Искусство смерти

Больше всего на свете Альбус не любил погружаться в воспоминания. Они тревожили его разум сейчас намного сильнее, чем неприятная и жгучая боль в ноге. Кости словно плавились под кожей, изменялись в форме, чтобы в конечном итоге срастись, но вместо того, чтобы думать о своей травме, Блэк тонул в событиях детства. Спальня, где он жил до совершеннолетия, ничуть не изменилась. Всё тот же гобелен слизерина, изумрудные цвета комнаты, остающиеся нетронутыми из-за наложенных на них чар. Комната раньше принадлежала Регулусу, и Альбус на курсе четвёртом решил, что она вполне подходит его натуре. Даже герб семьи Блэк остался нетронутым, в отличие от всех возможных упоминаний о войне. Выходило забавно. Насколько Альбус мог знать, спальня брата — и по совместительству бывшая спальня Сириуса — пестрила красным, вопреки убеждениям в его роду. Дядя отца шёл наперекор семье, и как же всё кардинально поменялось теперь. Слизеринец среди гриффиндорцев; Блэк среди Поттеров. Именно его комната сейчас казалась протестом, а не наоборот. Он был разочарованием семьи. Конечно, никто так никогда не говорил, но Альбус ощущал это каждый раз, когда возвращался со школы, когда речь заходила о квиддиче и тот не поддерживал разговор с отцом, как это делал Джеймс. Может, всё надуманное, пустое и ничего не значащее, но ребёнку в те времена было слишком тяжело воспринимать себя не белой вороной, а исключительным и индивидуальным. Альбус поднялся с кровати, откладывая собственные записи, которые он по памяти частично смог восстановить. Все конспекты погребены теперь под завалами Мунго, и осталось только два варианта, как вести дальше дело: воспроизводить из головы или вновь просить помощи начальника. В своих силах уверенности было немного, но, если правильно донести мысли до Коры, возможно, они придут к нужному им результату. За окном одиноко горели фонари, освещая пустынную улицу, по которой ночью никто не ходил. Последний раз, когда Блэк видел уходящую вдаль домов дорогу, был зимой. Тогда шли крупные хлопья снега, в руках была зажата сигарета, а о роли Эдемс во всём деле можно было только догадываться. Сейчас спасительная пачка никотина лежала на столе полностью смятая, на асфальте не сверкали сугробы и большинство тайн было раскрыто. Только отчего-то Альбус чувствовал себя паршиво, и уверенность в том, что очередная загадка принесёт им ещё больше проблем, была сто процентной. Перед глазами продолжали мелькать тела возле больницы, память отказывалась в эту минуту забывать о травмирующем во всех смыслах событии, и, сколько Альбус ни пытался думать о взрывах как о чём-то далёком, оценивать их и строить теории, для чего так поступил «художник», он лишь тонул в собственных чувствах. Блэк теперь прекрасно ощущал разницу между мёртвым человеком в морге и погибшим буквально у него на глазах. В целом результат один, но вот эмоции, которые вызывали эти события, отличались колоссально. Смерть оказалась многогранной, и каждая из сторон рождала знакомые чувства, но совершенно в другом оттенке. Как если бы для картины жизни выбирали только тёплые тона, а для смерти — холодные. Но любое произведение искусства всегда рисуют и тем и другим, смешивают светлое и тёмное, изображают контраст. Потому что без жизни нет смерти, без смерти — жизни. И осознание, что ты действительно дышишь, смотришь на мир и чувствуешь, в полной мере приходит, лишь когда кто-то другой лишается возможности продолжать существовать. Ещё больше погружаясь в собственные мысли, Блэк вышел из комнаты, переставляя ногу аккуратно и медленно. Нелепыми прыжками спустился по лестнице на кухню, где за столом сидела Лили, буравя взглядом чашку чая, которая, судя по виду, уже давно остыла. Сама сестра выглядела настолько уставшей и разбитой, что Альбус просто не мог пройти мимо. Он сел напротив, ожидая, пока его заметят, но проходили секунды, потом минуты, а Лили потерянным взглядом продолжала перемещаться с рисунка на посуде к ручке и обратно на рисунок. Где-то в своей коморке возился Кричер, и его возню удавалось легко уловить в тишине комнаты, неприятно давящей на нервы. Альбус не любил дом на Гриммо как раз из-за абсолютного отсутствия звуков, и, пусть у него дома было не многим лучше, здесь это ощущалось слишком неприятно. Потому что родительский дом всегда наполняли звуки: стук посуды в раковине, звонкий голос матери, зовущей за стол, Джеймс и его вечные полёты на метле, превращающие квартиру в хаос, Лили с очередным взорванным зельем или подорванной отцовской курткой, которую та хотела преобразить в щенка, чтобы было не скучно одной в отсутствии братьев. — Лили, — тихо обратился Блэк, вынуждая сестру вздрогнуть. С её карих глаз вмиг спала задумчивость и отрешённость. — Почему ты не спишь? Часы указывали на достаточно позднее время, и Альбус встревоженно смотрел на Лили, пытаясь понять, что вызвало у неё бессонницу. — А ты? — Уход от ответа и вымученная улыбка на губах. В свете небольших ламп тени под глазами были похожи на огромные мешки от недосыпа. Блэк не привык видеть такой свою сестру, ведь чаще всего она жизнерадостно смеялась, все тяготы встречала с неунывающим настроем и почти никогда не плакала. Лишь капризничала, манипулируя родителями и демонстрируя им свои слёзы, чтобы добиться желаемого. — Просто не спится. — И мне. Но неожиданно возникшие громкие крики с верхних этажей показали истинную причину нахождения на кухне Лили. Та вся сжалась, сгорбилась, будто вокруг неё медленно сужался невидимый и давящий на каждую клетку тела барьер. В миг пропало напускное спокойствие, начали пробиваться истинные чувства, выглядящие отчаянно. Черты лица скривились, нахмурились брови. Блэк слышал голоса родителей, какие-то болезненные нотки в голосе матери, а ещё слезы. Не было никаких сомнений — Джинни плакала. В доме Поттеров ссор почти никогда не было. Опять-таки, в этом выделялся только Альбус, затевая конфликты с отцом, но в основном все решали вопросы мирно, поэтому Блэк не мог понять, что именно изменилось, а главное когда. — Они… давно так? Он кивнул головой, не понимая, почему Гарри не поставил заглушающие чары на комнату. Неужели их ссора настолько поглотила отца, что он ничего не замечал перед собой? Или таким образом показывал разрушение внутри семьи? Чтобы об этом знали и не тешили себя бессмысленными надеждами. Но это было жестоко. Альбус относился с полным равнодушием к происходящему, но Лили… Отец просто не мог поступить так с дочерью, которую оберегал, как сокровище, уделял ей, по мнению Блэка, даже больше внимания, чем сыновьям. Вот только уверенность Блэк теперь ни в чём уже не испытывал. — После рождества, — тихо отозвалась Лили, притягивая наконец к себе кружку. — Но чтобы так громко — впервые. В основном просто споры за завтраком или недовольные взгляды, которыми они перебрасываются. Слегка дрожащие пальцы пробрались в рыжие локоны. Сестра опёрлась лбом на ладонь, скрывая своё лицо, хотя по голосу и так было понятно, что внутри происходило. — И если я появлялась на горизонте, они либо напряжённо замолкали, либо… — сдавленно впуская воздух в лёгкие, Лили старалась сдержаться, чтобы слёзы не побежали по щекам, — просто расходились в разные стороны. И никакие мои слова не изменяли ситуации. Да и чем я вообще могу помочь, когда не понимаю причин?! Размытые фразы, завуалированные обвинения. Альбус не знал, что должен сказать, ощущалось, что любое его слово сделает только хуже. Внутри то ускоряло, то замедляло темп сердце от неприятной тянущей боли. Он давно не испытывал чего-то подобного. И не мог точно понять — сожаление это или острое желание вернуть всё как было раньше. Блэк впервые в жизни захотел увидеть ту семью, которой она была лет восемь назад. Уютные, пусть и порой раздражающие его самого, вечерние посиделки, приятные утренние сборы в школу, радостный смех сестры, когда возвращался Джеймс, чтобы навестить их. Сейчас всё разрушалось, и намного быстрее, чем можно было ожидать, но, глядя на Лили, Альбус почувствовал, что не хочет распада, не желает видеть слёзы и боль. Не потому, что на подсознательном уровне всё равно тянется к семье, какой бы она ни была, а из-за сестры, чья жизнь так крепко переплетена с родителями, чьё существование просто не может обходиться без уюта и комфорта. Именно это давали ей Гарри и Джинни — вместе. Ей и так тяжело от вечного пропадания отца на работе. — Я устала, Ал, — с каким-то поражением в голосе проговорила она, поднимая голову. — Я больше ничего не хочу. — Может, поживёшь у меня? — предложил Блэк, хотя прекрасно понимал: если Лили согласится, это будет конец. Она перестанет влиять на родителей в качестве сдерживающего фактора. — Нет, — твёрдо отозвалась сестра, слегка хлопнув по столу. — Это не решение проблемы! Просто сбежать, как это сделал ты, не выход. — Ты не в состоянии найти решение, Лили. Альбус пропустил мимо ушей проскочившее в последних словах обвинение. Он не мог осуждать сестру за её высказывание, потому что в какой-то мере это была правда. Блэк просто сбежал. От отца и конфликтов с ним, от матери, которой Гарри как-то велел не доверять слишком сильно, тем самым породив в душе такой диссонанс, что становилось ужасно больно и тошно. И ведь Альбус больше не смог доверять, вот только это стало распространяться на всех. — Мы ничего не сможем сделать, мы бессильны. Лили скорчилась, словно ей причинили сильную боль. Она больше не сдерживала слёзы, просто уткнулась лицом в ладони, выплёскивая наружу всё, что скопилось внутри. Блэк подошёл к ней, а потом прижал к себе, поглаживая по рыжим волосам в попытках хоть немного придать сестре сил. Он не умел успокаивать и не желал давать ложных надежд, всякий раз говоря жестокую правду. Теперь из-за этого Лили не могла перестать плакать, и Альбус чувствовал вину, но в большей степени он хотел обрушить обвинения на родителей. За их ошибки, за срывы, конфликты, за то, что младшей Поттер из-за них очень плохо. Почему дети страдают из-за родителей? — Прости. — Тихий шёпот вынудил девушку отстраниться, поднять сверкающие глаза на брата. — За что? — За то, что я не знал о том, как тебе плохо, ничего не сделал. — Мы ведь бессильны, — повторила она его фразу. — Ты ничем мне не поможешь. — Горькая, вымученная улыбка растянула мокрые от слёз губы. — Я твой брат, должен быть твоей опорой, но в итоге все трудности ты переносишь одна. — Альбус поджал губы, скривившись. Пару минут молчал, подбирая правильные слова. — Я допустил ошибку, когда ушёл из семьи, потому что в ту минуту я даже не задумался о том, что брошу тебя. Прости меня. Лили пыталась улыбаться, изо всех сил держала лицо. Это выглядело отчаянно, а уголки губ дрожали вместе с плечами. Сестра сжала Альбуса в крепких объятиях, цепляясь пальцами за его футболку так сильно, будто он снова уйдёт и бросит её. Но, несмотря на все жесты, слова говорили совершенно о другом. — Я не хочу, чтобы и тебе было плохо. Твоим спасением стало уйти, моим будет привыкнуть. — С усилием ей пришлось отстраниться. — Просто нужно чуть больше сил и времени. Я справлюсь… должна. — Лили… — Как раньше уже не будет, но ты ведь останешься мне братом. Папа будет папой, а мама — мамой. Этого ведь не изменить, правда? — Конечно. Ночь после этого разговора ощущалась слишком тревожной. За окном неожиданно заколотил дождь, затевая какую-то грустную мелодию капель и ветра. Альбус поднимался по крутой лестнице медленно и задумчиво. Оставив сестру на кухне, он постепенно погружался в чувство тоски. Что-то неприятно скребло по сердцу, вырывало из привычной реальности. Будто в душе скопился осадок, и если раньше тот был не таким большим и его получалось игнорировать, то теперь не замечать просто не получалось. Всё казалось неправильным, действительность, о которой раньше можно было подумать с ехидной улыбкой, стала давить. Погрузившись в самого себя настолько сильно, Альбус споткнулся о ступеньку и повалился на лестницу, стискивая зубы от возникшей острой боли в ноге. Кости словно обдало жаром, и неприятная судорога прошла от колена, вынуждая сесть и замереть в надежде, что всё пройдёт быстро и не придётся мучиться. Только боль не уходила, и теперь Блэк стал словно оголённым нервом, который даже от лёгкого прикосновения страдает. Тело и душа сейчас находились в таком сломленном состоянии, что в голову не приходило ни единой мысли, как из вязкого болота собственной никчёмности выбираться. Постепенное накручивание приводило к неприятной дрожи в руках, к абсолютной потере в пространстве, потому что не было сейчас ничего, что могло бы просто отвлечь от внутренних переживаний. Альбус нередко видел зависшего Скорпиуса, будто тот отключался от мира по одному щелчку пальцев, но он умело возвращался из своих мыслей, словно просто открывал дверь, отделяющую его от реальности. Блэк же, сколько бы этой двери ни искал, сейчас её просто не видел. Лишь глубже уходил, терялся и путался. Что-то, кажется, в нём слегка надломилось. В очередной раз пошла небольшая трещина, которая в будущем наверняка разрастётся, и страшно представить, как обернётся жизнь, ведь выбранный путь был совершенно не лёгким. А каким интересным казалось начало — тайна чужих смертей, которые он, как судмедэксперт, не может раскрыть, лёгкий мандраж после очередного тела и возрастающий интерес, когда Кора сообщает о связанных делах. Всё это исчезло, уступая место страху и напряжению. Вокруг была тишина. Тёмный коридор, уходящий в глубь дома, жёсткие ступеньки, скрипящие от малейшего движения, и полутемень. Только из кухни слегка пробивался свет, но он не справлялся с темнотой. Альбус остался один на один с этим мрачным окружением, чувствуя, словно кто-то смотрит в его спину пронзительным взглядом. Блэк слегка поёжился, наконец возвращая телу контроль, поднялся со ступенек, потирая ногу. Пришлось крепко вцепиться в перила, чтобы была опора под руками в случае, если очередное погружение в мысли приведёт к ещё одной автоматизации действий, чаще всего с ошибками и промахами. На самом верху стоял Гарри, которого глаза выцепили не сразу. В темноте коридора он слился с окружением, будто тень спряталась во мраке. Неподвижная фигура отца — словно ещё один триггер для тяжёлых мыслей. Те вереницей закрутились в голове, доводили до медленно накатывающей тошноты. Альбус мог бы сейчас выплеснуть всю желчь, как и всегда завести спор, закончившийся бы очередным молчаливым расхождением в разные стороны подальше друг от друга, но не хотел. То ли не осталось сил, то ли желания. Привела бы ссора сейчас вообще к чему-либо? Блэк хотел было молча пройти мимо, запереться в комнате и абстрагироваться. Ни о чём не думать или, наоборот, полностью уйти в исследование, чтобы на прочие рассуждения не осталось времени. Только Гарри остановил сына осторожным, еле ощутимым прикосновением к плечу. — Нужно поговорить. — Он кивнул в сторону своего кабинета. — Сейчас? — непонимающе поднял брови Альбус. — Меня вызвали, а мне нужно тебе кое-что сооб… — запнулся Гарри. Недолго думая, продолжил, убирая руку с плеча сына: — Я хотел бы попросить кое о чём. — Ладно, — задумчиво протянул Блэк, лишь сейчас замечая на отце рабочую униформу. Быть может, он ссорился с Джинни из-за вот таких внезапных уходов. Когда работа постепенно становится важнее всего, а семья встаёт на первый план, лишь когда в ней происходит что-то выбивающееся из обыденности. Но Гарри давно перестал жить в доме на Гримо, приходил сюда, лишь бы дети не забыли его лица. Такого мнения придерживался Альбус, когда у ребёнка закончились причины для оправдания отсутствия главы семьи. Отмахнувшись от лезущих мыслей, Блэк вошёл в кабинет, тут же цепляясь взглядом за гобелен. Его лицо, красующееся слегка в стороне от всех представителей семьи, выглядело угрюмым и явно недовольным тем, что теперь нужно на своих руках вытягивать род. Снова одному. Как всегда — одному. Он должен стать новой ветвью этого огромного дерева, принять всю ответственность, возложенную на плечи. Где-то на подкорке собственного разума Альбус ощущал неуверенность — действительно ли он осознаёт всю серьёзность? Справится ли? Оправдает очередные ожидания, которые и так тянулись ещё с юных годов? Вот только игнорировать желания, что отца, что матери, например на счёт игры в квиддич или становления примерным учеником в Хогвартсе, не то же самое, что не замечать род и прилегающие к нему обязанности. Несоизмеримые вещи. Гарри встал у стола, внимательно всматриваясь в Альбуса, не отрывающего глаз от гобелена. В зелёных радужках проносился миллион сомнений и переживаний, но ни одно не будет озвучено отцу. Это тревожило, и, как показала практика, совершенно не зря, потому что младший сын походил на густой туман, за которым скрывалось всё: проблемы, страхи, ошибки. И ни к чему из этого у Гарри нет доступа. Он так и будет бродить наугад, иногда предпринимая попытки достучаться до Альбуса. Раньше всё концентрировалось на собственном желании, сейчас только вынужденно, потому что не осталось особых надежд на то, что туман хоть когда-нибудь развеется. — Я хочу допросить Кору Эдемс с сывороткой правды, — негромко проговорил Гарри. Уставшее лицо и лёгкая щетина говорили о том, что Поттер уже давно не видел полноценного отдыха, но голос, содержащий в себе вселенскую усталость, был намного красноречивее. — Зачем? — тут же пришёл в себя Альбус, вмиг напрягшись. Спокойная, даже умиротворённая атмосфера между двумя людьми растворилась. — Потому что она слишком часто фигурирует в разных происшествиях. Убийство и проходящий суд над ней… — Её оправдали, — перебил Альбус, за что получил тяжёлый взгляд. — Эдемс не отказалась от мира магии и слишком близка к Скорпиусу, — решил опустить всякие длинные речи Гарри, переходя к самой сути. Блэк заметался взглядом с одного предмета на столе на другой. Он пытался понять, что имел в виду отец. Конечно, Кора будет в близких отношениях с другом. Тот и никто иной ввёл её в дело, пусть даже если Гарри знал о ней лишь как о жертве. Причастность объяснима, она логична, и Альбус не находил другого повода для допроса, кроме как желания копнуть глубже в дело с «художником». Но раз причина в этом, можно было бы спокойно вызвать девушку на допрос в аврорат. Для чего просить об одолжении? — Я не могу понять. — Тёмные брови сдвинулись к переносице. — Скорпиус замешан в деле с террористами. Да, его оправдал Веритасерум, — опережая вопрос, сказал Гарри, — но он стал ключевым звеном, даже не подозревая об этом. Я ведь говорил раньше, повторю сейчас: гарантий в его непричастности никаких нет. Эдемс находится в вашем кругу, и мне нужно знать наверняка, не имеет ли она отношения к чему-либо, что может принести опасность другим людям — и тебе в первую очередь. Голова начинала болеть от непонимания. Скорпиус ничего не рассказывал о своём пересечении с террористами. Что в итоге вскрылось, из-за чего подозрения снова легли на Малфоя? Почему с такой важной темой друг не стал делиться? Может, не успел? Ведь подрыв Мунго — достаточно веская причина отложить вопрос на потом, но Блэк сейчас чувствовал себя и так паршиво, а осознание собственной неосведомлённости подавляло ещё больше. Из-за незнания не удавалось в должной мере проанализировать обвинения Гарри. Выцепить нужную мысль, которая бы объясняла, в чём Кора предположительно может быть виновата. — Это глупо, — замотал головой Альбус, не намереваясь показывать своего замешательства. — Она всего лишь магла, девушка, чьей жизни угрожают… — Глупо безоговорочно доверять. — Конечно, ты ведь даже семье не доверяешь, — скривился Блэк, устремляя взгляд за окно, по которому стучали капли дождя. Из-за него ничего не было видно, только вязкая темнота. — Как и ты. — Как и я, — медленно повторил он за Гарри, набирая в лёгкие побольше воздуха. — У тебя начинает входить в привычку подозревать в чём-то моих друзей. — Не драматизируй, Альбус. Я аврор, и подозрения мои распространяются на большинство людей. Тебе ли не известно это, как другу аврора. — Бросая взгляд на часы, Гарри поправил свои белые перчатки на руках. — Мне нужно поговорить с ней, чтобы вычеркнуть из списка подозреваемых лиц. Я не стану спрашивать ничего лишнего, интересна только тема террористов. — Зелёные глаза внимательно осмотрели лицо сына, а круглые очки сверкнули в свете настольной лампы. — Но в ином случае я буду вынужден пригласить её на допрос в Министерство и буду спрашивать обо всём. — Это не сильно похоже на просьбу, — недовольно скривился Альбус. — Уже нет. И с этими словами Гарри вышел из комнаты, оставляя сына одного.

***

Скорпиус шёл по коридору мэнора Малфоев с чувством подкрадывающейся неприятной ностальгии. В детстве он любил возвращаться из Хогвартса, чтобы увидеться с семьёй, спрятаться в библиотеке и просто отдохнуть от шума, господствующего в школе. Сейчас шаги давались тяжело, каждый сопровождался накатывающими картинками прошлого. Они создавали внутри полную кашу из чувств, а главное, никак не перекрывали внутренних переживаний. После их с Корой разговора она спряталась в своей комнате, а он просто ушёл домой — то ли не в силах выдерживать тяжёлой атмосферы, то ли из-за неудержимого желания открыть отгораживающую его от Эдемс дверь и просто сорваться. Сказать, что в действительности у него на душе. Вот только это было неправильно, но для кого именно, Скорпиус не знал. Освещаемые свечами коридоры очень напоминали его собственные. Такие же мрачные, с затаившимися тенями в углах и навевающие угрюмое настроение. Наверняка мозг проецировал мысленный коридор по подобию лабиринта мэнора, что сейчас очень пагубно сказывалось на Малфое. После каждого шага чудились трупы у стен, вязкая кровь, стекающая по обоям, отчего связь с реальностью пропадала и становилось тяжело понять, где именно Скорпиус находится — дома или в своей голове. Он терял контроль над разумом и слабо представлял, как ему справляться с этим. Почему собственная защита теперь стала главной угрозой, из-за которой связь с реальностью терялась, грани настоящего и вымышленного стирались? Под ногами вместо тихого звука подошвы ботинок о ковёр доносился хруст костей, хлюпанье, словно идёшь по лужам, и Скорпиус не сомневался — это кровь. Но он не опускал головы, не вглядывался в иллюзии, просто шёл вперёд, абстрагируясь. Получалось тяжело, ведь, когда хочешь спрятаться от реальности, уходишь в себя, а как не замечать внутреннего мира, если реальность расплывается перед глазами? Малфой замер, заметив картину в чёрной раме с красивой девушкой на ней. Её карие глаза приковывали, красные губы растягивались в чарующей улыбке. Кора пальцами заправила светлые локоны за ухо, поднимая взгляд на Скорпиуса из-под ресниц, пока тот ошарашенно смотрел на портрет, теряясь в догадках, почему видит её здесь. Зачем она преследует его не только во снах и не только наяву, но даже здесь — в месте, где грани настоящего и вымышленного стёрлись? Сердце слишком болезненно сжалось. — Скорпиус, — донёсся громкий голос с другой части коридора, и Малфой пару раз моргнул, словно его выдернули из грёз. Портрета Эдемс не было, только картина девушки в белом платье, держащей в руках родовой знак отличия его семьи. По коридору пронеслось тихое эхо чьих-то торопливых шагов, и перед Скорпиусом предстала девочка, с интересом оглядывающая его с ног до головы. Селиция скрестила руки на груди, слегка поднимая подбородок, будто спрашивая: «Зачем пожаловал?» — хотя по сверкающим голубым глазам было прекрасно понятно, как сестра рада видеть старшего брата. Скорпиус усмехнулся такому приветствию, а потом раскрыл руки, приглашая Селицию в свои объятия. И она немедля ни минуты крепко обняла его, чуть не сбивая с ног. — Что-то случилось? — проворчала сестра, достаточно быстро и очень неловко отстраняясь от Скорпиуса. Давно прошли те времена, когда она бегала за братом попятам, выпрашивая внимание, теперь пятнадцатилетняя девочка очень походила на отца, становясь закрытой и малообщительной. Впрочем, это лишь то, что Скорпиус видел дома, потому что, по рассказам Альбуса, узнающего новости из школы через родственников, Селиция любила провоцировать различные происшествия, выходя при этом сухой из воды. Её немного дурной нрав нравился мало кому, а себя настоящую она, кажется, не показывала. — Почему ты думаешь, что могло что-то произойти? — поинтересовался Скорпиус, пригладив платиновые волосы, потому что те торчали в разные стороны, будто сестра только-только подорвалась с постели. — Ты не приходишь к нам просто так. — Мне нужно поговорить с отцом, — признался Скорпиус. — Насчёт рода? Неужели опять какие-то проблемы? Папа мне ничего не рассказывает. — Ты ещё слишком маленькая, он не хочет тебя обременять этим. — Ты говоришь прямо как он, — цокнула Селиция, раздражённо корчась и напоминая Драко в этот момент больше всего. — Меня не может обременять собственный род, я прекрасно знаю, какая это ответственность. — И по-прежнему мечтаешь его возглавить? — улыбнулся Скорпиус, на что сестра прищурила глаза, словно стараясь найти в вопросе подвох. Ни для кого из Малфоев не было секретом, как Селиция тянется ко всем управляющим должностям. По ней видно, что быть ведомой — не её роль в этой жизни. Изначально появились мечты о должности министра, потом, при поступлении в Хогвартс, о профессии директора, а когда стукнуло лет десять, девочка нашла то, к чему тянулась больше всего прочего — место главы рода. Каждая её мечта оказалась недостижима, и всё из-за собственной фамилии и права рождения, ведь она была не первой, а ещё не была мужчиной. Драко её лелеял и оберегал, почти всегда баловал и никогда не подпускал к чему-то серьёзному. Это Селиции не нравилось, она чувствовала себя бесполезной, не способной реализовываться, потому что от неё ничего и не ждали. Слишком большой груз ответственности на старшем ребёнке и никаких требований к младшему. — Моё желание, которое никогда не будет исполнено, — разочарованно выдохнула сестра. — И даже возраст уже не тот, чтобы покапризничать. — Тебе всего пятнадцать. — Мне уже пятнадцать, Скорп, а обращаются как с пятилеткой. Бабушка так вообще до сих пор готова на руках таскать. — Селиция поёжилась, а Скорпиус сдержался, чтобы не засмеяться. Впрочем, его улыбка была слишком вымученной, чтобы походить на счастливую или хотя бы тёплую. — Ты пришёл из-за портрета, да? Я видела в газете новость. — Да. — Про инцидент с убийством и аврорами он говорить не стал. — Расскажешь потом, как прошёл разговор? — с надеждой в глазах попросила сестра. — Как меня будут строго отчитывать? — Ну такие подробности можно и пропустить. — Я уйду сразу, не буду оставаться здесь до утра. — Как и всегда. — Она равнодушно отвернулась, намереваясь идти обратно в комнату. — Тогда спокойной ночи. — Спокойной, — с надеждой в голосе проговорил Скорпиус, а потом продолжил свой путь до кабинета отца. Селиция наверняка обиделась из-за слегка отстранённого отношения к ней, но Малфой не знал, как общаться с младшей сестрой. В детстве всё было просто, и времени они проводили друг с другом больше, а когда повзрослели, уверенность пропала, приходилось подбирать верные слова, появились тайны и разошлись взгляды. Они по-прежнему были братом и сестрой, но порой чувствовали себя чужими людьми, забывали о существовании друг друга, когда возникали проблемы или рутина жизни накрывала. И почему же убеждение «семья — самое главное» имеет значение, только когда происходит что-то плохое, вынуждающее всех объединиться? Так было после смерти матери. Некий якорь, удерживающий всех близко друг к другу и вызывающий желание не уходить. Но и подобный фактор рано или поздно перестаёт действовать. Скорпиус поджал губы, постучавшись в кабинет. Он не ждал приглашения войти, потому что прекрасно знал — его уже ждут. Внутри всё было как и раньше, ничего не поменялось, будто застыло время. Стол напротив окна, книжные шкафы у стен и пустота. Кабинет Драко чем-то походил на кабинет Гарри, давил своим ничем не заставленным пространством, но у каждого эта необжитость означала нечто своё. Что она подразумевала у главного аврора, можно было только гадать, у Малфоя-старшего, вероятнее всего, причина заключалась в одиночестве, и пустота её олицетворяла. Скорпиус никогда себя слишком одиноким не считал. У него был лучший друг Альбус, была работа, на которой он пропадал и в которую погружался с головой, но после проведения черты между ним и Корой открытие совершенного другого вида одиночества стало сжимать грудную клетку и отнимать кислород. Словно он сам частично перекрыл себе воздух и теперь должен барахтаться в этом состоянии, как попавшая на мель рыба, которая долго без воды не проживёт. Вот только люди в таком состоянии существовали, и, глядя на отца, Скорпиус с усилием убеждал себя в том, что так действительно нужно. К тому же он по-прежнему может видеть Кору у себя дома, чувствовать её присутствие рядом, поэтому пока последствия его выбора не сжимали горло настолько, чтобы дышать вообще не получалось. — Думаю, ты и так понимаешь, почему я тебя позвал, — заговорил Драко, не отрываясь от документов на столе. — Огромная сумма, потраченная на аукционе, инцидент с аврорами, чуть не попавший в газету. Ты во что-то крупно ввязался, и мне это совершенно не нравится. — Тебе не о чём переживать, я не опорочу род и не доставлю ему проблем, — спокойно ответил Скорпиус, скрещивая руки в замок за спиной. — Мне есть о чём переживать, я на сто процентов уверен, что ты взлез в проблемы сам и намеренно. Зачем? — Нет никаких проблем, отец. — Это из-за мисс Эдемс? — наконец поднял взгляд Драко, достаточно серьёзный и недовольный. — Она здесь не при чём. Это была правда лишь в самом начале всего их дела, ведь сейчас Скорпиусом двигало желание обеспечить безопасность Коре, дать ей жить спокойно и без страха. Её слезы, уставший от вечного заточения вид настолько сильно отпечатался в сознании, что надежда на долгожданное освобождение стала и его ориентиром. — Врёшь, — отрезал Драко, а потом откинулся на спинку стула, с некой задумчивостью разглядывая сына. — Ты очень похож глазами на мать, а именно тем, что по ним прекрасно видно твоё состояние души. Этого, к сожалению, никакая оклюменция не исправит. Скорпиус сдержался, чтобы не опустить голову, не дать себя считать. Отец был не первым, кто смог выцепить то, что всеми силами хотелось спрятать. Раньше это никогда не доставляло проблем, быть может, потому, что лишь близкие люди могли заметить, если намеренно искали. — Я виноват перед ней. — Поэтому прячешь у себя дома? Покупаешь портрет с изображённой на нём смертью за огромные деньги? Её затравленный вид говорит о многом, но никак не об отсутствии проблем, Скорпиус. Тот молчал, ведь сказать было нечего. И предположений, что решит делать отец, тоже не появлялось. Просто так Драко никогда ничего не говорил, не было бессмысленных бесед, если только они не происходили за обеденным столом, где достаточно редко возникало желание нарушить гнетущую тишину. — Я не знаю, что ты от меня хочешь услышать. Я делаю всё возможное. — Прежде чем совершать поступки, научись их сначала обдумывать, чтобы не подвергать людей опасности. Делать всё возможное после этого может быть уже поздно, — жёстко проговорил Драко. Наверняка это было его главным правилом после войны, урок, который он извлёк, пройдя кровопролитное событие. Или старался не брать пример с Люциуса? Скорпиус не хотел лезть, но сейчас чувствовал, как становится тяжело выдерживать взгляд и принимать это наставление, ведь слова отца были его главной ошибкой, которую он из раза в раз совершает. — Я никогда не воспитывал в тебе чрезмерную самоуверенность и амбициозность, чтобы они затмевали глаза. — Это передаётся по крови, — не сдержался Скорпиус, но быстро пожалел о своих словах. Ему нужно было просто молча слушать и вникать, но протест, возникший из-за попыток его учить, взыграл в нём и был сильнее смирения. К тому же он сам прекрасно понимал свои ошибки, видел их, но, когда другой человек, пусть даже близкий, указывает в них пальцем, очень хочется принять оборонительную позу и сказать что-то в ответ. — Не я буду пожинать плоды своих поступков, а ты. И раз считаешь, что никаких проблем нет, считаешь, что справишься сам, — не проси моей помощи, когда будет всё слишком плохо. Учить тебя на моих ошибках, как я вижу, бессмысленно. Скорпиус не чувствовал никакого облегчения. Наоборот, напряжение всё больше сковывало его тело, вынуждая руки за спиной слегка подрагивать. Он был уже взрослым, чтобы решать проблемы самому, никогда не просил о помощи, но всегда знал, что его не оставят на растерзанье. Семья, как бы это ни звучало, была страховочным тросом, а сам Скорпиус воспринимал такой расклад вещей как данность. Ведь он был готов буквально положить свою жизнь на благо рода и его процветание. С самого детства воспитывался, чтобы стать главой, и считал, что за его спиной есть опора в виде отца, не позволяющего оступиться и упасть. — Хорошо, — кивнул Скорпиус и не заметил никакого одобрения на лице Драко. Для себя же он решил, что, когда возглавит род Малфоев, ему никто не станет помогать, поэтому прекратить полагаться на других нужно уже сейчас. Чувствовался ли этот поступок правильным? Нет. Скорпиус уже не понимал, где правильное, а где нет, но был уверен — по-другому нельзя. — Я свободен? — Иди. Теперь коридоры стали ещё менее приветливыми, чем были до разговора. Стало будто темнее в несколько раз, а шаги звучали громче и отчётливее. Создавалось ощущение, что по пятам кто-то идёт, давит своим взглядом. Наверное, груз очередной ответственности. Её было так много в жизни, что чувство постоянного её давления должно было давно стать привычным, но этого не происходило. Яркий свет неожиданно ослепил глаза, выбил из глубокой задумчивости. Белый сияющий ворон пронёсся несколько раз над потолком, словно демонстрировал красоту своего оперения или всё же выискивал в скопившейся темноте Скорпиуса. Когда Патронус прекратил кружиться и опустился на пол, он заговорил голосом Альбуса, сообщая, что тот не смог связаться с другом обычным способом, но не мог откладывать вопрос до завтра. «Свяжись со мной сразу, как только сможешь».