Компромисс

За окном кухни стояла серая пелена пасмурного зимнего дня. Сигаретный дым словно её продолжение, затуманивал пространство. Врачи говорят, курить при простуде не рекомендуется, но у него свои лекарства. Сигарета, смолисто-чёрный, огненно-горячий чай с коньяком, а потом завалиться на пару часов подремать – и готов будет – конечно, не к труду, но к обороне точно. В его деле только силы нужны, иначе не то что без прибыли, без своего остаться можно. Кащей глянул из окна вниз на свою внаглую припаркованную на тротуаре вишнёвую "девятку", сменившую старый "каблук" и отхлёбнул своё лекарство. По телу, спустя мгновение, разлилось жаркое тепло. Так-то лучше, а то знобило с самого утра, трясся как бобик. Может, от температуры, а, может, от чая с коньяком в голове всплывает обычно крепко закрытое. У каждого есть та, что сидит глубоко внутри. Любого спроси – молодого, старого – затуманятся воспоминанием глаза. Либо радостно вспыхнут – у тех кому повезло и всё сложилось. Кто-то, конечно, может и хорохориться, нету, мол, у него такой, но это как с дрочкой – признавайся или нет, каждый в теме. Лена, Лена... Чем-то на Вову Адидаса похожая – гордая, упёртая. И такая же тихушница с камнем за пазухой... Кащей себе жил спокойно, на то время ещё старшим Универсама, не подозревая, что она собирается исполнить. Раз позвонил — сказала, не придёт, заболела. Ну ладно, чё ж... Второй раз позвонил уже даже без цели встретиться, от чистого, блядь, сердца! – просто о здоровье узнать да чем помочь. Эти воспоминания у Кащея вызывали зубовный скрежет. Он, получается, ей здоровья желал, предлагал передать таблеточек, лимончик, а она, вежливо отнекиваясь, тем временем, в чемодан свои платьица учительские складывала... Свинтила на Кубань, даже не попрощавшись. Кащей почувствовал себя, будто ему в душу плюнули. Это сейчас он Леной даже восхищался – взяла и сделала! А тогда было хреново: удивление, злость, оскорблённость. И поганое чувство брошенности, оглушившее в детстве, когда мать, чтобы не сбухаться с отцом окончательно, ушла к другому, оставив прошлое, в том числе, и сына своего, за спиной. Что ж, сидеть, на Ленин портрет смотреть и плакать, он, понятно, не стал. Да и не было у него её портрета. В тот же день, как узнал о её побеге, и подкатил к другой, вышибать клин клином. С Людкой было просто. Кащей излил на новую пассию весь пыл своего раненого сердца: таскал повсюду с собой, подарки дарил. Та лишних дум, что откуда берётся, не думала, всему радовалась, всё принимала, (Лене-то хрен что вручить было можно!), бухала с ним наравне, если не хлеще... на всё, в общем, была согласная. Кащей, первое время, даже радовался, а то, что временами тоскливо скреблось в душе, тут же отпинывал. Правда, когда наступили нелёгкие времена после "отшивания" из Универсама, Людке с пустыми руками он не интересен оказался, а когда он снова поднялся, та вновь примчала – мириться. О таких и переживать не надо – будь на коне, будут с тобой. Кащей, великодушно "простив" её прямо в прихожей, отправил мадам восвояси. Теперь уж ему с ней было неинтересно. В новой группировке даже в люди её не вывести – ляпнет что-нибудь, опозорит. Подобное женское поведение для него было хотя бы понятно – так-то, мужчина должен деньгу и силу иметь – и потому не задевало. В отличие от Лениного. Ту чем возьмёшь... Только вырывать, вытягивать у неё хоть какой-то отклик, как малец в школе, дёргающий красивую зазнайку за косу. Лена не просекала, что он к ней с душой. Кащей пусть не говорил, но уважал и ценил её даже, где-то по-своему заботился. С её колокольни всё было непонятно и дико. Его удивляло это усложнение простых вещей – ведь не нужна была бы, не звал бы, не спускал ей какие-то загоны, что тут объяснять?.. Кащей был уверен, что достанет её рано или поздно, сведёт судьба. И уж тогда-то он помотает ей нервы, наказав за подлый побег и то, что живёт она далеко и спокойно. А когда его желание исполнилось, злость  ушла, сменившись ощущением радости, праздника, и Новый год там был ни при чём. Только кончаются любые праздники, уж такая у них хреновая повадка. 30е декабря, 1989 Продавщица ловко упаковала продукты в кульки и свёртки, с приятным стуком водрузила на прилавок бутылки. Кащей расплатившись, рассовал, что мог, по карманам, сунул хлеб под мышку и сгрёб остальное в руки, жалея, что поленился прогреть машину и пошёл затариваться пешком. Зря жалел. Когда шёл к дому, выцепил взглядом смутно торкнувшую стройную фигуру в зелёном пальто, свернувшую с тротуара на дорожку между домами. Лена?.. Ну да, у неё же где-то тут подружка живёт... Узнавание изумило, заставило  подобраться, как гончую на охоте. Кащей окликнул её, и та остановилась, на удивление спокойно ожидая, пока он подойдёт. – Это ж какими судьбами?.. – спросил Кащей, останавливаясь возле неё. – Приехала повидать своих на праздники. – Ясно... – протянул он оглядывая её и понимая, что вообще не был в курсе, как у неё там жизнь молодая всё это время шла. Под перчатками пальцев не видно, может, там уже колечко глумливо блестело. Насмешливо, чтобы скрыть неприятные опасения, произнёс: – Пальтишко красивое. Муж купил? – Я, вообще-то, работаю. – Значит, нет мужа? – Нет, – Лена шагнула назад. – Я пойду, меня ждут. – Стой, деловая, – сказал он, досадуя, что руки заняты, не придержать. – Ты мне, так-то, ничего сказать не хочешь?.. – С Наступающим, Дима! – издевательски-вежливо проговорила она и, развернувшись, пошла себе дальше, как так и надо. Ну, добро!.. – Лен, – проговорил он в удалявшуюся прямую спину. – Ты ж трубочку-то бери, когда звякнет. А то родакам твоим на машину и петарда в новогоднюю ночь упасть может, спалит, нахер! Лена на миг сбилась с шага, и Кащей, довольный завершением разговора, пошёл домой. Настроение взмыло вверх – ну вот и закинул ему Дед Мороз в кои-то веки подарок. *** Лена Кащей звонит вечером, прямо как в старые, сомнительно добрые времена. Отчим смотрит телевизор на такой громкости, что оглохнуть можно, но хрипловатый насмешливый голос в трубке размывает фоновый шум, замыкая внимание на себе.  – Не засиделась дома? – Нет, всё нормально. – А станет хорошо. Выходи, я из автомата звоню, через пару минут подъеду. Не будет же он, в самом деле, делать что-то с родительской машиной? Причин идти к нему больше нет. Дома после её отъезда так же невесело, но вполне терпимо, ведь это больше не её жизнь. А то, что от его голоса по позвоночнику разливается щекочущее тепло... – Спасибо, не нужно. Лена кладёт трубку и, оглянувшись на пялящегося в экран отчима, отключает телефон. Жаль, голову так не отключить. Звонок Кащея натягивает полузабытую нить, заставляя вспоминать то, что совсем не нужно. В том числе, и сегодняшнюю встречу, эти его кудрявые волосы, тёмные глаза, родинку в районе подбородка... Лена одёргивает себя. Лучше вспомнить свои слёзы и постоянное противостояние между ними. И то, что место, которое она занимала в его лихой жизни было далеко не самым значительным: Маринка, звоня ей в первый месяц её переезда просветила, что видела Кащея с новой барышней. Да и без этой информации было ясно, что Кащей по ней не страдал – ни долго, ни вообще. А сейчас увидел и взыграло ретивое... Нет уж. Она даже трубку больше брать не будет. Следующий день проходит в праздничных хлопотах. Лена лепит пельмени, нарезает салаты, смотрит новогодние фильмы. От каждого телефонного звонка она внутренне вздрагивает, но это звонят или родственники, или коллеги матери. Лена почти на сто процентов этому рада. Новый год Лена тоже встречает спокойно, никаких петард на родительскую машину не падает. В телевизоре бьют куранты, мать желает всем нового счастья, и в это Лене сегодня верится. Ей нравится жить в тихом патриархальном городке на Кубани хозяйкой самой себе. Пусть так будет и дальше. Вновь начинаются звонки не успевших поздравить их семью с Наступающим. После пары бокалов шампанского Лену они уже не напрягают. Хочется сходить с Маринкой и общими знакомыми посмотреть городскую ёлку. Пока она решает, идти ли, кто-то звонит в дверь. Мать кричит из кухни: – Открой, Лена, это Анна Захаровна с мужем обещали прийти! Лена выходит в прихожую, открывает дверь, приветливо улыбаясь. Секундой спустя её улыбка тает, как снежинка, попавшая в тепло. На пороге – на её пороге! – стоит Кащей. Кожаное пальто, меховая шапка, коробка конфет, прижатая локтем к боку, привычная ухмылочка. Относительно трезвый. – С Новым годом! – душевно произносит он. Захлопнуть дверь?.. Пригрозить милицией?.. Ну да, а ещё маму позвать... – С Новым годом... – слышит она собственный голос, как чужой. – Не рада мне, что ли? – деланно удивляется Кащей. – На вот, конфетки возьми. Она автоматически принимает коробку. – Мы гостей ждём, давай как-нибудь в другой раз увидимся... – Так уже ж увиделись! – резонно замечает он, ничуть не смущаясь. – Собирайся, так весь праздник простоим. – Я не могу. Гости же... Всего пару минут назад она об этих гостях и не помнила, а сейчас хваталась за них, как за спасательный круг. Внизу гулко хлопает подъездная дверь, наверх, весело переговариваясь, поднимаются люди. Голоса незнакомые, не соседские, женский и мужской. Должно быть, к ним. Лена смотрит на Кащея, слушая приближающиеся шаги, он тоже молча  слушает. Лицо приобретает недобро-насмешливое выражение. – Можем найти компромисс, – быстро говорит Лена. – Ну, то есть... – Знаю. Это когда я тебе, а потом уж ты мне? – хмыкает Кащей. – Ну давай поищем. – Ты иди, пожалуйста, спокойно, а я поздороваюсь, поздравлю и спущусь. Он усмехается. – Гостя в Новый год прогоняешь, а детей культуре учишь... Ну чё ж с тобой делать... Буду перевоспитывать. Он разворачивается к лестнице: – На углу "девятка" красная. Лена с облегчением закрывает дверь. – А где ж они?.. – выглядывает из кухни мать. – С кем ты разговаривала? – Отец бывшего ученика приходил поздравить. Она, подумав, заходит в комнату, где накрыт стол, наливает для храбрости бокал шампанского и решительно выпивает под обалделым взглядом отчима. Поднявшиеся гости звонят в дверь, Лена провожает их за стол и быстро одевается, не желая испытывать терпение ожидающего Кащея. – Ты куда? – спрашивает мать, выглянув в прихожую. – К Маринке пойду. – Ну как так поздно одна? Забыла, что у нас неспокойно? С тебя это пальто хулиганы снимут! Лена произносит что-то успокаивающее и выходит. – Понравилось мне твоё слово, Лена, – сообщает Кащей, когда она садится в машину. – Раньше думал, терпильское оно какое-то, а сейчас вижу, иногда и помогает! – Компромисс? – Ага. Лена смеётся, и тёмные глаза Кащея неуловимо теплеют. Он подтягивает её к себе, тёплые, слегка обветренные губы прижимаются к её, размазывая помаду. Внутри поднимается сладкий тянущий жар. Их отношения, если эти встречи вообще так можно было назвать, напоминают игру с интуитивно принимаемыми с обеих сторон правилами. До её отъезда каждый старался как можно больше переломить другого, сейчас – оба, не сговариваясь, прекратили противостояние, общаясь почти как старые знакомые. Лена – потому что ей это больше не нужно. Нет смысла пытаться что-то менять там, где ты временно. А Кащей, скорее всего, выжидает момент, до поры посадив своих демонов под замок, оставив лишь ласковых дерзких чертей в тёмных омутах глаз. И она собирается принять всё, что они радушно предлагают. В полутёмной прихожей тот самый хулиган, о котором предупреждала мать, молча расстёгивает пуговицы на её пальто. Мерные движения длинных ловких пальцев остро чувствуются даже через плотную ткань. Раньше она бы отвела его руки, сказав, что в состоянии раздеться сама. Сейчас – просто смотрит в ответ. Черти в тёмных глазах заинтересованно наблюдают за такой переменой.  Кащей вешает снятое пальто на крючок и аккуратно снимает с неё шапку. Невесомо приглаживает выбившуюся прядь волос. – Скучал я, кстати. В тёмных глазах мелькает что-то новое и от этого внутри сжимается. Этого она опасается больше, чем привычных чертей.  Потому что от этого тянет остаться. – И что, ждал меня тут одиноко?.. – усмехается Лена, гася иронией возникшее щемящее чувство. – Одиноко – не одиноко, но ждал, – пожимает плечами он. Наверно, из-за непривычного для неё опьянения это звучит как правда. – Я в ванную, – она отводит таки от себя его руку, обходит его, ожидая обычной в таких случаях резкости. Кащей молча пропускает её. В ванне Лена становится так, чтобы вода из душевой лейки не касалась волос и лица. Позади раздаётся лёгкий скрип двери, мокрую кожу обдаёт сквозняком. Она оборачивается. Кащей смотрит на неё пару секунд и стягивает свитер. Ей всегда нравилась его кожа, гладкая, слегка смуглая. Тюремные наколки – нет. Особенно та, что на плече, с женским лицом. Лена отворачивается: – В спальню бы хоть пошли... В ответ слышится лишь позвякивание расстёгиваемой пряжки ремня и шорох снимаемой одежды. *** Помылись они хорошо, аж зеркало запотело. Игнорируя слабый протест, что надо в спальне, он скинул шмотки и влез в старую ванну, сказав, чтобы Лена встала спиной к стене. Тёплая вода из душа лилась сверху, создавая кайфовый контраст с её местами прохладной, с мороза, кожей. Кащей медленно, вспоминая, как оно с ней, сжал груди тихо выдохнувшей Лены, обвёл большими пальцами приятно заострившиеся соски, склонился, поочерёдно целуя. Неудобство ограниченного пространства сполна искупалось ощущениями. Он выпрямился, заводя руку вниз между ними, касаясь её сокровенного. Пальцы мерно скользили по влажной тёплой плоти, а глаза жадно рассматривали какое-то особенно красивое сейчас, распалённое лицо Лены, с плотно сомкнутыми, мокрыми от льющейся воды ресницами. – Готова?.. – хрипло спросил он.  Лена пробормотала что-то утвердительное. Он, приподняв её бедро, толкнулся внутрь, рвано выдохнув от получения давно желаемого. Тесная, нежная, необъяснимо чистенькая внутри... он же у неё первым был. Кащей старался сдерживаться, но где там, – она и сама подалась к нему навстречу, негласно побуждая не нежничать. Он набрал темп, вбивая её в мокрый кафель. Краем сознания довольно отметил, что у молчуньи, наконец, и до стонов дошло... Кончив, она почти повисла на нём, обхватив за шею и часто дыша в плечо. Он успел выйти, вздрагивая от накатывающих внизу жарких судорог. Вода всё так же лилась на них, обнявшихся и приходящих в себя. – Причёска испортилась... – нарушила молчание Лена; недовольства в голосе, впрочем, не наблюдалось, – И соседи, наверное, через вентиляцию слышали... Он отстранился, с улыбкой заглядывая в серые глаза, шальные после случившегося. – Ну подрочат в Новый год на здоровье! – успокоил он. – А мы покурим пойдём. На кухне Кащей заметил: – Ты какая-то спокойная стала, расслабленная, что ли. – Я пила для храбрости, – фыркнула Лена, потянувшись за сигаретами. – А ещё я просто хочу ни о чём не думать. Вообще ни о чём. Поднесённая к сигарете спичка ярко осветила её лицо. От понимания, что Лена говорит, в том числе, и о своём грядущем отъезде, внутри царапнуло невидимыми когтями. Кащей подобрался. – Получается, когда знаешь, что скоро уедешь, можно не париться, время приятно проводить?.. – Ты всегда хотел, чтобы я была "проще", – осторожно заметила она. – Проще – это не так, чтоб съезжать на юга, даже не сказав, а потом спокойно в глаза смотреть, будто ничего не случилось. Я живой человек, Лена, ну это так, только между нами! Она помолчала какое-то время, подбирая слова. – Я ничего не сказала, потому что... Он хищно ждал, уже зная, что ничего приятного для себя не услышит, и Лена, почуяв надвигавшуюся грозу, внезапно проговорила: – А давай не будем сегодня ничего выяснять?.. Праздник же, нельзя ссориться! Можно в другой день поговорить, я здесь до пятого, успеем. Она – невиданное дело! – накрыла его руку своей, просительно глядя в глаза. – Чё ты мне опять этот компромисс впариваешь... – недовольно проговорил Кащей. Понимал, что эта лиса мягко стелет для отсрочки разноса, а, всё же, от такого обхождения поостыл. – Тебе же понравилось это слово, – напомнила Лена с улыбкой. – Мне и другое, так-то, понравилось, – заметил он. – Ты там про спальню что-то говорила?.. *** Хороший получился праздник, и последующие дни его словно продолжали. Расцарапанная спина не успевала заживать; на Лене, когда раздевалась, как гирлянда на ёлке, светились засосы и синяки. Кащей ходил довольный, прям будто после хорошего "грева". Днём и вечером был с пацанами, успевая и дела порешать, и смотаться, куда надо, благо, пока всё было относительно спокойно, а по ночам забирал Лену – от подружки, чтоб родаки не палили и не чирикали вслед. Катались по городу, в парке даже разок погуляли, как маленькие... ну хотелось ей городскую ёлку посмотреть, он и не возражал. Пил с ней это шампанское, совершенно его не понимая, тоскуя по чему-то покрепче, ну Лене шло и ладно, – потом огонька больше было. Короче, освоил тогда на свою голову этот грёбаный компромисс. От этой новой пьянящей гладкости происходящего и самому не хотелось уже устраивать разбор полётов, стало вериться во что-то неясное и красивое, что в карман не положить, но иметь хочется. Да уж, у любого есть та, с которой даже самый прошаренный становится дурак дураком... Лена исчезла так же внезапно, как в первый раз, а ведь называла ему другую дату отъезда. Снова матушка её ответила, сообщила, что отвезли её на вокзал утром. Опомнившись, подозрительно спросила, а кто, собственно, спрашивает? Кащей молча положил трубку, чувствуя, как с размаху невидимо долбанули по голове старые грабли. Лучше бы кастетом получил. Нового номера она, разумеется, ему не оставила. Чтобы его заиметь – на её подружку или матушку надавить было бы эффективно... но некрасиво. Чё там, какой компромисс оставался?.. *** – Вечер добрый! Грузный пожилой мужчина, закрывающий машину на ключ, обернулся. Откуда-то из полутьмы придомовой автостоянки к нему неспешно вышел парень лет двадцати пяти, улыбаясь так приветливо, будто встречал родного дядюшку на вокзале. – Добрый! – буркнул мужчина. – Вы дядя Коля, да? – Ну, кому дядя Коля, а кому и Николай Михайлович, – надменно процедил мужчина, и, развернувшись к незнакомцу полностью и окидывая его подозрительно-недовольным взглядом. – В чём дело? – Да Лена ваша уехала, а телефончик забыла оставить. Подскажете? – душевно попросил парень. Лицо у него было самое простецкое, улыбка выжидающая. Николай Михайлович хмыкнул. Ситуация для него обрисовалась ясно: кавалер падчерицы, трудовик какой-нибудь или физкультурник. А ведь он говорил жене, что её тихоня шуры-муры на старой работе крутила, не на собраниях она раньше и не у подружки сейчас по вечерам задерживалась, так та не верила... сегодня убедится! Исполненный торжествующих мыслей, он уже откровенно презрительно посмотрел на незадачливого ухажёра падчерицы и желчно бросил: – Забыла, говоришь?.. Значит, не сильно нравился! Иди, парень, бери номера у тех, кто здесь остался. Лицо незнакомца враз изменилось, улыбка исчезла, взгляд стал немигающе-волчьим. – Мне от тебя, Михалыч, номер, а не совет нужен, – тоже изменившимся, жёстким голосом произнёс он. – Тупой ты, что ли?.. Николай Михайлович, остолбенев от неожиданности, пялился на незнакомца, чувствуя первые липкие касания страха. Но многолетняя привычка хамить и просто склочная натура взяли своё, и мужчина неловко вскинулся: – Ты как разговариваешь?.. Иди давай, пока я... – Что? – быстро поинтересовался незнакомец. – Пока ты с велосипеда не упал? – С какого ещё велосипеда?.. Быстрый удар в лицо отбросил Николая Михайловича назад, он грузно рухнул вниз, ударившись задом о машину. Незнакомец бросился сверху, как хищная птица, нанося скупые точные удары. Выпрямившись, толкнул кряхтящего мужчину ногой. – Ну, вспомнил про велосипед? Теперь номер вспоминай. – В машине книжка... – просипел Николай Михайлович, чувствуя, как со стеклянным хрустом откалывается во рту зуб. – Доставай, – деловито прозвучало в ответ.