Ревность богов

[Гнев, б..гиня, воспой Ахил..еса, Пеле..ва сына]

Его убили. Автомедон сказал, что ничего — кроме того, что они живут в проклятом мире под пятой богов-ревнивцев! — не предвещало. Просто с Патрокла упали доспехи; шлем покатился по кровавой грязи, впервые за десять лет осквернившись прахом земным. Потом один из троянцев ударил его копьём в спину, чудом не перебив позвоночный столб, и тут же отскочил… — Кто это был? — спрашивает Ахиллес, не отрывая взгляда от Патрокла. Он лежит, мёртвый, на одре; Ахиллес отогнал всех и омывает его сам. — Евфроб, как мне сказали, — слышится из-за правого плеча голос Автомедона. — Его уже убил Менелай. — Жаль, — руки скользят по любимому телу, но теперь Ахиллесу нет в том радости, ведь любимая им душа отлетела в Аид. И только затем добил Гектор. Добил бесчестно — в пах, под живот. Специально, чтобы не отошёл быстро, а истёк кровью и помучился. Специально. Гектор понятия не имеет, что Ахиллес умеет делать «специально». Но пока что он бессилен. Он стоит в шатре, где они ещё недавно были живы и разговаривали часами; держит в руках тряпки, которыми вытирали вещи более мирные, чем кровь и грязь с поля битвы; омывает тело, которое обнажал для чего угодно, кроме посмертного омовения… и не может ничего. Всё кончено. Вот мёртвое тело, вот две раны от копий, вот отпечаток пылающей руки бога на спине. И вот сходит к Аиду очередная тень, по которой скользнёт безразличный взгляд лодочника, клацнет зубами от странного запаха Кербер и Владыка запишет в восковые таблицы очередное имущество. И вот Ахиллес, беспомощно воющий среди этого кошмара. И так хочется, чтобы кто-то его растолкал, лёг рядом, прижал к себе и утешил. Сказал: «Это просто дурной сон. Ты уже проснулся, и я рядом, и всё хорошо». Но тот, кто говорил такие слова, теперь несётся к Аиду. Ахиллес не засыпал, чтобы мочь пробудиться. Патрокла нет рядом и не будет — до тех пор, пока Ахиллес дышит. И даже Эдип на его месте не скажет, что всё хорошо. Всё из-за Гектора. И Аполлона. И Ахиллеса, конечно, в первую очередь — из-за Ахиллеса, но как можно отомстить себе самому? Вида патроклова мёртвого тела уже достаточно, чтобы внутри сделалось пусто.

[Гн..в, б..гиня, в..сп..й Ах..л..еса, ..ел..ева сы..а]

Напыщенная тварь осмелилась выйти на бой в доспехах Патрокла. И хорошо, что осмелилась — своё Ахиллес узнает и с другого конца поля, и если Гектор захочет убежать, ему придётся очень хорошо постараться. Ахиллес охотится за Гектором. Он запрещает лучникам стрелять в эту тварь — нет, он не заслуживает лёгкой смерти; он будет мучиться и страдать. И, возможно, Ахиллес вырвет у него кусок мяса из груди — не сердце, ни в коем случае не сердце: тогда он мгновенно умрёт — и будет пожирать у него на глазах. Почему бы и нет? Гектор сделал то же и с ним. Ахиллес не учёл только того, что сердца троянцев подобны заячьим. Завидев его, они бросаются в бегство, и сам Гектор скрывается за спинами союзников. Ахиллес довольствуется малым. Он загоняет оставшихся в реку. Мальчишка, которого он совсем недавно продал на Лемнос, молит о пощаде и обнимает ему ноги. Жалкое зрелище. Будь Патрокл жив, Ахиллес, быть может, и сыграл бы в эту игру. Патрокл всегда был жалостлив. Патрокла больше нет. Ахиллес убивает мальчишку и спихивает тело в реку. Кровь заливает лицо, но Ахиллес трёт глаза — и бросается дальше, дальше, дальше, пока вся вода не пенится кровью. Двенадцать троянцев он приказывает взять живьём, но проживут они очень недолго. Речной бог хотел его утопить. Жаль, что не вышло. Но Гектор всё ещё дышит, а Ахиллес всё ещё хочет это исправить. Он бежит и бежит, преследуя своего врага, отрезая от стен Трои и дружественных ему лучников. Он может бежать долго — хоть целую вечность, ведь Патрокл больше не будет ждать его, значит, незачем возвращаться. Он в далёком детстве загонял так ланей: трусил следом, пока животное не выдохнется и не сляжет без единой стрелы. Гектор откуда-то берёт в себе мужество и выходит против него. Копьё летит мимо. Меч в истомлённой руке — не опаснее комариного жала. Только собственный доспех доставляет Ахиллесу проблем, но и они решаются, когда Гектор отводит руку назад, готовя удар, открывает шею… Жало копья летит туда, как падающий сокол. Гектор хрипит, падает на колени, скребёт ногтями по древку копья. Смотрит побитой собакой. Ахиллес едва сдерживается, чтобы ударом ноги не выломать ему челюсть. — Отдай… отдай моё тело родным… — Гектор шепчет, и Ахиллес жалеет, что не убил его с одного удара. — Они заплатят сколько угодно, но… не оставляй тело псам… — После того, чем ты угрожал Патроклу, ты ещё смеешь рот открывать? — Ахиллес презрительно сплёвывает — кровь из его прокушенной щеки мешается с кровью сотен мужей, погибших сегодня. — Я бы тебя с радостью вместо собак сожрал! Нет… ты сдохнешь, тебя растащат на куски птицы, и ты сгниёшь, как моровая падаль. И я лично прослежу, чтобы им никто не мешал! И Гектор смеётся. Тоже сплёвывает кровь, что пенится у него на губах. Говорит: — Воистину в груди у тебя железное сердце… Аполлон убьёт тебя. Здесь же. Перед этими воротами… недолго тебе жить… — И лучше бы ему поторопиться! Ахиллес выдергивает копьё. Пёс в последний раз что-то хрипит и тихнет, навсегда тихнет. Кричат птицы, слетающиеся на пиршество. Ахиллес смотрит на чёрные силуэты кораблей и думает, что ему осталось последнее дело.

[Гн..в, б..г....я, в..с....й Ах..л..ес.., ..е..е..в.. ..ы..а]

отец — этот великий, мудрый и изнасиловавший невесту ещё до свадьбы отец — хотел, чтобы Ахиллес отрезал волосы в жертву Сперхею, когда вернётся домой. но что значат его желания здесь, в этом рухнувшем мире? ничего. поэтому Ахиллес отрезает волосы сейчас и вкладывает их в руки Патроклу. Патрокл всегда их любил — перебирал ласково, заплетал сам и на Скиросе, и в Троаде, чтобы под шлем убрать… это — то немногое, чем Ахиллес может выразить свою любовь. овцы и быки — это уважение к соратнику. кони — почтение к драгоценнейшему из наперсников. двенадцать троянцев — это месть миру за то, что в нём больше нет Патрокла. а собаки, которых Патрокл нежил и кормил с собственного стола, и волосы — это любовь. Ахиллес хочет сжечь на погребальном костре всё, что любил Патрокл, но не может — Антилох и Автомедон смотрят на него, как пастухи на овцу, не дают вскрыть жилы на шее и лечь рядом с покойным. говорят, после похорон терять становится легче. это — ложь. они проливают вино, вкушают от жертвенных овнов и состязаются, чтобы потешить богов, но всё это не помогает. когда Ахиллес смотрит на невысокий — временный: никто не собирается перекапывать полноценную гробницу, когда придётся хоронить второго — курган, ему хочется пронзить себя кинжалом ещё сильнее, чем когда он впервые услышал, что Патрокла больше нет. он злится. он срывается. он возит тело Гектора вокруг кургана, но оно невредимо — и Ахиллес от этого звереет только сильнее. не помогает ничего — ни вино, ни праздные разговоры, ни музыка. Ахиллес пытается наиграть что-то, правда, пытается, но вдруг понимает, что это был любимый напев Патрокла, и бросает кифару об пол. трещит дерево. трещит что-то у Ахиллеса внутри. он плачет. кажется, теперь он способен только на то, чтобы укрыться одним из плащей Патрокла и выть побитой собакой. даже Гектора вокруг кургана не провезти: его выкупил Приам, как-то проскользнувший через весь лагерь. его выкупил Приам, и плевать уже, сгниёт Гектор или нет. Гектор сдох. Гектора больше нет. о чём теперь думать? остаётся только Ахиллес. он не знает, как себе отомстить.

[Гн.в, ....г....я, ....с....й ..х..л........, ..е......в. ......а]

— кто покровительствовал твоему городу? — ахиллес спрашивает, пусть и не хочет слышать ответ, ему не нужен чужой голос, ничей голос, кроме того, который он уже не услышит — аполлон, — всё-таки отвечает гипподамия — возьми из моего ларца кубок и сделай ему возлияние, чтобы я не вернулся он мог умереть столько раз, но не умер ни разу, и это наполняет ахиллеса печалью. амазонка убила многих, убила махаона, но ахиллес сломал ей позвоночник древком копья. эфиоп — говорят, тоже сын богини, мог бы постараться хоть ранить его, хоть раз в жизни кто-то должен ранить его — забрал антилоха, забрал весь его отряд, но всё равно был убит ахиллесом антилоха похоронили под тем же курганом, что и Патрокла. ахиллес плакал на похоронах только оттого, что сегодня жгут не его он так хотел умереть, умереть, умереть. он не спал и не ел, и не знал, почему у него остались силы сражаться. он гнал прочь всех — ведь нет больше друзей, нет больше слов, не должно быть слов, когда любимый голос замолк — и всё надеялся, что кто-то не стерпит и прикончит его, они же все здесь герои, а герою нет ничего проще, чем убить ближнего своего. он не хотел воевать, но всё равно брал копьё, всё равно надевал этот новый гремящий доспех, брал этот щит — гефест его ненавидит, раз поместил на щит весь мир, кроме Патрокла — и шёл умирать но никто его не убил он просто хочет увидеть Патрокла. это так много — увидеть Патрокла? — прочь от врат илиона, смертный, — бормочет жгучий солнечный свет. — ты не войдёшь в трою ты не возьмёшь трои не при твоей жизни падёт троя поверни назад или встреть свою гибель! «наконец-то, — только и думает ахиллес. — наконец-то» но ждать всё равно приходится долго, слишком долго, кто же в пяту стреляет, от этого умрёшь только если заражение крови подхватишь, сразу видно, что стрелял парис, только он мог так промазать, когда ахиллес не пытается прикрыть горло давай, отомсти за брата, за этого пса, который вырвал у ахиллеса кусок и теперь теребит его на берегах стикс, смеясь, должно быть, в лицо Патроклу давай, разозлись, впади во гнев — такой, из-за которого крик стоит по троянской земле, и полумёртвый воин делает новых мертвецов, и боги в ужасе закрывают глаза давай, сделай больно, сделай как надо, видишь, он остановился, он выбросил щит — гефестову насмешку — он откинул голову, смотря на ворота, перед которыми умер Патрокл и издох гектор, он оголил горло, куда поразил твоего брата, благородного брата, во всём лучшего брата, без которого город обречён, и брат стал обречён когда убил Патрокла не надо было трогать Патрокла знал же кто будет за него мстить ну же ну. же. стрела впивается в горло, пробивает насквозь — наконечник выходит через заднюю стенку. ахиллес валится набок лицом к скейским воротам. кровь капает наземь, крови много, он почти удивлён, что его кровь того же цвета что и у всех других людей морос закрывает ему глаза угольно-чёрной рукой, керы грызут его бёдра и плечи ахиллесу больно. ахиллес умирает ахиллес думает: «наконец-то»

[ᅠ ᅠ ᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠ]

умирать тоже долго всё едва выносимо. всё его заставляет исступлённо метаться, как будто он зверь, и он попал в капкан. только у зверя всегда есть выбор: отгрызть себе лапу или ждать смерти, а тут выбора нет, ведь он уже умер. вплавь в стикс не пересечёшь, толпу из теней не перекричишь и обол ниоткуда не возьмёшь, если тебе его други на похоронах не положили под язык ахиллес не знает, похоронят его или нет. воинов сносных у ахеян больше, чем у троян, и кто-то из них вынес бы его тело из схватки, но кому оно нужно? он умер, он умер, он умер — это повод для радости, это повод восславить зевса и его вечный порядок, это повод забыть, забыться и забыться от самого забытья, ахиллесу ли не знать, как мучительно помнить того, кого уже нет обол под язык ему кто-то кладёт — он едва не выпадает изо рта, стоит наклонить голову потом — паромщик со стальными глазами. в складках его экзомиды бренчит столько оболов, что ахиллес зачем-то принимается их считать — агамемноново это дело, считать чужие оболы, он не знает, зачем он это делает. он не знает, зачем он смотрит по сторонам. стикс чёрная, своды пещеры чёрные, одежды у паромщика чёрные, свет тоже чёрный. может, на самом деле река над ними, а они плывут по сводам пещеры, почему бы и нет? такой способ плавания не хуже, чем привычный людям, а разве могут боги делать что-то как люди? паром пристаёт. ахиллес переваливается с борта в траву асфодели жёсткие, впиваются в кожу — они совсем не такие, как были на пелионе, на убранных душистым разнотравьем склонах, где они лежали с Патроклом в праздные тёплые вечера. они представляли себя богами на парнасе. ахиллес был аполлоном, потому что волосы с золотом, а Патрокл — одной из муз, обычно уранией, потому что сам ахиллес так и не научился видеть созвездия, а Патрокл в созвездиях называл даже звёзды по буквам. ахиллес завидовал белой завистью, но больше не будет. нет теперь звёзд. теперь есть чернота, впивающиеся в кожу листья асфоделей и холод, собачий холод, такой же, как в пустыне близ лирнесса он, не желая вставать, ворочает головой. он — изнемогший от бешенства пёс. он осматривается. он бы крикнул: «где ты, Патрокл? я обещал, что приду — и я здесь. ты обещал ждать у переправы на берегу мертвецов — и где ты?», но слова разлетаются, как вороны-падальщики, спугнутые колесницей Патрокл слышит его и без слов. он просто приходит. откуда-то. как всегда приходил, когда был ахиллесу нужнее всего — и как только чувствовал? Патрокл приходит из ниоткуда, садится рядом и кладёт его голову себе на колени тем же жестом, которым пелионская урания брала на колени голову аполлона, которым он брал на колени голову «жены»-аиссы, которым он за день до той битвы брал на колени голову ахиллеса… кажется, ахиллес плачет. он уже не замечает — слишком много слёз выплакано, чтобы их замечать. — Здравствуй, любовь моя, — говорит Патрокл так обыденно, так небрежно-тепло, будто они разминулись, потому что Патрокла попросили посмотреть какого-то раненого, а ахиллеса опять ждёт пёс-агамемнон. — Я скучал. ахиллес молчит. у Патрокла — холодные руки, но гладит ахиллесову голову он осторожно и нежно, поэтому холод не имеет значения. они теперь тени. тени должны привыкать к холодам. потом ахиллес всё-таки пытается что-то сказать — и из глотки вырывается такой вой, что в тартаре вспархивают эринии, кербер на другом берегу рычит, а он пугается сам себя. Патрокл падает рядом. Патрокл прижимает его к себе, укрывает, показывает, что хочет и может защитить от всего, пусть и нет в том нужды, ведь самый страшный враг ахиллеса — сам ахиллес… — Ну-ну, — шепчет он ласково, как коня успокаивает, испугавшегося крови. — Всё кончилось, Ахиллес. Всё уже кончилось. Если у тебя что-то болит, то это очень быстро пройдёт. Это просто… у тебя в голове. Как только ты отвлечёшься — ты даже не вспомнишь, куда тебя ранили. — …ты… — Ахиллес шумно сглатывает — он не верит, что вышло, разве парис не попал ему в горло? — …ты правда думаешь, что я… из-за ран? я их хотел, Пат. сам вымолил… ты даже не представляешь, как я хотел, чтобы… чтобы меня наконец-то убили… Патрокл вздыхает. конечно, Патрокл вздыхает — что ещё ему с таким глупым любовником делать? Он берёт Ахиллеса за руку, прижимается к его лбу губами. Ахиллес снова плачет, но теперь от того, что не верит в собственное счастье. Патрокл здесь. Патрокл снова с ним. — Прямо сейчас я думаю, что тебе нужен отдых, — ласково говорит Патрокл. — Очень-очень долгий. — …мне нужен ты, — бормочет Ахиллес, зарываясь лицом в тёмные кудри. — Мне нужен только ты… Патрокл вздыхает. Патрокл гладит его по волосам. В его жестах — вся любовь мира. — Я с тобой, Ахиллес. Теперь — точно навсегда.