143

Дверь скрипнула, в кабинет вошла женщина, очертания которой светились изысканностью и элегантностью. Глаза сияли интеллигентностью, а тонкие губы растянулись в легкой улыбке. Мэрилл обладала утонченной красотой, которая говорила о прожитых годах и пережитом опыте. Ее темно-синее платье идеально сидело по фигуре, подчеркивая ее грациозные изгибы, а накинутое сверху светлое приталенное пальто говорило о прочитанных ею множества страниц модных журналов. Мэрилл спокойно пересекла заполненную табачным дымом комнату, направляясь к кожаному креслу, легким движением садясь на него. Ее шаги легкие, как и стук каблуков по бордовому мягкому ковру. Она оглядывает кабинет, замечая три картины в позолоченных рамках, и тихо хмыкает что-то себе под нос. Правда, произведения великих людей об отчаянии, перерождении и абсурдности позиций хищника-жертвы? Этот мужчина явно не знал, что покупает, думает она. Взял из-за ценника для престижа и пафоса своего пристанища. Сидящий на своем кресле Федор, погруженный в свои раздумья, и бровью не повел на звук открывающейся двери. Его пиджак — настоящее произведение искусства среди ценителей. Выполненный в угольном черном цвете, он сшит из драгоценной бархатистой ткани. Лацканы пиджака вычурно заострены, образуя треугольник; золотые пуговицы, похожие на античные монеты, украшают переднюю часть пиджака. Каждый стежок выполнен с точностью хирурга, создавая иллюзию, что пиджак был вылеплен из единого куска ткани, а не сшит искусно человеческими руками. А она уверена, этот пиджак — ручная работа. Брюки на нем, изготовленные из дорогой шерстяной ткани с элегантной драпировкой, бесспорно, подчеркивают статус. Выполненные в глубоком и насыщенном черном цвете, ботинки гладкой фактурой все равно обладали матовостью. Толстая подошва из премиальной резины в сочетании с черными брюками создают в ее голове смешную аксиому. Будто он знал и своим нарядом приглашал на услышать последнюю песнь. Его взгляд сфокусировался на пришедшей женщине только после ненавязчивых кашляний в кулачок. В конце концов, он отложил трубку и поднял глаза с тяжелыми веками. — Я извиняюсь за вторжение, но мне нужно было поговорить с вами о… — произнесла она мягким голосом. Её взгляд упал на фотографию в рамке, стоящую на столе. На снимке был запечатлён улыбающийся молодой человек. — О Даниле. Он на ее слова лишь прыснул хрипло. Назвался Данилой, а дальше что? Отчество себе поменяет, и все всерьез будут обращаться к нему Светлановичем? Что за детский сад. — О чем конкретно вы хотите поговорить? — приторным голосом спрашивает он, не скрывая саркастичных намерений на этот разговор. — О его лечении. Понимаете ли… — Понимаю ли я, что мой ферзь хочет убежать с насиженного места на поле? Или то, что он крепко-накрепко сдружился с тем душевнобольным мальчиком? Да, Мэрилл, дорогая, я всё это понимаю. И я бы хотел прекратить ваши с ним посещения. Мне кажется, вы будто сговорились с ним, — он гогочет неприятно, схаркивая в рядом стоящую урну. — Гомосексуализм — не болезнь, прошу не забывать, — спокойным тоном отвечает Мэри, стараясь приглушить все негативные порывы в своей голове. — Ни душевная, ни физиологическая. Надо дождаться. — Болезнь или нет, меня это не волнует. Мой сын хочет бросить меня, отказываясь от лечения. Что вы хотите мне порекомендовать? Не подсыпать ему ничего вовсе и наблюдать, как он сгорает в своем состоянии? — Очень милые слова с вашей стороны. Вы прямо-таки заботитесь о нем. — О, а как же? Он — моя правая, левая и белое вещество в мозгу. Дверь со скрипом открылась, впуская еще одну волну дыма, который слизнем приклеился к вошедшему в кабинет Дане. Мэрилл облегченно выдохнула, подмигивая парню. — Здравствуйте, — как ядом плюя, прошипел он, плотно закрывая за собой дверь. Лицо Федора застыло. Впервые за все время встречи он выглядел удивленным. Его глаза расширились, и на лбу залегла морщинка. Кабинет погрузился в напряженную тишину, только потрескивание трубки нарушало напряженную атмосферу. Сквозь дымку Даня видел, как глаза дяди потемнели, и мелькнувшее в них негодование. Он быстро поднялся из-за стола, приближаясь к нему. — Какой неожиданный у нас собрался тандем! Привет, сынок. — Фу, блять, не называй меня так. — Ты сейчас жив на моем честном слове, а находишься здесь — на птичьих правах. Не тебе меня затыкать, Данил. Хмурые брови приподнялись, показывая глаза без радужки. Морщины скопились вокруг них, оккупируя переносицу и лоб. Широкие ноздри раздулись, характерно создавая шум своим дыханием. Отвратительный. Даня резко поворачивает голову на сидящую в углу женщину, уверенно махая головой. Мэрилл медленно достала из рукава пальто пистолет и прицелилась в грудь мужчины. Пока Федор исследовал лицо Дани, он будто и позабыл вовсе о ее присутствии. Она знала, что данный ей шестнадцатый Атаман способен оглушить на время, но не смертельно ранить. Это была затея Данилы, а кто она такая, чтобы противиться ей? Чувство дрожащих пальцев заставило усмехнуться, но она сумела собраться с мыслями. Мужчина стоял неподвижно, пыхтя что-то себе под нос. Мэрилл сделала глубокий вдох и нажала на курок. Пистолет выстрелил, и пуля с силой влетела в дряхлое плечо. В ту же секунду Федор открыл рот в беззвучном крике. Она почувствовала смешанные эмоции. Но знала, что определенно была довольна тем, что смогла причинить ему боль. — Ты всегда говорил мне, что я выполняю свою работу грязно, да, дядь? Что мои окровавленные руки омерзительны… — Вспомни, как ты ее резал… и поймешь суть моих слов… — бормочет Федор, пытаясь зажать рану рукой. — Завали ебало, ублюдок! Не смей про нее пиздеть! — орет Даня, забирая пистолет из рук женщины, все также сидевшей на кожаном кресле, наблюдая. Он направляет ствол к виску дяди и в шаге от нажатия на курок слышит хриплое: — Если мне все-таки суждено умереть, то я знаю как хочу это сделать. И я точно не хочу умереть в одиночестве. Я хочу, чтобы меня убили… Это романтично… Жестоко, мрачно, страшно, но романтично… — истеричный раскатистый смех наполнил кабинет. — Псих ебаный. Еще и цитаты этого клоуна толкуешь. Почувствуй свинец, романтичная ты натура, — рычит Даня, хватая его за редкие волосы и притягивая ближе. — Что, до кнопочки не дотягиваешься? Охрану вызвать не получается, чтоб «сынка» в психушку упереть? Бедненький. Надо было думать, перед тем как ставить меня перед «выбором». — Ты просто давно не принимал… Мгновение — и пуля достигает своей цели: ее острый носик проникает в висок, разрывая ткани и костную структуру. Боль и темнота сменяют ощущение жизни, и внутри все останавливается. Все, что остается, — тишина. Одно обдуманное решение — и жизнь испаряется из того, кому она была не нужна с рождения. Кто ее не заслужил еще в утробе. Пуля пронзила висок, навсегда погасив огонь в глазах. Даня опустил пистолет и выпрямился, чувствуя приятный прилив удовлетворения. Одним выстрелом он отомстил за все блядские поступки. От психушки, которая научила выпрыгивать из смирительных рубашек, как ебаный Томми, до шокотерапии, из-за которой он потерял часть памяти и явно нервных окончаний. — Вот и рухнул твой Гефсиманский сад, — доносится до него горько-тихая усмешка Мэрилл. Все это позади. — Я уже пытался тебя им убить… Ты издевался, говорил, что таким оружием и птичку не убьешь. Прогадал, старик, — неразборчиво шепчет себе под нос Даня. Некоторое время он просто смотрит на труп дяди, из головы которого мелкой струйкой вытекала кровь. Тот все также держался за плечо одной рукой, а все тело свалилось на ковер, добавляя мягкому бордовому цвету немного красок. «Когда окоченеет, надеюсь, глаза не закроются», — подумал Даня, хмыкая, поворачиваясь на женщину, безэмоционально смотрящую за всей картиной. — Хотя бы эту работу я сделал не грязно, — щебечет Даня, искрящимися глазами смотря на Мэрилл. — Да, но, пожалуй, лучше было бы чтобы я убила его, выстрелом в шею. — Не-е-ет. Я хотел сам, — по-мальчишески весело говорит он, поднимаясь и предлагая руку Мэри, как джентльмен, выводя ее из кабинета. Совсем скоро сюда прибудут заказанные киллеры якобы убивать «главную шишку», но словят только бледный окровавленный труп и мужчин в масках и бронежилетах. Не зря же он ебался с камерами неделю. Завернутые в теплые вещи, они осторожно выступили из гостеприимного тепла неприветливого офиса на улицу. Холодный ветер вмиг обжег лица, заставив зажмуриться и глубже уткнуться в шарфы. Снег, посвистывая, проносился мимо, вихром обдувая со всех сторон. Оглянувшись на яркую подвеску какого-то магазина, они почувствовали резкий контраст с холодным серо-голубым заревом улицы. Тело мгновенно охватило дрожью, пробирающей до костей, как будто сам город пытался выдворить их обратно в тепло. Тем не менее, несмотря на дискомфорт, они продолжали идти в ближайшую подворотню, ощущая краснеющие носы и твердеющие на морозе щеки. По мере того как они углублялись в лабиринт снежных улиц, их шаги заглушали хруст снега под ногами и скрип льда под колесами редких проезжающих машин. Фонари отбрасывали тусклые лучи света, создавая жуткую атмосферу, будто напоминая, что они не чай пили в уютном доме на очередном приеме: наоборот, еще больше усиливались ощущения изоляции и холода. Когда они заскочили в первый попавшийся угол, Даня незамедлительно потянулся за пачкой сигарет в кармане куртки, поджигая своей Zippo 218, которой он так любил крутить перед носом Руслана, когда у того газ в зажигалке заканчивался, последняя спичка тухла и приходилось от печи подкуривать. А ведь из принципов, дурак, предложенную малышку не брал. Он косым взглядом посмотрел на греющую руки женщину и наконец смог сформулировать и сказать вопрос, ответ на который хотел узнать уже давно. — Мэрилл, почему вы согласились на это? Она, доставая из дорогой белой сумочки Kiss и закуривая тонкую сигарету, тихонько смеется. — Честно? — Даня кивает максимально серьезно и утвердительно. — Ты очень похож на моего сына. Тоже рыженький, тоже такой весь из себя большой взрослый мальчик, со своими тараканами в голове. С такими, не общаясь, можно сказать, что со смертью они соприкасались не раз. И что с головой они, мягко тебе скажу, не дружат, — фыркает она, делая особо глубокую затяжку. — Тот уже давно с Иисусом разговаривает — или что там после смерти делают эти набожные дураки? — а когда я тебя впервые увидела: затюканного, агрессивного и злого на весь мир, я поняла: ему нужна моя помощь. Не смогла спасти сына, так спасу тебя. — Но вам же дядька доплачивал, не так ли? — Я не настолько алчная! — смеется она, хлопая его по плечу. — С этим ублюдком мы созванивались до этого пару раз. Я запомнила одну его фразу очень хорошо: «Мне бы так, чтоб покладистым стал, место свое знал». А после вспомнила твое лицо. Потом наши разговоры… И я просто сказала себе: «Мэрилл Манн, если ты не хочешь рушить жизнь этому мальчику — сделай то, что он попросит». А я была уверена, что попросишь. Догадывалась, ждала. И вот чудо свершилось, — она смеется немного нервно, кашляя на холодном ветру. — Ты сказал, что хотел бы его убить. — Я просто… Извините, но я во снах видел, как душу этого уебка. Я… я устал быть овощем, марионеткой и ебаным Салли с махиной над башкой со взрывом электричества. Того хотя бы смертельно. А меня до последнего, но так, чтоб на курок нажать смог и ноздрей пошевелить. — Я все это знала, милый. Извини, но мне совсем не совестно за то, что так долго мучала тебя, не предлагая своей помощи. Ждала твоего звонка, как набожные воскресенья, — хихикает она в ладошку. — И вас не напугало это? Она не смотрит на него, ее взгляд мутный, смотрящий куда-то вдаль, сквозь ночной туман, пытаясь что-то рассмотреть. — Я уже марала руки в крови уродов. Только те уроды были исключительными для меня, а ты — особенным. Воспринимай как хочешь. А еще, Данила, — она поворачивается, точно смотря в глаза с расширенным зрачком. — Я уезжаю на родину сегодня ночью. Не у одного тебя есть план, милый. Мэри тихо смеется, смотря на его разинувший рот. — Мне будет вас не хватать… — Мой номер не поменялся, мальчик. Para ti. Она откидывает окурок, фильтр которого пропитан красной помадой. Приподнимается на цыпочках, целует его в щеку, и, махая тонким запястьем, начинает отходить. — А можно вопрос один? — Быстрее, милый — не поворачиваясь, бормочет она. — В чьей крови еще ваши руки? Дверь в большой особняк резким рывком открывается, впуская в дом двоих мужчин. У первого в руках топор, у второго — уверенность в своих действиях. Они синхронно проходят на терпкий аромат выпечки и, светясь улыбками, замечают Мэрилл, сидящую на корточках у духовки, наблюдая за поднимающимся яблочным пирогом. — Моя прекрасная решила порадовать своих мужчин? — подходя к ней и кладя ладонь на светлую макушку, говорит мужчина с редкими волосами и седой бородкой. Лино мягко смеется, когда видит сложившиеся морщинки на лице жены. — Взаправду, к чему такие подарки мамá? — Так же стоя в проходе, удивленно говорит Жозе. — Dernier dîner avant l'exécution, — бормочет Мери, зная, что оба присутствующих ее не понимают. Ждать долго не пришлось. Она чувствует, как мужчина присаживается на корточки рядом с ней, а рука медленно переползает к шее, надавливая. — Жаль, что мы не сможем поесть всем составом, правда, милая? Мэрилл резким движением в точном колющем или хлёстком режущем ударе прорезает боковую поверхность шеи. Фонтан крови ручьём льётся из шеи мужа, пока она, поднимаясь на ноги, подходит к ошарашенному сыну. Тот, до этого сверкая самодовольной ухмылкой и топором в руке, сейчас замер, принимая позу испуганного кролика. — Я всегда знала, что люди, как вы, с schizoaffective inordinatio, имеют при себе еще и паранойю. Нет, сынок, я не хотела вас убивать ровно до момента сонных бормотаний твоего отца. Взаправду, вы думали, что я хочу от вас избавиться? Я бы стерпела и побои, и ваши… увлечения, его измены в далеком прошлом задевали меня, сейчас же от них даже жалость просыпается. Но ты, мальчик мой, зачем повелся? Только открывая рот, чтобы что-то сказать, Мэри быстрым движением вонзает острие ножа в грудь. Жозе сразу падает на пол, задыхаясь и дергаясь. «В солнечное сплетение», — у себя в мыслях констатирует Мэрилл. — «Má chinneann fear tíogair a mharú, tugtar spórt air; agus má chinneann tíogair fear a mharú, tugtar bloodlust air» — пролетает фраза ирландского писателя в голове, и она неосознанно бормочет ее. Хорошо читать в оригинале, думает она, быстро забежав в гостиную, в которой заранее были припрятаны нужные документы. Выезжая из дома, Мэрилл смотрит на наручные часы с бриллиантиком, юбилей которых наступал через пару дней. Тогда Лино еще не показался ей в своем полной красе. Тогда они только приобрели этот дом и роскошно жили, ожидая пополнения в семье. Это было их семейное гнездышко. Вспыхнуло оно, когда женщина в такси ехала к аэропорту. — Сына и мужа, — честно отвечает Мэри. Между ними повисла неловкая, давящая тишина. Нарушалась она только звуками поскрипывающего ветра и томными вздохами дыма. Воздух был пропитан неловкостью. Слова замерли на губах Дани, а их приглушенный шепот висел в воздухе. — Наверно, мне не стоило задавать такие бестактные вопросы… — нелепо почесывая макушку, виновато говорит Даня. — Нет, ничего страшного в вопросе нет. Тебе я отвечу на любой самой искренней правдой, — буднично говорит Мэри, слегка приподнимая уголки губ. — Тогда… Подскажите мне… — Что делать дальше? — смеется она, когда Даня тихо угукает. — Лечиться, мальчик мой. Ты или одержим манией, или одержим из-за мании. Прости, на собственном опыте знаю, что такие, как вы, не умеют любить по-настоящему. Пощади чувства мальчика. Au revoir, mon cher. Даня удивленно поднимает брови. — Еще и французский знаете? Я думал, вы мне мозги пудрите только испанским. В ответ он услышал только протяжный смех. Странные нынче психологи, подумал он, доставая телефон. Тот вибрировал с самого утра, да так часто, что пришлось «Не беспокоить» включить. Но, смотря на яркий экран, его глаза от шока на лоб катятся. 28 пропущенных от контакта Душнила♡ Душнила♡: 5:49 дань 6:01 ответь блять мавка умерла я блятб не знаю что делать ну скажи хоть чтонибдь я видел что ты в сети 7:33 пошел в задницу сгнию с трупом котенка в одной хате, спасибо =_= — Почему вечно нужно быть таким драматичным? — шипит себе под нос Даня, бегло прочитывая остальные сообщения. Пару фотографий мертвой кошки, матов и посылов в разные стороны света. Ничего нового. Решая, что сегодня он снова без сна на своем грязном постельном, он заказывает такси до Руслана. На тускло освещенной улице плавно затормозил черный Мерседес. Хромированная решетка радиатора автомобиля блестела в свете фонарей; когда тонированные стекла опустились, с переднего сиденья появилась фигура — мужчина в дорогом вычурном пальто, в идеально сшитом и с какой-то непонятной булавкой на груди. Он вышел, открывая Дане дверь. Его сердце бешено колотилось скачками поздно дошедшего адреналина, когда он вошел в просторный салон. Мягкие кожаные сиденья приятно скрипнули под его весом, а приглушенный гул двигателя почти убаюкивал. Водитель поприветствовал его вежливым кивком, прежде чем тронуться с места. Машина легко скользнула по заснеженной пустой дороге. Он смотрел в окно, и в его голове бушевали странные эмоции. Вроде должен свободу почувствовать, которую так давно ждал, но что-то мешало открытию нового навыка. «Вспомни, как ты ее резал… и поймешь суть моих слов…», «Ты или одержим манией, или одержим из-за мании. Прости, на собственном опыте знаю, что такие, как вы, не умеют любить по-настоящему. Пощади чувства мальчика» — эти две фразы эхом проносились в голове. Первая была сказана с упреком и усмешкой, явно с претензией к вызову вины у Дани — что еще можно было ожидать от этого урода? — а вторая… Правда ли Мэрилл так считает? Или ее сын был настолько мерзким человеком? Довести собственную мать до убийства — это постараться надо. Довести собственного ребенка до убийства матери — вот это то, над чем надо постараться. Ты ее резал. Ты. Даня неосознанно зажмуривается и нервно стукает кедами по дорогому ковролину. Он едет к Руслану. Все хорошо. Они остановились у скромной пятиэтажки. Даня вежливо сказал, что оплатил, показав чек перевода, и вышел на холодный воздух. Не думая о лишнем, он сразу заходит в уже родную хрущевку. Поднимался тяжелыми шагами, сглатывая вязкую слюну. Стучаться смысла не было: Тушенцов не закрывал ни одну из своих дверей, поэтому, шумно выдохнув, он дернул за ручку, проходя в квартиру. Как же тут, блять, морозно. Его вообще учили закрывать окна? Цокая, Кашин снимает обувь и осматривается, сразу замечая Руслана, сидящего на диване и грызущего свои ногти. Ну или в странных попытках их съесть. — Не приходил к тебе дольше обычного, и ты от голода уже пальцы жрешь? — хмыкает Даня, скидывая куртку на пуфик в коридоре и проходя вглубь квартиры. Руслан вздрагивает от голоса, но голову не поднимает. Все также сидит в одной кофте на диване, опустив на бледные ноги локти и уперевшись в них лбом. Татуированные пальцы зарылись в волнистые волосы, с какой-то, известной только Руслану, периодичностью сжимая их. Его дыхания не слышно; глаза заволокло влажной пеленой, но он лишь смаргивал, отказываясь позволить им пролиться. Челюсть сжалась, а губы побелели от напряжения. Он сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться и поднять взгляд на Даню. А у того сердце сжимается при виде заплаканных глаз, бледных щек и дрожащих губ. Даня застыл, словно окаменев, его взгляд прикован к нему. Не понимая, что делать, он присел на корточки перед Русланом, аккуратно кладя свою ладонь тому на макушку, массируя ее. Даня понимал, что Руслану сейчас больно, но он не мог в полной мере оценить свои и его переживания. Он видел и трогал смерть бесчисленное количество раз — она перестала вызывать в нем эмоции, нужные для подобных ситуаций. — Я проснулся и… увидел ее там, — внезапно прошептал Руслан, смотря сквозь него и кивая головой в угол гостиной. — Я прогуглил… Панлейкопения, скорее всего. Она изначально была больна. Он хмыкнул, невидящим взглядом втыкая в старые ободранные обои. — А где она сейчас? — Хриплым голосом пробормотал Даня, не видя Мявку на указанном месте. — В коробке любимых кроссовок. Я ее похороню. Даня закусил губу, с жалостью смотря на Руслана. Такого отстраненного и потерянного. С тяжелым от осознания, что его недавно обретенная серая подружка теперь на небесах, сердцем. Внезапная смерть будто опустошила его душу — как часть его самого вырвало. Мысли Руслана метались, как ураган, в водовороте горькой горечи. Воспоминания о затюканной пищащей Мявке, ее слабых мурлыканьях на его коленях, ласковых прикосновениях к ногам теперь вызывали чувство ебаной вины. Не уснув, он мог бы дозвониться до ветклиники? А мог ли? Или вирус уже тогда поглощал ее тело? — Давай станцуем макабр? — на полном серьезе говорит Даня. Руслан недоуменно смотрит на него, наконец вглядываясь своими черными пуговками в его светлые глаза и постепенно расслабляя лицо, начинает смеяться. К удивлению Дани, это подействовало. Руслан начал издавать хриплые смешки между всхлипами. Он не мог сдержать улыбки, наблюдая, как недавно треснувший Руслан быстро смахивает слезы. — Ты идиот, я говорил? — отрывистым голосом спрашивает он, успокоившись. — И не раз, — с довольной улыбкой говорит Кашин. Он оглядывается по углам и тихо говорит: — Говорят, животные чувствуют состояние своих хозяев. Прикинь, она от твоего грустного ебла и депрессивной чуши в голове решила… — Ой, да завали ебало. Я не был ей хозяином. Даня задумчиво хмыкает, снизу вверх смотря на Руслана. А тот брови свои снова к переносице свел, задумчиво и как-то оценивающе смотря на него. Он не мог отвести взгляд от небольшой ярко-красной капли, которая пятнала бежевую кофту парня. Конечно, он понимал, что это кровь. Но заставил себя сосредоточиться на разговоре, делая вид, что не замечает. Руслана в детстве часто называли наблюдательным мальчиком, о чем, к слову, как и о хорошей памяти, жалел. Он не хотел связываться с этим беспорядком, какой бы ни была причина. Снова посмотрев в светлые, непонятного цвета глаза, он просто вздохнул. Даня, казалось, понимал, куда смотрел Руслан, но решил это игнорировать. — Знаешь, в египетской культуре говорят, что смерть кошки к охране над человеком. Представь, у тебя будет серый ангел-хранитель, — почесывая затылок, неуверенно говорит Кашин. — Знаю. А в японской — к неудаче. — Пессимисты — ебланы. Да чего так смотришь? Я себе новое тату придумал, — смотря на озабоченное лицо Руслана, открыто усмехается Даня. Он перекладывает ладонь с макушки на плечо, цокая, ощущая его остроту. Руслан недоверчиво смотрит за его действиями, но молчит. А его только рывком спускают к себе на колени, по-хозяйски укладывая руки на оголенных бедрах, на что Руслан, даже если и шипит, но не убирает. Надо бороться со страхами. — Разрешения ждешь? — поднимая бровь, спрашивает он. — М-м-м. Да. Руслан обреченно вздыхает, сам приближаясь к чужим губам, невесомо касаясь их. Внутри пожелтевших стен старой квартиры, под мигающим светом едва заметной лампочки. Так привычно, что даже романтизировать не надо. Все давно сделано. Дыхание участилось, когда его губы приблизились. Медленно и неуверенно он накрыл его рот своим, сначала касаясь аккуратно. Но затем Даня, как проснувшись, переместил обе руки чуть выше, оглаживая тело в длинной кофте, впиваясь в чужой рот. Руслан, обнимая его за шею и шикая при укусах, отвечает тем же. — Знаешь, я свое день рождения просидел с тобой в палате, слушая о прочитанном тобой Кундере, — отстранившись, тихо говорит Даня. Лицо Руслана вмиг от нахлынувшей красноты стало походить на белый лист. — Что? — Говорю: я свое день… — Да это услышал, — шипит он, закрывая его рот рукой. — Я имею ввиду… Что? Почему? — Очень хотел узнать о легкости бытия. Или как там эта книжонка называлась? — Придурок… — шепчет Руслан, обнимая его крепче и прижимаясь ближе, кладя голову на чужое плечо. — Я забыл совсем. Подарок позже сделаю, обещаю, — еще тише бормочет он в ткань кофты. — Я видел в твоей спальне гитару. Сыграешь мне что-нибудь? — Руслан озадаченно смотрит на него. — Я понимаю, ты ожидал, что я попрошу приватный стриптиз, но мне… — Заткнись ты уже, — шикая на него, он встает с чужих бедер, направляясь к комнате с гитарой. Давно он не держал ее в руках. В темном уголке лежала его давно забытая гитара. Обветшалый корпус, когда-то имевший яркий оттенок, был покрыт тонким слоем пыли. Некогда блестящие струны потускнели и износились. «Ее настраивать дольше, чем придумать, что спеть», — пролетает в голове у Руслана, пока он осматривает свою черную отдушину. Если бы не учеба, работа и вечное состояние овоща, он бы не забыл о ней. В этой деревяшке столько воспоминаний, что он жалеет каждый раз, делая какой-то рискованный поступок, что в его кармане не лежит записка «похороните меня вместе с гитарой». Лады, которые когда-то были гладкими от бесчисленных часов бренчания, стали зазубренными и неровными. Его старинный верстен скоро в песок превратится. На что не пойдешь ради рыжего идиота. — Что спеть? — Хм-м-м… — наигранно потирая подбородок ладонью и отводя взгляд, мычит Даня. Сидит некоторое время, смотрит на Руслана с черной гитарой, которую тот привозил с собой еще лет десять назад, и в душе снова что-то зашевелилось. — Я могу попросить даже «Батарейку»? — Нет. И «Кузнечика» тоже не можешь, — раздраженно отвечает Руслан, садясь на диван, перекладывая ногу на ногу. — Давай ДДТ «Пропавший без вести». Пиздец давно ее не слышал. Тушенцов изумленно смотрит на него. — Я, что, по твоему настолько пиздецки ахуенный музыкант? — Неопределённым жестом поправляя волосы, скептично спрашивает он. — Никокадо Авокадо тоже музыкант… несмотря на все его бзики. — Ага, а еще, он — заднеприводный жирный псих. — Я тебя откормлю, — отмахивается Даня, лыбясь. — Я не… — Да, не пытался подохнуть в теплой красной водичке, и не целовался с мальчиками. Давай дальше. — Пошел нахуй, — беззлобно говорит Руслан, доставая телефон из-под подушки и ища нужные аккорды. Он пропускает мимо ушей подколку про мальчиков, думая о ней как о напоминание о Коле. Вряд ли в голове Дани приемлемо появляться обычному другу ни с того ни с сего на пороге чужой квартиры. Он нетерпеливо постукивал пальцами по грифу гитары. Лоб был нахмурен от такой концентрации. Прошло более получаса с тех пор, как он сел, пытаясь настроить ее. Казалось, каждый поворот колка лишь усугублял проблему, а не решал ее. Он чувствовал нарастающее разочарование с каждой секундой, раз за разом зажимая аккорды, но они звучали ужасно. Фрустрация взяла верх, и Руслан отбросил гитару в сторону, матерясь под нос. Он встал и прошелся по комнате под заинтересованный взгляд Дани, пытаясь найти мотивацию снова взяться за это блядство. Воспоминая о «подарке», Руслан глубоко выдохнул и вернулся к гитаре. Сосредоточившись, он начал методично настраивать каждую струну тюнером. Аккорды, которые он играл, наконец, стали звучать не орущими чертями из преисподней, и он слабо улыбнулся. Руки Руслана несмело касались струн гитары, воспроизводя мелодию, эхом создавая знакомые ноты. Несмотря на то, что он был знаком с песней с детства, его пальцы запинались и колебались, каждую ноту он брал с осторожностью. Неуверенное бренчание струн сливалось с тихим бормотанием и шипением. Его пальцы скользили по грифу, но аккорды звучали неуверенно и ломано. Колебалось даже его дыхание, мешая ясному звучанию песни. Он чувствовал себя, как овца, увидевшая стаю волков, хоть и не впервые держит гитару в руках. Ритм его был неровным — темп постоянно менялся. Но вдруг Даня, поймав момент, начинает тихим голосом напевать. «Я замечаю, вижу — ты везде, Лежишь печально снегом на аллеях В листве сырой, растрёпанном гнезде, На мёртвых пулях и убитых целях Пропавший без вести, я где-то замечал, Твои глаза, улыбку и походку. Ты, исчезая, что-то мне кричал О злой любви и требовал на водку.» Понимая, что, возможно, всё не так уж и плохо, Руслан, закусывая язык, начинает увереннее водить по струнам, пытаясь попасть под строчки Дани. — Пропавший без вести, я назову тобой дорогу. Я назову тобой дорогу, я назову тобой дорогу, — мямлит он, вспоминая текст. Струны уже не казались такими режущими, он старается играть спокойнее. — …я знаю, ты живой, вас миллионы бродят между нами, смотрите на могилы с номерами и на свой путь, очерченный прямой, — решая пропустить целый куплет, поет Даня, блаженно улыбаясь и прикрывая глаза. Вот и пропали все мысли о сегодняшнем утре. Остался только он и Руслан в его старой квартирке, поющие песню ДДТ. Когда последний звук гитары эхом остался расходиться по комнате, комфортное молчание окутало обоих. — Надо Мявку похоронить, — спустя какое-то количество времени тихо говорит Руслан. Даня согласно угукает. Выехать до какого-то леса — идея не из лучших. Дорога слишком длительная, а водитель успел уже миллион раз презрительно посмотреть на Руслана, держащего в руках коробку от Вансов, и на Даню с металлическим совком в руке — единственное, что они смогли найти в ближайших магазинах. Когда машина остановилась, две фигуры вышли из такси, остановившегося на обочине узкой дороги. Холодный зимний ветер пронизывал до костей, заставляя их ежиться и проклинать декабрь в который раз. Вокруг простирался лысый серый лес. Снег под ногами хрустел, издавая неприятный скрип, эхом разносившийся по лесу. Они шли по узкой тропинке, петляющей между деревьями и исчезающей в глубине леса. По мере того как они углублялись, звуки цивилизации постепенно стихали, уступая место тишине природы. Дойдя до высокой сосны, они остановились, переводя дыхание. Она будто возвышалась над снежной поляной, толстый мощный ствол неподвижно стоял, пока иглы дерева отбрасывали пресловутые тени на землю. Тяжелые ветви сосны склонялись над ними, будто разделяя настроение пришедших. Воздух вокруг сосны был неподвижен; птицы умолкли, а ветер лишь тихо шелестел иглами дерева. — Здесь? — Неуверенно спрашивает Даня. Руслан согласно мычит, вставая на колено, ощупывая землю. Твердая, зараза. В напряженной тишине Даня начал раскапывать могилку. Этот ебучий совок будто не хотел в руках оставаться, все время соскальзывая. Руслан сидел в метре от него, наблюдая. Глубину он не выбирал, просто, смотря на комично хрипящего с этой мини-лопаткой в руках Кашина, он взял его за запястье и, посмотрев в глаза, отвел его руку, отодвигая. Дрожащими руками Руслан переложил коробку на дно ямы, стараясь долго не думать, наскоро начинает осыпать могилку землей. Разровняв ее, он нежно погладил твердую землю. Когда могила была засыпана, он достал из кармана куртки ножик, нервными движениями вырезая на коре дерева кривое «Мавка». Поднимаясь, он посмотрел на Даню, старающегося всем своим взглядом передать сочувствие Руслану. На это он только горько усмехнулся. — Поехали домой. — Давай вино купим? Помянем что ли. Руслан согласно угукает, и когда Кашин выровнялся рядом, он откидывает голову на его плечо. Даня его приобнимает за спину, поглаживает и охает, почти выбрасывая телефон из рук, когда чувствует, что Руслан его обнял. Он удивленно хотел посмотреть на него, но лицо давно спрятано, зато судорожные вздохи слышны отлично. Да и тело тряслось, что скрывать-то? Куртка не уберегла то ли от холода, то ли от пытающейся спрятаться дрожи. — Четыре бутылки, — бормочет себе под нос Даня, крепче прижимая к себе тело Руслана. Сегодня у него двойные поминки, и Руслан в руках. Выпить с ним вместе — меньшее из его влажных мечтаний. «Пощади чувства мальчика» женским голосом пробегает в голове.