие кандалы. Она бросает на него лишь один взгляд, преисполнившись смелостью наконец поднять голову, и в этом взгляде Маэдрос читает столько осуждения и брезгливости, что невольно содрогается. Если эта нисси, зная о том, что он такой же пленник, вынужденный исполнять прихоти врага ради блага своего народа, так смотрит на него, то чего можно ожидать от других эльдар? — Не стой столбом и затвори штору. Не стоит выпускать лишний пар. Моргот лежит в бадье, от которой клубами исходит жар, и рыжеволосый нолдо даже не смеет представить, при какой температуре отмокает тот, одни прикосновения которого обжигали подобно огню. — Выйди. — Бросает враг через плечо, и нисси покорно удаляется, оставив Маэдроса наедине с владыкой тамошних мест. — Раздевайся, сын Феанора. От тебя смердит, как от варга, если не хуже. Слегка скривившись от столь неприятного сравнения и переборов смущение, пленник небрежно скидывает одежду на скамью, нисколько не заботясь об ее сохранности. Будь его воля, он кинул бы злосчастные тряпки цвета врага в печь или костер, но только не сейчас. Он лезет в бадью, то и дело бросая взгляды на Бауглира, который до сих пор даже не потрудился приоткрыть глаза, однако Маэдрос знал, что даже на вид будучи погруженным в собственные размышления, враг остается бдительным и опасным, как притаившаяся в кустах гадюка. Вода оказалась действительно очень горячей, но нолдо заставил себя сесть в нее, не выразив недовольства, и так же устроился в бадье, глядя куда угодно, но не на мужчину напротив. — Рядом с тобой лежит мыло и мочалка. Не сиди пнем и расслабься. — Ты позвал меня, чтобы вместе помыться? — А ты бы хотел романтический ужин? — Скалится Темный Вала, все еще не открывая глаз. — Попозже, Ваше Высочество, я хочу насладиться моментом. Всякий раз от этого Высочества Маэдроса так и норовило ответить какой-нибудь резкостью, но он уже вышел из того возраста, когда препираются по пустякам, а потому просто решил исполнить ритуал гигиены, радуся хотя бы тому факту, что Моргот на него просто не смотрел. — Как тебе моя купальня? — Темная. Но иного я не ожидал. Темный Властелин смеется, оголив белоснежные зубы. — Всегда забываю, как эльдар боятся тьмы, трусливо ожидая спасения в свете. Без ночи нет жизни, а звезды, что столь священны для многих из вас, рождаются лишь под ее покровом. — Эльдар не боятся тьмы, но и жить в ней они отказываются. — Маэдрос опасливо принюхивается к мылу, налитому в небольшую баночку из горного хрусталя, но на его удивление обнаруживает запах безумно приятный, отдающий хвоей и сосновыми шишками. — Это варили орки? — А если да, ты не будешь мыться? Повисает молчание. Такую беседу Маэдрос был не готов поддерживать и не желал вести, но и гробовая тишина, нарушаемая лишь плеском воды, теребила нервы, загоняя будто в некую ловушку, а потому в следующий раз нарушает угнетающее молчание именно первенец Феанора. — И много пленников из эльдар ты держишь в своих подземельях? — Ты не был во всех моих подземельях, чтоб полагать, будто я держу твоих соплеменников именно там. Работают они где и как я пожелаю, но живут в весьма приличных условиях. Для узников, разумеется. Маэдрос лишь тихо фыркает в ответ, смывая мыльную пену с лица. — А эта нисси? — Спрашивает он наконец, исподлобья взглянув на Моргота. — А что с ней не так? — Это твоя, — нолдо спешно облизывает губы, подбирая слово, — личная прислуга? Лицо сына Феанора каменное и не выражает никаких эмоций, что резко контрастирует с тем, какое пламя полыхало в его душе. Он уже почти видел, как этот распутный и беспринципный ублюдок лапает несчастную девушку, заставляет доставлять ему любое мыслимое и немыслимое удовольствие, в то время как у нее на глазах появляются предательские слезы и… — Она убирается в моих покоях, помогает с гардеробом и прочие мелочи, которые я могу себе позволить в силу положения. Как и ваши князьки, между прочим. — И ты никогда не пользовался своим положением для чего-то большего? Абсолютно не приносящий никакой практической пользы вопрос сам срывается с языка, ведь так хотелось лишний раз убедиться в том, что давний враг, убивший деда и укравший сокровенное достояние целого Дома не обладает ни одной чертой, которую можно было бы считать положительной, но Моргот был бы не Моргот, если бы просто так ответил на вопрос. Он наконец приоткрывает глаза и, криво усмехнувшись, произносит: — А ты ревнуешь? Не дожидаясь ответа, Бауглир вылезает из бадьи, нисколько не смущаясь собственной наготы, и шествует к бассейну, ступая воистину с королевской грацией. Слышится плеск воды, вздох полный удовольствия и наконец голос, зовущий присоединиться к купанию. Маэдрос чувствует, как дурное предчувствие начинает усиливаться, нисколько не обманутое доброжелательным настроем врага. Изгнанник не просто так позвал его к себе, не просто так проходили и все эти расслабляющие и отвлекающие беседы. Но убегать было некуда и уже как минимум бесполезно, а потому принц следует за Морготом к бассейну, держась гордо, будто аршин проглотил. В груди все сжималось от чужого взгляда, пронизывающего и изучающего, масляного, скользящего по каждому изгибу мышц, без капли застенчивости пожирающего и манящего. Маэдрос прыгает в воду, достигнув самого дна бассейна, и резко оттолкнувшись, выныривает, как оказалось, совсем рядом с Морготом, чьи черные, подобно бездне, глаза затягивали и лишали контроля над собственным разумом. — Ты удивительно хорош собой, Маэдрос. — Глухо басит Темный Вала, облизнув губы. — Неудивительно, что все дев Валинора сходили по тебе с ума. — Откуда тебе то известно? — Мне многое известно, можешь мне поверить. — Бауглир подплывает еще ближе, почти касаясь руками чужого тела. — И я готов поделиться своим знанием, надо лишь только попросить. Маэдрос тяжело сглатывает, когда его щеки касается горячая мужская ладонь. Она скользит по его шее к груди, вторая ложится на талию, притягивая ближе, касаясь крепких ягодиц нолдо и мускулистой спины. Сам Моргот был красив статью и силен, а прикосновения обоженных ладоней и перстов посылали мурашки по телу, но сильнее всего на сознание влияли глаза — две пропасти, в которые столь легко можно было провалиться, и вот уже губы Маэдроса опаляет обжигающее дыхание, предшествующее поцелую… но нолдо вырывается, резко толкнув врага в грудь. — Играться вздумал, мальчишка? — Цедит через зубы Темный Вала. — Или решил состроить из себя недоступную принцессу? Сын Феанора тяжело дышит, подплыв к бортику бассейна, и стискивает кулаки так сильно, что белеют костяшки. Он не мог себя пересилить, не мог преступить через край. Всякий раз убеждая себя, что во имя благой цели, во имя надежды он пойдет на все, и всякий раз гордость брала свое, отстаивая честь. — Ты забыл, кем являешься в моей цитадели? — Ударив ладонью по поверхности воды повысил голос Моргот. — Тебе напомнить твое настоящее место? В ответ Маэдрос лишь смеется, будто бы искренне, запрокинув голову и прикрыв глаза. — Ну так покажи мне его. А коли я тебе интересен лишь в таком свете, можешь даже взять меня силой, все равно никогда не получится заставить меня захотеть этого добровольно. Рыжеволосый нолдо едва успевает закончить речь, как Бауглир, подплыв к нему вплотную, резко хватает его за шею, прижимая всем телом к бортику. — Не получится заставить, говоришь? — Шипит в чужую насмешливую ухмылку Темный Вала. — Ты так уверен? Он целует первенца Феанора грубо и властно, накрыв плотно сжатые губы своими и сильно прикусив нижнюю. Он ведет свободной рукой по чужому торсу, спускаясь к паху и тотчас обхватив еще совсем мягкое естество собственной обоженной пятерней, принявшись двигать по всей длине ствола, на что получил вполне оправданную реакцию — Маэдрос его ударил, разбив захват. Завязывается борьба, из которой пленник в любом случае не выйдет победителем, ведь даже избежав близости он не избежит последующих пыток, а быть может и весь план полетит во тьму, но Морготу отчего-то по нраву такое сопротивление и он с упоением бьет первенца Феанора по лицу, после чего рвется вовлечь его в поцелуй с привкусом соленой крови на языке. Маэдрос сам не осознает, в какой момент стал оттягивать следующий удар, позволяя чужим разбитым губам касаться его собственных, покуда его собственные пальцы не зарываются в длинных смоляных волосах, надавливая на затылок и притягивая к себе. Язык Моргота юркий и жадный, он будто раскаленная лава, и хотелось почувствовать его на всем теле, на каждом участке кожи, о чем, видимо, враг догадался сам и, не скрывая победоносной улыбки, припал к чужой шее, оставляя на ней поцелуи-укусы вплоть до ключиц и плеч. Когда обожженная пятерня вновь касается мужского естества, взяв в кольцо пальцев уверенно и без капли нежности, Маэдрос тотчас вскидывается, стараясь отстраниться, но его тотчас прижимают к бортику бассейна, вновь приникая губами к его губам. Грубые пальцы массируют мошонку, скользят по нарастающему возбуждению, потирают головку, и вот уже первенец Феанора не сдерживает желание своего тела, толкаясь бедрами навстречу и со стоном выдыхая в чужие губы. — Хочешь, чтобы я прекратил? — С довольной улыбкой шепчет Моргот в заостренное ухо, слегка прикусывая мочку. В ответ Маэдрос лишь откидывает шею назад под очередную череду грубых поцелуев, чувствуя, что разрядка уже близко. Но в тот момент, когда он почти был готов излиться, чужие пальцы резко пережимают естество у основания, не позволяя дать организму финишировать. — Попроси меня. — О чем? — Шипит Маэдрос, вцепившись короткими ногтями в плечи врага. — Ты знаешь о чем. Пальцы хватают еще сильнее и перед глазами у нолдо пляшут звездочки. Он стискивает зубы, чтобы не поддаться, но Бауглир будто специально несколько раз проводит пятерней по всей длине, касаясь подушечкой большого пальца щелки на головке и слегка оттягивая ее, а потом снова зажимая основание. — Будь ты проклят, Моргот… — Проси! — Прошу, — царапая плечи Изгнанника, шепчет Маэдрос, — дай мне… Он изливается в чужой кулак с громким стоном, обмякая в объятиях врага, и какое-то время едва дышит. По всему телу растекается волна блаженной неги и приятной усталости, а близость чужого тела не отталкивает, а становится какой-то временно нужной. Моргот тихо смеется, целуя нолдо в плечо, и помогает ему вылезти из бассейна, сам усаживаясь в кресло у стены. — Ступай, сын Феанора. Мы еще продолжим этот разговор. Маэдрос, еще шатко стоя на ногах, даже не кивает в ответ и не смотрит на врага. Он осознает, что произошло между ними мгновение назад, и на смену неги в теле накатывает неприятный озноб. — И позови мне ту нисси, что стоит за дверью. Она нужна мне. Моргот все еще возбужден, и его крупное естество, которое он даже не стремится прикрыть, явно жаждет разрядки, но заставлять доставить ему удовольствие он просит не своего пленника, которого столь жаждет, а ее, забитую девушку без прав даже косо взглянуть на своего господина. — Не надо, — качает головой Маэдрос, — зачем ты… Но девушка, будто слышавшая весь разговор, уже зашла внутрь и приблизилась к раскинувшемуся в кресле мужчине, покорно опускаясь на колени. Оба взглянули на нолдо — одна с явным презрением, другой с насмешкой в глазах, и сын Феанора не выдерживает, сплюнув в сторону, и выходит, отчетливо слыша за спиной бархатный мужской смех. Он заходит в свои покои, со звериной злобой захлопнув двери, и сокрушенно падает на кровать, чувствуя, как предательские слезы жгут глаза. — Что я наделал? Отец, что я наделал…