Солнце

Если ты меня любишь, значит, ты мой, со мной, за меня, всегда, везде и при всяких обстоятельствах.

В. Маяковский.

      Меж ржавых оград и покосившихся крестов гуляет один лишь ветер. Листья красно-жёлтым ковром выстилают узкие тропинки, а жухлый мох облицовывает надгробные памятники, лица на которых давно уже успели потускнеть. Рассеянный повсюду солнечный свет несёт с собой тепло бабьего лета, и Алина, сто раз пожалевшая о том, что не оставила пальто в машине, сдвигает на край лба чёрную широкополую шляпу и ускоряет шаг, ловко протискиваясь в местах, где всеми забытые могилы почти сходятся друг с другом. В кладбищенской дневной тишине нет ничего жуткого, — вон, даже птицы поют, — но ей с детства было не по себе от подобных мест.       В этот раз никто не стал следовать православным канонам и дожидаться третьего дня после смерти, поэтому Виктор был захоронен вчера ещё до того момента, как его тело успело остыть. Многие настаивали на том, чтобы сжечь труп от греха подальше, но в этом вопросе Лев Андреевич оказался куда милосерднее большинства, и Виктор был удостоен скромного местечка на Смоленском кладбище. Не было ни отпевания, ни достойных похорон, ведь предатель не заслуживает такой роскоши. Он не заслуживает даже того, чтобы кто-то приходил на его могилу.       По крайней мере, так говорят все вокруг. Руневская сама не знает, что она здесь делает. Виктор признал свою вину, и по всем законам логики она должна его ненавидеть за попытки испортить ей и её близким жизнь. Но нынче обесценено даже презрение, а на смену ему не пришло ничего достойнее жалости. Ей правда очень и очень жаль. Дружина нашла виновника всех бед, но Алина так и не смогла до конца поверить в разгадку. Чутьё улеглось в душе побитым усталым зверем, и внутри не осталось ничего, кроме тревоги и тысячи вопросов. Виктор на самом деле был единомышленником Пети? Или он солгал?       Руневская прекрасно понимает, что это звучит как бред сумасшедшего. Зачем Вите умирать за чужое имя и чужие идеалы? Тем более, будучи вампиром! Не значит ли это, что он искренне верил в идеологию Караморы? Возможно, не хотел, чтобы его обращали? Или столкнулся с произволом, как и Алина в своё время? Ответов нет. И она уже сомневается, что они хоть когда-то появятся. Что бы не было заложено в корень Витиного признания, это не вернёт его к жизни. Он умер насовсем.       Затушен главный очаг, а мелкие пожары тухнут по всей стране один за другим. Алина больше не читает новостей, но ей известно, что творится в России. Люди протестуют на улицах, и силовые структуры пакуют их пачками. Даже те, кто не имеют к караморовцам никакого отношения, называют себя оными. Для народа это теперь признак качества человеческой души. Руневская по возможности старается помогать всем дуракам, что так усердно лезут на рожон и подставляются почём зря. Она имеет неплохие связи в полиции, и её усилиями некоторые задержанные были отпущены на волю прежде, чем дело обернулось бедой.       Всё это требуха, не более. Настоящих караморовцев не видать и не слыхать. Соня так и не смогла узнать адреса их штаб-квартир, поэтому вампиры тыкаются вслепую. Виктор сдал двадцать одного своего сторонника, и семеро из них уже были осуждены законом. К расстрелу приговорили троих. Среди них — Глеб Муравьёв. Маша из-за этого всего жутко нервничает. К тому же, завтра состоится суд над её отцом. Понятно дело, что его не казнят, — тем более, его защищает адвокат Руневских, — но осадок всё равно неприятный.       Когда Алина наконец добирается до нужной линии могил, то сразу замечает, что кто-то уже успел её опередить. Женская одинокая фигура ютится у ограды, переминаясь с ноги на ногу и не решаясь подойти ближе. В цветах приглушённой осени светлые волосы выделяются ярким насмешливым пятном, а тот факт, что женщина посчитала приемлемым заявиться сюда, разодетая в жизнеутверждающий бежевый, и вовсе наполняет Руневскую презрением.       Заслышав её приближение, женщина резко, точно птица на насесте, поворачивает голову в бок. Хватает секунда, чтобы смятение в её дымчатых глазах улеглось, сменившись циничным равнодушием. Такие взгляды прожигают сталь насквозь и выбивают почву из-под ног, но Алина давно уже не в том положении, чтобы бояться. Она беззастенчиво рассматривает чужой округлённый живот, а женщина, посчитав это высшим проявлением бестактности, машинально опускает на него руку в защитном жесте.       Она не сразу понимает, кто перед ней. Зато Алине удаётся сориентироваться моментально. Их никто друг другу не представлял, и они ни разу не имели беседы с глазу на глаз, но вид у этой дамочки слишком провокационный, чтобы не вспомнить, как ещё лет несколько десятилетий назад ей пророчили на редкость успешную для женщины политическую карьеру. Она никогда и не отличалась особой исполнительностью, но в своё время она успела неплохо так уважить Дружину, беря на себя ответственность за иногородние и даже иностранные миссии. Всё у неё шло в гору ровно до того момента, пока у них с Виктором не родился сын.       — Агата Дмитриевна, — Руневская слегка кивает.       — Алина…       — Сергеевна, — милостиво подсказывает она.       — Точно, — скупая улыбка трогает накрашенные губы неискренним изломом, — Супруга господина Руневского, если я не ошибаюсь?       — Это не единственное моё достижение, но да.       На свежей могиле лежит букет белых роз, перевязанных чёрной лентой. Внутренне поёжившись, Алина кивает на него головой:       — Вы принесли?       — Да.       — Другие вампиры вряд ли одобрят.       — Мне наплевать, что они одобряют, а что — нет. И вам тоже, раз вы здесь.       — Я пришла к другу, — сухо отвечает Руневская, — А вот к кому пришли вы, — большой вопрос. Ещё недавно Виктор не слишком вас интересовал. С чего вдруг такое внимание к бывшему и ныне покойному супругу?       Алина не в восторге от этой женщины. Мало того, что недавно вся Дружина узнала, что их с Виктором брак закончился её изменой, так она ещё и смеет появляться у него, будучи беременной от другого мужчины! И как эту мерзкую дрянь ещё земля носит?       — Вы лезете не в своё дело, — Агата полупрезрительно морщит нос. Её взгляд останавливается на Алинином лице, до краёв наполняясь насмешливым сочувствием, — Судя по тому, что болтают все вокруг, вы часто этим грешите. Жалко лишь то, что это сказывается на вашем муже.       — При чём тут он?       — Как это при чём? Не вы ли недавно позорились на собрании Дружины, настаивая на том, чтобы пощадить террористов? Не вы ли носитесь по городу, выпуская из клеток всякое отребье? Думаете, это положительно влияет на репутацию Александра Константиновича? Очень зря. Вряд ли хоть кто-то прежде позорил его фамилию столь… вульгарным способом.       Эти слова уязвляют Алину гораздо больше, чем должны. Она знает, что Саша сейчас находится в не самом завидном положении из-за её действий и высказываний, но слышать про это от кого-то другого ещё неприятнее, чем понимать самой. Раз уж её судит такая сомнительная личность, как Агата, то дела и правда идут хуже некуда.       Руневская и без того чувствует себя виноватой. Ей безразлично, что вампиры смеются над ней за спиной, но Саша этого всего не заслужил. Он так или иначе крупно подставился, приняв её сторону, но разве другие не видят, что он по-прежнему готов из кожи вон лезть, чтобы защитить всё, что Дружина считает ценным? Какое право они имеют порицать его? Он был одним из тех, кто поймал Виктора! Неужели ненависть к ней может превалировать над той благодарностью, которой он достоин?       «Ублюдки. Все до единого».       — Как хорошо, что наш с ним мир не заканчивается на чужих мнениях, — улыбка получается острой и наглой. Раз уж все принимают её за суку, то терять нечего. Если не слишком углубляться в раздражение и обиду, то Алина даже способна получать от этого некоторое сомнительное, но всё же удовольствие, — Чего не скажешь о вас. Вы настолько их боитесь, что аж на другой континент сбежали.       — И поступила тем самым благоразумнее многих, — Агату обвинение в трусости нисколько не трогает, — Жива я и, что самое главное, жив мой сын. А вот можно ли будет сказать то же самое про вашу семью в будущем… Хм, кто знает, — из её груди вырывается звонкий смешок. Она деловито поправляет рукава и подходит чуть ближе к Алине, оставляя между ними удушающе крошечное расстояние. От этой женщины разит одной лишь кровью. Кажется, даже собственного аромата у неё нет, — Вы миленькая. Мало того, что у вас очаровательная мордашка, так вы ещё и на язык остры. Но мой вам совет: научитесь понимать, где и когда стоит высказываться. Если вам наплевать на себя, то подумайте хотя бы о родных. У вас ведь есть дочь? Уверена, что девочка расстроится, если однажды её мать доболтается до такой степени, что от неё тихо и мирно избавятся свои же.       — Не многовато ли угроз для женщины, которую не может терпеть всякий уважающий себя человек? — Руневская, в отличие от Агаты, даже не старается казаться любезной. Она всегда предпочитает говорить, что думает. И плевать ей на тех, кому это не нравится.       — Ну почему же? Я вполне неплохо поладила с Александром Константиновичем. У него крайне интересные методы ведения допроса, — Агата закусывает губы, мечтательно возводя взгляд к небу, — До чего же славный дуэт вышел из него и Софии Володаровны. Даже странно, что вы закрываете на это глаза. Лично я бы напряглась, если бы мой муж так много времени проводил со столь влиятельной и утончённой женщиной.       «Если она пытается вывести меня из себя, то достаточно было сказать про одну лишь Соню».       — Спасибо за предупреждение, я обязательно к нему прислушаюсь, — Алина обходит Агату стороной. Она приоткрывает низкую оградку и, поднабравшись смелости, лицом к лицу встречается с надписью на металлическом кресте. Имя, ненастоящая дата рождения и более чем верная дата смерти. Никаких излишков. Ни венков, ни памятника, который могли бы поставить родные, украсив его какой-нибудь значимой цитатой. Лишь розы покоятся на чёрной рыхлой земле, создавая контраст между жизнью и смертью, — Зачем вы всё-таки пришли, Агата Дмитриевна? Позлорадствовать? Или поблагодарить его за то, что перед смертью он отписал вам всё своё движимое и недвижимое имущество?       — Будто бы у него были другие претенденты.       Меркантильная злобная сука. Не носи Агата ребёнка, Руневская бы непременно прогнала её отсюда взашей. Ей кажется, что она имеет куда больше прав находиться у Виктора, чем его бывшая жена.       Это её личная боль, и Алина не хочет ни с кем её делить. Саша предлагал составить ей компанию или просил взять с собой хотя бы Машу, но она отказалась. Ей нужно в одиночестве суметь осознать, что двумя метрами ниже лежит вампир, который чуть не погубил их всех.       Двумя метрами ниже — человек. Мужчина, о чьей свобода она молила. Тот, кто поставил жирный крест на её дружбе с Соней и чьими стараниями десятки таких же трупов лежат в земле. Возможно, Алина и правда предательница, раз все эти факты не отвращают её от Виктора. Не ровен час сойти с ума от всей этой кутерьмы и начать видеть подвох так, где его не может быть.       — Вы, наверное, считаете меня ужасной тварью, — неожиданно произносит Агата, — В вашу чудесную головушку вряд ли приходила мысль о том, что Витя в некоторой степени заслужил быть мной преданным.       Руневская заинтересовывается, но виду не подаёт. Много чести.       — Почему-то все считают, что каждая девушка ужас как мечтает о пелёнках и распашонках. И никто даже не задумывается о том, что есть женщины, которые бы с удовольствием избежал подобной участи, — Агата звучит равнодушно и сухо, и всё-таки что-то в её голосе заставляет Алине полностью обратиться вслух, — Знаете, сколько у меня было мужей до него? Четверо. И все четверо были уверены, что рано или поздно я замурую себя дома, как в склепе, и начну вести быт. Каково же оказалось их удивление, когда я продолжила жить, как прежде! Четыре брака — четыре развода по причине того, что я не хотела рожать детей и заниматься хозяйством. А вот Витя показался мне особенным. Сам ребёнком по моим меркам был. К тому же, человеком. Из такого можно лепить, что угодно, пока не надоест. Я решила рискнуть. Вышла за него замуж, сделала вампиром. Мы вполне неплохо уживались друг с другом на протяжении целых десятилетий. А затем началась старая песня про детей. Я выходила из себя, когда он заводил об этом речь, мы часто и громко ссорились, а потом не менее громко мирились. И угадайте что? Я забеременела. Я не сомневаюсь, что это было случайностью, всё-таки Витя слишком сильно меня любил и не стал бы идти мне наперекор. Но, сука, как же не вовремя это было! Моя карьера никогда не была на таком высоком уровне, как в тот момент. И тут всё идёт крахом из-за ребёнка, от которого я не успела избавиться. Я была готова убиться. Но Витю так обрадовала новость, что я даже на какой-то миг подумала, что нет ничего плохого в случившимся. И в самом деле, я родила мальчика, от которого был без ума отец, и я сама любила и люблю сына так, как только умеет мать. Только вот с тех пор стало ясно, что я уже никогда не смогу заниматься той работой, которой прежде так горела. Ни времени, ни сил. Зато Витя погряз в политике с головой, переняв мой прошлый энтузиазм. Он занимал ту должность, о которой мечтала я. Люди знали его имя, а не моё. Это ему пророчили успешное будущее, а не мне! Потому что я была намертво привязана к Игорю. А когда он стал старше, было уже слишком поздно. Я растеряла все свои таланты. Что я могла дать стране? Небоеспособная единица, списанная со счетов. Я бы сама себе не доверила ничего стоящего. Это и убило во мне все чувства к Вите. Не буду скрывать, я завидовала ему. И мне было в радость от него сбежать. Я поступила хуже некуда, променяв его на другого. Но мне не стыдно. По крайней мере, мой второй ребёнок с самого начала желанен и любим.       «Чего она добивается? Хочет, чтобы я ей посочувствовала?».       Алина вполне способна проникнуться хоть какими-то крохами сострадания. Пусть она лично никогда не переживала подобных вещей, она знает, что женщины вынуждены сплошь и рядом мириться с материнством из-за обстоятельств, а не потому, что им захотелось самим. Ей жаль и этих несчастных девушек, и их детей. Но будь она проклята, если ей жаль именно Агату!       Строит из себя святую невинность, при этом все годами смотрели, как Виктор буквально целует следы её ног и стабильно унижается, прощая ей самые невообразимые на свете выходки. Агата никогда не была жертвой. Да от неё до сих пор шарахаются, как от чумы, потому что тяжело найти кого-то беспринципнее и гаже по характеру. На её счету — прелюбодеяния, сомнительные финансовые выкрутасы, взяточничество и даже несколько убийств. Уж вряд ли в их браке с Виктором больше всего пострадала именно она.       — Вы настолько на него злились, что даже не попытались помочь? — в лоб спрашивает Алина.       — А разве я бы смогла? Витя сознался в убийствах. Никакие бы мои слова не смогли его оправдать. К тому же, я не имею никакого желания впутывать в это себя и нашего сына.       — Вы верите, что Виктор бы решился на такие мерзости?       — Я уже отвечала на этот вопрос вашему мужу. Я не знаю наверняка, но не исключаю варианта, в котором Витя бы рискнул поставить всё на кон ради идеи. Русским людям это очень свойственно. Зачем отрицать очевидное? Он признал свою вину. А это означает лишь то, что долгое время он водил нас всех за нос. Возможно, не слишком правильно говорить об этом, стоя на его могиле, но я предпочитаю быть непредвзятой.       Алина бы и рада возразить, да только нечего. Она угрюмо поджимает губы. В одном Агата определённо права, и даже Руневская признаёт перед собой, что о покойниках либо хорошо, либо ничего, кроме правды. Вряд ли кто-то виноват в том, что их покойник сам испортил о себе мнение у всех.

***

      Разворошённая постель. Капли крови, въевшиеся в сбитые простыни. Ощущение липкости и грязи на теле, мутный взгляд, который всё никак не желает проясняться, и...       И паршивое чувство, тлеющее внутри и свидетельствующее о том, что ночью было выпито на порядок больше положенного.       Соня прислоняется лбом к чужому горячему плечу. Мягкие руки невесомо поглаживает ей спину, хотя наверняка у всё ещё сонного Феликса это получается чисто машинально. Голова ватная и пустая, а глаза сами собой закрываются обратно, расслабляясь в предутреннем мраке комнаты. Кровать соблазнительно мягка, а часы всего мира обязаны стоять, потому что София впервые за долгое время не находит в себе сил, чтобы выпутаться из цепких объятий князя и начать новый день. Зато это вдруг получается у Юсупова. Соня бормочет смазанные, несогласованные между собой слова протеста, когда он аккуратно отстраняет её от себя, стараясь не потревожить зависшие в сознание остатки покоя.       — Спи, моя хорошая, — ласковый шёпот над ухом, — Ещё рано.       — Ты куда? — спрашивает она, крепче смыкая тяжёлые веки и зарываясь лицом в подушки. Резкий холод компенсируется одеялом, что Феликс накидывает ей на плечи.       — Скоро вернусь.       Это всегда оказывается правдой. София, как никто другой, знает, что Юсупов, подобно птице, что была взращёна на одной земле, обязательно возвращается в родные края, сколько бы морей-океанов он перед этим не облетел. И выпустить его из постели на время гораздо лучше, чем насовсем из рук.       Она проваливается обратно в сон, не тревожась ни о чём. Убаюканная теплом кровати и отсутствием необходимости куда-то тащиться в такую несусветную рань, Соня не волнуется о том, куда это вдруг могло понадобиться Феликсу. Хмель крепко держится за мозг, размывая окружающий мир и лишая её способности здраво рассуждать.       Как удивительно приятно не вскакивать в шесть утра и не бежать на работу, едва успев подпоясаться. Приятно лежать до талого в ворохе тёплых одеял и знать, что никакие дела не требуют твоего срочного присутствия. Приятно просто спать.       И неприятно просыпаться, когда время давно уже перевалило за полдень.       Кроткий солнечный свет неуверенно пробивается сквозь тяжёлые портьеры цвета тёмного густого вина, и Соня, желая урвать крупицы осеннего тепла, лениво сползает с постели. Если первое её пробуждение сопровождалось ничем иным, как лёгкой тяжестью банального похмелья, то второе награждает её ещё и всеми красками головной боли. То что надо для того, чтобы поскорее продрать глаза.       Сознание проясняется в миг, когда нога, ступившая на пол, натыкается на нечто твёрдое. Соня опускает взгляд и тут же морщится, отпихивая от себя одну из опустошённых вчера бутылок.       «Сколько же мы выпили?».       На улице царствует день. София распахивает окна вовсю ширь и вдыхает грудью свежий солёный воздух. Финский залив подозрительно спокойно омывает берега, а вот крики чаек раздражают тем, что усиливают мигрень по меньшей мере раз в сто. Соня прочёсывает рукой спутанные волосы и...       И обнаруживает наконец чудовищное количество крови на теле.       Какого чёрта? Она подлетает к зеркалу как есть, — нагая и всё ещё зевающая на ходу. Врезается взглядом в отражение и ужасающе громко вздыхает, обнаруживая на себе настоящее полотнище из засохших алых разводов. Ладони и запястья, шея и грудь, а больше всего лицо, — ну чисто звериная мордочка после пира.       Секунды оказывается достаточно, чтобы понять, что большая часть этой крови принадлежит Феликсу. Соня бредёт округлившимися глазами по собственному телу и на мгновение ей кажется, что чего-то не хватает.       Синяков, Господи Боже. Синяков, которые Юсупов вчера наставлял на её коже с удовольствием садиста. И сразу же вспоминается грубая рука на горле, резкая боль, которой обожгло ягодицы, и...       Твою ж мать.       Мозг не награждает её подробностями, но даже пары расплывчатых образов оказывается достаточно, чтобы поражённо застыть. Жар приливает к щекам: стыд, возбуждение, страх, — всё мешается в одну гремучую смесь, и Соня не верит собственному сознанию, ведь по своему же представлению она бы никогда не позволила Феликсу так далеко зайти.       «Да ну. Это бред. Я помню казнь Виктора. Помню, что после этого была у Лёвы, а только затем поехала к Юсупову. Мы выпили. Переспали. Я чуть-чуть позабавилась, сделав ему приятно, но... Чёрт. Мы просто переспали. Просто переспали, верно же? Не было ничего особенного. Я точно помню, что он брал меня сзади, помню, что единожды его куснула. Единожды? Да на мне столько крови, будто я как минимум вспорола ему глотку на жертвенном алтаре!».       Никакие убеждения не уничтожают той реальности, что предстаёт перед глазами. И реальность говорит, что было больше одного раза.       Усилием воли Соня склеивает между собой осколки вчерашних событий. Ремень, стянувший запястья, несколько хлёстких ударов, лихорадочный шёпот на самой периферии, — всё это она помнит относительно чётко, хотя что там нёс Юсупов в процессе, она не сможет сказать даже под пытками. Что-то про... Бога, кажется? Или нет. Или да. Или...       Было приятно. Нет, даже не так. Было с ума сойти как хорошо. До дрожи тяжело и чересчур выносливо даже для Феликса. София наконец вспоминает, что она кончила как минимум четыре раза прежде, чем он оставил её в покое.       Сорванное дыхание и жалобное лицо, когда она сверху. Много чистой аристократической крови — лишь она ценится теперь Соней, которая свела к минимум людей в своём рационе. А после — сильнее, грубее, жёстче, чем было до. Как будто бы Феликс наказывал её за испитого себя. Цепляться пальцами за столбик кровати, пока он вбивается сзади, наматывая волосы на кулак и прогибая в спине до хруста. Выстанывать любимое имя, чередовать его со всхлипами, поддаваться, сдаваться. А потом лежать обессиленной, чувствуя на себя тяжесть его тела, удовольствие на грани беспамятства и липкость между ног. Если Юсупов это вспомнит, то у него однозначно случится инфаркт. Он брезгует таким и боится возможных последствий.       Стыд забирается в самые потаённые уголки души, ибо отродясь Соня так себя не вела. С годами она обросла строгостью, как наиплотнейшей из вуалей, и до вчерашнего дня она была уверена, что знает, чего и как хочет. Разве не она устанавливала свои порядки в княжеской постели? И ведь до недавней поры Юсупов честно им следовал, угождая Софии по поводу и без и не порицая её за несколько консервативные привычки. Она не собиралась отступать от них ни при каких условиях, потому что только они дарили ей жизненно необходимое чувство безопасности.       Чувство безопасности, которое обязано было исчезнуть после того Феликса, что предстал вчера перед её глазами. Дело не в его силе, — они оба знают, что в реальных условиях ему с ней не тягаться, — а в том, насколько же соблазнительным он умеет быть. Хуже всякого инкуба! Соня никогда не отрицала, что Юсупов хорошенький. Она с самых юных лет видела, что желание — это одно из первых чувств, что он вызывает в людях. Но всё же быть желанным для большинства и быть до смерти необходимым именно для неё — это не одно и то же.       Это, пожалуй, единственное, что Софию по-настоящему в нём пугает. Она могла бы списать всё на простецкую физиологию, но если не вдаваться в детали, Феликс в этом мало чем её удивляет. Раскрепощённый? Да. Вульгарный? Иногда. Опытный? Безусловно. Но это не такие уж и редкие качества. Помимо этого, есть в нём что-то такое... Соня никак не может придать этой абстрактной мысли объёма. Разгадка пляшет на кончике языка, но ухватиться за неё не получается.       А допытываться дальше ей почему-то не очень хочется.       Её охватывает прилив липкого отвращения к себе, а тот факт, что она наслаждалась ночью каждой минутой, только подливает масла в огонь. Вот почему ей категорически противопоказано пить. Мало того, что забыла добрую половину, так ещё и сейчас голова совершенно не варит. Соня кажется себе просто-напросто грязной, а когда взгляд падает на пустующую половину постели, ещё и нагло использованной. И, главное, она не чувствует, что имеет право на какие-то претензии. Феликс спрашивал и предупреждал, а она охотно согласилась. Да, была пьяной, но так и он был не шибко трезвым. Всё... честно.       Соня проскальзывает в ванную. Тратит по меньшей мере час, чтобы привести себя хоть в какое-то подобие порядка. Вода успокаивает и заглушает собой почти все внешние звуки, но всё-таки София слышит, как спустя некоторое время в комнату кто-то заходит.       Она неправдоподобно долго собирается после душа. В спальне Юсупов. И Павлик, кажется. Когда последний уходит, Соня всё-таки приходит к выводу, что нет ничего такого в том, чтобы столкнуться с Феликсом лицом к лицу. В конце концов, ничего такого не произошло. А все проблемы исключительно в её голове.       Она открывает дверь и тут же находит его взглядом. Сидит в кресле, что-то читает. Выглядит он вполне ничего. Уж точно не так, как должен выглядеть тот, кто полночи заливал зенки. Костюм на нём свидетельствует о том, что он уже успел где-то побывать.       — Доброе утро, — произносит Соня. К собственной гордости, голос у неё звучит точно так же, как и обычно.       — Два часа дня, — Феликс поднимает взгляд.       — Добрый день? — она с издёвкой изгибает бровь и, затянув потуже пояс халата, проходит в глубь комнаты. В глаза сразу бросается порядок. Славно, что Павлик всегда такой оперативный.       — Ценю твою юмор, дорогая, — усмехается Юсупов, — Как ты себя чувствуешь?       — Сносно.       — Голова болит?       — Чуть-чуть, — относительно правдиво отвечает София, присаживаясь в соседнее кресло и только после этого замечая, что помимо принесённого Пашей кофе, на столике красуется фарфоровая ваза, которой здесь определённо раньше не было.       Внутри стоит пышный букет эустом. Красивые, налитые сочным цветом бутоны, яркая зелень, ненавязчивый аромат, различимый лишь благодаря особо чуткому обонянию. Алые соцветия отдаются в сердце нежной тревогой и стреляют мурашками вдоль всего тела.       Весной Феликс вручил ей белую сирень, и Соня хранит эту веточку до сих пор. Как напоминание о том, насколько тревожными и боязливыми тогда выглядели его попытки добиться её внимания. Разговоры, оставляющие после себя ощущение недосказанности, редкие встречи, мимолётные, якобы случайные касания, — всё это добавляло его чувствам невинных оттенков первой любви. Этим же был пропитан тот поцелуй, на который она решилась, это же она ощущала недели и недели спустя, приучая его не бояться её прикосновений и пытаясь разобраться, отчего Феликс так ласково себе ведёт. Каким бы не был ответ на тот момент, князь был столь же чист в своих порывах, как та сирень в её волосах и «ангел», пропетое им с сердечным придыханием. Как первое солнце весной и подснежники, что проклёвываются из-под снега, радуясь долгожданному теплу.       А потом солнце сжигает их дотла, а ящик Пандоры являет свету своё истинное нутро. И оно красное. Краснее эустом и крови, краснее рубинов, которые Феликс ей дарил. По его мнению, она и этот цвет друг друга стоят. А белый ей не идёт.       Он обозначает любовь «благодаря», а не «вопреки». Неизменно несёт на себя лёгкий отпечаток душевной белизны и намерений, ни коим образом не сопряжённых с эгоизмом. Белый противоречит страсти, которую они питают к друг другу, а все простыни у них так или иначе становятся японскими флагами.       Соня видится себе подневольной птицей, которая повелась на красочные перья подсадного. Ей почти физически больно от мысли, что гнусная сторона Феликса нравится ей больше, чем хорошая и правильная.       Такого не должно быть. Но вот оно, — рядом.       И Соня хочет ещё.       Её молчание Юсупов истолковывает по-своему:       — Если тебе не нравятся цветы...       — Нравятся, — она проводит кончиком ногтя по гладкому лепестку, — Какой повод?       — Сегодня я люблю тебя больше, чем вчера. Этого не достаточно?       Оксюморон, не иначе. Соня не то чтобы удивлена, но, сука, как же странно получать цветы от мужчины, который ночью был с тобой сущим дьяволом. Странно, что он вообще здесь. Она сразу отчего-то решила, что Феликс смылся, не желая встречаться с ней с утра, как не желал встречаться со всеми своими женщинами. Это была самая что ни на есть естественная реакция на князя, и София не видела ничего такого в ожидании маленькой подлости от него. Феликс обычно на них горазд, и вряд ли он, как мужчина, понимает, насколько же унизительно просыпаться одной в постели, в которой ещё недавно тебя отымели, как последнюю...       — Может, и достаточно. Я давно не получала цветов.       — Какая досада, — Юсупов наигранно прищёлкивает языком, — Как хорошо, что у тебя теперь есть я, — он поддаётся вперёд и вдруг произносит, резко меняя тему, — Слушай, на счёт того, что было ночью...       Она сразу же обращается вслух. Соня была уверена, что он либо притворится, что ему отшибло память, либо ему на самом деле её отшибёт. Но нет, Феликс заводит беседу об этом первым, и она, вопреки тому, что ей хочется оборвать всё это на корню, склоняет голову в бок.       — А что было ночью?       — Почти ничего, — невинно отвечает он. Вкупе с солнцем, что проникает в комнату и пронизывает кудри тонкими лучами, смотрится это бесхитростно и очаровательно. Соня теперь умирает без протестов, любуясь звёздной россыпью веснушек на его вечно молодом, филигранно выточенном лице. Но вся эта привычная, близкая сердцу красота обезображена тревожным взглядом, как у преступника, что боится изобличение. Феликс смотрит на неё беспокойно и долго, пока в конце концов не изрекает, — Ничего, кроме того, что я перебрал с выпивкой. Справедливости ради, ты тоже, но твоей усталости я всё прощаю. Мне же стоило... Скажи, милая, было сильно больно?       Так вот к чему он клонит. Боится, что переборщил?       — Нет, — успокаивая в первую очередь себя саму, произносит Соня. Феликс не скрывает скептицизма, и она исправляется, — По крайней мере, не то чтобы очень сильно.       — Я не хотел, — ласково-ласково проговаривает он, — Ты же знаешь, я бы никогда по-настоящему тебя не тронул.       — Знаю.       — Ты не сердишься?       «Вон оно как, получается... Цветы — это очередная попытка оправдаться. Кто бы сомневался. Неужели моя возможная реакция настолько его пугает?».       Ответить Юсупову правду? Для него это станет зелёным светом. Он, как гончая, всегда чувствует поблажки, и малейшее дуновение ветра уже воспринимается им за твёрдое и уверенное «Продолжай в том же духе». А Софию крутит от мысли, что Феликс поймёт, что она, на самом деле, совсем-совсем не умеет на него злиться!       Он заметил это в прошлом. И выбросил её, утратив прежний интерес. Ему не нужна любовь, которая предполагает покорность. Юсупов обожает отчаянные, дерзкие вызовы. Ему нравится брать измором, рвать чужое терпение на части, добиваться и добиваться, пока человек не сломается и не перейдёт в полноправное его владение. А как только это происходит, ты мигом теряешь свою значимость в его глазах и превращаешься в «одну из...». Для того, чтобы он любил и желал, нужно держать его на воде и хлебе. Чем тяжелее тебя получить, тем сильнее Феликс будет тобой гореть. Чем больше препятствий, тем дороже он тебя оценивает.       Но лгать ему... Говорить, что злишься, когда это на самом деле не так, и видеть, каким уязвлённым он становится от обиды, — это выше Сониных сил. У неё теперь не получается быть с ним такой же ледяной королевой, как прежде.       — Я не сержусь, — осторожно говорит она, — Просто я не имею привычки упиваться болью, как это делаешь ты. И твоей садомазохистской философии я не придерживаюсь. Но в качестве эксперимента это было... неплохо.       — Так тебе понравилось, — замечает Юсупов с возмутительной небрежностью.       — Неважно. В любом случае, это была единоразовая акция.       — Я тебя напугал?       — Я сама себя напугала, — вырывается у неё ненароком, — Мне не следовало столько пить. И уж тем более мне не следовало пускать всё на самотёк. Я повела себя опрометчиво. Прости, если было неприятно. Такого больше не повторится.       — Но мне было приятно, — Феликс оставляет своё кресло. Соню захлёстывает волной медового аромата, когда он змеёнышем устраивается на подлокотнике рядом с ней. Его пальцы ползут по её щеке, — так спичкой чиркают по коробку, чтобы разжечь огонь, — Я даже не знал, что ты умеешь быть такой...       — Пьяной и мерзкой?       — Такой соблазнительной, — он как бы случайно сжимает пряди чёрных волос у корней.       — В случае нас это синонимы.       — И что с того? Я намерен поощрять плохое поведение, а не наказывать тебя за него, — Юсупов по-лисьи улыбается, второй рукой слегка надавливая на основание её шеи, — Хотя нельзя не признать, что тебе идёт быть связанной и выпоротой.       — Прекрати.       — Я шучу, моя милая поборница нравственности, — он выставляет перед собой ладони.       — Получается, как всегда, ужасно.       — Спасибо, стараюсь, — Феликс кивает с мнимым достоинством. Тут же продолжает, поняв, что Соня даже не старается ему подыгрывать, — Тебе стыдно?       — Да.       — Почему?       — Не знаю. Наверное, потому что я выставила себя в таком свете перед тобой.       — Ты странная, — без обиняков высказывается он, — Я завёл об этом речь, потому что решил, что тебе было больно, а тут выясняется, что ты расстроилась лишь из-за того, что получила удовольствие. Есть в этом некоторое несоответствие. Что плохого в том, что тебе понравилось?       — Это неправильно.       — Такой себе аргумент.       — Какой есть, — огрызается Соня, — Неправильно наслаждаться тем, что ты делаешь больно тому, кого любишь. И если я прощаю за это тебя, то это не означает, что я в восторге от себя самой. Я пила твою кровь. Я чуть глотку тебе не разорвала! Это уже не просто необходимость, это упоение жестокостью. Мне нравится причинять тебе боль! Нравится, когда ты истекаешь кровью, нравится мучить того, кого я люблю. Я просто чудо...       — Ты дура, которой в радость перекладывать на себя всю ответственность и нервничать по поводу и без, — Феликс настойчиво обхватывает её плечи, склоняясь ниже, — Посмотри на меня. Если тебе страшно, когда я распускаю руки, то я больше не стану так делать. Но не смей даже думать о том, что это не позволено тебе. Я хочу, ясно? Хочу, чтобы ты пила мою кровь. Нет в этом ничего предосудительного. А даже если есть... Что ж, оно тебе к лицу. Продолжай.       Его провокационные речи сбивают Софию с толку. Кажется, что всё очевидно, но стоит Юсупову лишь слегка углубиться в детали, как она перестаёт понимать собственную позицию. Есть объективно правильное и неправильное. А для него существует только приятное и нет. И плевать он хотел на то, что люди, которые любят, обычно не кусают друг друга до крови, не душат и не тискаются до гематом.       С другой же стороны... Всё останется сугубо между ними. Соня пугает даже зачаток этой мысли в себе. Она в настоящем ужасе из-за того, что слова Феликса кажутся ей логичными!       «Но я ведь заслужила... Стал бы он так говорить, если бы дела обстояли иначе? Почему бы на самом деле не согласиться с тем, что я имею право получать удовольствие абсолютно любым способом? Тем более, он сам просит».       — Это ужасно, — она предпринимает последнюю попытку, которая вне всяких сомнений заранее обречена на провал, — Как будто мы руководствуемся исключительно похотью.       — Приятно дать ей волю, согласись?       — Нет.       — А если честно?       — Ты кошмарный человек.       — И ты от этого в экстазе. В твоей жизни было так мало по-настоящему кошмарных людей, что сейчас ты готова на всё, чтобы на собственном опыте узнать, как прекрасно им живётся. Я могу показать, — Феликс сладко вздыхает ей в ухо, — Позволь, мой ангел. Я многому могу тебя научить. Вот увидишь, чёрт не так страшен, как его малюют.       Чёрт? Да тут как минимум дьявол. И, кажется, она уже продала ему все никчёмные остатки своей души.       Да что там души, — Соня убить готова за возможность слышать от него, что она и только она милее всех на свете. Убеждаться раз за разом, что любой её порок будет возведён до уровня добродетели. Чувствовать эту пьянящую вседозволенность. Знать, что Юпитер может поступать так, как ему вздумается, в отличие от быка.       «Феликс окончательно распоясается, если узнает, что я думаю. Не позволю. Не сейчас. Не тогда, когда я только взяла его под подобие контроля».       — Предпочту верить людям, а не воочию любоваться на твоих чертей, — она поднимается быстрее, чем успевает в полной мере пропитаться княжеским дурманом. Резкий раздражённый вздох сию же секунду достигает её ушей, — Это всё глупости, о которых я не хочу говорить. Ты извинился? Достаточно. Я тоже обещаю, что впредь не стану так сильно тебя кусать.       — Соф...       — Собирай вещи, солнышко. Завтра мы уезжаем. Или ты забыл?       — Нет, но...       — Я не хочу возвращаться к этому разговору. И у тебя есть три секунды до того, как я передумаю брать тебя с собой в Москву.       Соня знает наверняка, что этого хватит, чтобы он замолчал. Так лучше. Юсупову нельзя открывать рот, потому что в таком случае ей хочется согласиться со всем бредом, что он несёт, впиться клыками ему в глотку и позволить ему снова нагнуть её над ближайшей горизонтальной поверхностью.       А она пока не готова отдавать ему на растерзание свою гордость. По крайней мере, не всю сразу. И что-то ей подсказывает, что всё это когда-то непременно доведёт Феликса до ручки.       Но главное, чтобы она успела подготовиться.

***

      Мягкие хлопья снега кружат за окном, затемняя день. Тихо подвывает вьюга. Одно из весело потрескивающих поленьев щёлкает с громким звуком, стреляя угольком в каминную трубу.       Это перемирие, которого никто не желал. Вынужденное принятие друг друга, чтобы не огорчать Соню. Феликс старательно молчит, игнорируя присутствие Миши. Тот, в свою очередь, слишком усердно мешает сахар в кружке, выбираясь из своих мыслей лишь за тем, чтобы в тысячный раз уверить прислугу в том, что ему ничего более не нужно. Все домашние его очень любят, и постоянно водят вокруг него хороводы. Феликс не может похвастаться тем же. Сонина «челядь» не жалует его совершенно, хотя он живёт у неё уже третий месяц.       Неудивительно, что за это время он уже почти привык к Мише, который ошивается в её доме чаще, чем в собственном.       — Я готова, — доносится голос Софии из коридора. Она заглядывает в столовую, чтобы поторопить друга, и Юсупов отмечает, как ей идёт эта чёрная шуба. Его подарок. В нём она выглядит настоящей светской дамой, а бриллиантовые серьги добавляют её образу игривости. Все скандалы, которые предзнаменовали её терпимость к его, как она говорит, манипулятивным подачкам, того стоили. Ни одна женщина, которую Феликс знает, не одевается теперь лучше Сони. Редкие меха, ткани высочайшего качества, неброские, но дорогие камни, — Феликс отвечает за её гардероб от и до, тешась, как девочка с куклой, но стараясь не умалять той индивидуальности, которая присуща Софии. Он получает некоторое извращённое удовольствие от её формы, но всё же гораздо больше ему нравится самому подбирать ей наряды. В конце концов, Соня должна ему соответствовать.       — Иду, — Миша поднимается. Вот уж кто точно, по мнению Юсупова, походит на оборванца. Хоть бы побрился, ей-богу, — В центре пробки из-за погоды. Объедем?       — Нет смысла. В конце декабря они повсюду.       Соня подходит к Феликсу, и он с готовностью подставляет щёку под поцелуй. У Миши дёргается глаз. Юсупов почти утратил интерес к задиранию этого мальчишки. Слишком предсказуемые реакции. Соня не имеет привычки тискаться прилюдно, но даже те маленькие вольности, на которые Феликс имеет право, доводят Мишу до бешенства. До чего же жалкое создание. У него вообще бывают женщины? Юсупов видел несколько раз каких-то барышень, но, кажется, ни одна из них не является Мишиной любовницей. Он всегда один.       — Ты надолго? — интересуется Феликс, останавливая взгляд на женском лице. Никаких синяков под глазами, утяжелённых недосыпом век и нездоровых оттенков кожи. И дело даже не в косметике, которой Соня начала пользоваться гораздо чаще. Просто в последние месяцы она ведёт на редкость адекватный образ жизни: спит, пьёт кровь, не торчит на работе круглыми сутками. Просто загляденье.       — Не знаю, — она пожимает плечами, — Всё зависит от Николаши.       Ни-ко-ла-ша. Грёбаное проклятие, от которого не укрыться даже на расстоянии. Как оказалось, он регулярно бывает в Москве. Зачем, — одному только Богу известно. Даже Соня не может сказать, с какой целью Романов сюда наведывается. Но каждый раз её к нему вызывают. Николай советуется с ней на счёт реформ в Негласном комитете. Теперь все знают, что она войдёт туда не позднее января. Слухи на этот счёт ходят самые разные, но мало кто отваживается думать, что Соня продвигается по карьерной лестнице, отдаваясь Николаше в постели. Уж слишком хорошо всем известно, как ревностно к ней относится Юсупов.       Соня уходит, забирая с собой и Мишу, которого она нередко использует в качестве водителя, и Феликс впервые за все выходные остаётся предоставлен сам себе. Сейчас это как нельзя кстати, потому что ему нужно собираться, а к шести Соня, как штык, обязана быть дома. У них столик на восемь часов. Ещё с их приезда как-то так повелось, что они зачастую ужинают вне дома. Феликс впервые пригласил её забавы ради, а она, к его удивлению, согласилась. На неё так влияет Москва. Здесь Софа куда охотнее выходит в свет и даже сама таскает Юсупова по некоторым местам. Петербург же её только угнетал. Там её ни за какие коврижки нельзя было куда-то вытащить. Если бы Феликс изначально знал, что дело в городе, настоял бы на отъезде сам.       Дом стоит вверх дном. До Нового года остаётся меньше недели, и весь Сонин персонал занимается украшением комнат. Она почти не контролирует этот процесс, зато Юсупов, отвыкший от подобной суеты, с барским наслаждением терроризирует прислугу, заставляя их по десять раз переставлять ёлку в гостиной или перевешивать украшения в коридорах. Он не помнит, когда в последний раз встречал этот праздник так, как полагается. В последнюю новогоднюю ночь он убил двух женщин, которые имели несчастье с ним познакомиться. А спустя сутки в его жизни вновь возникла Соня, и он больше не совершил ни одного преднамеренного убийства в угоду своим извращённым желаниям. Все последующая кровь на его руках так или иначе была связана с Софой. Подумать только, почти год прошёл с момента их неожиданной встречи! Всего год, — и вот Феликс уже стал сборником всех тех качеств, которые он осуждал в мужчинах. Поразительно, какими дикими последствиями оборачиваются чувства к женщине.       Что же подарит Соне? Юсупов ломает над этим голову уже несколько недель, но ни один из вариантов ему не нравится. У неё всё есть. Феликс безбожно её балует, хотя отчасти это всё ещё является камнем преткновения между ними. Соню смущают чужие деньги. Она показательно игнорирует его счета, доступ к которым он ей любезно предоставил, но ни чем свою категоричность не обосновывает. Просто нет.       Юсупову хочется преподнести ей что-то особенное, — то, чего он ей ещё никогда не дарил, — но все идеи отвергаются им моментально. У Софы в достатке и одежды, и побрякушек. Оружие? Его полно в её доме, потому что она его коллекционирует. Что-то памятное? Ну уж нет. У них не настолько хорошее прошлое, чтобы вспоминать о нём.       Ломая голову над этой непростой дилеммой, Феликс заходит в одну из любимых своих комнат. Соня много рисует, так что в её доме под это дело отведено отдельное место. Послушно игнорируя собственный недоконченный портрет, он находит портсигар на диване. Он кровью и потом выстрадал себе право курить хотя бы здесь. Потому что невозможно, сука, несколько часов страдать в одной позе, пока Соня пишет его с натуры и молчит, витая в облаках. Только сигареты и спасают.       Прикурившись, он опускается на диван с томным вздохом. Это место не зря находится у него в фаворитах. Они нередко засыпают здесь в обнимку, тут же занимаются любовью, тут же Феликс позирует для неё обнажённым. Бордели не так страшны, как обитель художника! У Софы бесподобный стиль и набитая рука, и Феликс отмечает, что с каждой следующей работой она раскрывает его всё больше и больше. Поддёрнутый поволокой взгляд, заострённые скулы, точечки веснушек на мягко вычерченных плечах. Чем ниже, тем больше нуаровых теней. Если иногда Юсупову кажется, что во многом Соня повелась на его внешнюю неотразимость, он быстро парирует эти тезисы одним аргументом: она пишет его портреты без толики пошлости. Она изображает Феликса куда менее порочным, чем есть на самом деле, но редко уходит в откровенную ложь. Скорее, ей нравится держаться на грани между слепой всепрощающей любовью и непредвзятостью.       Не сосчитать часов, которые они провели таким образом! Это самая светлая комната среди всех, хотя дом у Сони, в общем-то, замечательный. Не такой большой, как у него, но куда более уютный. Чувствуется женская рука или как там ещё говорят... У Софы даже вкус, оказывается, есть! Быстро стало понятно, что она обладает тонким пониманием цвета и композиции. Есть системность и порядок, но не так, чтобы до фанатизма. Сначала, конечно, у Юсупова возникло ощущение, которое обычно появляется, когда оказываешься в библиотеке с очень строгими правилами, но первое впечатление достаточно скоро сменилось новыми.       Комнаты обставлены дубовой тёмной мебелью, которая так и дышит благородной старостью, везде в достатке тепла и незамысловатого, но с достоинством выверенного изящества. Английские сервизы, пианино в гостиной, редчайшие книжные издания. Многое Софии досталось от тётки, и многое Феликс успел оценить на баснословные суммы. Он уже везде засунул свой нос. Перевернул вверх дном устоявшийся порядок в её голове и моментально обзавёлся личностью в этих стенах, показывая всем её друзьям, кто отныне правит бал.       Соня со всеми его перезнакомила. Феликс, как она и предсказывала, никого не оценил. Все здесь моралисты и идеалисты, как на подбор. Сонины приятели не сорят деньгами во все стороны и не измываются над невинными. Они не жалуют шлюх на своих встречах, не перебарщивают с алкоголем, не употребляют всё, что употребляется. И это не фарс и не издёвка. Они на самом деле такие, какими кажутся. Чёрствые седобородые вояки, женщины с тихими улыбками и стальной хваткой, молодые розовощёкие кадеты с приличными родителями, неказистые дворовые шавки, прорвавшиеся сквозь тернии к звёздам, и честные, Боже упаси, чиновники.       Это убогий народец, который Феликс презирал всю сознательную жизнь. Трусливое стадо, живущее по закону и совести. Соня, как выяснилось, никогда не возражает против гостей, и дом её постоянно полнится странными личностями. Юсупова тошнит от их строгих одежд, его пробирает на смех эта душевность, чистота и однобокая честность даже в недостатках. Никто среди Сониных друзей не кичится своим происхождением. Никто его и не стыдится. Конечно, никакое общество не избегает тайн и масок, но София смогла окружить себя теми людьми и вампирами, которые прибегают к обману лишь в крайних случаях. Феликс всегда считал себя особенным, но белой вороной он никогда не был. Он всегда был среди... своих. Дурацкое слово, но оно очень подходит. Юсупов всю жизнь сознательно водился с подонками. Теперь же его окружает совершенно другое общество. И он не испытывает на этот счёт никаких восторгов.       Он никак не может адаптироваться в Сонином мире. Впервые Феликс оказался в реалиях, которые настолько не соответствуют его мышлению. К нему поначалу отнеслись с опаской. Его имя известно всем. Его грехи — тем паче. Страх, осуждение, вежливый интерес, — жутчайшая смесь чужих чувств, которая и до сей поры приводит Юсупова в ярость. Он привык к вниманию, но здесь его рассматривают, как чудо-зверя в клетке. Подведённые глаза, женские блузки, звенящие браслеты и громоздкие перстни, — на него откровенно глазеют все, с кем его сводит Соня, а один старикашка и вовсе назвал его «Притчей во языцех».       Сигарета горчит вишней. Феликс теперь так мало курит, что его периодически ломает. Он делает такую глубокую и тяжёлую затяжку, что в глазах начинает двоиться. Если бы Соня знала, что в сигаретах у него не только обычный табак, повыкидывала бы всё к чёртовой матери. В Петербурге она закрывала глаза на наркотики, но в своём доме она такого не приветствует. Чего только стоил её взгляд, когда он случайно просыпал кокаин в её кабинете!       Поэтому теперь он только курит всякую дрянь. Нюхает и колется он у своих собственных приятелей. Он никому из них не представил Соню. Ей банально небезопасно появляться в таких компаниях. Во-первых, губительно для имиджа. Во-вторых, там все будут облизывать её либо уничижительными, либо сальными взглядами. Некоторые и так уже успели отпустить в её адрес пару неоднозначных комментариев.       Её и его окружение — единственное, из-за чего они ссорятся с завидной регулярностью. Ничего так явно не указывает на жизненный разрыв между ними. Феликс долгое время считал, что они с Соней слеплены из одного теста. Он бы иной женщины себе и не взял. С ним рядом — чистокровная вампирша из дворянской семьи. Так почему тогда даже окружающие говорят, что они как небо и земля? Их союзу дивились в Петербурге, но здесь это приобретает какие-то совсем скандальные масштабы. Феликсу теперь контролирует всё, — кутежи, расходы, речи, — потому что каждое его действие рассматривается под лупой. Любая ошибка бросает тень на репутацию Сони, хотя она всеми силами старается этого избегать.       Если она берёт его с собой, то не отпускает его руки, как бы сообщая всем вокруг: коль любите меня, то любите моего ручного Цербера. Сонино присутствие — гарант его моральной и физический неприкосновенности. И даже если все продолжают не понимать, почему они вместе, никто не отрицает, что они красивая пара. Оба высокие и стройные, холодные с чужаками и мягкие друг с другом. А контрасты только добавляют их тандему шарма. Прежде Феликс отчасти считал женщин своими конкурентами. Особенно, если у какой-нибудь дамы получалось перетянуть на себя фокус внимания, которое принадлежит ему по праву. Но с Соней этим всем хочется делиться. Он теперь куда чаще думает, что красивый не он, а они.       Его аж потряхивает от удовольствия, когда какой-нибудь мужчина делает Софии комплимент или обращает на неё взгляд. Это мутит Юсупову душу. Он ревнует её ко всем и в то же время не знает, куда деваться от гордости и смешливого злорадства. Пока такие, как Миша, на неё смотрят, Феликс ей обладает. Пускай, не в полной мере, но уж точно на порядок больше, чем другие. Ему нравится знать, что её хотят, и нравится по возращению из гостей лезть к ней под платье и стягивать чулки зубами. Нравится заявляться к ней в военную часть и светить направо и налево самодовольной улыбкой, как будто он посещает свою собственную вотчину. Феликсу нравится трогать Соню на людях, прижимать её к себе, чувствовать женские руки, обвитые вокруг плеча, забирать её с работы ровно в шесть и долго-долго целоваться на заднем сиденье машины, расплетая тугие косы и сминая ткань кителя. Всё это ощущается как проявление чего-то юного и глупого. Как будто бы кто-то из них прежде позволял себе такое!       Феликсу до болезненности нравится с ней быть. Называться её близким. Слушать, как другие мелят языками, пытаясь понять, что они друг в друге находят. Ему даже как-то сказал один из её друзей:       — Она с вами прямо-таки светится.       — Лишь со мной?       — С кем я её только не видел, княже, но вы определённо радуете её больше всех.       О них говорят всякое, — редко положительное, — но никто больше не умаляет их чувств. Напротив, теперь речь всё чаще заходит о том, что ни с кем из них лучше не связываться. Мол, София Володаровна конкретно так злоупотребляет властью, защищая своего любимого, а князь Юсупов играет по-грязному и не терпит соперников.       Конечно, это лишь фасад, и только они одни знают, что за пределами этой картины таится нечто посложнее. Феликс не сдержан на язык, а Соня часто подливает масла в огонь. Приказы в духе армейской дедовщины, сучьи манипуляции, упрямая принципиальность. Она периодически доводит его до белого каления, и Юсупов в такие дни показательно ночует где попало. Но бежит он не от неё.       Он бежит от себя, боясь, что эмоции возьмут над ним вверх, и она попадёт под горячую руку, как попадала каждая до неё. Отношения с женщиной впервые требуют от него сдержанности и холодного рассудка. Во-первых, Соня его не простит. Во-вторых, он самолично потом убьётся, не выдержав груза вины перед ней. Феликс чахнет над ней, как Кощей над златом, он старается, он правда пытается дать ей всё самое лучшее, что в нём только есть. Иногда его крутит от собственной мерзости, он задыхается в ней и не видит выхода. Иногда ему хочется схватить Соню и повторить ту единственную ночь, в которую ему было позволено творить с её телом всякого рода непотребства.       Они больше не возвращаются к тому разговору, что случился между ними одним осенним утром, и Феликс никоим образом не даёт понять Софии, что он помнит всё от первой до последней секунды, включая свои пальцы, натянувшие на себя её драгоценный крест, и хулу на духа святого. Более того, он вспоминает об этом каждый раз, когда она оказывается под ним. Он даже себе не признаётся в том, что мечтает это повторить. Соня боится боли и его контроля. А ему это смертельно необходимо. Она удовлетворяет его потребность в нормальном человеческом тепле и слабую плоть, но Феликсу нужно больше. Гораздо больше, чем она сможет выдержать.       Иногда, под градусом, что ломает их исключительно вместе, Юсупов позволяет себе маленькие вольности. Укусит сильнее обычного, пару синяков оставит, попросит её связать себе руки или, напротив, завяжет ей глаза для обострения чувств. Но своих глубинных фантазий Феликс не озвучивает. Не позволяет себе больше напиваться до тотального беспамятства и всегда следит за тем, чтобы Соня не просыпалась на утро, залитая кровью с головы до ног. Она становится с ним всё нежнее, громче и податливее, и Юсупов хранит её доверие, как зеницу ока, чертовски боясь, что однажды ему сорвёт крышу.       Дело не в том, что у него стоит исключительно на извращения, а в том, что его возбуждает боль как таковая. И не только в физическом смысле. Это насыщает его демонов. Феликсу не хватает убийств и живой крови, полученной в результате охоты. Он скучает по тому времени, когда можно было беспрепятственно кормить зверя внутри, чтобы не давиться его ядом, как рыбьей костью. Юсупову требуется кто-то, на ком можно было бы отыгрываться за собственные душевные терзания.       В прошлом перед ним никогда не стояло никаких выборов. Если он не мог чего-то разрешить себе с одной женщиной, то шёл к другой, и плевать ему было, что там думает первая. Но с Соней иная проблема. И она заключается не в том, что ему открутят голову. Просто он не хочет других! Феликс иногда смотрит на женщин и пытается вспомнить, какого это, — желать нескольких сразу и вестись на каждую вторую юбку. И у него не получается даже в теории вообразить кого-то, кроме своей Софы. Это звучит так мерзко, что ему хочется бежать к ней и каяться.       Во всём этом, как считает Юсупов, заключается весь смысл его чувств. При своём бесконечном желании крови и зверств, он не навредит той, которая принимает его с такой лаской. Он сдержится, но не станет отпускать Соню до своего уровня. Потому что её экстаз перекрывает собой всё остальное.       У беса на этот счёт совсем иные мысли. Ему приятно, когда Софа чувствует боль или соглашается на сомнительные вещи, которые унижают её достоинство. Хуже всего, что под влиянием алкоголя оно становится настырнее, а пьёт Феликс регулярно. И всегда, — всегда! — с Соней.       Ещё страшнее Юсупову проболтаться ей о собственных проблемах с головой. Она ведь не полная идиотка. Должна замечать, что он чертыхается от углов или бормочет что-то себе под нос. Пока что Феликсу не особо понятно, догадывается она или нет. У неё определённо возникают вопросы из-за его странного поведения, но она никогда их не озвучивает. Лишь однажды, когда Феликс проснулся после очередного кошмара, она погладила его по волосам и тихо спросила:       — Хочешь, я найду тебе врача?       Он ответил коротко и ясно:       — Не хочу.       Тема закрылась сама собой и больше не поднималась. Хорошо, потому что Юсупов не знает, как объяснить Софии, что ему требуется не мозгоправ, а экзорцист. Он в тысячный раз убеждается в том, что не болен в человеческом понимании. Он осознаёт себе и свои действия. И бес... Он реален.       Настолько реален, насколько возможно для беса. Феликс уверен, что тени ему не мерещатся. Просто они существуют лишь в его области восприятия.       Лучшее, что Соня может сделать, — это притвориться, что всё нормально. В сущности, Юсупов не считает, что какой-то там паразит, — это самая страшная из его проблем. Он ведь контролирует себя, верно? Никакие дьяволы над ним не властны. Они просто... рядом.       Снедаемый подобными размышлениями, Феликс глубоко вздыхает, ломая очередной окурок о дно пепельницы. Поток его сумбурного сознания обрывается коротким, но громким стуком в дверь:       — Феликс Феликсович, к вам тут господин Нечаев.       Этого ещё не хватало! Юсупов резко вскакивает с места и в два шага преодолевает расстояние до выхода. Распахивает дверь, готовясь к безбожному вранью о своём дурном самочувствии, но чертов «господин Нечаев» предстаёт перед его глазами сразу же.       Отлично, теперь придётся пить.       На Нечаеве, как всегда, форма. Погоны генерал-майора, статная выдержка, стрижка, доводящая Феликса до зубного скрежета. Чёрт бы побрал этих чёртовых военных, которые щеголяют своими знаками отличия, как новомодными нарядами.       — Руслан Вадимович, — холодно приветствует гостя Юсупов, поражённый лишь тем, что Сонина прислуга напрочь игнорирует тот факт, что он ненавидит принимать людей, будучи настолько к этому не готовым, — Не знал, что вы в Москве.       Знал. Присутствие Николаши в Москве подразумевает под собой присутствие всей его своры. Руслан, Дарья Владимировна, Фёдор Дмитриевич, — вот постоянные спутники Романова во всех его поездках. Его любимая военная элита. Не ровен час, и Соня к ним присоединится.       — Я буквально пару дней назад приехал, — Нечаев уже даже не удивляется отсутствию нормальных «Здравствуйте» и «Добрый день», — Надеюсь, вы не против, что я заскочил к вам? Мне бы несколько часиков у вас переждать.       — Опять поссорились с женой?       — Можно и так сказать.       — Милые бранятся — только тешатся, — Феликс наигранно усмехается, с сожалением махая рукой возможности побыть одному. Вместо ругательств, которые рвутся с языка, он любезно произносит, изображая гостеприимство, — Что ж, дорогой друг, милости прошу. Крови?       — Не откажусь.       Рассаживаются в столовой. Кровь подают быстро, и так же быстро Феликс теряет нить разговора, который опять сводится к тому, что же такого Руслан не поделил с Дарьей Владимировной.       Если бы несколько месяцев назад кто-нибудь сказал Юсупову, что он будет коротать свободное время в компании бывшего Сониного ухажёра, он бы рассмеялся прямо в лицо, потому что никаких чувств, кроме раздражения, он к Руслану Нечаеву не испытывал. Но выгодные связи находятся в неожиданных местах. Руслан таскается за Николашей повсюду, только увеличивая подозрения Юсупова на счёт их романа. Вот он и проверяет, всё надеясь дорваться до истины.       Соня нередко пересекается с Нечаевым по долгу службы. Феликс контролирует всё её окружение, а уж того, с кем она когда-то крутила шашни, и подавно. Ревность к этому объекту больше не тревожит его настолько сильно, но всё же лучше перестраховаться.       Руслан — военный до мозга костей. К тому же, безродный. Откровенно говоря, он не ровня Юсупову, и это понимают они оба, но всё же почему-то ещё с октября повелось так, что никто из них никогда не бывает против компании друг друга. Феликс преследует свои цели, Нечаев — свои. Скорее всего, он наблюдает за Юсуповым по приказу Николаши, но Феликса это не слишком тревожит: он держит при себе все свои тайны и представляется сущим паинькой. Он особенно сильно гордится миметическими свойствами своего характера, которые в своё время обеспечили ему множество выгодных союзов. Нужно быть в меру любопытным и болтливым. Не слишком глупым, но и не умным, чтобы никто не заподозрил тебя в интригах. Требуется изображать участие, когда речь заходит о вещах, которые волнуют оппонента, и делиться собственными интересами, показывая себя как многогранную и воспитанную личность.       Ведётся Руслан или нет, — пока что неясно. Но Феликс надеется, что их общение не затянется надолго, потому что этот солдафон успел ему десять раз надоесть.       — По-моему, я уже вам говорил, что Даша, на самом деле, не в восторге от нашей работы, — Руслан поигрывает кровью в бокале, — Мы постоянно в разъездах, вот она и бесится. В этот раз мы взяли с собой наших мальчиков, — тем более, Коля любит моих ребят и никогда не возражает против их компании, — но вы же знаете этих сорванцов. Умудряются портить настроение всем в радиусе километра. С ними невозможно справиться.       «Убей меня, если в следующий раз я подумаю, что принимать Нечаева у себя, — это хорошая идея».       «С-с-с удовольс-с-ствием».       — Так вы из-за них поругались? — Феликс выказывает милое участие. Знал бы Руслан, как Юсупов ненавидит его детей! К его бесконечному ужасу, он теперь знаком с этими исчадьями ада. Три мальчика. Младшему — семь, старшему — тринадцать, а среднего явно роняли в детстве головой, потому что быть таким зловредным чертёнком, когда тебе всего одиннадцать, — перебор. Соня в них души не чает. Она всегда радуется, когда друзья приходят с детьми. Она легко находит с ними общий язык, а они, в свою очередь, с удовольствием вверяют ей во владение все свои тайны.       — Отчасти, — Нечаев кивает, — У нас расходятся взгляды на воспитание. Я настаиваю на том, чтобы отдать Славу в кадетский корпус через полтора года. Она против.       Вот это, кажется, старшенький. Самый талантливый из всего их потомства и самый тяжёлый в воспитании. Младшие ещё хоть как-то слушаются родителей, а этот уже ни в какую им на уступки не идёт. Феликс именно в этом возрасте окончательно отбился от рук и пустился во все тяжкие.       — Зачем вашему сыну в кадетский корпус?       — Как зачем? Мы с Дашей военные, а его дед и прадед застали не одну войну. Логично предположить, что Слава продолжит династию.       «То же мне. Было бы что продолжать. Грязь навсегда останется грязью, и никакие звания этого не изменят».       — А он сам этого хочет?       — Он ещё мал, чтобы рассчитывать своё будущее наперёд. А Даша слишком ему потакает. Но я считаю, что любому мальчику необходимо освоить хотя бы азы военного ремесла.       — Говорите, как мой отец, — небрежно подмечает Юсупов, закидывая ногу на ногу, — Но если хотите знать моё мнение: маленьким мальчикам и так неплохо живётся. Детство всех моих друзей закончилось ровно в ту минуту, когда их сослали в Пажеский корпус. Пока они драили там полы, я учился в Европе. Думаю, и так понятно, кто по итогу добился успеха.       — Вы не служили? — Руслан изгибает бровь, уставляясь на князя с недоверием.       — Нет.       — И как София Володаровна к этому относится?       — А как она должна к этому относиться? — Феликс отвечает на чужой взгляд с ленной насмешкой.       — Не знаю. Странно это всё, — Нечаев почёсывает бровь и тут же спохватывается, — Я не осуждаю, Юсупов. Просто удивляюсь тому, что она, будучи такой милитаристкой, предпочла мужчину, который никак с этим не связан.       Феликс хочет сначала возразить, — какой, Господи, милитаризм? — но вовремя вспоминает, что так оно, по сути, и есть. Соня не солдат по существу. Но по призванию — ещё как. Река всегда возвращается в русло, а её возвращение на службу было лишь вопросом времени. Прежде — графиня, дочь человека, прославленного русско-турецкой войной, и красивейшей из вампирш, теперь — лейтенант. Ей идёт, конечно. На Софии отлично сидит форма, ей подходит военная обстановка вокруг, она нравится многим офицерам. Но чем больше она этим пропитывается, тем больше Юсупов презирает саму концепцию. У него было много любовников среди военных, но любовниц — никогда. Он считает, что женщины вообще не должны таким заниматься.       Это только Соня у него творит всё, что ей вздумается. Попробуй удержи, — руки о повод сотрёшь, так ещё и сам в грязь лицом свалишься. Она живёт по принципу: расскажи мужчине, что думаешь, и убеди его в том, что это, на самом деле, его собственное мнение. Феликс, к великому своему стыду, ведётся даже больше Миши и Соколова.       — Что поделать, видимо, у Софочки с годами проявился вкус, — Юсупов вальяжно усмехается.       — О, ну с её вкусами я спорить не могу, — Руслан смеётся в ответ, обнажая окровавленные клыки. Вдруг спрашивает, — Я так понимаю, ваш с ней сын военным не будет?       — Наш с ней... Кто?       — Сын, — Нечаев, кажется, не замечает стеснённой реакции, — Или вы хотите девочку? Я тоже хотел. Между прочим, трижды.       — Я не...       — Понимаю, до свадьбы о таком не говорят. Но за этим дело не постоится.       Феликс представляет, насколько по-дурацки выглядит, хлопая глазами и пытаясь подобрать слова.       Ваш с ней... Господи Боже, какой сын?! Он едва не выпаливает это вслух, преисполненный самых разных чувств. И среди них нет ни одного положительного. Какого чёрта все так рьяно лезут не в своё дело? Юсупова уже дважды, — дважды, сука! — спрашивали, когда он сделает Софии предложение. И дважды он лепетал какой-то бред и соскакивал с крючка, стараясь не показать, что такие вопросы вгоняют его в ступор.       Время новое — сплетни старые. Феликс по мнению всех на свете стабильно женится раз в год на каждой встречной-поперечной.       Только вот когда о таком говорят, подразумевая Соню, звучит это иначе. Убедительнее и куда страшнее! Как будто ему размозжили черепушку и стали дружно любоваться на её содержимое. На те мысли, которые Юсупов предпочёл бы не озвучивать. Да, у него далеко идущие планы на Соню. Да, откровенно юношеские фантазии уже неоднократно заносили его под венец. Да, но...       Всё стопорится об этом маленькое препятствие в виде двух жалких букв. Старые страхи об утерянной свободе? Нежелание брать ответственность? Наверное, всё вместе. А ещё банальное непонимание того, чего хочет сама Соня. Она не девочка, и ей, скорее всего, делали уже не одно предложение. Но она не была замужем. Значит, не захотела?       «Она хочет», — подмечает бес, щекоча шею.       «Откуда тебе знать?».       «Глаза открой для разнообразия. У неё на лице вс-с-сё напис-с-сано».       «Вовсе нет».       «Да. Прос-с-сто тебе нравитс-с-ся не замечать очевидных вещей».       — По-вашему, уже пора? — осторожно спрашивает Феликс, прикусывая внутреннюю сторону щеки.       — Сколько вы вместе?       — Чуть больше полугода.       — Я женился на Даше спустя четыре месяца. Мне до сих пор кажется, что мы поторопились, но у неё такой отец был... Я пришлый в вашем обществе. Сыграл по вашим правилам. Вы лучше меня их знаете.       Феликс знает и ещё как! Большинство людей давно уже не следуют никаким порядкам. Женятся, разводятся, а то и вовсе живут друг с другом годами, не заключая при этом никаких официальных союзов. Но в кругу Юсупова и Софии так не принято. Здесь сплошь и рядом распространены браки на скорую руку и ради выгоды. Сониной репутации вредит тот факт, что она живёт с мужчиной, который никем на деле ей не является. Да и Феликсу не нравится слышать, как её называют очередной его интрижкой, которая скоро канет в лету.       — Пока что в стране очень нестабильная обстановка, — он лепит первую попавшуюся отмазку.       — Лучше не будет, — убеждённо произносит Руслан, — Виктор мёртв, — это да, но сколько его пиявок ещё пируют в русских топях! Конечно, я считаю, что дело с караморовцами больше не даст никаких улик, и мы выжали из него единственный возможный максимум, но страна у нас такая, что после террористов непременно начнётся потоп, какая-нибудь чума или — того хуже — война. Куйте железо, пока горячо, Юсупов. Вам досталась редкая пташка. И птицеловов на неё хватает.       — Например?       — А взять хотя бы её сослуживцев, — Нечаев абстрактно махает рукой, — Как мужчина, я бы рекомендовал вам относиться к ним внимательнее. К Даше регулярно лезут. А у Софии Володаровны и без этого в достатке воздыхателей.       У Феликса дёргается глаз. Он поднимается со стула и доходить до серванта, который у них с Соней стабильно опустевает за три недели. Юсупов, не глядя, хватает первую попавшуюся бутылку и со стуком опускает её на стол. Не для себя. Для Руслана, у которого очень кстати развязался язык.       — Каких таких воздыхателей? — как бы невзначай интересуется Феликс, садясь на место и щедро наполняя чужой бокал ромом, — Кроме Михаила Владимировича.       — Владиславовича, — машинально исправляет Нечаев, принюхиваясь к алкоголю. Он всегда так делает. Как будто бы Юсупов стал опускаться до яда, когда у него пистолет во внутреннем кармане пиджака! — Вы в курсе его симпатии?       — Я бы назвал это дуростью.       — Как вам будет угодно. Но замечу, что Миша — меньшее из зол. Он славный. Знаю его столько же, сколько и Софию Володаровну. И главная её проблема заключается отнюдь не в нём.       — В ком? — продолжает допытываться Юсупов, едва ли пригубляя свой бокал. Ему нужно оставаться трезвым.       — В Соколове, — без обиняков сообщает Руслан, опрокидывая ром залпом, — Мы не ладим с тех самых пор, как я...       — Начали нести службу на пару с Соней в горизонтальном положении? — холодно предполагает Феликс, сверкнув глазами, — Не бойтесь, я знаю ещё с Ворзогор.       — Вот как, — удивляется Руслан, выдыхая с облегчением, — И вас не смущает тот факт, что я..?       — Что вы сношали мою женщину? Скорее, это вас и прочих её любовников должно смущать. Я же чётко знаю, кому она принадлежала, принадлежит и будет принадлежать, — Юсупов лёгким движением подливает алкоголь в чужой бокал. Нечаев пьянеет медленнее его самого, но быстрее Софии. А это уже несомненный плюс, — Но речь не об этом. Что не так с Соколовым?       — Всё и ничего одновременно, — фыркает Руслан, — Он относится к ней, как к родной сестре, — это правда, но между ними много тайн, в которые они никого не посвящают. Вроде бы ничего особенного, — все мы имеем право на таких друзей, — но меня удивляет то, насколько они друг к другу привязаны. Лев Андреевич никого к себе не подпускает, кроме неё. И когда я говорю «никого», я говорю буквально. Он общается с людьми ровно настолько, насколько его обязывает положение. Даже Мишу он терпит лишь потому, что так хочется Софии Володаровне. И то, ему ещё повезло. Большинство её близких никогда Соколову не нравились. Я в своё время заметил, что она дорожит мифической Россией гораздо больше, чем всеми остальными вместе взятыми, и спросил, есть ли на свете люди, которые смогли бы тягаться с этой её любовью. Думаю, вы сами понимаете, чьё имя она назвала.       — Но это же ничего не значит, — протягивает Феликс, сглатывая тяжёлую слюну и ощущая, как вся его ненависть к Соколову концентрируется в одной точке, — Они старые боевые товарищи, не более.       — Я бы поспорил. Знаете, почему мы с ней разбежались? — неожиданно спрашивает Руслан, сам потянувшись к бутылке, — Потому что Соколов меня не одобрял. Видите ли, я ей не пара. Доля истины в этом была, не спорю, ведь я сильно моложе. Но он же не из-за этого меня невзлюбил! Ему просто не нравилось с кем-то её делить. Как будто она вещь какая-то, и сама не может решать!       «С-с-слушай, а не тебя ли он с-с-сейчас-с-с опис-с-сывает? По-моему, похоже».       «Пасть закрой. И не открывай её, пока не спросят».       «Какие мы нежные. И глупые. Тебе никогда не приходило в голову, что этот Лёвушка может быть...».       «Ты оглох? Не болтай под руку».       — Но София Володаровна всё равно выбрала его, — продолжает Нечаев. Феликс прослеживает за тем, как опустевает очередной бокал, но сам к выпивке почти не притрагивается, желая запомнить этот разговор в точности. Господи, и это ещё его называют болтливым? Да доброй половине здесь язык в узел можно завязать! — У меня не осталось обиды на них. Наоборот, я даже рад, что оно так получилось. Вы ей больше подходите. И Соколов вас не перекусит, как бы ни старался. А я из всей этой ситуации извлёк очень полезный урок, который до сих пор пригождается мне, когда Коля...       Попался.       Руслан осекается, сам поражённый тому, что вырвалось из его рта.       Вот оно, вот! Феликс чуть не срывается на хохот, не веря тому, что всё вышло так легко и быстро! Улыбка сама собой расползается по лицу, — немногое бы смогли распознать в ней оскал, а уж Нечаев, знавший его не более нескольких месяцев, тем более будет не в силах узреть княжеской кровожадной радости. Юсупов стремительно натягивает на себя маску ледяного спокойствия и даёт неловкой паузе расползтись по столовой. Руслан почти со стыдом отводит взгляд, глупо бормоча:       — Это не то, что вы подумали.       — Я ничего не подумал, — спокойно протягивает Феликс.       — Я не...       «Будешь знать, как открывать рот не в той компании».       — Всё в порядке, Руслан Вадимович, — Юсупов идёт ва-банк. Склоняет голову в бок, обнажая нежный участок кожи на молочной шейке, и сосредоточенно закусывает губу, чтобы показаться сочувствующим, — Я не осуждаю.       — Нет, вы не понимаете...       — Я всё понимаю, мой хороший.       От Нечаева за версту разит страхом. Но всё-таки он не такая размазня, как многие, и ему почти сразу удаётся восстановить утраченное равновесие. Сцепленные зубы, вырисовывающие границы тяжёлой челюсти, сведённые у переносицы брови, бороздки тонких, но глубоких морщинок на лбу, мускулы, перекатывающиеся под формой. Есть чего бояться. Если Юсупову прилетит по морде за нарушение личных границ, он вряд ли сможет достойно ответить. Не с закуской, чай, играется, а с таким же вампиром. Как хорошо, что ему, в отличие от Сони, не нужно быть сильным, чтобы побеждать.        — Вы ведь не глупый мальчик, Руслан, — Феликс перекатывает это имя на языке с какой-то особенной пошлостью, — Но рано или поздно всё тайное становится явным. Не вините себя за то, что проболтались. Никто не застрахован. Но я хочу, чтобы вы знали, что я не предам вашего... доверия.       Руслан прищуривается, похоже, понимая, что дальше отнекиваться некуда. Он чуть отодвигает стул назад, и этот жест чрезвычайно льстит Юсупову. Вряд ли Нечаев находит его опасным, но непредсказуемым — пожалуй. Его уже слегка повело от алкоголя, и Феликс чует смесь интересных ароматов: древесный парфюм, кровь, нотки рома. Руслан просто очарователен в своём карикатурном упрямстве. А уж от этих решительных глаз и вовсе никуда не деться!       — Что вы хотите?       — Простите? — Феликс изображает непонимание.       — Что вы хотите за молчание? Денег?       Просто умора!       — Это смешно, Нечаев, — он прыскает в кулак, — Я богаче вашего Коленьки. Неужели вы верите в то, что какие-то бумажку смогут меня купить?       — В таком случае, что вам нужно? — Руслан напрягается всем телом, становясь похожи на зверя в клетке, — Особые привилегии? Государственные тайны? Или...       — Мне нужны лишь вы, — Феликс резко поддаётся вперёд и прежде, чем Нечаев успевает отдёрнуться, вцепляется в его руку с такой силой, что поражается сам, — Вы сами видите, как меня сторонятся. Даже Сонины друзья не желают меня знать. Может, я и подонок, но точно не без души! Мне так... — голос ломается, понижаясь до шёпота, — одиноко. Как бы мне тяжело не было это признавать, я нуждаюсь в хороших друзьях. Так неужели вы думаете, что я разболтаю секрет того, кто был так мил со мной?       Юсупов жалостливо взмахивает ресницами и якобы неловко откидывается назад. Горло раздирает от смеха, но он держится.       «Переигрываю или нет? Хотя, кажется, неплохо».       — Я всё понимаю, — повторяет Феликс недавние свои слова. На Руслана он не смотрит, — Видите ли, я и сам когда-то столкнулся с непринятием общества. Мне было... шестнадцать, кажется, — он ностальгически вздыхает, — И я даже не мог никому об этом рассказать. Прошли годы прежде, чем я осознал, что мои пристрастия даже более естественные, чем у других. В мире так много хорошеньких женщин и прекрасных мужчин! Зачем, подумал я, выбирать между ними, когда можно любить всех? Это раскрывает человека в полной мере и делает его мягче по отношению к миру. А те, кто этого не понимают, просто злодеи! Так что не смейте считать, что я отдам вас им на растерзание!       Речь лицемернее вообразить трудно. Юсупов совершенно наплевать на общество. Пусть себе осуждает. Он не чувствует и никогда не чувствовал единения ни с какими людьми. Он видится себе особенным по всем фронтам, и именно поэтому считает, что ему априори позволено всё. Но когда дело касается других, Феликс — жесточайший консерватор. И он без зазрения совести скормит Нечаева и Романова цирковой публике. Просто позже. Сейчас ему нужны реальные доказательства, Руслан в товарищах и время. Чуть больше времени, чтобы выстроить по кирпичикам величайшую из своих детских пирамидок. Благотворительность, которой Юсупов «увлекается» последние месяцы, примерное поведение, Николашин секрет, которым он будет его шантажировать, побольше гадких слов в сторону Соколова, чтобы испортить о нём мнение у всех вокруг, — всё это звеньями нанизывается на будущую петлю, в коей окажется вся Дружина. И это Феликс ещё не воспользовался Софой, как самым главным своим козырем. Она будет в ужасе, когда узнает, но Юсупов уверен, что сможет как-нибудь её умаслить. Напомнить ей, ради чего это всё делается. Ради их безопасного и комфортного будущего!       — Я никому не расскажу, — настойчиво произносит он, видя, что Руслан сомневается, — Разве вы мне не верите?       — А должен? — отзывается Нечаев. Он кажется смущённым княжескими словами, которые так сильно походят на истину в последней инстанции, — На счёт вас меня не предупредил только ленивый.       — Они завидуют, — Феликс убеждённо кивает, — Всегда завидовали, потому что мне, в отличие от них, хватает смелости быть самим собой. Да, обо мне ходят не самые лицеприятные слухи, но... Я перед вами, Нечаев. По-вашему, я похож на то чудовище? Я делал что-то плохое вам или вашим близким? Или кому угодно, кого вы знаете?       — Нет, — Руслан прокашливается.       — Тогда почему вы, подобно бабе, развесили уши и поверили во всю чушь, которую услышали? Вы знаете меня лично с середины лета. Возможно, вначале я был не слишком к вам расположен, но теперь вы своими глазами видите, что меня интересует только спокойная домашняя жизнь с любимой женщиной. Я не стану впутывать себя или её в мерзкие интриги, которые все почему-то так любят. Я не стану связываться с Романовым. Признаться честно, я его даже побаиваюсь.       Чем унизительнее картина, тем охотнее люди в неё верят. Феликс давно усвоил этот урок. Руслан — вампир чисто травоядной закалки, и даже годы службы в нём этого не искоренили. Его тяжелее подавлять, чем Виктора, и в случае чего Нечаев не брезгует кровью, принуждением и разного рода хитростями, но всё же для этого ему приходится переступать через себя. Он любит картины попечальнее, а уж одиночество и отсутствие друзей в его представлении является чуть ли не самой худшей на свете напастью. Юсупов всем своим естеством презирает эту тупую наивность. Соня заменяет ему всех на свете, а даже если бы он терзался из-за дефицита приятелей в своей жизни, пошёл бы к Руневскому.       Он-то никогда никому не верит. Феликс иной раз думает, что Александр его на дух не переваривает. И это странным образом располагает к себе. Лучше враг, который в случае чего придёт к тебе на помощь и не станет озадачиваться вопросом негодной на практике морали, чем добросердечный «друг», готовый верить в любой бред, который ему скармливают.       И как таких недоумков можно жалеть?       — Коля ничего вам не сделает, если вы будете держать рот на замке, — Нечаев удостаивает Юсупова высшей формы своего благодушия.       — Буду, — беспечно клянётся Феликс и, довольный тем, что тайное стало явным, беззастенчиво спрашивает, — Кто ещё о вас знает?       — Я не хочу это обсуждать.       — Ну не будьте таким занудой! — Юсупов капризно дует губы, — Раз уж я знаю про это, то будет мило, если вы прольёте свет хотя на общую часть картины. Разве дружеский интерес возбраняется?       Руслан упаднически вздыхает, потирая висок. Сам видит, что не отвертится теперь.       — Никому о нас неизвестно, кроме Даши, — без желания отвечает он.       Феликс удивляется по-настоящему.       — Ваша жена в курсе?       — Немного проблематично иметь тайную связь с нашим общим начальником, не находите? Конечно, она в курсе.       — И как она к этому относится?       — Никак. Мы выполнили свои обязательства, родив троих детей. И теперь каждый из нас волен иметь любовь на стороне.       — Так ваш брак пустышка, — Юсупов присвистывает, здорово заинтригованный, — А я с самого начала понял, что что-то тут нечисто. И как вас только угораздило жениться на этой бесцветной моли? Неужели надеялись, что её папаша проложит вам дорогу в высшее общество?       — Он и проложил, — признаётся Нечаев, — Но если хотите знать, Дашу я на тот момент любил. И дело было не в том, что она дочь министра. Просто некоторым женщинам нужно время, чтобы раскрыться.       — Видимо, результат вас по итогу не удовлетворил, — с долей язвительности подмечает Феликс.       — Дело не в ней. И не во мне. Просто брак убил между нами романтику. Но зато я получил трёх прекрасных мальчиков и хорошую, верную мне подругу. Именно благодаря Даше я знаком с Колей.       — А как вообще получилось, что вы с ним...       — Сам не знаю. Просто получилось — и всё.       «Мне кажется, Николаша вообще не любит женщин. Иначе бы он давно женился, — ответа не следует, — Чего ты молчишь? Обиделся?».       «Нет, — судя по мерзкому тону, обиделся и ещё как, — Но я ненавижу, когда мне болтают под руку».       «Ты серьёзно?».       «Отвяжис-с-сь».       — И как давно вы...       — Четыре года.       — И вас до сих пор не раскрыли? С вашей болтливостью?       — От других легче отвязаться, чем от вас, — Руслан пытается придать своему голосу осуждения, но выходит у него ужасно. Сразу понятно, что ему самому в радость облегчить душу, — Мы хорошо скрываемся. По сути, я его поводырь по миру. Немая охрана. А это не вызывает подозрений. Тем более, люди почему-то упорно продолжают считать, что таких, как я, легко различить в толпе. Кому придёт в голову, что генерал-майор со столь мужественными привычками и внешностью спит с мужчиной?       — Никому, — соглашается Феликс, — Но разве вам самому по душе эта таинственность? Быть любовником такой важной шишки лишь за закрытыми дверьми, прятаться по углам... Незавидная доля.       — Чем богаты, тому и рады. С любимым человеком приятны и самые маленькие крохи.       — Так вы его любите?       — Пожалуй.       — А он вас?       — Не знаю.       До чего страшное и незавидное положение! Точно такими же крохами когда-то руководствовался Дашков. Феликс крутил им как только мог, забавляясь от души и манипулируя чужими чувствами. А за несколько лет до этого ещё веселее было с Дмитрием Романовым. Николаша вряд ли обнаружит это историю в семейном фонде, но Юсупова жуть как смешит тот факт, что он в своё время успел опробовать его далёкого родственника.       — Уверен, что он вами дорожит так же сильно, как и собой, — крайне серьёзно говорит Феликс, — Иначе бы не стал так рисковать.       — Возможно, — Руслан без особой уверенности пожимает плечами. Помолчав несколько секунд и, по-видимому, окончательно справившись со своими опасениями, доверительно предлагает, — Я могу вам кое-что показать.       — Почту за честь.       Нечаев оглядывается вокруг, как будто бы боится, что его поймают за некой непристойностью, и лезет во внутренний карман пиджак. Он извлекает на свет неприметный портсигар и щёлкает застёжкой. Юсупов, спеша удовлетворить своё любопытство, заглядывает внутрь.       На левой стороне портсигара вставлено фото. Собор Святого Филиппа, а на переднем плане — двое мужчин. Никакой лишней тактильности, но почему-то Феликсу кажется, что даже несведущий бы понял, что здесь изображены совсем не два друга на отдыхе. Есть что-то в их лицах... Что-то очень искреннее.       Влюблённое.       — Бирмингем, — поясняет Руслан, словно Юсупов без него не понял, — Коля в нём родился и прожил первые двадцать лет. Мы два года назад туда ездили, чтобы повидаться с его роднёй. А ещё... — он аккуратно извлекает снимок и демонстрирует его заднюю сторону, — Это он писал. У него тоже такое фото есть.       «Amor vincit omnia».       Княжеские глаза загораются алчущим блеском. Ему определённо нужна эта фотография! Доказательства лучше не придумаешь!       — Что ж, — ласково проговаривает он, — Вы выглядите счастливыми. Даже жаль, что внешние факторы вынуждают вас утаивать свои чувства. Но знайте, что в трудностях закаляется истинная любовь.       — Вы так думаете?       — Все мы так или иначе через это проходим, — Феликс усилием воли утихомиривает своё волнение. Наблюдая за тем, как осторожно Нечаев возвращает портсигар в карман, он сжимает пальцы на бутылке и, потрясая ей в воздухе, с улыбкой щебечет, — Но не будем о грустном. Ещё бокальчик?       Бокальчик заканчивается ровно через полторы бутылки, к которым сам Юсупов не имеет ровным счётом никакого отношения. Темнеет. Зимний день поглощается ранним чёрным вечером, а Руслан с большим желанием остаётся до той поры, пока ноги не перестают его держать.       Редкостный придурок.       — Соня вернётся не раньше шести. Вы не стесните нас. Можете остаться на ночь. Можете даже поехать с нами в ресторан!       Нечаев соглашается спьяну, но вскоре становится ясно, что ни в какие рестораны он уже отправляться не в состоянии. Запутавшись в собственном потоке слов, он отрубается прямо за столом. Феликс приказывает прислуге уложить его в гостиной, не желая занимать этой тушей даже гостевые спальни, и как только их оставляют одних, он бесшумно присаживается перед диваном, переворачивает тяжёлое тело и по-хозяйски запускает руку в карман.       Стреляет сигаретку, раз представился случай. Дешёвая дрянь, которая неплохо так даёт по горлу, но Юсупов едва ли это замечает, извлекая фотографию на свет. Пока есть возможность, проверяет и остальные карманы. Ничего интересного не находит. Ну и ладно. Одного этого снимка будет достаточно, чтобы Николаша плясал под его дудку до конца своих безрадостных дней.       Ничего в Феликсе не ёкает. Он не терзается ни страхом, ни стыдом, нагло шастая по лабиринтам, вход в которые ему никто не давал. Его не заботит чужая любовь. Ему наплевать, что станется с Русланом, когда Романов выяснит, чьими стараниями он оказался в западне. Единственное, что смущает Юсупова, — возможная реакция Софы. Вернее, её незримое перманентное присутствие в его мыслях. Вот тебе и голос совести.       Но это пойдёт ей на благо. Феликс убеждён, что результат окупит процесс. Цель оправдывает средства, не так ли? Соня не имеет права на претензии, когда Юсупов так старается. Тем более, она должна была понимать, какие методы он использует. Хотела бы честной игры, пошла бы к Мише. Но нет, она связалась именно с Феликсом. Значит, формально она не возражает против его способов вести дела. Ей стоит быть благородной за то, что он половину себя уже уничтожил в угоду её высоконравственным принципам. Вторую половину Юсупов пока не готов отдавать. И его, и Соню с потрохами сожрут, если он начнёт играть по правилам. И так он точно никогда не станет главой Дружины.       Любовь любовью, но ему же нужно хоть где-то себя реализовывать! Софа нещадно подавляет его амбиции, ставя себя на место их негласного лидера, но Феликс не тот, кто будет способен насытиться одним лишь бытом. Он не примерный семьянин, готовый довольствоваться четырьмя стенами, узами брака и ещё чем-то из той же оперы по типу трёх сыновей. Юсупов получает некоторое удовольствие от роли её красивого эскорта, но не настолько, чтобы оставаться в том же положении всю жизнь. Если уж ей суждено стать его женой, то всё будет так, как хочет он. Пусть играется в солдатиков. Он не собирается запрещать Софии работать и запирать её дома. Если бы он желал себе домашнюю и хозяйственную девочку, женился бы на ней ещё в молодости. Но Соня нужна Феликсу с оговоркой на то, что ему позволят спокойно добиваться своих целей. Он в любом случае никуда от своего любовного помешательства не денется, но поблажки со стороны Сони хотя бы сделает его счастливее. Дадут выдохнуть. Вспомнить для разнообразия, кто он такой.       И напомнить другим, почему его следует бояться.

***

      — Как ты?       — Работаю, — Соня сползает на сиденье, упираясь коленями в бардачок, — Сегодня вот с Николашей наконец увижусь. Хочешь верь, хочешь нет, но чем дальше, тем больше он мне нравится.       — Толковый мужик, — соглашается Лёва по ту сторону телефона, — А как твои солдатики? Развлекаешься, поди?       — Нынче армия не та, что прежде, — она слегка морщится, вспоминая тех неумёх, с которыми ей приходится буквально нянчиться, — Ребята, конечно, славные, но больно уж зелёные. Тыкаются, как котята слепые. Но мы поладили. Они теперь даже не возникают на счёт того, что я женщина. Знаешь, как они меня называют за спиной? Сонечкой.       — Что-то мне это напоминает, — фыркает он, — Приятно окунуться в воспоминания?       — Пока что всё идёт неплохо. Уж точно лучше, чем у меня бывает в Дружине.       Миша, сидящий за рулём, многозначительно приподнимает брови, как бы намекая на то, в последние недели перед отъездом её дела шли превосходно.       — К слову о работе, — София переводит взгляд на пейзаж за окном. Мимо проносятся аккуратные загородные домики, сугробы и низкое, налитое тяжёлым свинцом небо, — Как тебе твой новый заместитель?       — Честно? Хуже, чем Виктор, гораздо хуже. Но есть и плюсы, — Соколов, судя по голосу, расплывается в улыбке, — Я могу позвонить ему в любое время дня и ночи, и он всегда будет трезвым.       — О, ну это всё окупает. А у остальных как дела? Как...       — Алины нет в городе, — конечно же, он моментально понимает, о ком идёт речь, — Уже как три недели, считай.       — Вот как. И где она, если не секрет?       — За границей.       Значит, в Риме. С дочерью. Лёве неизвестно их точное местоположение, потому что Александр поделился этой информацией лишь с самыми близкими. Ещё не так давно Алина относила Соню к их числу, но с некоторых пор они не общаются. Чтобы по этому поводу не думала сама Алина, София по ней скучает.       — Надолго?       — Вроде как они собираются вернуться к Новому Году. Но я не уверен, потому что никто из них мне не докладывается, — Соколов отвлекается на разговор с коллегой. Щёлкает языком, — У меня совещание. Перезвоню ближе к вечеру.       Он быстро прощается, видимо, уже опаздывая. Хоть что-то в этом мире стабильно.       Соня, пользуясь долгой дорогой до загородного дома Николаши, в котором она, к слову, ещё ни разу не бывала, обращает на Мишу взгляд. Он сосредоточено следит за дорогой, зевая время от времени. Он мало спит, большую часть времени уделяя работе, которая прежде выполнялась Софией. Она сама почти не бывает в московском филиале Дружины, отдавая предпочтение либо службе, либо Романову, либо тем, кому он её представил. Вся в политике, в общем. Уровень смертности среди вампиров снизился до нуля после казни Виктора, и страна успокоилась, вернувшись в привычное русло вампирских междоусобиц. Николаша почти во всём советуется с Соней, и она старается оправдывать его доверие. Сегодня речь наверняка пойдёт о Негласном комитете. Он разругался в пух и прах с половиной своих сторонников, убеждая их в том, что она непременно должна туда войти. И это они ещё не знают, что сразу после этого она займёт одну из важнейших должностей в Министерстве обороны. Ух, ну и крику будет!       Софии всё это нравится куда больше, чем можно было предположить. Враг разгромлен, а впереди маячат сплошные возможности для построения успешной карьеры. Ещё больше её радует поддержка близких. Если бы только Алина...       Соня на корню обрывает эту мысль, поспешно втягивая Мишу в одну из многих бесед, что случается с ними, когда они остаются наедине. Он расспрашивает её про службу и рассказывает про собственные дела, а она вдруг понимает, как редко они теперь имеют время, чтобы просто друг с другом поговорить. Соня всегда и везде с Феликсом. Признаться честно, бывают моменты, когда она от него устаёт. Юсупов игнорирует само понятие её личного пространства, занимая каждую нишу в её жизни и вытесняя собой всех остальных. А ей нужно периодически от него отдыхать, потому что Феликс выжимает её до капли и морально, и физически. Соня больше него ценит свою индивидуальность и не горит тем же симбиозом, что и он.       Но стоит ей только об этом заикнуться, как разражается гром. Вместо «Я хочу провести время с друзьями или побыть одна» Юсупов слышит «Я не хочу тебя видеть и знать». Он всё воспринимает на свой счёт, не понимая, почему она не может быть с ним каждую секунду. Привыкнув с ранних лет к тому, что вокруг него вечно порхают очарованные им люди, он никогда не отличался особой самостоятельностью, но всё же до определённого момента он казался Софии куда более изолированным от кого бы то ни было. Она не знает, что с ним происходит теперь. Феликс ведёт себя как одержимый, а его личность по-прежнему остаётся для самой сложной из всех.       И всё же Соня впервые настолько всепоглощающе и по-дурному счастлива рядом с мужчиной. Они принимают друг друга, как умеют, и даже если иногда Софии кажется, что Феликс не создан для любви, она легко откидывает эти мысли прочь. Она не помнит, как жила без него. Бывает, что они не вылезают из постели все выходные, пользуясь своей нечеловеческой выносливостью, бывают долгие полуночные беседы, пока за окном царствуют поистине крещенские морозы, бывают минуты, когда он укладывает голову к ней на колени и засыпает, а она не находит в себе жестокости, чтобы его прогнать. Феликс беспрестанно её смешит, и под его влиянием Соня чаще улыбается и легче переносит чужую критику. Всё повторяется один в один, как было в юности. Он учит её дерзости, игривости и лёгкости, а она, снедаемая пошатнувшимися принципами, начинает носить глубокие декольте и обтягивающие ткани. Впервые Соня видится обольстительной самой себе. Не просто миленькой для того, чтобы её желали, а способной заставить мужчину упасть к её ногам посредством лишь одних ямочек на щеках.       Феликс потрошит ей душу, вынимая на свет всё, что София мариновала в себе годами. Он раскрывает самые тёмные её стороны, неосознанно манипулируя её слабостями и взращённым в ней стыдом. Она не умеет просить помощи и отдаваться чужой заботе, и её гложет раскаяние всякий раз, как кто-то замечает за ней усталость или боль. Возможно, Соня даже кажется себя не достойной жалости или передышки. Но после любого трудного дня Феликс сажает её к себе на колени, участливо спрашивает, что случилось, и она рассказывает всё от и до. И это не изливание чувств в пустоту, не бестолковые вопросы с его стороны. Юсупов скуп на эмпатию, но идеальное понимание паттернов человеческого поведения скрывают за собой все мелкие недостатки его полумёртвой души. И Соня чувствует себя... защищённой. Господи, она чувствует себя с ним как за каменной стеной!       Всякая её проблема решается вмиг. Нет нужды во внимании, ласке, комплиментах, деньгах. И даже его ревность пригождается, когда работаешь чисто в мужском коллективе. Она избавляет от навязчивых ухаживаний и просто-напросто отпугивает тех, кто считает, что им может что-то перепасть. Софии нравится извлекать хоть какую-то выгоду из многочисленных недостатков Феликса. Одного его имени достаточно, чтобы с ней не захотели связываться.       Дома у дороги возникают всё реже, пока не пропадают насовсем, сменяясь голыми заснеженными деревьями. И зачем только Николаша забрался в такую глушь? Прежде Соня виделась с ним на нейтральной территории, но в этот раз он настоятельно попросил её приехать к нему. Это здорово интригует.       Проехав ещё некоторое расстояние, машина останавливается возле двухэтажного дома. Жилище для Романова скромное, потому что в Петербурге он живёт чуть ли не в специально отстроенном для него дворце, который может похвастаться и великолепным садом, и интересной архитектурой. К чему же здесь такая сдержанность?       — Езжай домой, — произносит Соня, когда Миша заглушает мотор, — Я надолго.       — А как вы обратно?       — Федор Дмитриевич по вечерам играет в центре. Он забросит меня домой по пути.       — Юсупову это очень не понравится.       — Тебе это волнует?       — Просто не хочу, чтобы вы расстраивались из-за очередной его обиды, — немного скованно поясняет Миша, — Вы не заслуживаете, чтобы вас вечно попрекали левыми мужчинами.       — Всё в порядке, — Соня треплет его по плечу, — Если я буду обращать внимание на каждую его обиду, то сойду с ума через неделю. Поезжай, пожалуйста. И выспись, на тебя без слёз не взглянешь.       Она выбирается из машины, запахивая полы тяжёлой шубы. Ну и холодища. Давненько в здешних краях таких морозов не бывало. Феликс от них воет волком.       На входе её, как обычно, поджидает охрана. Лица не просто знакомые, а уже приевшиеся.       — Оружие?       Соня вручает шубу прислуге и отстёгивает от пояса кобуру с ножом. Один из мужчин оглядывает её с сомнением, и она равнодушно отчитывается:       — Огнестрельного сегодня нет. Можете проверить.       — Проверим, — огрызается он, подходя ближе.       Каждый раз осматривают так, будто надеются найти как минимум ружьё или гранату. Соня с нарастающим раздражением поднимает руки выше, позволяя ощупать своё тело. Такой уровень охраны более чем обоснован, когда речь идёт о лице приоритетной важности, но это не значит, что ей нравится позволять себя лапать всем без разбору.       — София Володаровна!       Охранник отступает назад, и Соня с облегчением замечает Дашу. Ну конечно, она здесь. Единственная женщина, которая сопровождает Романова во всех его путешествиях. Ей никто не придаёт особого значения, но София уже успела понять, что эти двое неплохо ладят между собой. Николаша дорожит ей, её мужем и Фёдором Дмитриевичем. Кажется, только с ними он и общается по желанию, а не по нужде.       — Добрый день, — Соня приподнимает уголки губ, — Рада вас видеть.       — Взаимно, — Даша останавливается подле мужчины, — Думаю, обыск закончен.       — Но...       — Это приказ, а не вопрос.       Даша носит звание капитана, но сейчас — в доме, что запрятался так далеко от Москвы, — она выглядит очень по-домашнему. Светлые волосы (Феликс презрительно называет этот цвет «мышиным») собраны в небрежный пучок на затылке, по не слишком высокому, но подтянутому телу струится ткань лёгкого платья. Даша чувствует себя совершенно свободно везде, где есть Романов, хотя в Ворзогорах она успела зарекомендовать себя как существо крайне отчуждённое и молчаливое. Софии нравится эта женщина, её сдержанная уверенность и редкие, но громкие и меткие фразы. Феликс бесится с того, что она имеет привычку растягивать слова и окать, но учитывая, что и московское аканье его раздражает, Соня не слишком прислушивается к его мнению. Тем более, она помнит, что в юности он едва ли мог говорить на русском без французского акцента.       Охрана окончательно оставляет Софию в покое, и Даша спешит проводить её к нужной комнате.       — Романов давно в Москве?       — Три дня, — сообщает Даша, заворачивая за угол. Всё в доме свидетельствует о присутствии детей. Значит, её сыновья тоже здесь, — Думаю, раньше Нового Года мы не уедем.       — А где ваш муж?       — Подозреваю, что у вашего, — на вытянутое Сонино лицо, она усмехается, — У Юсупова.       Превосходно. Феликс наверняка уже в стельку пьян. Хотя, может, ему хватит ума не напиваться перед совместным вечером. Для разнообразия, так сказать.       — Вы снова поругались?       — Можно и так сказать.       Больше из Даши не вытянешь ни слова. Она ненавидит говорить о Руслане и в целом говорить о чём-то, кроме работы и своих детей.       Проходя мимо одного из окон, Соня замечает мальчиков, играющих в снежки в маленьком саду. Один из них, завидев её, махает рукой. Она отвечает тем же.       Её внимание неожиданно привлекает четвёртый силуэт, что копошится в снегу в отдаление от остальных детей, но прежде, чем она успевает приглядеться, Даша ускоряет шаг. Приходится проследовать за ней, оставив вопрос неозвученным.       Они замирают у одной из дверей.       — Вам сюда. Романов скоро будет.       — Благодарю.       Дождавшись, когда Даша уйдёт, Соня тянет ручку на себя, заходя в небольшую, но уютно обставленную и жарко натопленную гостиную. Какого же оказывается её удивление, когда она с ходу обнаруживает чужое присутствие! На диване восседает дама лет сорока пяти на вид. Вампирша. Даже клыков не нужно видеть, чтобы это понять. Каштановые волосы поддеты сединой, а лицо являет собой наилучшее сочетание красоты и строгости и кажется смутно знакомым.       — Так вот какие у нас нынче младшие офицеры, — женщина усмехается, но глаза её остаются холодны, — Я так понимаю, вы та самая Софи?       Та самая..?       — Так точно.       Кто это? Соня не рискует уточнить или хотя бы сказать, что к ней следует обращаться иначе. Где Николаша? И почему, чёрт возьми, на неё глазеют, как восьмое чудо света?       Молчание затягивается. По-видимому, женщина принимает его за неловкость.       — Присядьте, — она указывает рукой на диван напротив, и Соня с внутренней опаской занимает предложенное ей место, — Не бойтесь, я не кусаюсь.       — Я не боюсь, — ровным тоном отвечает она, — Извините, не имею чести вас...       — Ксения Андреевна. И, конечно, вы не имеете чести меня знать, — в её голосе проскальзывает досада, — Я всего лишь скромная хозяйка этого дома.       Любовница Николаши..? Нет, слишком стара для него. К тому же, Феликс уверен, что у Романова не бывает женщин. Тогда подруга? Вот это уже больше походит на правду.       Её имя и внешность отдают чем-то смутно знакомым. Нет, Соня определённо видела эти черты раньше! Линия носа, изящество, статность, которая отдаёт природой, а не выучкой. Урождённая дворянка — это точно. Своих София подсознательно чувствует.       Своих... Да какие же тут свои, если перед ней птица ещё более высокого полёта! Романовский профиль. Точь-в-точь, как у Николаши. Соня внезапно понимает, кто перед ней, и это открытие едва не перекрывает ей весь кислород.       Это его мать.       Живая, хотя вся все вампиры давно считают Романова сиротой! Каждому известно, что у него есть родня за границей и что, скорее всего, представители великого дома до сих пор проживают в России, но всем казалось, что Николаша с ними не ладит, а они в свою очередь не слишком озабочены судьбой страны. А он просто не имел выбора, когда тридцать с лишним лет назад его вывезли из Европы и стали переучивать на русский лад. Вампирам нужен был лидер, и Николай, родившийся с клыками, как нельзя лучше подходил под их требования. Соня ставит под сомнение его «наследие» и предполагает, что он не относится к потомкам по прямой линии, но об этом говорить не принято, да и ей нет особого дела до того, насколько законно его положение. Романов отлично справляется с ответственностью. Даже если он не был для этого рождён, ему к лицу роль серого кардинала, наделённого столь великой властью.       — Вы мать Николая, — Соня отваживается высказать своё предположение вслух.       — Похожи? — Ксения склоняет голову в бок, сосредотачивая взгляд на гостье.       — Отчасти. У него ваши губы и нос.       Эта встреча — никакая не случайность. Романов бы не допустил её до своей матери, если бы не хотел, чтобы она знала об её существовании. Как ей следует расценивать этот жест? Софии всё больше кажется, что он питает к ней необоснованную слабость. Она не понимает, с чем это связано. Да, они давно знакомы, но он всегда выделял её из толпы лишь за тем, чтобы использовать в своих целях. А тут, пожалуйста, приглашает в дом своей родительницы! Что бы это могло значить?       — Приятно слышать, — любезно отзывается Ксения. Её привычка держать себя поражает. Каждое её движение дышит очаровательной грацией и выдержанной манерностью. Вряд ли её внешность можно назвать запоминающейся, но эти повадки точно никого не оставят равнодушным, — И приятно знать, что у Николя в окружении есть такие красивые женщины, как вы.       — Благодарю, — Соня всё пытается понять, какого поведения от неё ждут. Достаточно ли будет просто отвечать на вопросы или требуется проявить участие? Романов никогда не пытался добиться от неё соблюдения всех норм этикета, но всё же он ценит субординацию. С его матерью нужно так же себя вести?       — Даже странно. Когда я услышала о том, что вы лейтенант, то моё воображение сразу же нарисовало кого-то вроде Дарьи Владимировны. Но вы другая. Не похожи на солдата.       — Обычно все говорят наоборот. Возможно, вам просто стоит увидеть меня в форме.       — Возможно, — не слишком уверено произносит Ксения, изящным жестом поправляя высокую причёску,— Николя сказал, что вы воевали.       — Всё верно.       — И сказал, что именно вы и ещё один господин нашли Стеньку.       — Это общая заслуга Дружины. Я не могу обесценивать вклад моих коллег.       — Какая скромность, — Ксения издаёт тихий переливчатый смешок. Она чуть отклоняется назад, расправляя складки платья. И вдруг спрашивает прямо в лоб, — Вы близки с моим с сыном?       — Я служу ему и Отечеству, — Соня делает вид, что до неё не дошла суть вопроса, — Мы много работаем вместе.       — И только?       — Да.       — Почему?       София обескуражено приподнимает брови, совсем теряясь. Чёрт возьми, даже сам Николай понятнее изъясняется!       От необходимости отвечать её избавляет Романов, возникший на пороге. Никогда ещё Соня не была так рада его видеть!       — Софи, — он кивает ей. Она предпринимает попытку встать, чтобы поприветствовать его, как полагается, но он вольно махает рукой, обращая всё своё внимание на Ксению, — Не знал, что ты спустишься раньше обеда.       — Знакомлюсь с твоими друзьями, дорогой.       — И как впечатления?       — Положительные. Сколько, оказывается, бриллиантов я упускаю, скрываясь в этой глуши! Мы как раз обсуждали вашу общую деятельность. Не присоединишься?       — Тебя искала Танечка.       — Она в порядке?       — Да. Но, кажется, она снова что-то не поделила с младшим сыном Руслана. Полагаю, что это закончится слезами с его стороны, потому что Таня настроена крайне решительно.       — Она ведёт себя отвратительно, — вздохнув, Ксения поднимается на ноги, — Это всё твоё влияние. Она отбивается от рук всякий раз, как ты приезжаешь.       — Она соскучилась.       — И будет скучать, если ты не начнёшь уделять ей больше времени. Девочки в её возрасте очень охочие до внимания старших.       — Боюсь, маменька, все взрослые мира её не угомонят. Но ты можешь постараться, — Николай хитро прищуривается. Проходя мимо него, Ксения поправляет ворот его рубашки, и этот жест кажется до трепетности ласковым. Она выглядит старее и меньше на его фоне, и от Софии не укрывается непосредственность между ними, которой редко могут похвастаться дети, родившиеся в подобных семьях. Вне всякого сомнения, они очень близки. Соня впервые видит Романова таким.. домашним? расслабленным? Таким счастливым.       — Приятно было познакомиться, барышня, — Ксения улыбается Софии напоследок.       — Мне тоже.       Она уходит, оставляя после себя запах цветочных духов и безбрежное спокойствие на мужском лице. Николай занимает её место и наконец обращается к Соне.       — И так. Премного благодарен, что нашли время приехать. Надеюсь, моя мать вас не утомила.       — Начнём с того, что я только что узнала, что она у вас есть, — София редко позволяет себе болтать не по делу в его присутствии, но сейчас с её языка рвутся десятки вопросов. Вряд ли такой интерес возбраняется.       — Как видите, маменька живёт и здравствует, — он устраивается поудобнее. Впервые за столько лет Соня видит его не зализанным с головы до пят, — Предугадывая ваши расспросы: нет, о ней почти никто не знает. Полтора года назад она вернулась из-за границы вместе с мужем, и лишь в августе они переехали в Москву. Их местоположение и даже существование скрывается в целях безопасности.       — Вы сказали «с мужем»?       — С моим отчимом, — Романов склоняет голову в бок, даже не скрывая, что её реакция его занимает, — С Таниным отцом.       — Так это...       — Моя младшая сестра. По матери.       «Я знала! Знала, что у него кто-то есть! Не зря он намекал на это ещё весной. Кто бы мог подумать, что я стану одной из немногих посвящённых».       — Я догадывалась, что вы не единственный ребёнок в семье, — Соня закидывает ногу на ногу и складывает руки на коленях, покачивая кончиком пятки, — Извините, но с чего вы позвали меня именно сюда?       — Поленился ехать в город, — отшучивается Николай, сверкнув белизной зубов. Добавляет серьёзно, — Мне хотелось, чтобы вы знали.       — Зачем?       Такой вопрос странным образом его задевает. А Соня вдруг в полной мере осознаёт, что Романов никогда не был ей по-настоящему знаком. Он долгие годы казался ей бесплотным существом без чувств и привязанностей. Наследник некогда значимой династии, вынужденный скрываться от людей из-за страха быть убитым или осуждённым. Король на шахматной доске, заключённый на веки вечные в одной клетке. Не живой. Не имеющий права на семью, друзей и любимых. Не способный на это, ибо власть сковала его по рукам и ногам, отрезав от всего мира.       Одинокий.       Такой одинокий, что даже Софии становится тошно. Она неожиданно понимает всё от и до: и почему её пригласили в этот дом, и почему ей позволили увидеть Ксению Андреевну, и почему Николай, приезжая в Москву, всегда обращается именно к ней. Да это же ни что иное, как проявление дружеской привязанности! Привязанности к своей служивой шавке. К женщине, с которой он не имел ни одной беседы по душам и которую он обещался пустить в расход, если её любимый посмеет оступиться. Новое открытие поражает Софию до самого сердца. Этот бесстрастный и наигранно учтивый мужчина готов доверить ей самую сокровенную свою тайну без всяких вопросов! Что это, как не попытка продемонстрировать своё тёплое отношение к ней?       — За тем, что хочу, — с нажимом повторяет он.       — Мне льстит ваше доверие, — оправдывается она, стараясь скрыть свою неловкую реакцию, — Я его не предам. И, конечно же, подпишу всё, что требуется.       — Не нужно ничего подписывать.       — То есть? Разве любое лицо, введённое в ваш круг, не обязуется молчать?       — Верно. Но в данном случае я буду уповать на вашу совесть, — Романов сжимает челюсть, — Это не просто маленький секрет, сударыня. Это единственное, что у меня есть. И я не хочу, чтобы об этом знали даже самые близкие для вас люди. Понимаете, что это значит?       — Я никому ничего не скажу.       — Славно, — удовлетворённый таким ответом, он расслабляется, отпуская едва заметное для чужого глаза напряжение, — Считайте это знание привилегией, а не ношей. Моя мать не выходит в свет, но в этом доме бывает достаточно больших людей. И если вы ей понравитесь, вскоре о вас заговорят даже немые.       — Она задавала мне странные вопросы, — признаётся София, — Спрашивала про то, какие отношения нас связывают.       — Вот уже несколько лет она настойчиво меня сватает. Не берите в голову.       — Хотите сказать, что меня только что рассматривали в качестве вашей...       — Надеюсь, что нет. Вы замечательная женщина и, я уверен, не менее замечательная жена в перспективе, но я предпочту остаться в холостяках. Ничего личного.       «Спасибо и на том».       Стряхнув с брюк крошечную пылинку, Соня поднимает на него взгляд и вежливо интересуется:       — А вы можете познакомить меня с сестрой?       — Чем обусловлено ваше желание?       — Я люблю детей.       — Тогда чуть позже я представлю вас ей. Но спешу предупредить, что она... своеобразная девочка.       Чем обусловлена эта своеобразность, Романов не говорит, а София не уточняет. Они переходят к работе. Он выкладывает на кофейный столик документы и в двух словах объясняет, в какой помощи он нуждается на этот раз. Обычно он говорит с ней о вещах, которые так или иначе имеют отношение к Министерству обороны. Соня пока только включается в текущее положение дел и свои будущие обязанности, потому что официально предложенная ей должность освободится лишь через месяц, когда нынешний статс-секретарь оставит свои обязанности и уйдёт на пенсию. Многое из того, что говорит Николаша, надолго занимает её внимание. Он изредка консультируется с ней в вопросах права, хотя у него есть целая команда высококвалифицированных юристов, и часто посвящает её в такие детали, в которые, по-хорошему, вообще никого нельзя посвящать.       Работать с ним — одно удовольствие. В такие моменты можно даже не следить за языком. Соня нередко бывает резка в высказываниях, да и Романов порой не скупится на крепкое словцо. В подобные часы они достигают некоторой идиллии в общении друг с другом, а София, польщённая тем, что её находят полезной, чувствует себя комфортно в его компании. Николаша хорошо образован, ещё лучше воспитан и ещё прекраснее в обхождение с дамами. Она не соврёт, если скажет, что он один из самых удивительных её знакомых. Его начитанность, внутренняя и внешняя сила, умение изъясняться, — всё это заслуживает её высочайшей оценки. Романов не суетлив. Холоден, но не до фанатизма. Он справедлив, как обладатель власти, и совсем-совсем не жесток, хотя бывают моменты, когда он может сманипулировать или надавить. И он почти полностью оторван от жизни за пределами своих обязанностей. Соня не раз замечала, что Николай ничегошеньки не знает о людях. Да и о вампирах — тоже. Пороха он не нюхал. Крови, кроме донорской, не пробовал. И он ни разу не убивал своими руками! Редкость для любого упыря.       Заканчивают ближе к пяти. Николаша приказывает подать Софии кофе без сахара и вызывает Фёдора Дмитриевича.       — Где Таня?       — С мальчиками. Либо с Дарьей Владимировной.       — Найди её, пожалуйста. И передай моей матери, что скоро ужин, — дождавшись, когда Федя отправится выполнять поручение, он обращается к Соне, — Останетесь?       — Нет, спасибо, — она качает головой, всё ещё увлечённая документами, — У нас с Юсуповым заказан столик на Старом Арбате.       «Много болтаю. Могла и не уточнять, никто не спрашивал».       — Он часто вас приглашает? — Романов забирает бумаги у неё буквально из-под носа.       — Чаще, чем я могу себе позволить, — Соня откидывается на диване, потирая ноющий висок, — Как долго вы ещё пробудете здесь?       — До начала января, по крайней мере. Мама хочет, чтобы я остался на Новый Год. Не желаете присоединиться к нам?       Вряд ли Феликсу это понравится. Ему вообще ничего и никогда не нравится из её идей.       — Естественно, Юсупова я тоже буду рад видеть, — добавляет Николай, что, конечно же, не является правдой. Он не переносит князя и всё ещё видит подвох в самом его существовании.       — Я спрошу у него.       Федя приводит Таню. Она, хорошо знающая всех прислужников брата, цепляется доверительно за его руку, но стоит ей только увидеть самого Николашу, как она расплывается в улыбке.       Федя уходит, а София принимается с любопытством разглядывать девочку. Едва ли она старше дочери Руневских. Прибранные тёмные косички, светлые глаза, помятое платье, свидетельствующее о том, что она целый день провела за играми. Девочка не слишком похожа на мать и брата. Наверное, пошла в отца. Она низковата для ребёнка её возраста и почти по-кукольному бледна. Она смотрит на Соню с ответным интересом. Неуклюже проговаривает «Здравствуйте» и прячет руки за спину.       На руках у неё кошачьи царапки.       Вот о чём говорил Николай! Его сестра — человек. И пахнет от неё, как от человеческого детёныша. Их едой, их кровью, их теплом. И... Соня не понимает, чем ещё. Чем-то странным. Незнакомым.       Романов подзывает её к дивану, и она мигом устраивается рядом с ним. Судя по довольному личику, она не часто видит брата.       — Таня, — она важно вытягивает вперёд маленькую руку, представляясь первой.       — Софи, — она осторожно пожимает детскую ладонь. Помимо царапин, на запястьях обнаруживаются синяки. Это у неё после игр с мальчишками такие остаются? Они все родились вампирами, могут ненароком и ранить столь хрупкую малышку. Вряд ли её оставляют с ними одну.       — Николя много говорил о вас! — восторженно щебечет Таня, с энтузиазмом подпрыгивая на месте. Романов закатывает глаза, — Вы его подруга, да?       — Похоже на то, — Соня тепло улыбается, — О тебе мы тоже говорили. Твоему брату стоило упоминать, что ты такая красавица.       — Я ещё только расту, — скромно отвечает она.       Таня приникает поближе к брату, потому что всё-таки смущается от нового знакомства, и София замечает, как детское платье обнажает тёмно-синие разводы на худых щиколотках. Соня с подозрением прищуривается.       — Сколько у тебя синяков. Упала?       — Я всегда падаю, — сообщает Таня, поджав губы, — И всегда мама ругается из-за этого.       — Потому что нужно смотреть под ноги, Танюш, — Романов любовно треплет её по волосам.       — Я смотрю, — запальчиво возражает она, — Но я ведь не виновата, что так получается! Между прочим, мне от этого сильно больнее, чем тебе и маме. Вот когда я вылечусь, то стану вампиром, как вы, и больше не буду падать.       — Простудилась? — ласково спрашивает Соня.       — Нет, — она становится не по-детски серьёзной, — У меня кровотечение.       — Это что за болезнь такая?       Ответ приходит прямиком от Николая. Звучит честно, мрачно и практически невозможно:       — Она болеет гемофилией.       Соня посылает ему полный недоверия взгляд. Гемофилией?       Всё сразу встаёт на свои места. И чрезмерная бледность, и количество ранок, и худоба. Господи, бедный ребёнок... Это же надо, чтобы так не повезло с самого рождения! Соня встречала двоих мужчин, что болели гемофилией, но ни одной девочки. Она даже не была уверена, что женщины могут появляться на свет со столь редким заболеванием. Болезнь эта всегда была царской и всегда — мужской. София не сильна в генетике, но даже её скудных знаний достаточно, чтобы сообразить, что такая девочка — это невообразимая редкость для любой эпохи.       Значит, её отец — такой же болеющий человек. А мать — носительница гена. В теории, это возможно. И по сей день эта область в науке остаётся почти неизученной, но некоторые утверждают, что вампиры могут являться переносчиками болезней, хотя и не страдать от них лично. Соня несколько десятилетий назад пыталась разобраться в этом вопросе подробнее, чтобы найти логическое обоснование своим мигреням, но тогда ещё учёные не продвинулись настолько далеко. Да и сейчас любая особенность в вампирском организме и то, почему это может передаваться рождённым от них людям, обосновывается банальной мутацией. Их биологический вид горазд на сюрпризы, а беременность всегда сопряжена с рисками. Никогда не знаешь, кто родится. Такой же вампир? Человек? Каппа?       Именно поэтому даже самые старые вампиры редко имеют больше трёх детей. И даже между ними обычно присутствуют большая разница в возрасте. Каждое следующее поколение становится всё меньше по численности, потому что чем дальше, тем неохотнее все играют в эту рулетку. Все давно друг с другом породнились. Тут тебе брат, а тут — сват. Соня — одна из немногих дворянок, не рискующая попасть в союз, построенный на инцесте. Она последняя в роду.       К счастью, Феликс тоже.       — Вот как, — с трудом произносит Соня, остановив на ребёнке сочувствующий взгляд. Больше ей ни слова не удаётся из себя выдавить.       — Мама говорит, что мы скоро снова поедем в Европу, — важно произносит Таня. Вряд ли она часто общается с кем-то, не живущим в этом доме, поэтому желание поболтать пересиливает её скованность, — Но я не хочу.       — Почему?       — Потому что Николя не поедет с нами.       — Всё равно вы пробудите здесь ещё как минимум полгода, — Романов поглаживает её по спине, — Скоро я снова возьму тебя с собой в Петербург.       — Мама не пустит, — она сдвигает тонкие брови к переносице и с недовольством бормочет, — Она меня никуда не пускает.       Неудивительно.       Проблема даже не в болезни. Пусть она и неизлечима, но современная наука умеет её подавлять, превращая жизнь во что-то сносное. Насколько Софии известно, страдающие от гемофилии теперь могут себе позволить существовать наравне со здоровыми людьми.       С людьми.       Не вампирами.       Быть человеком среди них — уже невезение. Но это легко исправляется, когда ребёнок достигает физической зрелости. Обратил, — и всё.       Но быть человеком с неконтролируемым кровоизлиянием... Проклятия хуже не придумаешь. Вокруг — одни упыри, а из тебя постоянно хлещет кровь! Маячишь перед ними, как красная тряпка перед быком, и никто ни в чём не виноват, потому что вам всем просто не повезло.       Таню никогда не обратят. Таких, как она, трогать нельзя. Вампиризм помогает в случае смерти, опухоли, цирроза печени, глупой простуды, но он не приживается у больных гемофилией. Фактически, можно попытаться, но результат вряд ли будет положительным. Никто не отважился в своё время обратить цесаревича Алексея. Его кровь была... неправильной. Неподходящей. Скорее всего, он бы просто погиб при попытке сделать из него вампира.       А значит, Таня так или иначе обречена. Либо жизнь взаперти, чтобы не искушать кого-то своей кровью, либо полное изгнание из их общества в общество людей. Третьего варианта ей никто не предоставит.       У Софии дрогают губы. Жалко, Господи, так жалко... Она может ненавидеть взрослых, желать им смерти, убивать их, но дети... Даже для Бога они обязаны быть неприкосновенны. Ребёнок — высший дар для любого живого существа, и как, должно быть, обидно и больно, когда твоё дитя заранее проиграло во всех битвах. Когда у него нет будущего рядом с тобой, потому что у тебя клыки, а у него — кровь.       Но даже при учёте всех рисков, Соня бы хотела однажды рискнуть.       Почему-то при взгляде на эту маленькую девочку, ещё не осознающую своё несчастье в полной мере, Софии особенно ценной кажется мысль о том, что и у неё может быть ребёнок. Она бы так хотела сына! Темноволосого, кудрявого, такого же высокого и стройного, как...       Соня замирает, осознавая, что она впервые в жизни вообще подумала о том, что у её ребёнка может быть отец.       Ей всегда хотелось абстрактное дитя. Как маленькой девочке, которая, играя с куклами, воображает себя матерью. Это желание не хранит за собой ничего в перспективе и не облагается надеждами и попытками. Оно просто неназойливо существует. Крепнет с годами и всё меньше подходит под её реальность. Теперь уж — тем более, потому что Феликс не согласится. Он не отрицает, что когда-то у него появится ребёнок, но он рассматривает его исключительно как вещь. Наследник, продолжение рода, но никак не живое божье создание, которому он был бы рад. Если бы он узнал об её желании, то предпочёл бы принять целибат, нежели ложиться с ней в одну постель. Юсупов вполне может решить, что Софии хватит эгоистичности зачать от него обманом.       Она изначально понимала, на что шла. Феликс не относится к тому типу мужчин, которые готовы планировать семью, едва влюбившись. В принципе не готовы. Даже если у них появится ребёнок, то он будет принадлежать только ей. Юсупов палец о палец не ударит ради него. Оплатит ему настоящее и будущее, но не вовлечётся эмоционально. Не то чтобы большинство отцов поступают иначе, но Соня бы точно не хотела, чтобы их ребёнок повторял её судьбу. Или даже судьбу самого Феликса, которому в детстве так ужасно не хватало внимания.       И всё же будь у неё возможность...       «Такие глупости, — она жестоко укоряет себя, — Это последствия моего выбора, но не его вина. Сразу было понятно, что он даст мне всё, кроме того, что я на самом деле хочу. Я знала, на что обрекаю себя. В сущности, это не такая уж высокая цена за нашу любовь. Я готова выплачивать её до конца».       И всё же будь у Софии возможность, у неё бы непременно был кудрявый сын.

***

      Варя вытянулась на пару-тройку сантиметров за то время, что родители её не видели. Загорела, потому что они с дедушкой объездили весь итальянский юг, подучила язык и разбаловалась до решительной крайности, привыкнув к тому, что ни отец, ни мать не могут воспитывать её на расстоянии. Но она была так им рада, что и представить себе нельзя. Как вцепилась в них при встрече, так не отлипала ещё неделю. Если гулять, то повиснув у Саши на руке, если засыпать, то непременно, чтобы Алина сидела рядом, если болтать, то без умолку, пытаясь уместить несколько месяцев жизни в один рассказ. Дедушка купил ей туфли («все девочки здесь такие носят!»), на соседней улице живёт смешная собака, а в Палермо ей не понравилось, потому что там чересчур жарко.       Руневские пробыли в Италии три с половиной недели, которые с лихвой окупили весь страшный, полный смертей год. Как будто бежали, бежали, а тут вдруг им разрешили выдохнуть, расслабиться и вспомнить, что жизнь состоит не только из ночных кошмаров и ссор друг с другом.       Обратно в Россию никому не хотелось, но они всё-таки решили вернуться. Нехорошо, что Варя так давно не была дома. Да и Новый Год в Европе — удовольствия сомнительное. В Риме весь снег моментально тает из-за стабильных плюс семи, а в Петербурге свирепствуют такие морозы, каких не бывало давным-давно. Влажность превышает всякую норму, утяжеляя тем самым дыхание холода, и все окраины затянуты льдом. Снежит с утра до ночи, весь центр стоит в пробках, люди носятся, как сумасшедшие, пытаясь за пару дней закупиться подарками. В Дружине царит обычный бардак. Соколов на коленке заполняет отчётность за год, спит в министерстве, обеды проводит за работой то тут, то там. Руневский поэтому не стал извещать всех о том, что вернулся. Если узнают в Мариинском дворце, то всё, пиши пропало, — засадят за документы до самого Рождества. А он не то чтобы полон энтузиазма на данный момент. У него есть дела поважнее.       Варя восседает у высокой ёлки, играясь с котом фантиком. Впервые он терпит кого-то, кроме Алины! Руневский не ладит с этим безобразным комком шерсти от слова совсем. И не то чтобы в этом есть что-то удивительное, — Дымок либо ненавидит людей, либо брезгует ими. Он не даётся в руке Марии Старцевой, да и Свечников, которого он впервые увидел только вчера, не вызвал в нём какого-то особого интереса. Зато к Варе он отнёсся неожиданно мило. Ни разу не царапнул! Видно, что он не в восторге от того, что его носят на руках и постоянно гладят, но всё же до этого трогать его без последствий могла лишь одна Алина. Если теперь у него появятся две любимцы, то только один Саша и останется не у дел. До октября его чувства разделяла Маша, но как только прошёл суд над её отцом, она поблагодарила Руневских за гостеприимство и съехала.       Василий Ильич отписал ей всё, что у него было, и она в считанные дни из беспризорной девятнадцатилетней девчонки стала молодой состоятельной женщиной. Маша задыхалась от желания вернуться домой, но путь туда ей отныне заказан. Её жених был расстрелян одиннадцатого ноября вместе с остальными осуждёнными, и если Старцева вздумает появиться в Ворзогорах, то семья Глеба разорвёт её на куски. Вот и живёт она теперь в хорошо обставленной квартире на Грибоедова вместе со своей старой нянькой. Изначально Александр знал её сугубо по Сониным отчётам. Наталья Павловна. Грубиянка из грубиянок, как казалось Руневскому до официального знакомства.       На деле вышло не так. Эта женщина и правда поражает всех своим злоязычием, но с Сашей и Алиной она всегда исключительно добра и улыбчива. Она едва ли не земные поклоны перед ними клала, благодаря их за то, что они приняли у себя её дорогую воспитанницу. А стоило ей узнать, что Саша настаивал на том, чтобы Василия оставили в живых (не суть важно, что делалось это не из доброты душевной), как Наталья разрыдалась и, преисполненная самых светлых чувств, потребовала, чтобы её называли Ташей. Так меня в семье зовут.       Петербург не переваривает и её, и Машу, но Руневскому безразличны чужие мнения. Кажется, он обзавёлся хорошими друзьями. И ему уж точно наплевать, что о них болтают злые языки.       — Хочу серебряные шарики, — требует Варя, почёсывая кота за ухом.       — Такие? — Маша показывает ей коробку, в которой аккуратно разложены старинные игрушки. Почти все они застали расцвет Российской империи. Их было бы ещё больше, если бы лет пятнадцать назад Алина не перебила ненароком ровную половину.       Варя разглядывает содержимое коробки, прикидывая, что будет лучше смотреться на ёлке. Если Старцева впервые взаимодействует с ребёнком и ещё не понимает, как себя вести, то Варюша не испытывает никаких трудностей. Она общительная девочка, и новые друзья родителей ей всегда в радость. Сказали назвать просто по имени, так она так и называет. Она ещё не до конца привыкла к тому, что мама с папой завели кота и эту рыжую вампиршу, но они все ей уже нравятся.       С ними веселее!       — Вот эти, — Варя поддевает пальцем один из стеклянных шаров, — Красиво ведь будет?       — Красиво, — подтверждает Алина, стоящая ближе всех к ёлке. Что она, что Руневский всё никак не могут насмотреться на дочь. Ему нужно разгребать завалы в отделе внутренних расследований, она обещала повидаться с одной знакомой семейной парой, но никто из них не может найти в себе силы, чтобы оставить Варю.       Соскучились. Отвыкли уже от того, что у них бывают нормальные, человеческие дни. Не то чтобы осень выдалась у них таковой. Алина никогда не была домоседкой или уж тем более лентяйкой, но столько работать, как в те месяцы, ей ещё никогда не доводилось. Она буквально не вылезала из полицейского участка, помогая жалким горемыкам, схваченных на митингах или попавшимся на распространение запрещённых мнений. Это были люди. Самые обычные, ничем непримечательные мужчины и женщины. Да, некоторые из них занимались вандализмом, разукрашивая стены кличкой Каразина или Стеньки, некоторые ввязывались в драки, били стёкла и витрины, поджигали то, до чего могли добраться, но как только речь заходила о чём-то стоящем, то сразу становилось понятно, что ими движет не идеология, а человеческая природа.       Алина помогала им очень выборочно. Если в действиях человека прослеживался хотя бы намёк на насилие, то она без всякой жалости оставляла его тонуть. Но были там и те, кто ещё не успел наворотить бед. Многие из них обязаны своим освобождением именно ей. Условно говоря.       Мало кто теперь готов к ней прислушиваться. Алина не бывает в Дружине от слова совсем, потому что каждое её появление сопровождается косыми взглядами и перешёптываниями. Саша тоже с этим столкнулся, потому что все быстро поняли, благодаря кому людей отпускают из участков. Столько взяток ему ещё не приходилось давать!       Даже для Руневского в преступниках и в обычных борцах за справедливость прослеживается колоссальная разница. Кому понравится смотреть, как юнцов не старше двадцати пяти за шкирку тащат на убой? Это безвредные щенята. Глупые, но не плохие. Для Александра их деятельность выглядит как сущее баловство. В молодости он и сам подобным грешил, вещая на каждом углу о том, что он поддерживает декабристов. Сейчас, по прошествии стольких лет, молодая и горячая кровь других пробуждает в нём жалость, некоторый интерес и ностальгию. Пусть люди набивают шишки. Просто убивать и сажать их за это необязательно.       Совсем другое дело — настоящие последователи Стеньки. Был взят лишь один. Миша говорил о нём, когда рассказывал Руневскому о Глебе Муравьёве. Взрослый лоб, надоумивший уже мёртвого женишка Старцевой примкнуть к их движению. Предположительно, он учился с Тимофеем Алабиным. Сам мужчина этого не подтвердил. Он очевидно был осведомлён о местонахождении нескольких штабов, но даже самые страшные пытки не развязали ему языка. Он был казнён последним.       Теперь Саша живёт в твёрдой уверенности, что всё кончено. Караморовцы разбежались по норам, лишившись всех своих лидеров, никого больше не убивают, а вампиры живут, как жили всегда, влача своё долгое существование и упиваясь властью. Многое вернулось на круги своя.       Многое, но не Алина.       Александр понимает, что за прошедший год они чудом избежали настоящего разлада. Убеждения их обоих пошатнулись, столкнувшись с нелицеприятной действительностью и с мнением друг друга. Никто из них об этом не вспоминает, но Саша не спит ночами, слушая, как тревожно она дышит во сне, цепляясь пальцами за его плечи. Ей снятся тяжёлые кошмары с Виктором, и это заставляет Руневского раз за разом жалеть о том, что он вообще в это ввязался. Алина рыдает в исступлении, когда просыпается, рыдает взахлёб и всё повторяет, что что-то не так. Она боится, что всё начнётся опять, и никакие слова мужа не могут убедить её в обратном. Стоило им только очутится в Риме, как она стала проводить с Варей в два, а то и в три раза больше времени, чем было раньше. Сам Александр никогда не жаловался на недостаток её внимания, но и его Алина теперь почти никогда не оставляет. Говорит серьёзно, что не хочет больше ругаться и что им лучше держаться вместе. И постоянно благодарит за помощь с десятками задержанных. Кажется, именно это и искупило Руневского в её глазах.       Это могло бы и Софии помочь, но именно её стараниями Дружина развернула в России настоящий ад в лучших традициях Николая I, который, как всем известно, не терпел вольнодумства. Так далеко Саша не смог бы зайти и при желании. Он любит порядок в стране, но не до удушения всех глоток. А Соня запустила цепочку, конца которой уже не видно.       Она... изменилась. Руневский не рискует судить об этом наверняка, но отчасти чувствует себя причастным к ухудшению её характера. Не стоило говорить ей о Викторе. Стоило раньше заметить, что любовь Юсупова вкупе с протекцией Николаши и без того немало мутят ей рассудок. Саша не брезгует её решительной жестокостью, но вот то, что она окончательно утратила представление о кнопке «Стоп» его беспокоит. До Петербурга доходит много вестей самого разного толка, а уж разговоры о Софии и Юсупове и вовсе не прекращаются ни на миг.       Поговаривают, что она в считанные недели поставила себя на службе, заручившись поддержкой высших офицеров, и что Романов советуется с ней по поводу и без. С первых страниц газет не сходят фотографии светских вечеров, и на каждом из них Соня появляется в компании своего князя. О стоимости её туалетов судачат все, кто охоч до таких тем, а Феликс достигает какого-то совершенного иного уровня актуальности для дам. По нему и прежде лили слёзы, но теперь это походит на помешательство. Каждая вторая исходится желчной завистью, мечтая оказаться на месте Софии.       Да и сама Соня нежданно-негаданно обращается в желанную цель для большинства. И причина не только в её высоком положении. Скорее, озабоченность Юсупова делает её ценной: если мужчина так старается для женщины, значит, в ней и правда есть что-то особенное.       У Алины от разговоров об этом всегда начинается нервный тик. Она, в отличие от Сони, славится помощью Виктору и ещё десяткам преступников. Она остра на язык, неугомонна и, как говорят все вокруг, дурно воспитана. Не чета настоящей чистокровной вампирше.       Сашу корёжит от таких мнений, потому что те недостатки, которые Алине приписывают, обращают его любовь в нечто большее. А все посягают на его чувства ежедневно, якобы вежливо говоря: революционное прошлое вашей жены дало о себе знать, Руневский, сделайте с этим что-нибудь. Он не делает.       И не собирается. Алина наполняет чужие души презренным огнём, и он обожает её за это до беспамятства, даже будучи едва ли с ней согласным. Ей настолько всё равно на слухи, что ему становится смешно при виде тех, кто пыжится, пытаясь её задеть. На её фоне они — как стая серых безмозглых сорок рядом с сообразительной многоцветной колибри. И даже несмотря на то, что смерть Виктора задела Алину больше, чем должна была, она по-прежнему сохраняет при себе смелость, редкую интуицию и лучшую из всех возможных красот.       Италия пошла ей на пользу, хотя Алина, как и Руневский, больше тяготеет к восточным странам. Она скверно говорит на их языке и не до конца понимает европейскую культуру, — гораздо хуже, чем Свечников или Варя, мечтающая там жить, — но Рим давно ей знаком и понятен настолько, насколько это вообще у неё бывает. По крайней мере, она смогла расслабиться впервые за долгие месяцы. О большем Саша и не мечтал.       Ему самому стало легче. Все они нуждались в этом. Для полного счастья не хватает только того, чтобы Алина перестала плакать ночами и стекленеть глазами при каждом упоминание Софии.       — Подержи, пожалуйста, — Руневский аж вздрагивает, когда Варя опускает к нему на колени кота, — Он балуется.       Дымок с недовольным мяуканьем перепрыгивает на подлокотник кресла, но насовсем не уходит. Ему нравится быть недалеко от Алины. Возможно, только она одна и способна избавить его от животной тоски по прежнему хозяину. Именно из-за него он подсознательно видит в Саше и Маше врагов.       Впрочем, вряд ли он настолько умён, чтобы хоть что-то понимать.       Варя убегает обратно к матери, а Старцева поднимается с пола, чтобы убрать на стол лишние коробки. Оказавшись подле Руневского, она полушёпотом сообщает:       — На неделе я была у отца.       Единственная тема, на которую они разговаривают с завидной регулярностью. Саша не может сказать, что его равнодушие к этой девчонке сменилось на симпатию, но всё же в какой-то степени она воспринимается им за свою. За члена семьи, может быть, потому что ему пришлось изрядно попотеть, чтобы подготовить её к суду над Василием Ильичом. Прежде Мария относилась к Александру с опаской. А теперь доверяет больше, чем родному папаше.       — Как он?       — Хуже, чем мне бы хотелось, но лучше, чем он заслуживает, — она не удерживается от маленькой колкости в адрес отца, — Не представляю, как он выдержит ещё почти девять лет. И без этого не добряком был.       — Но ведь он был вам рад?       — Не знаю. По-моему, он бывает рад исключительно Таше. А мы с ним опять поругались.       — Я не берусь судить о ваших взаимоотношениях, но, кажется, он выбрал не самую правильную модель поведения с дочерью, — Руневский неодобрительно качает головой, — В конце концов, именно благодаря вам он жив.       — Его волнует только то, что обо мне говорят люди, — Маша закатывает глаза, встряхивая огненными кудрями, — Видите ли, я опозорила семью, свидетельствуя против Глеба и отказываясь от замужества с ним, — она раздражённо щёлкает языком, — А я не отказывалась! В общем-то, я никогда не была против в теории. Но за этого ублюдка я бы не пошла, даже если бы меня силком потащили. Не хватало ещё портить свою кровь кровью этого никчёмного бастарда. Не понимаю, почему отец так за Глеба уцепился. Мёртв и мёртв.       Порой её высказывания поражают даже Александра. Старцева удивительно легко относится к жизни, как к ресурсу. Она не жестока, но и милосердия в ней кот наплакал. Она всегда действует по ситуации и имеет достаточно размытое представление о нормах морали. Все её принципы начинаются и заканчиваются на собственных, а иногда ей и вовсе не помешает промыть рот мылом.       Но даже так Маша верна своей фамилии. Редкое качество для девушки её возраста.       — Чем бы не руководствовался Василий Ильич, вы теперь вольны выбирать того, кого захотите. И я рад за вас, — Саша улыбается скупо, но искренне. Он бы определённо не хотел, чтобы его дочь выросла такой же, но это не мешает ему положительно отмечать здоровый Машин эгоизм.       — Только вы и Алина, — без попытки надавить на жалость резюмирует она.       В прихожей хлопает дверь. До Руневского долетает разговор между охраной, от которой он так и не избавился, и Свечниковым. Лёгок на помине. По десять раз на дню заходит, потому что истосковался и по названному сыну, и по невестке и всё ещё ими не насытился.       — Вот тебе и родная зима, — ворчливо говорит он, заходя в гостиную, — Уж по ней я точно не грустил.       — Дедушка! — восторженно вскрикивает Варя, бросаясь к нему, — Смотри, какую ёлку мы наряжаем! Самая лучшая, да? Лучше, чем у тебя!       — Ещё бы, — он треплет её по голове, кивая остальным. Маша, относящаяся к нему с интересом дикой кошки, неловко здоровается в ответ. До чего нелюдимое создание! — Сама украшаешь?       — Я руковожу, — без лишней скромности отчитывается Варя.       — Хорошо получается.       Владимир Михайлович проходит вглубь гостиной, чтобы налить себе крови. От него пахнет стойким холодом и тяжёлым, дорогим табаком, взращённым на Кубе. Такой родной запах, что никакие слова не смогут передать теплоты, коей наполняется Сашино сердце.       Маша спешно отступает от стола, но Владимир прерывает её широким жестом:       — Не желаете бокальчик?       — Благодарю, я не...       — Я настаиваю.       Увидев её впервые, Свечников прожужжал Руневскому все уши о том, что отродясь не видел таких бледных и тощих девиц. Доля истины в этом есть, но вряд ли уже можно что-то исправить. Старцева всю жизнь провела, питаясь исключительно животной кровью, и это так или иначе сказалось на её внешности. Сестры Глеба Муравьёва тоже тонкие, как тростиночки. Столь прозрачные, что гляди того растают прямо на глазах.       Владимир вручает Маше бокал. Чем или, вернее, кем она питается вне этого дома никто не понимает. Саша ставит эту мысль на карандаш. Следует озаботиться доставкой донорской крови, пока Старцева не начала заглядываться на людей вокруг.       — Скажите, Алина, — Свечников садится на стул, — Как так вышло, что за то время, что я отсутствовал, вы практически полностью отвернули от меня всех моих давних друзей?       — Естественный отбор, Владимир Михайлович, — очаровательно улыбается она, ничуть не обидевшись, — А что, какая-нибудь птица уже принесла вам на хвосте новости обо мне?       — Сплошь и рядом эти птицы летают. Молодцы, ничего не скажешь. Я теперь останусь без покера до конца своих дней.       — Какая жалость.       Если Саша скептически относится к Алининым идеям, то про Свечникова и говорить нечего, — он в перманентном ужасе. Пусть за последний век он почти полностью отошёл от дел, это не мешает ему иметь своё собственное мнение на счёт происходящего в стране.       — Что ещё слышно? — негромко спрашивает Руневский, с теплотой наблюдая за тем, как Алина и Варя суетятся у ёлки.       — Всякое, — так же тихо отвечает Владимир, — Это правда, что говорят о Софии Володаровне и нашей Алине? Они в самом деле разругались на глазах у всей Дружины?       — Вряд ли это можно назвать таким громким словом, но да.       — Чудны твои дела, Господи, — он с тихим вздохом потирает висок, — Впрочем, это было ожидаемо. София с каждым годом становится всё больше похожей на мать.       С губ срывается мрачный смешок. Свечников в своё время близко знал Сонину семью. Да и Руневский встречался с её родителями пару раз. Не то чтобы ему понравилось.       — Уважили сравнением, нечего сказать!       — Горькая, но правда, — Владимир пожимает плечами, — Кому, как не мне, об этом судить? Я ведь девчонкой Софию помню. Хорошая, очень хорошая. И мать её не то чтобы плохой женщиной была. Да только в головах у них обеих вечный бардак. Тьфу-тьфу, конечно, не дай Бог, чтобы София так же закончила, — он постукивает кулаком по столу и делает спешный глоток крови, — Алина сильно злится на неё?       — Она в бешенстве.       — Ну пусть-пусть. Всяко лучше горечи. А зная её, можно быть уверенным, что прозлится она ещё долго.       Постепенно на дом опускаются густые сумерки. Зажигают свет, зашторивают большие окна. Маша не торопится уходить, разговорившись с Варей, которая испытывает всё больше радости от общения с новой для себя девушкой. Кто бы мог подумать, что Старцева так хорошо сможет поладить с ребёнком! Она внимательно выслушивает подробнейший Варин рассказ об Италии, пока Алина заканчивает украшать ёлку под их галдёж. Параллельно она беседует с Сашей и Свечниковым, в деталях расписывая им планы на новогоднюю ночь. Владимир Михайлович возражает ей через слово, — ему хочется праздника помасштабнее, но Алина настаивает на домашней обстановке.       — Не желаю никого видеть, — отрезает она.       — Что вы, Алина, так упрямитесь? Нельзя же насовсем себя замуровать. Новый заместитель Соколова устраивает у себя большой приём. Нам всем обязательно нужно там быть.       — Ноги моей не будет на их вакханалии.       — Скажи ей, Саш.       — О нет, не надо меня в это впутывать, — Руневский машет руками, — С кем бы я не согласился, вы по итогу сделаете виноватым именно меня. Знаем, проходили.       Раз эдак пятьсот. Что Алина, что Свечников получают какое-то извращённое удовольствие от препирательств друг с другом, а стоит Александру только вмешаться, как они оба сплочаются против него. Кто бы мог подумать, что Владимир Михайлович такой предатель! Не было ещё ни одной ссоры между Алиной и Сашей, в которой он бы занял сторону названного сына.       — Мы празднуем дома, — Алина заправляет за ухо прядь, отдающую цветом горького шоколада под ламповым освещением, — Несогласные могут воздержаться от озвучивания своего ценного мнения.       Она приподнимается на носках, чтобы надеть на кончик ёлки восьмиконечную звезду, но всё равно чутка не достаёт. Улыбнувшись, Александр поднимается с места.       — Давай помогу, — он подходит к ней со спины. Алина фыркает, но звезду ему мигом отдаёт. Прижимается к его груди, наполняя лёгкие ароматом новых духов, которые он выбрал ей в Риме, — смесь можжевельника и сосновых иголок, плавно перетекающая в ваниль и сандаловое дерево. Ненавязчиво, но стойко. Саша мажет кончиком носа по гладкой тёплой щеке, — хочется попробовать кожу на вкус, но он сдерживается. Лишь делает вдох поглубже и увенчивает ёлку звездой, завершая её яркий богатый наряд.       Варя издаёт восторженный писк, хлопая в ладоши. Тут же взыскательно спрашивает у родителей:       — Почему именно звезда? Кто так придумал?       — Люди, — Алина крепко прижимается к мужской груди, давая родным рукам обвиться вокруг талии.       — Люди, верящие в Бога, — дополняет Александр, — Согласно религиозным текстам, в ночь рождения Иисуса Христа звезда привела волхвов в город Вифлеем, где они отыскали Младенца с матерью его, Марией.       — Кто такие волхвы?       — Звездочёты и пророки. Проще говоря, мудрецы.       — А зачем им нужен был Иисус Христос?       — Они пришли поклониться ему и вручить свои дары, ибо он Сын Божий.       Варя сосредотачивается один в один, как делает Алина, когда над чем-то размышляет. Те же безвинные карие глаза на нежном округлом лице, волосы, вьющиеся у висков, и складка на лбу.       — Папочка, а это на самом деле было? Иисус родился в ту ночь? И Бог существует?       — А ты сама как хочешь? — Саша спрашивает без намёка на юмор, поощряя её тягу к знаниям. Он в её возрасте не меньше вопросов задавал. Только вот в то время отвечать на них было не принято.       — Хочу, чтобы существовал, — пылко произносит Варя, — С Ним мир выглядит справедливее. Грустно умирать, если там тебя никто не встретит.       Алина скованно улыбается, сжимая ладонь мужа. Лишь обращённым вампирам, познавшим смерть, доподлинно известно, что на той стороне ничего нет. Даже если Бог существует, то никто не будет осчастливлен в посмертии встречей с ним. По крайней мере, Саша, оказавшись там единожды, Его не увидел. Обычная пустота. Отсутствие вкуса, запаха, цвета, сознания и тела.       И один только Свечников сумел это всё преодолеть, чтобы вернуть Руневского обратно к жизни.       Алина тоже говорит, что ничего особенного не помнит. Хотя, она и не успела умереть до такой степени, до которой успел Саша. Но они оба перестали по-настоящему верить во Всевышнего именно в день своей гибели.       — Думаю, кто-то там обязательно будет, — она присаживается на колени перед дочерью, и лицо её озаряется светом. Они так и не научились быть до конца честными с дочерью. Каждый из них понимает, какое разочарование Варю ждёт, когда она вырастет и посмотрит на мир без прикрас, но это выше их сил — объяснять ей, почему Бог не придёт ни сейчас, ни потом. Пусть лучше верит мифам и легендам. У них впереди столетия, чтобы продолжать её защищать.       Встрепенувшись, Маша вдруг спрашивает, озираясь по сторонам:       — Слышите?       — Нет, — отзывается Владимир Михайлович, — А что мы должны слышать?       — Шум на улице.       — Снег с крыши падает, — он отмахивается, поджигая сигару.       — Нет, там что-то...       — Рядом лес. Сюда часто забредают лисы. Всех кур у соседа подрали. Возможно, опять буянят.       — А если не лисы?       — Тогда дикие собаки, — Свечников улыбается уголками губ, выпуская дым изо рта. Годы идут, а он всё так же на редкость импозантен в своих давно уже немодных костюмах, — Оборотни, если позволите.       — А можно посмотреть? — вклинивается Варя, подыгрывая дедушке. Тот смеряет её якобы журящим взглядом, — Никогда не видела настоящего оборотня!       — Потому что они днём спят, моя золотая. А ты спишь ночью. У вас никак не получится пересечься.       Алина их веселья не разделяет. Она посылает Старцевой встревоженный взгляд и негромко проговаривает:       — Схожу что ли посмотрю...       Саша мягко придерживает её за локоть.       — Нечего ночами бродить. Сам я на ваших оборотней полюбуюсь.       Обычная паранойя. Ей страдают нынче все, начиная от Руневского, которого везде сопровождает охрана, заканчивая скептически настроенной Машей. Про Алину и говорить нечего, — предательство Виктора сделало её крайне недоверчивой.       Александр выходит из гостиной прежде, чем кто-то успевает его остановить. Мотает головой на вопросительные лица мужчин в коридоре (через час вахту займут другие), ибо всё-таки уповает на то, что никакой чёрт из табакерки перед ним не выскочит. Он дома. Глупо бояться лис и сказочных оборотней, когда тебе всего лишь-то нужно выйти во двор и убедиться, что бродячие псы опять гоняют кошек по безлюдным улицам.       Накинув на плечи чёрное пальто, Руневский выходит на порог. Метель улеглась, а тучи разбежались по сторонам, обнажив молочный небесный серп. Вокруг стоит звенящая тишина, — кажется, сам воздух трещит от морозного перенапряжения. Кусает за нос и щёки, холодными змеями заползая под одежду и стараясь напитаться домашним теплом. Саша крепко запахивает пальто и спускается с крыльца.       Никаких собак, лис и оборотней. Чернота вокруг разбавляется светом редких фонарей. Руневский прищуривается, пряча руки в карманы. Внимание его привлекает слабый огонёк, тянущийся сквозь дверь котельной. Опять забыли выключить, что ж ты будешь делать! На одних счетах за электричество можно разориться!       Вздохнув, он направляется к домовой пристройке. Под ногами голодно хрустит затвердевший снег и ломается прозрачный слой льда. Приятный, методичный звук. Прямо как в детстве, когда тебя закутывают в сто одёжек и сажают на сани позади отца. Когда мамка подтыкает шали, чтобы болезненный мальчик не продрог и не слёг опять на неделю. Когда вокруг говорят на смеси всех языков, а по приезде в гости дают большой кусок мазурека и наливают кофе, как взрослому. Правда, только в блюдце.       И пахло тогда чисто, остро, тонко...       Пахло...       Кровью.       Кровью пахнет сейчас.       Саша ускоряет шаг. Нет, он натуральным образом срывается на бег, внезапно вспоминая, что он проверял, выключен ли свет. Не мог забыть. Никогда не забывал!       Котельная возвышается в темноте, как склеп, окаймлённый жёлтым потусторонним светом. Александр распахивает дверь, и резкая вонь едва не сбивает его с ног, заставляя глаза заслезиться. Несёт серебром и разлагающейся плотью.       Рвотный позыв подступает к горлу. Руневский хватается дрогнувшей ладонью за косяк, и кажется ему, что весь мир плывёт, как во хмелю. Взгляд ползёт от носка собственных ботинок по полу, пока не натыкается на кончик синего вздувшегося пальца и обрывок серых кишок, обмотанных вокруг толстой фаланги.       Вспоротое брюхо, из которого перемешанной кровавой кучей вываливаются все органы. Торчащие наружу кости. Подранная, точно зверем диким, одежда. Ничего толкового в этой куче тряпья и вывернутых так и сяк конечностей разобрать нельзя. Только подгнившее лицо с запавшими внутрь глазными яблоками и губы, крепко-накрепко сшитые между собой красными нитями. Так умелые вышивальщицы прорези в рубахах заделывают.       Стена залита кровью. Сквозь подтёки проступают трудно читаемые буквы: «Молчание — золото».       А чуть ниже... Не «Карамора», нет.       Стенька.       Господи, только не опять…       Что ж, друзья, вот теперь однозначный для всех финал. «Браво, браво!», — захлебнётся публика в дурманом экстазе. И будет права, как никогда, потому что арлекины превзошли самих себя, подняв на смех самого неудачливого из толпы. Распяли, Господи помилуй, — убили, убили не того! И вихрь боли и ненависти к себе тут же подгибает вмиг ослабевшие колени, и сердце рухает к девятому кругу, тараня предыдущие восемь этажей. Александр сжимает косяк до той степени, что тот разламывается с хрустом костей под вампирскими пальцами.       А на него — бледного, испуганного, оступившегося по всем фронтам, — взирает труп Василия Старцева. Его вид буквально кричит о том, что он был убит не сегодня и даже не вчера. Убит в собственной камере и принесён сюда!       Получается, золото — это не их случай, ведь молчание отныне заканчивается для упырей серебром.       А арлекины выходят на бис.