Пожиратель Людей

Идя в такой поздний час по оживленным улицам района доков Эверленда, где вокруг только всякие дегенераты, пьяницы и проходимцы, думаешь, что Крокодил как нельзя лучше впишется в обстановку.       Каким-то образом ему все равно удается выделяться в толпе.       Я думаю, все дело в привычном для него отсутствии страха и настороженности. Как будто здесь у него нет ни врагов, ни равных.       На следующем пересечении улиц завязывается драка, трое человек наскакивают друг на друга, нанося удары. Четвертый размахивает ножом, потом пускает его в ход. Кто-то кричит. Еще один подстрекает дерущихся.       Крокодил неторопливо проходит мимо, едва взглянув на них, и закидывает в рот очередной орешек. Я иду в нескольких шагах позади него, и под подошвами моих сапог хрустит пустая арахисовая скорлупа.       — Где состоится эта встреча? — спрашиваю я его.       — В таверне «Щедрые чаевые», — отвечает он, отряхивая руку, и закуривает сигарету. Слева от нас один из дерущихся наносит другому удар ножом в живот. Я отшатываюсь назад, кровь окрашивает булыжники мостовой. Крокодил проходит по ней, оставляя за собой цепочку кровавых следов.       Вдалеке в ночи раздается свисток караульного.       Эверленд превратился в место разрухи и хаоса на окраинах, где монархия может закрывать на это глаза.       Так кто же все-таки управляет этой страной? Начальник порта упомянула королеву, но Эверленд никогда не был прогрессивной монархией. Обычно здесь не правят женщины.       На следующем перекрестке мы поворачиваем налево, и где-то через квартал подходим к двери, над которой на железном крюке раскачивается вывеска с надписью «Щедрые чаевые».       Много лет назад, еще до того, как Рок забрал мою руку, я время от времени посещал Эверленд, чтобы заключать сделки с торговцами. Пиратство тогда достигло небывало высокого уровня, и компании день за днем теряли поставки. В их интересах было сотрудничать с таким капером, как я, который мог безопасно перевозить грузы не потому, что сам был головорезом, а потому, что тайно контролировал судоходные линии и пиратов, которые их грабили.       Возможно, это было «дурными манерами», но я знал, как работают сами торговцы: они сколачивают себе состояния за счет своих же рабочих. Никто там не отличался особо высокий моралью, включая меня самого.       Таверна «Щедрые чаевые» расположена на окраине торгового района, всего в десяти минутах ходьбы от Министерства торговли. Из-за удобного расположения это было популярное место для встреч. Я много раз бывал тут. Но мне бы никогда в голову не пришло искать здесь информацию о заключенном.       Крокодил затягивается сигаретой и выдыхает дым, который теперь клубится у него за плечом. Когда мы подходим к толстой деревянной двери таверны, он бросает тлеющий окурок на землю и растирает его сапогом.       Он смотрит на меня.       — Прежде чем мы войдем: в этом месте есть несколько правил, которым ты обязательно должен следовать.       Я смотрю на него нахмурившись.       — С каких это пор ты соблюдаешь правила?       — Первое: веди себя прилично.       — Какого черта ты…       — Второе: не пей здешнее вино. Несмотря ни на что.       — Почему?       — И третье: никогда не говори «спасибо».       — О, я тебя умоляю. Быть вежливым — это «хорошие манеры».       — Капитан.       Он наклоняет голову и пронзает меня таким взглядом, словно я — еда, которая вдруг слишком громко заблеяла.       Жар разливается у меня в груди.       — Клянусь всеми гребаными богами, я…       Он подмигивает мне, шлепает по заднице и заходит внутрь.       Я все-таки убью его. На этот раз я говорю серьезно. Более, чем когда-либо раньше.       

***

      Таверна «Щедрые чаевые» уже не та, какой я ее помню. Шаткую деревянную мебель сменила новая прочная из уинтерлендского дуба, сиденья обтянуты роскошной изумрудной кожей, прибитой бронзовыми гвоздями ручной работы, а резные спинки сверкают, как ограненные бриллианты.       На потолке масляные фонари, которые раньше коптили и воняли, теперь сменились электрическими лампами, чей яркий свет смягчается тканевыми абажурами цвета слоновой кости. А между балками потолка подвешены гирлянды светильников, мерцающих в тени свода.       В воздухе витает аромат жареного мяса, засахаренных орехов и сладкого табака.       В каменном очаге сразу за дверью потрескивает огонь, а на возвышении рядом с ним играет маленький оркестр из трех человек.       Я делаю глубокий вдох и сразу же чувствую себя… странно.       Крокодил идет по таверне, и несколько посетителей здороваются с ним.       Я покачиваюсь на ногах, голова кружится, в животе легкость.       — Капитан.       Здесь тепло и уютно, и… я улыбаюсь? Мне кажется, я улыбаюсь. У меня редко есть повод улыбнуться, кроме как…       — Капитан.       Я моргаю от того, что Крокодил щелкает пальцами у меня перед носом.       — Почему я чувствую себя так… хорошо? Я себя хорошо чувствую?        Я хихикаю.       — Пойдем.       Он обнимает меня за плечи и заключает в свои теплые объятия. Он пахнет бурными ночами и лунным светом.       — Ты хорошо пахнешь, — говорю я ему. — Все хорошо.       — Возможно, это было ошибкой.       Он отводит меня в дальний конец зала, к полукруглой кабинке, расположенной в тускло освещенном углу, и усаживает на сиденье.       — Садись.       Я смеюсь и пробираюсь вдоль скамейки.       — Черт возьми, я чувствую себя потрясающе.       К нашему столику подходит официантка в мерцающем золотом платье и с бабочками в волосах. Глаза у нее неестественного аметистового оттенка, и она хлопает ресницами, глядя на Крокодила.       — Где этты был? — спрашивает она.       — О, Браяр, — воркует он. — Я же не могу быть где угодно в любое время.       — В прошлый раз, когда ты был тута, ты оставил меня в постельке еще до полуночи. Ты ж обещал.       — Ты оставил ее в постели?       Я наклоняюсь к Крокодилу, смеясь.       — Это на него похоже, — сообщаю я ей.       Она кивает мне, но обращается к нему:       — Эт-вот, значит, твоя плата?       — Ни в коем случае. — Голос Крокодила меняется, в нем слышится предупреждение.       — Он уже пьян. — Бабочки в ее волосах взлетают с мягким хлопаньем крыльев. — Не может сдержать радости?       — Очевидно, изголодался по веселью.       Крокодил толкает меня локтем:       — Мне нужно, чтобы ты пришел в себя.       — Я хорошо себя веду, — говорю я ему и улыбаюсь. — Правило номер один.       Он закатывает глаза, глядя на меня. Черт возьми, у него чертовски хорошо получается закатывать глаза. Так сексуально и закатывательно.       Крокодил достает несколько тонких золотых слитков и кладет их на стол. По верхнему краю на них печать на языке, в котором я сразу же узнаю язык фейри.       — Моя плата, — говорит он. — Принеси ему хлеба и эля. Поторопись, Браяр.       Девушка-бабочка подхватывает слитки и улетает.       — Капитан, — начинает он.       — Крокодил, — говорю я. — Зверь. Отвратительный человек.       Он стонет, потом отводит взгляд, наблюдая за перемещениями людей в зале. Все они для меня как в тумане. Есть только он и строгий крой его черного плаща, то, как плащ облегает его плечи; как жесткий воротник оттеняет линию подбородка. То, как он сжимает челюсти, наблюдая за таверной.       То, как он выглядит: как темная луна, как загадка, как тайна.       Браяр появляется снова, держа в одной руке две кружки с элем. В другой руке у нее тарелка с поджаренным хлебом, намазанным маслом. Она ставит все перед нами.       — Что-нибудь еще? Может, вина?       — Да, — отвечаю я.       — Нет, — говорит Крокодил и бросает на меня предостерегающий взгляд.       — Очень хорошо. Я умираю с голоду. Еда выглядит божественно. Благодарю…       Крокодил зажимает мне рот ладонью.       — Правило номер три, помнишь? — Его взгляд буравит меня. Сейчас он серьезен и встревожен. Между его темными бровями залегла тень беспокойства. Тяжесть, от которой я хочу его избавить.       Три правила. Да. Следуй правилам.       Я киваю ему, и он убирает руку.       — Это все, Браяр, — говорит он девушке с бабочками, и она исчезает.       Оркестр начинает играть другую мелодию, и атмосфера в таверне меняется.       — Ешь.       Крокодил кладет передо мной хлеб.       Я не привык, чтобы мной командовали, но когда приказывает он… Я должен бы ненавидеть его за это, но я не чувствую ненависти.       Я откусываю кусочек хлеба. Сливочное масло имеет насыщенный вкус и перемешано с чесноком и розмарином. Сам хлеб словно только что испекли: у него хрустящая корочка, но мягкая середина.       Пока я ем и потягиваю эль, Крокодил снова молча оглядывает зал. Он даже не ест свой чертов арахис.       Когда хлеб заканчивается, ко мне возвращается здравый смысл, и первая разумная эмоция, которую я испытываю, — это смущение, а затем гнев.       — Ты мне что-то подмешал? — спрашиваю я его.       Его взгляд все еще прикован к помещению таверны.       — Это все магия.       — Что?!       Он наконец-то смотрит на меня. Прядь волос падает ему на лоб. Я хочу смахнуть ее назад. Я так сильно, до боли, хочу прикоснуться к нему.       — Год назад несколько фейри из Плежерленда купили «Шедрые чаевые». Теперь это место пропитано магией фейри. Большинство людей просто чувствуют себя спокойнее, когда входят в эту дверь. Ощущение заставляет их пить и тратить деньги. Но другие, те, в ком, видимо, накопились нерастраченные силы и эмоции, могут провалиться гораздо глубже.       Я хмуро смотрю на него.       — Что ты хочешь этим сказать?       — Я хочу сказать, что тебе нужно немного расслабиться, иначе еще до конца вечера ты будешь лизать сапоги одному из здешних владельцев. Или еще что похуже, — добавляет он.       — Ты мог бы предупредить меня.       — Я так и сделал. — Он прислоняется спиной к кабинке и разводит руками. — Ты просто решил меня не слушать.       — Я думаю, ты имеешь в виду, что я решил не доверять тебе.       — Не повторяй этой ошибки снова.       Я остро ощущаю его руку у себя за спиной, близость его покрытой татуировками кожи, то, как он занимает пространство, которое не должно принадлежать ему, но которым он все равно почему-то владеет.       Он мог бы позволить мне поддаться магии фейри. Но он этого не сделал.       Почему?       Я смотрю на него. Он чуть сдвинул левую руку, сейчас она обхватывает его кружку с элем, но не притрагивается к спиртному. В его теле чувствуется напряжение, хотя он, лениво развалившись, просто сидит в кабинке.       Когда мы только вошли, я чувствовал лишь запах еды и волшебства, но теперь, когда мы одни в кабинке, я чувствую только его запах.       Пряности и мускус, темнота и настойчивость.       Я переполнен им.       Неужели это снова магия? Знал ли он, что это произойдет? Это его способ отомстить мне за то, что я бросил его в Неверленде?       — Что происходит, если выпьешь их вино? — спрашиваю я.       Его взгляд останавливается на мне. В его глазах мелькает порочное выражение, но быстро исчезает.       — Ты отбрасываешь все свои внутренние запреты, — отвечает он.       — Разве так действует не любой алкоголь?       — Вы не напиваетесь, капитан. — Он наклоняется ближе и шепчет мне на ухо. — Просто становитесь смелее.       Дрожь пробегает у меня по спине.       Я плавал по морям Семи Островов. Я побывал на пяти из них. Сражался с другими пиратами и убил многих.       И все же иногда я осознаю, что мной движет в основном страх.       Страх перед тем, кто я есть.       Страх перед тем, кем я не являюсь.       Страх перед тем, что произойдет, когда я увижу себя в зеркале.       Быть смелым — значит быть правдивым, а я создан из лжи.

      ***

       Я съедаю еще один ломтик хлеба с маслом и выпиваю вторую кружку эля, и только после этого магия таверны рассеивается. Все это время Крокодил наблюдает за помещением и не обращает на меня внимания. Что, впрочем, к лучшему. Я боюсь того, что могу натворить, если он меня спровоцирует.       Несмотря на это, я бесконечно очарован им и натурально не могу оторвать от него глаз.       Сейчас он полулежит в кабинке, опершись на локоть, одна нога вытянута под столом, другая закинута на сиденье скамьи.       Когда-то давным-давно он был всем, чего я боялся и ненавидел.       Я все еще чувствую ее, ненависть. Я больше не боюсь его.       Или, по крайней мере, я больше не боюсь его так, как раньше.       Подождите, о чем это я? С Крокодилом не может быть полутонов. Я должен напоминать себе об этом. Я должен держать себя в руках, когда он рядом.       Он запрокидывает голову и впервые за за долгое время смотрит на меня.       Огни таверны освещают его рассеянным золотом, и меня притягивает изгиб его губ, этот острый, опасный рот. У меня внутри все переворачивается, как будто я на гребне девятого вала, готового потопить корабль темной штормовой ночью.       Это просто непристойно, насколько интимно и вызывающе он выглядит даже в состоянии покоя.       Если бы я был у себя корабле, я бы вцепился в поручни, держась изо всех сил. Вот что я чувствую прямо сейчас: как будто мир качается подо мной. Я испытываю одновременно радостный экстаз и ужас.       — Капитан, — произносит он и, протянув руку, кладет ее мне на бедро, так чертовски близко к моему члену.       Я отшатываюсь. Мое колено ударяется о нижнюю часть стола, и столовые приборы звякают о тарелку.       Крокодил хмурится, глядя на меня, но выражение его лица пронизано весельем.       — Где это вы сейчас находились? — Он снова выпрямляется, наблюдая за мной с обжигающим напряжением.       — Что, черт возьми, ты имеешь в виду? Я прямо здесь.       Потеющий. Горящий. С твердым как камень членом.       Он быстро скользит по скамье, и мы оказываемся прижатыми друг к другу.       Я сглатываю.       — «Ложь, которую сказал мой капитан». — Он проводит языком по нижней губе, оставляя влажный след. Смеется. — Это название моих будущих мемуаров.       Я фыркаю и тянусь за своим элем. Все, что угодно, лишь бы отвлечься, скрыть дрожь в руках.       Мой капитан. МОЙ капитан?       Он наклоняется ко мне. Разглядывает меня внимательнее, и волна снова вздымается.       — Есть ли что-нибудь более сексуальное, чем корчащийся от смущения капитан корабля? — Его губы изгибаются в улыбке. — Вряд ли.       Господи.       Он играет со мной, а я танцую под его дудку как гребаная марионетка.       — Заткнись, — говорю я ему, потому что не могу придумать ничего более убедительного.       — Заставьте меня, капитан, — бросает он вызов, проводя языком по острому краю резца. — Я могу предложить вам один очень забавный способ заткнуть мне рот.       — Что за черт!       Я крепче сжимаю кружку. Удивительно, что глина еще не потрескалась.       — Я говорю о минете, капитан.       — Да, я понял.       — Хочешь знать, что я нахожу в минете забавного?       Да.       — Не особо.       Я делаю большой глоток эля, жалея, что это не что-нибудь покрепче. Безопасно ли пить ром в этом заведении? Почему мы пьем только эль? Я жестом подзываю Браяр. Она кивает и поднимает палец, показывая, что будет через минуту.       Я возвращаю взгляд на Рока. Он все еще смотрит на меня, но слегка подался вперед, так что ткань его рубашки натянулась на талии. Я знаю, что ней скрываются крепкие мускулы и такие крутые склоны, что я мог бы опрокинуть на него свою кружку и наблюдать, как спиртное наполняет впадины. Я мог бы пить из этих рек.       Внезапно я начинаю фантазировать о том, как стою перед ним на коленях, поклоняясь каждому сантиметру его тела.       И вообще, как мы подошли к теме минета?       Крокодил разгрызает арахис, и я невольно вздрагиваю от громкого звука раскалывающейся скорлупы.       — Открой рот, — говорит он и перекатывает арахис между большим и указательным пальцами.       — Я тебе не цирковое животное.       — Откройте свой гребаный рот, капитан.       Я выдыхаю через нос, но затем делаю, как он говорит.       Он бросает мне орешек, и я подыгрываю ему, легко ловя орешек. Растираю его зубами, и вкус арахиса наполняет мой рот.       Он все еще наблюдает за мной. Он смотрит, как я его проглатываю. Он смотрит на меня так, словно доволен.       — Минет — это, своего рода, дихотомия власти, — говорит он и выпрямляется, стряхивая скорлупу с рук. — Большинство людей думает, что если ты стоишь на коленях и тебя трахают в рот, то это поза подчинения. Но мужчина никогда не бывает более уязвим, чем когда его член у кого-то во рту. Особенно во рту с острыми зубами.       Он улыбается мне, и мне приходится сменить положение, потому что мой член опять начинает вставать. Он знает, что делает. Крокодил всегда знает, что делает, всегда держит момент в своих руках.       Я совсем не так представлял себе этот вечер. Он ускользнул от меня. Или, может быть, я ускользнул от самого себя.       — О, смотри-ка, — отмечает он, кивая на входную дверь. — А вот и она.       Она? Верно. Девушка, с которой мы должны встретиться, чтобы получить информацию о местонахождении Венди.       Я совсем забыл.       Как же быстро весь мир исчезает, когда поддаешься искушению зверя.