Между светом и тьмой

Маэдрос стоит у ворот, бледный, напряженный, и хотя Тхурингветиль уже донесла ему вести о провале переговоров, легче ему от этого на душе, вопреки ожиданиям не становилось. Наихудший конец, который только можно представить, вполне возможно будет поджидать его братьев уже по возвращению в лагерь, где их если не приговорят к смерти за предательство , то вполне могут изгнать. Первенец Феанора не знал всех деталей сражения, не знал, какие планы уже громоздятся в головах у его родичей, продумывающих всякое стечение событий, а потому был близок к эмоциональному катарсису, по сравнению с которым все предыдущие провалы в его жизни казались лишь легкой прелюдией. Под звуки рога в цитадель въезжает сначала Моргот, на лице которого явно отображались злость и недовольство, а следом и Повелитель Волколаков, чей взгляд не сулил ничего хорошего. Однако он направляет коня дальше, не спешившись, лишь бросает на рыжеволосого нолдо полный неприязни взор и проезжает мимо. В паре шагов от Бауглира вышагивает Маглор, руки которого опутывала тонкая веревка, конец которой был примотан к седлу Властелина Тьмы, и сердце Маэдроса пропускает удар, когда он видит своего брата в таком униженном положении. — Маглор. — Шепчет первенец Феанора, сделав несколько шагов к родичу навстречу. — Кано… — Майтимо… Маэдрос не обращает внимания на орков, столпившихся у ног своего повелителя, его не волнует их воинственный вид и острота их оружия. Даже тяжелый взгляд Моргота не в силах остановить его от порыва чувств, которые он не мог сдерживать в себе, и нолдо заключает брата в объятия, прижав его к себе так крепко, будто боялся потерять навсегда. — Я почти тронут вашим семейным воссоединением, но все это может подождать. — Темный Вала слегка кривит губы, оголив белоснежные ровные зубы, и кидает в руки одного из орков конец веревки, на которой вел менестреля всю дорогу. — В главный зал. И глаз с обоих не спускать.

***

Тхурингветиль едва успевает облачиться в платье, скинутое ей перед превращением в летучую мышь, как к ней в покои врывается злой, будто тысяча балрогов, Саурон, затворив за собой дверь нарочито громко, будто вовсе хотел снести ее с петель. Женщина медленно поворачивается, сохраняя на лице маску холодности и отстраненности, но тут ее хватают за горло, грубо прижав к стене. — Служишь нашим врагам, моя красавица? — О чем ты? — О чем? — Рычит Повелитель Волколаков ей в лицо, слегка выпустив когти так, что они царапали нежную кожу Вестницы, оставляя кровавые лунки под собой. — Не играй в идиотку, я знаю, что ты была на переговорах! И это ты спасла щенка из эльдар! Спрашивается, почему? — Я следовала за своим господином… — Тебе было велено стеречь пленника! — Клацает зубами перед любовницей Саурон, теряя над собой контроль и медленно превращаясь в зверя. — Неужто так сильна твоя жажда, что ты готова ради этого продать своего господина? — Майрон! — Шипит женщина, вцепившись ногтями в руку приспешника Моргота, также начиная меняться в обличии. — Пусти меня! Хочешь — скажи Повелителю, он не осудит деяний моих. — А я так не думаю. — Саурон отпускает Тхурингветиль резко, и в его глазах плещутся гнев и досада. — Я не сообщу об этом Мелькору, ему и без того хватает проблем, но если я еще раз увижу, как ты исполняешь прихоти этого эльфа, то клянусь Тьмой, лично перегрызу тебе горло! Он отворачивается от женщины, слегка прикрыв глаза, и уходит, немедля направляясь в главный зал, где его уже ждал Темный Властелин, оставив Тхурингветиль одну, наедине со своими сомнениями и желаниями.

***

Моргот восседает на своем троне, точно самый настоящий король, закинув ногу на ногу и медленно смакуя вино из кубка. Он периодически бросает долгие, тяжелые взгляды на обоих сыновей Феанора, что стояли у самых нижних ступеней подобно двум каменным изваяниям, и ни один из них не мог понять, что именно скрыто в темных уголках сознания Черного Врага Мира. Маглор стоял скрестив руки на груди, освобожденный от сковывающей запястья веревки, что была исключительно для унижения чужой гордости, но никак не в целях безопасности, с гордо вскинутым подбородком, как и полагается потомку Финвэ, и не отходил от брата ни на шаг, будто хотя бы как-то мог помочь ему в случае опасности. Маэдрос, облаченный в цвета врага, был бледен и казался изможденным, а взгляд его потухших глаз красноречивее всего говорил о том, как тяжело у храброго нолдо на сердце и насколько безвыходно его положение в цитадели. Наконец Бауглир заговаривает, и голос его сухой, грубый, подобно северному ветру, что проникал под самую кожу, посылая по телу озноб. — Значит, детки вашего дяди решили поиграть в войну? Пожалуй, я недооценил глупость ваших родственников, хотя яркий тому пример содержался у меня на иждивении. — Мы не нарушали условий договора, Моргот. — Говорит Маглор, слегка выступив вперед. — Что не помешало привести меня сюда, как пленника, но не как гостя. Не слишком учтиво для того, кто говорит о мире. Маэдрос слегка прикрывает глаза, веля брату по осанвэ просто заткнуться. Он уже успел слегка изучить Темного Властелина и знал, что порой следует просто промолчать или схитрить ему под стать, но не выказывать открытого сопротивления, что точно никак не способствовало плодотворному общению, в данном случае, жизненно необходимому. Орки изрезали почти весь отряд Фингона, всех конных и пеших. Прямое сопротивление могло означать лишь ненужные смерти. Но Маглор не отвечает ему по осанвэ, и первенец Феанора начинает задумываться, что излишне переоценил здравомыслие брата, решив, что тот сможет притвориться, будто готов идти на уступки врагу. — И как же я должен был ввести тебя в цитадель, ваша светлость? С поклонами и реверансами? — Моргот залпом осушает кубок, швырнув его под конец куда-то в угол зала. — Вашей семейке должно доверять еще меньше, чем мышь доверяет коту. Вы неспособны навести порядок в собственных рядах, предугадать примитивные решения не слишком одаренных родичей, что теперь копают для вас могилу, а сами так и ждете момента, как бы сделать из меня полного кретина! — Они не могли предугадать того, что произошло на переговорах. — Встает на защиту брата Маэдрос. — И ты прекрасно знаешь, что мир… — Я не знаю, что они могли, а чего они не могли! — Повышает и без того громоподобный голос Темный Вала, ударив кулаком по подлокотнику трона. — Это вам кажется, что я днями и ночами шпионю за вами, пытаясь узнать, какая еще дурь вступила в ваши пустые головы! А даже если то и была непредвиденная оплошность, то так только хуже, ибо в любом прении между мной и вашими сородичами, я готов спорить на эту твердыню, вы выберите сторону себе подобных! — Как и ты выберешь сторону орков, а не эльдар, если между нашими народами вспыхнет вражда. Бауглир смотрит на Маглора так долго, что казалось, был готов прожечь на нем дыру. Он постукивает по подлокотнику трона пальцами, отыгрывая странный мотив, знакомый лишь ему одному, а когда заговаривает вновь, голос его острый, как сталь. — Я мог бы принять ваш народ под свою руку, верша справедливость вне зависимости от чьей-либо расы, хотя орки, о которых ты почти ничего не знаешь, и являются моим детищем. Однако, я и справедливость явно не идут рука об руку в воображении подавляющего большинства эльдар, поэтому придется следовать иным путем. В обмен на заключении мира, я готов выделить вам часть своих владений на юге. — На каких условиях? Жить, как вассальные подданные, платить дань? — Не зли меня, менестрель. — Грозно предупреждает Вала, и в его глазах на какое-то время вспыхивает яркое пламя. — Я этого не люблю. В отличие от тебе подобных, я предпочитаю видеть подданных живыми, и не являюсь ценителем бессмысленных, но зато героических смертей в заранее обреченных на провал войнах. Тем более, я говорю не о феодальной зависимости, а о свободе. Маглор смотрит на врага недоверчиво, его губы плотно поджаты, пальцы рук холодны, как лед. Он мечется между желанием довериться и принять предложение с одной стороны, а с другой — всадить ублюдку меч по самую рукоятку в его гнилое сердце за то, что сначала убил его деда, потом отца, а теперь держал в плену брата, используя, как марионетку. — Мне плевать, чем вы там будете заниматься, какие законы издадите, и какие гимны станете распевать на празднике Урожая. Главное, чтобы ваша деятельность не подрывала договоренностей о мире и не вредила моему народу. — А мой брат? — А что твой брат? — Имитируя крайнюю степень удивления переспрашивает Темный Вала. — Твой брат будет вашим послом в моих землях, тем самым гарантируя прочный мир, по крайней мере с вашим Домом. Разумеется, я не собираюсь держать его в цитадели вечно, однако на первых порах иной исход недопустим. Снова тишина, и Маэдрос фактически кожей чувствует напряжение, что повисло в воздухе, но не решается прервать раздумья брата через осанвэ. Он полагался на его разумность, ибо иного выбора у него не было, и когда Маглор заговорил, первенец Феанора сразу понял, что в его слова вплетена искусно прикрытая ложь. — Предложение о мире является более здравомыслящим, нежели объявление войны. Однако на заключение подобного пакта требуется время. После того, что совершил Второй Дом, нас могут ждать большие неприятности в лагере, а значит необходимо время, чтобы все уладить. Согласись, мы единственные, с кем ты можешь вести диалог в этих землях, а если нас всех изведут свои же родственники, посчитав предателями, то вести переговоры будет банально не с кем. — Вопросы со своими многочисленными кузенами и кузинами решайте сами. Мне вполне хватит одного Дома для мира, однако я не желаю скопления войск у моих ворот, а потому даю вам время все уладить. Ваш брат, Амрас, если я не ошибаюсь, кажется мне самым здравым во всех семействах. Пошлешь его как парламентера в мои земли. — Моргот поднимается с трона и его фигура кажется непомерно величественной и габаритной, будто черный обелиск на постаменте. — Как напрощаетесь вдоволь, орки доведут тебя, менестрель, до ворот. Но запомни: решишь обмануть Отца Лжи, сам же увязнешь в своем коварстве.

***

— Как ты думаешь, Курво, что лучше: отрезать ему язык или выколоть ему глаза? Хотя, даже без глаз и языка он сумеет предать свои бредовые идеи бумаге. Может отрежем ему голову и пошлем папочке с гонцом? — Перестань дурачиться, Турко. Если уж хочешь его прибить, то шевелись — Кано не оценит твоих затей и не даст добро. Тургон переводит взгляд с одного феанариона на другого, глядя на обоих с откровенным презрением и высокомерием. Вспыльчивого Карантира это злит более всего и он, не сдержавшись, вновь бьет его по лицу, отвешивая вот уже третью оплеуху за то короткое время, что Маглор ушел вместе с врагом в цитадель. — Вы только хуже делаете. — Сокрушенно качает головой Амрас, даже с некоторой долей жалости глядя на привязанного к дохлому орку кузена. — Толку от этого никакого, а он теперь точно думает, что мы предатели. — Он так думает и без пощечин, мелкий. А так я хотя бы отвожу душу. — Карантир зовет своего дружинника, испив из предложенной им фляги немного вина, и, приободрившись, садится рядом с Тургоном на корточки, с трудом сдерживая желание как следует вздернуть паршивца. — Позволь обрисовать тебе ситуацию, мой дорогой родич. Наш брат находится сейчас в плену, всячески стараясь обхитрить врага и помочь всем эльдар, включая вашу тупоголовую семейку. Наш второй брат теперь тоже у Моргота, и неизвестно, чем там все закончится. И все это по твоей, наглый ты ублюдок, вине… — Брось, Морьо, мы уже ему все объяснили. Это абсолютно бесполезно. Вернется Кано, тогда и порешаем, что с ним делать. — Я не собираюсь ждать Кано, который может вовсе не вернуться, чтобы разобраться с этим сукиным сыном, Курво! Из-за него и его братца нас может ждать кромешный ужас в лагере! Фингольфин уже может ломает наши укрепления и заочно обвиняет нас во всех грехах возможных, а мы тут сидим, как четыре дебила, и надеемся на лучшее! — Он прав, брат. — Вновь берет слово Келегорм, также присев рядом с Тургоном. — Надо что-то решать. И уж коли переубедить этого гаденыша не удается, то лучше обставить все так, будто орочья стрела все же настигла его на поле брани. — Мерзавцы! Подлые трусы! — Выплевывает сын Финголфина в ответ. — Я уничтожу вас всех, гнилое семя! — О, вы слышали это? — Гортанно смеется Келегорм, тыкнув рукоятью кинжала кузену в бок. — Нам угрожают без суда и разбирательств. — Смотрите, — почти подскакивает на месте Амрас, глядя в сторону направляющейся к ним одинокой фигуры, — это Кано! — Брат! — Карантир кладет родичу ладонь на плечо, уверенно сжав ее, когда тот наконец приблизился к ним, и в его глазах читается тревога. — Ты видел Рыжего? Как он? — Видел. — Устало бормочет Маглор, потирая переносицу. — Он пленник, Морьо, как еще он может быть? А с этим что? — Мы еще не решили, что с ним делать. — Брезгливо кривит губы Куруфин. — По его вине нас уже может всех заклеймили свои же. — А вы что, дурни, убить его собирались? — Маглор подходит к кузену ближе, садится на траву рядом с ним и твердым взором заглядывает в чужие глаза. — Значит так, ты услышишь все то, что предлагает нам Моргот. Я не утаю от тебя ни слова, поскольку надеюсь на хотя бы капельку здравости, что есть в твоей голове. Потом мы вернемся в лагерь, и ты все передашь своему отцу. Понял? Тургон смотрит в глаза кузену внимательно, настороженно, но так и не видит ни тени лжи в чужих очах, как не силился ее разглядеть. Он медленно кивает, не умерив при этом высокомерия на своем лице, и Маглор начинает рассказ…