Над бездной

В Токио было мокро — дождь лил, наверное, уже целую вечность, и Гин казалось, будто спасения от этой бесконечно пребывающей воды нет. У Эйми настроение испортилось моментально — с первой же упавшей на землю каплей. Отворачиваясь от каждого порыва ветра, откидывая назад мокрые волосы, она безостановочно бубнила что-то про знак Божий, про то, что умереть в этом мире крайне просто и прочее в этом же роде. Гин злилась. Не для того она полжизни пробивалась в отряд специального назначения, чтобы теперь выполнять роль няньки. То, что на этом задании она присутствовала лишь для наблюдения за Эйми Ямадой, Гин поняла и сама. Но это же ей подтвердил и уважаемый Мори-сан, без намёков обозначивший единственную задачу: «следить». Почему же на такую ответственную миссию не послали Накахару-сана, который вообще-то и отвечал за все перемещения, действия, плевки и чихи нового члена организации, Гин не понимала. «Слишком важная персона», — мысленно фыркала она. Об Эйми в Мафии говорили многое, но всё в одном ключе. А она будто и не замечала вовсе. Вращаясь где-то в высших кругах, вниз девушка даже не смотрела. Это всех раздражало ещë сильнее. Впрочем, Гин и причин презрения и ненависти понять не могла: Эйми Ямада не была конфликтной и пока не лезла на рожон, а все еë шаги были продиктованы боссом. И контролировались безостановочно. По тому, как сильно после прихода Эйми в Мафию зачастил в кабинет Мори-сана Чуя, Гин догадывалась, что докладывали о каждом еë вздохе. И это без преувеличений. «Потому что она крыса детективная», — говорили рядовые. «Потому что она опасна», — мысленно отмечала Гин. Чем, правда, пока не знала, но её не покидало ощущение, что в этой своей идее убедиться ещё предстоит. Диалог не начинался — они не обсудили ни стратегию, ни план действий, ни даже то, что, собственно, вообще происходит. Гин в несвойственной себе манере начинала нервничать — понять Эйми Ямаду, Эйми Дазай, она не могла, победить еë (в случае чего) тоже было чем-то из разряда фантастики. Мир загнивал, и ей всё больше казалось, что последним здравым звеном оставалась она. Добро было понятно и прозрачно. А вот чем руководствовалось зло, выяснить всегда было гораздо труднее. Этого не знал никто. Люди, дающие себе однозначную оценку, были глупыми или наивными — в данном случае это равносильно. Ни для кого не секрет, что благими намерениями выложена дорога в ад. Эйми хотелось верить, что все еë действия не приведут однажды к гибели человечества. Наоборот, она старалась предотвратить это вероятное будущее. И отчего-то девушка верила — глупо и безнадëжно — что всë у неë получится. Какой ценой — другой вопрос. Пока пожертвовать пришлось репутацией — наиболее оптимально выгодное решение шло вразрез с принципами, но было правильным - так Эйми думала. В Мафии еë презирали, и обидно было до слëз — Эйми вновь не смогла игнорировать мнение окружающих. Жалкий, слабый, подлый человек, лишённый чувства собственного достоинства. Эйми кричать хотелось. «Чем? Чем я это заслужила? Что я вам сделала?» И сделала ли что-то вообще? Дурацкие слухи о еë беспощадных злодеяниях неслись за ней и перед ней. Впрочем, если злом была она, то кем же тогда являлся брат… Разницы не было при том, что еë не любили больше, чем его? Потому что Дазай, настоящий Дазай, во всяком случае по словам мафиози, что-то представлял из себя. «Ненавижу людей». Этом она больше всего походила на брата. И всë же Эйми — это Гин поняла сразу — была очень доброй. И, что интересно, не сильно это скрывала. Почти всегда. Встречаясь с Гин, она улыбалась и слабо склоняла голову, произнося не всегда разборчивое, но неизменно мягкое «Здравствуй, Гин». Был ли в Мафии кто-то ещë, кто был к ней так дружелюбен? Гин не жалела еë в отличие от того же Чуи — Эйми Ямада сама сделала свой выбор и теперь в полной мере несла за него ответственность, но и не ненавидела — не за что было. Пожалуй, она даже почти еë уважала. Они не были толком знакомы, не были друзьями или хотя бы товарищами. Но задумавшись как-то о том, что творится в еë жизни, Гин вдруг поймала себя на мысли, что чаще всего взглядами встречается именно с ней. С глазами честными и уставшими. Как будто бы принадлежавшим человеку, который действительно ждëт еë возвращения. Акутагава-младшая сразу заметила Эйми. Первым, что привлекло еë внимание, были именно глаза. Умные глаза, которые почему-то совершенно не менялись. Когда Эйми улыбалась и ругалась, выслушивала оскорбления или упрёки, только глаза еë оставались неподвижными и только с каждой минутой всё больше мутнели. Ей всегда казалось, что вот это «встретился взглядами» такая глупость — за всю свою жизнь Гин никогда не смотрела в глаза человека в первую очередь. Сначала поза, одежда, внешний вид в целом, наличие оружия, выражение лица, цвет волос, а потом уже, быть может, глаза. Поэтому Эйми Ямаду она испугалась. Интуиция сразу и очень настойчиво подсказала ей, что это не человек. Брат еë ненавидел. А может, пытался ненавидеть за что-то — этого Гин тоже пока не понимала. А Эйми Дазай, кажется, знала о них непозволительно много. — Гин. Эйми выразительно повела глазами в сторону, плотно сжимая губы. Гин замерла, напряглась. Присмотрелась — и вдруг вздрогнула, потянулась машинально за оружием. — Ага, — Эйми перехватила еë запястье и показательно улыбнулась. — Теперь заметила? Гин не успела осознать вопроса, задумавшись над тем, что она «заметилá», а не «заметил», но кивнула. — Что делать, мой капитан? Эйми всю жизнь врала уверенно и искушëнно. Так, что и сама начинала верить в собственную ложь. Не зная, чего ожидать, Эйми старалась смириться с тем, что бессмысленно быть честной и справедливой. Изменить судьбу невозможно. В конце всё равно все будут закопаны в одну землю или полетят по одному воздуху. В биографиях известных людей часто писали, что прямо перед смертью к ним приходил неизвестный человек. Лица его не видели — минутное забвение или слабость — но история повторялась из раза в раз, и Эйми почему-то казалось, что для совпадения это слишком чудовищно. Хотя, признаться честно, и на лице умирающего человека было видно, что скоро он умрёт, непременно умрёт. Она не могла этого описать — чувство было смутным, неясным, как ощущение того, что заболеешь не сегодня-завтра. И всë же она изаза в раз испытывала его и ни разу не ошибалась. Девушка верила в Бога или в Богов — не столь важно — и в какой-то момент она задумалась, мол, не со всеми ли это так происходит? Может смерть, как показывают еë фильмы и комиксы, существует на самом деле, только ходит себе не с косой и черепом, а в облике обычного человека? Ходит по миру и вдруг выбирает кого-то, навещает, пытаясь, быть может, направить в последние минуты на путь истинный… Эйми не знала. И узнать до собственной смерти не могла. — Гин. В рассыпную! Но, несмотря на свою постоянную ложь, она считала, что за каждый свой поступок каким бы он ни был нужно отвечать. Всë хорошее и плохое, все ошибки, все неудачи — она признавала всë. Всю жизнь скитаясь между добром и злом, не понимая, что же в итоге выбрать, Эйми Ямада не могла бесконечно брать где-то силы. И однажды она сдалась — махнула рукой и поплыла по течению, не сопротивляясь бурлящего потоку безжалостных событий. — Встретимся через двадцать минут на набережной. От человеческого, пусть даже и не со стороны самых близких людей, предательства было очень больно. Каждый раз, сколько бы это ни повторялось, Эйми чувствовала себя преданной, много плакала и возмущалась, как же так можно. Увы, не только еë жизнь, но и весь мир был построен на бесконечном вранье, на трусости одних и доминировании других — и в таком мире, подлом и жестоком, другой быть не было никакого смысла. Не понимала она только одного: почему люди, изображающие силу, не желают обрести еë по-настоящему? Жалкие, слабые создания, делающие мелкие пакости, характеристика им — ничтожества. Такие люди были везде, постоянно преследовали еë, часто именно от них зависела еë судьба. Вырвавшись из ненавистной школы с подобными учителями и директором, она поняла, что в институте не сильно лучше. Пришлось принять одну неприложную истину: большинство людей — непроходимые идиоты, тупость которых ни чем не ограничивается. Она из раза в раз старалась больше не искать правды и жить так, чтобы никто и ничто не свете не могло заставить еë плакать. Эйми жила, старалась жить так, чтобы никогда не сожалеть о своих решениях. «Я не говорю, что не испытываю стыда за некоторые свои поступки, но я о них не сожалею. И не буду». Она привыкла считать, что всё, происходящее с ней, происходит к лучшему. И пытаясь найти плюсы во всех своих бедах, задавалась первым вопросом: «кто виноват»? Осматриваясь вокруг, пожимала плечами — не они, но и не она. Люди вокруг, особенно близкие люди, отчего-то считали, что имеют право читать ей нотации. Произнося очевидные вещи, изображая (или действительно считая), что они и только они лучше всех остальных и особенно лучше неë понимают жизнь, они поучительно поднимали палец, смотря на неë сверху, как на заплутавшего агнца. Эйми поджимала губы — осознавая неправильность своих поступков, поступать иначе она всë же не могла. «Ты не сможешь, ты просто много берёшь на себя». «Это уж не вам решать». Она не верила в чудеса, но постоянно находясь на границе двух миров, верила в неограниченность силы эсперов. Способности не поучали — учили, и Эйми была склонна более верить им, чем каким-то там людям. Погоня не прекращалась, и Ямада на подсознательном уровне ощущала, что и Гин сбежать не смогла — почему-то ей казалось, что о еë способностях она знала достаточно много (что, впрочем, не удивительно, если учесть все вариации на тему еë жизни). Тем не менее страшно не было. Совершенно. Влетела в стену рядом с ней молния. Она, выпрыгивая на полупустую набережную, выругалась. Обернулась: Гин уже валялась на краю причала, перегибаясь через край. — Исчадие ада… Игра пальцами. И на секунду показалось, будто бы загорелся даже воздух. — Опа-ля. Подхватив Гин за шкирку, она развернулась, прямо лёжа на асфальте. Раздался взрыв, разлетелось вдребезги над головой девушки что-то металлическое. Эйми цокнула, подтянула Гин наверх, и, перевернувшись, изобразила какое-то несуразное движение ногами — способность, впрочем, сработала красиво, и очередная арматура снова отлетела, возвращаясь по адресу отправителя. — Разведка, чтоб вас, — закричала девушка, перехватив Гин где-то в районе живота. — Руки переломаю! Обе лежали на пристани и тяжело дышали. Закончилось всë подозрительно быстро — нападавшие скрылись, даже не пытаясь добить их. Гин, не в силах пошевелиться, молчала, поджав губы, и вслушивалась в то, что происходит с еë, видимо, напарницей. Эйми вдруг беззвучно рассмеялась, закрывая глаза рукой. И снова грубо выругалась, в идеале повторяя знакомые Акутагава дазаевские нотки. Она повернула к ней голову и вздохнула. — Спасибо, Ямада… — Берегись! Эйми бросилась к ней, закрывая собой, и уже в процессе закричала ещё что-то. Вспыхнуло перед глазами Гин пламя. Она зажмурилась, прижимаясь к плечу Эйми, невольно вцепившись в еë плечи. — Вот теперь, — Ямада закашлялась и стряхнула с головы Гин пыль, улыбаясь почти счастливо, как ребëнок. — Пожалуйста.

***

Бесконечная неуверенность, незнание того, чего хочешь, к чему стремишься, что произойдёт дальше, разлагали душу. Эйми не испытывала особой боли, но и счастлива никогда не была: привыкнув к этой неопределённости, она жила просто «как-то», по инерции, ожидая, когда наконец-то выйдет в нуль. — Не расстраивайся слишком сильно, — девушка похлопала Гин по плечу. — Ничего ещë не кончено. Эйми выглядела чересчур уверенной, и Гин, не понимая, почему так происходит, ощущала себя идиоткой — правда ведь, Ямада либо кинула Мафию и теперь заманивали еë в очередную большую проблему, либо имела какой-то грандиозный план. Почему-то хотелось верить, что второе. — И да. Если «Ямада-сан» тебе ближе, говори так, я против не буду. Всë равно всем в Мафии наплевать, что я Дазай. Несмотря ни на что они шли быстро и близко настолько, что плечи при каждом шаге соприкасались. Многолюдность столицы утомляла, и обе этого не скрывали. — Гин, ты дееспособна? Та кивнула. — В таком случае должок вернём сегодня. За мной. И над их головами вдруг просвистело что-то яркое. Эйми определëнно имела какой-то план. — Привет! Улыбнувшись нахально, почти оскалившись, она опëрлась плечом на косяк двери, не без удовольствия наблюдая за растерянными лицами их недавних преследователей. Рассмеялась надменно и, обернувшись на Гин, мотнула головой. — Это по твоей части, полагаю. И наблюдая за тем, как резво Акутагава скачет чуть ли не по стенам, Эйми аж присвистнула. Исчадие ада полыхало по всему зданию, создавая за разбитый нос и испорченную причёску хозяйки. Ах, да. Ещë за минус пять лет жизни, улетевшие на нервной почве. — Молодым везде у нас дорога… Попытался проскользнуть за еë спиной незнакомый человек. — Старикам везде у нас почёт, — закончила она, скрутив его моментально.

***

— В гостиницу не пойдём, — отряхиваясь скорее по привычке, произнесла Эйми. — Есть чувство, что о нас знают всë. — Информация просочилась? — безразлично уточнила непривычно многословная в этот день Гин. — Скорее еë слили, — пожала плечами Эйми. — Даже догадываюсь, кто и зачем. Вновь положив руку ей на плечо, Ямада тяжело вздохнула, будто бы говоря, что они ни в чëм не виноваты и, засунув руки в карманы, развернулась на пятках. И пошла прочь. Тогда, в этой походке, в этом силуэте Гин во второй раз увидела что-то неземное, не человеческое. — Вы жили в Токио? — Училась. Подтолкнув еë в спину, она зашла следом и закрыла дверь. Знакомая, успевшая стать родной, квартира никак еë не встретила. Было ни тепло, ни холодно — как-то слишком безразлично. — Когда меня удочерили, — бросив ключи на тумбочку, она посмотрела в зеркало и поправила волосы. — Долго я здесь не прожила — мы быстро уехали и больше не возвращались никогда. В Японии я некоторое время жила в интернете, потом с братом — сюда вернулась, когда из Йокогамы сбежала. И посмотрев на неë, вдруг рассмеялась: — Да ты не стесняйся. Квартира была большой, огромной — даже сейчас, в новой безбедной жизни, Гин это казалось чем-то необычным. Она чувствовала себя очень маленькой, очень незначительной. — Поспишь в моей комнате, — повернувшись к ней, она опëрлась спиной на холодильник и скрестила руки на груди. — Чай? Кофе? — Чай, пожалуйста. Гин наблюдала за каждым еë движением внимательно, по-кошачьи щуря глаза. Эйми ничем не отличалась от обычного человека, ни чем не отличалась от мафиози, но почему-то с ней всегда было до ужаса спокойно. Сила? Нет, Гин жила и работала с бесконечно сильными людьми и никогда не ощущала себя в безопасности. Жизненная позиция? Но они не были знакомы толком, чтобы копать так глубоко… Почему же? Акутагава откуда-то знала, что своим друзьям из Агентства Эйми помочь не может — оттого и еë глупая жертва в момент оказалась совершенно бесполезной. Но та казалась спокойной. До безобразия спокойной… — Пойдëм, — Эйми, прервала еë размышления, мягко улыбнулась, рассеянно отводя взгляд в сторону. — Сегодня был тяжëлый день.

***

— В этой проклятой семейке мама не любила одного человека: себя.

— За что? За что ты еë убил? Рюноске впервые со времён раннего детства видел, как плакала Гин. Плакала отчаянно, навзрыд. Эйми Ямада умерла месяц назад, и сейчас, когда вскрылись новые обстоятельства еë гибели, сестра вновь погрузилась в своё горе, проклиная теперь не только Дазая, но и его.

Слова парня, совсем ещë мальчишки, будто полоснули чем-то острым по груди. Чуя смотрел на него и не понимал, как же раньше не догадался. Он был очень похож на Эйми — еë черты лица, еë волосы, еë взгляд — не узнать, не почувствовать было по меньшей мере странно. Но так и произошло.

— Я не знал о тебе.

— Она всю жизнь была на твоей стороне. Она заботилась о тебе. И именно она, а не Дазай-сан, всегда была рядом с тобой, — Гин рыдала и кричала, не останавливаясь, а Акутагава стоял угрюмый, с каждым новым словом сжимая кулаки всë сильнее. — Она вырастила меня, всегда страховала со всех сторон. Со всех… Не жалея себя…

— Да мне наплевать, — он усмехнулся, смотря презрительно. — Это погоды не делает.

Гин ушла, так и не сказав ничего больше. Спохватившись однажды, Акутагава уже не смог найти даже еë следов — всё же её хорошо обучили. А вскоре после ухода Гин исчез из поля зрения почти на два месяца и Дазай-сан. Тогда Рюноске впервые вспомнил непонятые ранее слова. «Даже Дазай человек. Ты тем более. Ты не сможешь жить один. Продолжишь в том же духе — пожалеешь рано или поздно».

Вошëл Дазай, и у Чуи наконец-то срослось всë: последовательные, аккуратные убийства высших кадров Мафии, провал последних миссий, странное поведение Эйми и Дазая тогда, шестнадцать лет назад. Вспомнилась исчезнувшая тогда же Гин и резко сдавший в какой-то момент Акутагава — они всё знали. А единственным идиотом снова оказался он. — Делай, что хотел.

Потом Эйми начала сниться ему. Она почему-то всегда была рядом с Дазаем, какая-то непривычно беззащитная, в незнакомом сине-голубом платье. Неизменно улыбаясь, она громко говорила о чём-то непонятном — слова расплывались и оставались неуслышанными, как бы он не напрягал слух. А потом, замечая его, Эйми замолкала, хмурилась и смотрела в глаза. Он просыпался, ощущая вину всё больше и больше. Глупая мысль, глупая смерть — именно сейчас он почему-то понял, что в какой-то момент она просто остановилась. Он не смог бы победить сам, он был слабее. — Она пожалела меня? Зачем? Не хотела умирать как предатель? Искала лёгкой смерти? Все вопросы оставались без ответов.

Вновь надменная улыбка. — Разрешаешь, отец?

Через пять лет Рюноске нашёл первую зацепку — маленькую, единственную фотографию принёс ему один из рядовых мафиози. Гин и мальчик. С подписью.

«Я хотела спасти всех своих детей».

Это были последние еë слова. Быстро найдя хвосты, он приехал к ним уже через четыре часа. Но снова никого не нашёл. Теперь всë было предельно понятным. Она проиграла ему именно потому, что он был слаб. «Люди, не имеющие своего мнения, рано или поздно тонут в болоте». Нет, он не мог ничего поделать, не мог поступить иначе. Беспомощный и брошенный всеми, Акутагава просто выполнял свою работу, как его и учили. Ведь никто, в конце концов, не заставлял еë убегать из Мафии, позволять поймать себя и убить. Всех предателей ждала одинаковая участь. И она, как мафиози со стажем, знала это. Но почему же тогда оставался в живых Дазай? Разве не его уход полоснул ножом по сердцу, разве не он сделал его, Акутагаву, учеником предателя, разве не он повесил на него ответственности, нести которую он не был должен? Тогда Акутагава принял всё действия Эйми и Чуи за должное, а теперь задумался — почему эту ответственность должны были нести они? Мир почернел — цвета в нём больше не было. Эйми проснулась от резкого приступа тупой боли, подскочила и тут же вновь плашмя повалилась на футон. Было так больно, что она, не сдержавшись, зарыдала, хватаясь руками за горячую голову. Всë знакомо звенело и плыло, пульсировало, отдаваясь эхом в ушах и куда деться от этого невыносимого чувства она не понимала. С трудом доползла до шкафа, но встать так и не смогла, начала судорожно ворошить по всём полкам, до которых только согласно дотянутся, смахивая с них бутыльки с лекарствами и дорогие фарфоровые статуэтки — сейчас до них не было дела. — Что с вами? Эйми не отвечала, лежала на полу и дрожала, закусывая край рукава, чтобы только не закричать снова. Продолжала теперь уже более вяло водить рукой по опустевшим полкам. Боль была жуткой — этой боли Эйми боялась больше всего на свете. Боялась настолько, что смерть, почти быстрая, иногда казалась ей лучшим выходом. Она пыталась умереть. Пыталась и не могла — равнодушный обычно Кагуцути в эти моменты неизменно мешал ей. Но жалкие, безнадёжные попытки, повторялись из раза в раз, и Эйми жила от приступа до приступа, никогда не забывая о том, что этот кошмар однажды повторится. Отпустило. Моментально и неожиданно. Тяжело дыша, она чувствовала, как стекал по лбу пот. Ужасно. И страшно. Горящее ещë секунду назад тело теперь просто ныло так, будто переломали все кости. Но это было лучше, намного лучше. — Кажется, я умираю. Так бывает. И с ужасом глядя на то, как она молча встаëт и одевается, Гин понять не могла, что значит «бывает». Так бывает у человека, который улыбается счастливо и ставит на кон всë ради призрачной надежды спасти хоть кого-то — хоть себя? Так бывает у человека, который отчаянно, безрассудно, бросается прикрывать кого-то собой? Как же человек остаëтся человеком, страдая так? Вопрос сначала остался открытым. После стало понятно. А никак. — Вы играете? — Что? — Эйми говорила отрешëнно и смотрела рассеяно, не фокусируя ни на чëм взгляд. Подняла голову. — А. Да. Положив руки на крышку фортепиано, она склонилась над ним, и Гин впервые заметила, как, в сущности слаба была Эйми. Она не была ни стройной, ни низкой, но сейчас, глядя на еë плечи, ей всë же показалось, будто отчаянная и смелая Эйми Ямада в действительности была куда более хрупкой. Гин почему-то страшно стало от того, сколько всего лежало на этих плечах. Она удивилась — с каких пор ей дело до этого было? — Родители с воспитанием перебарщивали. Красный аттестат, три языка, музыка, танцы. Родители считали, что каждый человек, особенно девушка, должна уметь и иметь всë это. Эйми в восторге не была, но всë же упорно училась, отдаваясь процессу сполна. — И танцевать я училась… Чтобы правильным людям глазки в нужное время строить. Так еë растили. При этом быть заметной было настолько же плохо, как оставаться неприметной. Люди вообще зачастую были крайне противоречивы. Ломали то, чем сами восхищались; на полном серьёзе обвиняли невиновных в собственных ошибках не ради выгоды, а просто так, потому что действительно считали их виноватыми; кричали о том, что внешность не так важна, но сами смотрели исключительно на неë, опуская прочие детали. — Ведь бабочка, на деле, довольно уродливое создание, если на крылья не смотреть. Эйми вновь пожимала плечами. Она не знала какую жизнь предпочесть: тихую и долгую или короткую и яркую. Всë заканчивалось смертью — она об этом постоянно думала. А если так, есть ли смысл страдать так долго? Это была позиция брата, и Эйми, ловя себя на таких мыслях, пугалась. Лучше было бы оставаться честной с собой. Однажды она решила, что уходить будет проще, если знаешь, что по мере возможностей помогал людям. Пусть грубо, пусть извращëнно. Но ведь добро не бывает без зла… — Зачем вы говорите так? Эйми неопределëнно улыбалась, отводя взгляд. Она пыталась жить праведно. И что? К чему это еë привело? Девушка не знала, что происходит с самыми близкими еë людьми, она не знала проснется ли завтра. Липкий страх, жуткий, беспощадный, тянулся за ней какой-то чëрной пеленой, не оставляя ни на миг. Сидя в Мафии по ночам, пытаясь понять, что вообще должна делать, она впивалась ногтями в ладони, раздирая их в кровь. Она не могла найти следов, не могла получить деньги — Мори не то что бы не помогал, намеренно мешал. И Эйми быстро поняла, что совершила непоправимую ошибку. — Я очень о многом мечтала. Теперь это осуществимо, Гин — у меня появились деньги, не очень большие, но этого хватит. Просто счастья не принесëт — поэтому я боялась вступать в Мафию, даже когда была втянута в неë. Я понимала, что это станет точкой невозврата. Может правду говорили, что мечта она как еда после шести — только лишним жиром на боках оседает. Эйми больше не мечтала. И единственным выходом ей теперь казалось найти какого-нибудь богатого и влиятельного, которого она использует и выбросит. Да, найти… — Прости, что разбудила. Иди спать. Ты устала. Мы разберёмся со всем завтра. И, прислонившись к стене, обхватив руками голову, совсем тихо добавила: — Наверное, в Мафии обо мне верно говорят.

***

Дети не бывали виноваты в том, какие они есть. Они не успевали провиниться в том, за что судьба их наказывала. Однако же дети страдали. Страдали по вине родителей, отражением которых потом становились. Как бы им не ни хотелось, что-то они перенимали. И перенимали многое. И Эйми не была виновата в том, что родилась именно «Дазай». Не была виновата в том, что осталась одна — биологических родителей она даже не помнила. Не была виновата в том, что приëмные выбрали еë и оказались именно такими — кончеными материалистами. Не была виновата в том, что у неë был брат, такой брат, и в том, что он, спустя двадцать лет, вдруг решил в семью поиграть. И в том, что у него не получилось Эйми Ямада тоже не была виновата. Никак не могла она повлиять на людей, так невовремя появлявшихся в еë жизни, на бесчисленные реальности, на ничем необъяснимые чувства. В сущности, в этой жизни, в своей собственной, она ничего не решала и ни на что не влияла. Ребëнок рос, как его растили. Не имея возможности выбирать. Ничего. Эйми иногда казалось, что нет в жизни никого, злее детей. Более злых, более жестоких… Мысль, быть может, ошибочная, но жить в среде тех, кто мнения своего ещë не имеет, а слепо следует тому, что говорят родители… Тяжело. Эйми не умела не жалеть слабых. Не могла не защищать их по мере своих возможностей. Иначе для чего дана была сила? Но всеобщее счастье было неосуществимо — с этим тоже пришлось смириться. «Осаму арестовали слишком внезапно, — прикрыв за собой дверь в комнату, где снова уснула Гин, Эйми тяжело вздохнула и раз в сотый за последние три часа нащупала в кармане флешку. Еë она стащила незаметно, не сказав Акутагаве ни слова. Пока та разбиралась с теми, кого не убила моментально». Это было предательством. Но дно, как ей казалось, и без того пробивалось безостановочно. Падать глубже уже не было страшно. Ей нужны были ответы. «Такого не бывает». Она хорошо понимала, что кто-то очень сильный и очень влиятельный сделал что-то такое, что избавило брата от всех обвинений. Моментально и навсегда. И, разумно предположив, что настолько высокопоставленных друзей у брата нет, она быстро пришла к выводу, что сделал это эспер. Какой и зачем она не знала. Но и не видела смысла узнавать: сейчас, когда всë вернулось на круги своя его, скорее всего, в живых не было. «С Ищейкаии даже Мафия, пожалуй, не справится». Разгребая гору мусора: пустые файлы, какие-то фотографии, бесполезные согласия на всë, что только можно было, удостоверения личностей, какие-то карты города с отмеченными на них точками — что это, Эйми понять не смогла, но и внимания уделять не стала, — она удивлялась, как можно всë хранить в одном месте. Зачем? Почему так очевидно? Не бывает так. Данные можно спрятать. Хорошо спрятать, если хотеть этого. Здесь же не было ни паролей, ни какой другой защиты, да и сама флешка валялась на самом видном месте. Даже если предположить, что врасплох их застали, было слишком уж легко. «Подстава? Кому они нужны?» И всë же ребята были непростые — на Мафию обычно нападают либо гении, либо смертники, либо идиоты. И еë, как будто бы, хотели склонить к третьей версии. Папка. Файл. Запись. Вновь нацепив наушники, она зевнула, приготовившись увидеть очередной порно-фильм, но вдруг насторожилась: запись начиналась с шума. Со знакомого шума. — Приветики! Как ваши делишки? Итак, моë дорогое Агентство, я дам вам четыре фрагмента информации. Резко оттолкнувшись от стола, она чуть не упала вместе со стулом и, прижимаясь к стене, с ужасом продолжала смотреть на человека на экране. Этот голос. Этот внешний вид… Эйми чувствовала, как резко падает что-то в груди и тянет внизу живота, как бешено чешутся запястья, как руки трясутся. Не в силах нормально вдохнуть, она стянула с себя наушники и тихо опустилась на пол, зажимая рот рукой. — Как же так… И снова ужас, снова страх. Падать ниже некуда? Бред. Бред. Что делать? Куда бежать? Как выбраться из этого проклятого болота? Эйми продолжала дрожать, смотря уже на чëрный экран монитора. Надежды нет. И не было с самого начала. Она была дурой, дурой. Не надо было лезть, не надо было возвращаться. Еë сожрут, сожрут вместе с последней надеждой на спасение Агенства. Вместе с Мафией, с семье, с друзьями. «Скорее. Скорее…» И схватив флешку, она в три шага оказалась у входной двери. Оглянулась, шепнула тихо: — Прости меня. Пожалуйста. И выскочила из квартиры. Открыла глаза Гин, встала с кровати и, выбежав вслед за ней, с ужасом осознала, что упустила.

***

— Доброе утро! Эйми подняла голову и пожала плечами, всматриваясь в лицо Накахары Чуи. — Привет. Утро добрым не было. Вырвавшись из Токио лишь этой ночью, заснуть она не смогла ни в поезде, ни дома. А оттого почему-то притащилась на работу ни свет ни заря — сама усмехалась, мол, трудоголик чëртов. — У тебя разве не выходной? Чуе показалось, что лицо еë в момент из просто уставшего стало совсем разбитым и обречённым. Правда ведь, выходной. Она в упор смотрела на него, не сводя взгляда, будто никак не могла взять в толк то, что он сказал. А Чуя, чувствуя как резко падают до нуля его социальные навыки, всë больше и больше ощущал чудовищную неловкость. — Может… Пройдёмся? Выпьем кофе. — Только если за твой счёт, — наконец ответила Эйми. И отказываться он почему-то счёл неразумным. — Как прошла поездка? Идти молча было невыносимо. Вновь чувствуя себя конченым идиотом, Чуя пытался завести разговор желательно непринуждённый, но для начала хоть какой-нибудь. Эйми, кажется, не была предрасположена к общению. Как, в общем-то, всегда. — Нормально. Благодарю. — Гин отчитался боссу. На вас напали? — Ерунда. Она не слушала вовсе. Смотря себе под ноги и не врезаясь в идущих навстречу людей лишь благодаря случаю и Чуе, хватавшему еë за руку каждые секунды полторы, Эйми Ямада думала о том, что услышала и увидела накануне. Картина, казавшаяся до недавнего времени совершенно очевидной, заиграла новыми красками с появлением Николая Гоголя. С появлением тонкой папочки с именами. И к чему эта папочка могла привести теперь зависело только от еë решений. Приходилось задаваться вторым вопросом: «что делать»? Действительно, всë моментально встало на свои места: постоянное невезение, то, что правительство не верило очевидным фактам и даже прямым доказательствам, исчезнувшие эсперы, действия Ищеек… Теперь, осознавая всë это, Эйми должна была расставить приоритеты.

Как бы поступил брат?

Презирая то, как их постоянно сравнивали, теперь Эйми часто думала так. Брат был профаном в понимании человеческих чувств, страшным эгоистом, преступником. Но он никогда не ошибался и не подводил окружающих. Был надёжной опорой для всех, кроме неë, пожалуй. А ведь когда-то и Эйми жила с мыслью о том, что у неё, к счастью, есть старший брат. Что он всегда будет на еë стороне, что она никогда не останется одна. Ей казалось, что у семьи нет права выбирать такое — так должно быть и всë на том. Понимание того, что всего в этой жизни придëтся добиваться самой, было как удар ножом в спину. Несвоевременным и неожиданным. Поздно пришло и осознание того, что на самом деле она всю жизнь боялась Дазая. Не только Дазая — всех мужчин в целом и его особенно. В детстве, смотря на мальчишек во дворе, она почему-то невольно представляла то, как во время удара подставиться так, чтобы было не очень больно. Откуда взялся этот подсознательный страх, почему исчез так быстро и сам по себе… Эйми не знала. Живя без него несколько лет, она и не вспоминала об этом отвратительном чувстве. Так было до встречи с Дазаем. Она сразу поняла — детские воспоминания вспыхнули с новой силой стоило ей только зайти в кабинет, в котором был он. И всë же, встретив его, услышав его голос она проигнорировала свой страх и почему-то сразу ему поверила — он был таким красивым, что Эйми не успела опомниться, как уже безоговорочно верила ему. Всë-таки брат умел нравиться людям. Потому что был умным. И это в их ситуации решало всë. Это в целом много чего решало. Мир за сотни миллионов лет не определился каким быть более выгодно: сильным или умным. И всё же человек, в котором упор эволюция сделала на развитие мозга, существом считался наиболее развитым. Хотя, что уж говорить, венцом природы человека назвал человек. Но всë же главным хищником этого мира — пусть приматы и не хищники вовсе — был именно человек. — Футаба! Футаба Ямада! Эйми отреагировала не столько на крик, сколько на то, что Чуя больше не шёл за ней. Остановилась и осмотрелась по сторонам. — Володя? Володя, это ты? Молодой парень, высокий-высокий, с каким-то хитрым, но вовсе не злым прищуром глаз и смущëнной, нет, пожалуй скорее неловко-изумлëнной улыбкой также замер посреди улицы, смотря в их сторону. Дëргал его за руку маленький ребëнок. — Володя… Набоков. Эйми казалась сбитой с толку совершенно. Она, не моргая, смотрела на парня, и не шевелилась. Он подошла, чуть не волоча за собой сопротивляющегося мальчика. — Ну здравствуй, Володя. — Привет. И он обнял еë. — А как же Франция? Твой сын? Как Лена, где она? Ой, прости, это Чуя — мой коллега, это Володя — мой друг. Эйми суетилась и не могла прийти в себя, рассматривая старого друга со всех сторон. Он слабо смеялся, хлопая еë по голове. — Очень приятно, — обратился он к Чуе. — Ага. — Футаба, давай по порядку. — Володь, тут такое дело… Кофе они пили вчетвером. Ну, вернее втроём. Мальчик вытребовал у отца мороженное и сидел довольный, смотря то на Эйми, то на Чую. Она всё быстро объяснила. Чуя удивлялся — никогда Эйми Ямада не говорила с таким воодушевлением, так быстро, размахивая руками и смеясь почти от каждой шутки незнакомого человека. Недавнюю усталость как рукой сняло, и Чуе было даже немного обидно: человек, что сейчас улыбался очередной шутке, минут пять назад хотя бы ради приличия мог бы поддержать диалог. — Володя, извини, — взглянув на Чую, она как будто что-то осознала. — Мне нужно на работу. Я была рада тебя видеть, очень рада. Ещë больше я рада, что у тебя и у Лены всë хорошо. — Оставь свой телефон. Она поджала губы, но тут же снова улыбнулась. — Есть, где написать? Заглянув в листок, Чуя усмехнулся: номер был не еë. — Извини, нужно бежать. Увидимся обязательно. Давай, пока. — Пока. Схватив Чую за локоть, она потянула его за собой, стремительно удаляясь от места встречи с этим человеком. Подходя к чёрным высоткам, Эйми вдруг остановилась, продолжая сжимать локоть Накахары. — Чуя, я прошу тебя, — развернувшись к нему, она заговорила на удивление тихо, почти шëпотом и так, будто готова была расплакаться. — Не трогайте его. Он же ни в чëм не виноват. Это получилось случайно — мы с его сестрой учились вместе в своë время. Я не могла сделать вид, что не узнала, у нас… — она запнулась. — У них… Так не принято. Мы больше не увидимся, никогда не увидимся. — Да успокойся ты, — огрызнулся он, выдирая рукав из еë рук. — Можно подумать, что я ненормальный. Она смотрела с недоверием, но всë же, кажется, немного спокойнее. — Я прошу тебя, Чуя… Спасибо. Оставался последний вопрос: «Как бы не сдохнуть?»