Над бездной

Первое чувство. Осязание. Возникающее раньше других, одно из основных и самых значимых, осязанием в современном мире пользоваться почти не приходилось. Эйми не была брезгливым человеком — в детстве таскала в руках и лягушек, и змей, неизменно побеждала в школьных играх на определение предметов на ощупь, но всё же никогда не была кинестетиком.

В какой-то момент Эйми осознала, что, если бы человек действительно мог изменять судьбу по своему желанию, мир представлял бы собой сверхцивилизацию: все были бы богаты, не дохли бы в подворотнях от голода, не оставались бы без помощи в больницах. Но этого не происходило. А миром во все времена правили деньги и материальные блага.

Второе чувство. Обоняние. Один умный человек говорил, что память воскрешает всё, кроме запахов, зато ничто так полно не воскрешает прошлого, как запах, когда-то связанный с ним… Эйми, к своему удивлению, очень привязалась именно к этой фразе и верила в неë беззаветно. Может быть поэтому, из-за глупого воспоминания детства, в незнакомых местах она всегда обращала внимание на запахи.

— Что творится в этом мире? — Ничего необычного. Всë тлен. Люди как люди.

Третье чувство. Вкус. Эйми никогда не скрывала, что любила хорошо и вкусно поесть. Однако, вновь рассматривая роль профессии в своей жизни, это чувство Эйми Ямада проваливала по всем фронтам. Она не умела чувствовать яды на вкус, не различала тонких оттенков и гурманом не была, а потому, в случае чего, могла умереть, даже не подозревая об опасности.

Эйми считала, что обижаться на людей, даже на трусливых и бесчестных, занятие довольно бесполезное. Она не врала себе — и неприязнь, и отвращение к ним испытывала. Но зла не держала, поэтому и отпускала моментально. Она никогда не была пробивным человеком: не имела особых целей, почти ни о чëм не мечтала, а утыкаясь в проблему, предпочитала либо игнорировать, либо обходить еë стороной. Казалось, что жизнь от этого становилась проще.

Четвертое чувство. Зрение. Глазам своим она не верила никогда. Нередко оказываясь в сложных ситуациях по абсолютно нелепым случайностям, она знала, что совпадения бывают чудовищными и необъяснимыми. Ей не везло никогда — она почти всегда оставалась крайней, хотя не делала ничего плохого.

Люди врали бесконечно много. Даже те, кто находил в себе силы не подстраиваться под общие стандарты, обманывал других и себя, произнося безразличное «мне всë равно». Эйми по себе знала, что не всë равно. Никому не плевать на то, что думают о нëм люди. Так был устроен этот мир: с детства все искали одобрения, сталкивались с непониманием, презрением, а то и травлей. Она видела, что и Дазай, по существу, не такой уж идеальный человек — продолжая в том же духе, однажды он бы просто умер — скоропостижно и бесславно. Умер, и о нём никто бы и не вспомнил. Эйми от таких мыслей всегда бросало в дрожь. Моментально становилось необъяснимо жутко.

Пятое чувство. Слух. Напротив, вопреки логике, ушам своим она верила безоговорочно и всегда. Легко считывая интонации и эмоции, Эйми Ямада определяла ложь и правду как-то даже слишком беззаботно. Расшифровкой аудиозаписей она занялась в Агентстве. Чтобы научиться работать быстро и безошибочно, она ходила по городу и слушала звучание всех мест в разное время суток — впитывала и запоминала, чтобы потом даже по шуму определять, где сделана запись; общалась с людьми, ходила в театры — училась характеризовать человека по голосу; изучала то, как делают и делали раньше звуковые дорожки в фильмах и мультфильмах — так можно было отличить подделку от реальности. И этим новым своим талантом она жила. И этот новый еë талант приучал еë жить и избегать фатальных ошибок.

Дазай говорил, что люди бессильны против того, что придумали сами люди. Время вообще — удивительная штука. Оно всегда тянется медленно, когда спешить некуда, и несётся, будто бы сломя голову, когда человек торопится или счастлив. И люди всю жизнь идут вперёд вместе с ним, а когда вдруг останавливаются и оглядываются назад, то понимают, как быстро всë проходит. Время идёт по спирали. Как, собственно, и история. И каждый новый виток по сюжету своему повторяет старый. А причина этому — человеческая глупость и жадность.

Шестое чувство. Интуиция. Шестое чувство еë тоже никогда не подводило. На первой же остановке в поезд зашли Ищейки.

— Записи изъяли? — Верно. — И никаких улик? — Никаких. Дзëно отчего-то довольный улыбнулся, вновь выслушивая, как недовольно высказывается его коллега. Вычислили Футабу Ямаду легко — с билетам всë было честно и по закону. Только вот лицо на камерах она ни разу не засветила. Полицейские возмущались и сетовали на то, что девчонке повезло, а Дзëно всë больше и больше убеждался, что соперник им достался непростой. Выход из ситуации она нашла быстро, почувствовала опасность — звериное чутьë — подумал тогда парень, у всех преступников оно такое. Теперь же она шаталась где-то в Йокогаме и не попалась до сих пор. — Умная девочка, — он выдохнул и резко встал. — Тем лучше. Расклейте объявления и покажите её фотографию по всем телеканалам! Игра действительно становилась интересней: Дзёно надеялся, что до конца осталось немного, но неопределëнность делала своё дело. На чьей стороне те, кого ещё не удалось поймать? На чьей стороне Футаба Ямада? Впрочем, это было не так уж и важно. — Все должны платить по счетам, — улыбнулся Сайгику. Поезду не было суждено двинуться дальше.

***

Интуиция действительно никогда еë не обманывала. Вообще в их семье, видимо, с шестым чувством всем повезло — брат, анализирующий и думающий, тоже часто делал ставку на авось, потому что ему «так показалось» — и никогда, чёрт бы его побрал, не проигрывал. Вот и она: тоже слишком часто верила своим чувствам и действовала, опираясь на них, а не на логику. И — тоже — часто оказывалась права. — Кагуцути… Я умру? — Не исключаю. Эйми, быстро проанализировав всю доступную информацию (и посетовав на её не слишком большое количество), поняла, что нужно делать: для начала — искать работников Агентства. Где-то глубоко в душе она надеялась, что встретив их, всë разрешится само собой. Они профессионалы — проработав с ними плечом к плечу какое-то время, она была уверена в их навыках. Может, даже боязнь ни к чему, и всё наконец будет хорошо? Она увидит брата — встреча с ним теперь не казалась ей такой пугающей, снова улыбнётся Рампо-сану и директору, обнимет Йосано. Почему-то ощущение того, как сильно она по ним скучала, слишком остро проявилось именно сейчас, и Эйми поняла — это влияние навязчивого, противного страха. Это чувство было ей хорошо знакомо, а потому перепутать его с чем-то казалось чем-то невероятно глупым. Эйми, медленно оглядываясь, будто бы находилась в незнакомом городе, ходила кругами, стремительно смешиваясь с толпой. Времени медлить не было — еë наверняка не только ждали, но и искали. Она отправилась к дому, который, как ей казалось, мог стать убежищем — и для неё, и для остальных. Однако надежды разрушились раньше, чем она постучалась в его дверь. Вой сирен, сигнальную ленту и служебные машины — самое отвратительное! — стали последним предупреждением. Катай был под стражей. — Не верю, — прошептала она. — Да уж, — Кагуцути это зрелище почему-то забавляло. — Однако же это парад спецслужб прямо перед твоим носом — и перед домом твоего друга. Этого ты отрицать не можешь. Но Эйми тревожило другое: помочь Катаю она сейчас не могла ничем. Утратив последнюю свою надежду на цивилизованную связь с друзьями, Эйми почувствовала, как медленно начинает что-то внутри с треском обрушиваться. Она, пятясь назад, к стене дома напротив, с ужасом смотрела на вооружённых полицейских и осознавала, что найти нужных людей — хотя бы кого-то, хотя бы одного — теперь становится почти невозможным. Если вышли на Катая, значит прикрыли уже и офис, и бункер, и все те места, которые хоть как-то были связаны с Агентством. «Спокойно. Паника приводила к гибели и опытных людей». Хотелось в это верить. Проблема была одна: к гибели приводила не только. Паника. — Это моя вина, — вдруг на одном выдохе произнесла она. — Я слишком много врала. Кагуцути как-то неодобрительно покряхтел, но промолчал. А Эйми вдруг, найдя в себе силы, забормотала отчаянно: — Нет. Это твоя вина. Если бы не ты, я бы!.. Но слова застряли в горле, и она, согнувшись пополам, схватилась за грудь. Удушье. Голова трещит. И Кагуцути, в такие моменты особенно пугающий, говорил медленно и тихо, продолжая сжимать еë сердце. — Прекрати истерику. Ко мне происходящее не имеет никакого отношения. Но всë же не забывай, что твоя жизнь, именно твоя, зависит не только от тебя. — Сволочь, — она хрипела тихо-тихо, сгибаясь с каждым словом всë сильнее и сильнее. — Но ты не можешь убить меня. Я слишком хорошо осознала то дерьмо, в которое вляпалась. И он милостиво отпустил еë. — Я собираюсь поставить на кон всë, — уже спокойнее прозвучал другой, женский голос (Кагуцути это то ли не контролировал вовсе, то ли действительно давил таким образом на психику). — Не зли меня лишний раз. — Твоë имя — Исчадие Ада, — тихо огрызнулась она, разгибаясь. — И если ты ещë раз посмеешь угрожать мне, то лишишься и «всего», и «кона». Осознав величие своей силы и еë последствия, Эйми всë же быстро со всем смирилась: тяжело было принять собственную смерть столько раз и в таком количестве ситуаций, но всë же понимание обречённости своего положения быстро сделало своë дело и стëрло все сожаления. Избавиться от этой проклятой силы она всë равно не могла, а Кагуцути любил еë, любил по-своему, скорее от безысходности, но всë же любил. И хотел защитить, и — по возможности, с недовольством — защищал. Она уже никуда не торопилась — чинно отмеряя шаги, гуляла по набережной, смотрела на достопримечательности и даже улыбалась. Йокогама ощущалась не как Иркутск или Южно-Сахалинск, но вам же была ближе, чем Токио. Подходя к знакомому красному зданию, она попыталась отыскать в себе хотя бы остатки мучившей еë ещë минут двадцать назад совести, но не почувствовала ничего — за болью вновь пришла пустота. Промелькнула где-то мысль о том, что это тот выбор, о котором она, возможно, пожалеет. Но когда-нибудь потом. А сейчас она уже не думала — потеряно было всë. Девушка открыла дверь и улыбнулась неловко, виновато, как часто делали это слегка рассеянные люди. Узнать еë здесь не могли — она слишком сильно изменилась. Изменилась так, как нормальные люди не меняются. — Добро пожаловать, уважаемый посетитель! Девушка-официантка улыбалась профессионально, но совершенно неискренне, скрывая тревогу. Эйми осмотрелась и по скошенному в сторону странно одетого посетителя взгляду сразу всë поняла. Ëкнуло в груди сердце, но отступать было поздно — еë заметили. — Добрый день, — она вдруг заговорила по-английски. — Заварите мне какой-нибудь хороший чай. Переведя весëлый, смеющийся взгляд на сидящего за столом мужчину, она, будто объясняясь, добавила: — Приехать в Японию и не выпить чаю — звучит как преступление, не находите? Тот не отреагировал, и Эйми не смогла бы с уверенностью сказать, понимает он еë или нет. Официантка быстро закивала и проводила еë за стол, и Эйми, изображая из тебя типичную (во всяком случае, ей так казалось) иностранку, стала фотографироваться на фоне всего, что могло бы стать свидетельством еë отпуска. — Лучше не выкладывайте фотографии в социальные сети, — посоветовала официантка, ставя перед ней чайничек. — Почему же? — Эйми смотрела непонимающе. — В этом здании долго работали серьёзные преступники. Верхние этажи оцеплены, не закрыли пока только нас. — О, ужас, — наклонившись поближе к столу, она с интересом слушала еë, изображая одновременно и лёгкий испуг, и любопытство. — Что же за преступники? Я приехала в Йокогаму два часа назад и, к своему стыду, совсем не говорю на японском, — она пожала плечами и поморщилась. — все что-то обсуждают, новости крутятся, а я совершенно ничего не понимаю. — Не расстраивайтесь слишком сильно. Почти всех уже поймали, самый опасный из них сидит в тюрьме. Эйми вздрогнула, но вновь поймав на себе пристальный взгляд незнакомого человека, выдала первое пришедшее в голову: — Почти всех? — испуганное восклицание. — Значит по городу бродит шайка, из-за которой оцепили целое здание? — Не беспокойтесь, здесь вы в безопасности. — Надеюсь, — ответила Эйми, чуя, что от надежды в действительности осталось мало. — Благодарю. Официантка только отошла — и тут вмешался Кагуцути. — Не смей бежать, дура. Тебя поймают сразу же. Хоть человек напротив и был слепым (это девушка поняла только когда официантка уже отошла от неë, качая головой и задумчиво бормоча что-то себе под нос), но Эйми чувствовала, будто с неë не сводили пристального взгляда. Это не давало покоя, стыдило: от странного человека словно невозможно было спрятаться. «Я стал видеть гораздо больше, когда ослеп,» — всплыла в голове фраза. И Эйми настолько чётко и ясно услышала новый, незнакомый голос, что даже вздрогнула — к такому она ещë не успела привыкнуть. — Я знаю. Знаю, — одними губами произнесла она. И вдруг подняла голову, чтобы посмотреть на нарушителя еë покоя. Он, наглец, и не собирался делать вид, что не интересуется ею. Наконец, прождав с минуту, парень подошёл к ней (Эйми улыбнулась вежливо, стиснув зубы) и, сев на место напротив, спросил на почти чистом английском: — Мы с вами не встречались раньше? Она вздрогнула. Голос тот же. — Маловероятно, — прозвучал опасливый ответ. — Если только вы раньше не бывали на Сахалине или ещë где-нибудь. — Тогда, пожалуй, нет, — парень улыбнулся, вытаскивая из-под плаща чуть смятый листок. — Никогда не встречали этого человека? Эйми, взяв собственную фотографию в руки, нахмурилась — действительно ведь совершенно не похожа — и, пожав плечами, вернула еë обратно. — Впервые в жизни вижу. — Что ж, очень жаль. Он как-то издевательски усмехнулся и даже не подумал встать и вернуться на своë место. — Кажется, в Японии мужчины ничего не слышали о правилах хорошего тона, — съязвила она, смотря на него в упор. — Чем богаты, — беззаботно отозвался Дзëно, продолжая ухмыляться всë также неприятно. — Очень жаль. Я была лучшего мнения об этой стране, — она не знала, что делать. Если еë уже раскрыли, то нужно было бежать, если нет — побег бы стал последним звеном. Впрочем, Кагуцути сказал не рыпаться, а сейчас продолжал настойчиво биться и рассказывать об этом человеке что-то, быть может, важное. Она его не слышала — не могла, слишком сильно шумело в ушах. — Думаю каждый имеет право влюбиться. Она засмеялась от неожиданности. — Хотите сказать, что влюбились с первого взгляда? — По уши. Хотелось сбежать. Умчаться со всех ног — из этого кафе, подальше от этого здания, подальше, хотелось бы, от всего города. Она проклинала ту часть своего подсознания, которая убедила еë притащиться сюда. — Перестаньте обманывать, — она выдохнула тяжело, будто бы действительно обиделась. — Я в такое давно уже не верю. — К вашем сожалению, — он вдруг наклонился к столу. — Я в ложь тоже не верю. — А теперь тактично сваливаем! — вдруг услышала она женский голос. И моментально стало необъяснимо жутко. — Всего доброго, — она резко встала, ударив по столу руками и отошла. — Будьте добры оплатить мой заказ, раз уж вы так любвеобильны. И дверь за ней захлопнулась. Улица, другая. Поворот, перекрёсток. Она не была уверена, идëт ли тот человек, кто-нибудь, за ней. Концентрация терялась, она не ощущала ни себя, ни людей, чувствовала только постоянные взгляды, будто следили за ней все, сразу и со всех сторон. Жалко вдруг стало официантку, которая зря старалась над заказом, жалко было себя. Ноги сами несли её, и она действительно не понимала куда. Чувство странах было знакомо ей лучше всех остальных — Эйми верила своим ощущениям, и сейчас испытывала такой дикий ужас, какого не было у неë даже тогда, когда она как следует узнала Дазая, когда впервые начали сниться эти чудовищные сны. — Кагуцути… — Успокойся, дура. Тебя не узнали. Всë чисто. Но Эйми снова не слушала, не верила. Она проникала в целые толпы, стремясь слиться с ними, почувствовать, что кто-то, пусть и незнакомый, прикрывает спину. Была надежда, что по толпе стрелять не будут. А если и будут, то попадут не в неë. Поймав себя на этой мысли, она ужаснулась. Нет, нет, сила дана ей не для этого, не для этого живёт она, не для этого существуют другие люди. Но убежать хотелось по-прежнему, и Эйми уходила всё дальше, пусть было тяжело, пусть дыхание давно сбилось. — Остановись, — приказал ей Кагуцути. — Достаточно. Ты больше не протянешь. — Протяну, — на одном выдохе ответила Эйми. — У тебя пульс ненормальный. Сейчас свалишься. — Ненормально то, чем я занимаюсь всю жизнь! Кагуцути перестал спорить — и тотчас Эйми плашмя рухнула на траву. Лежать хотелось вечность — казалось, что ничего для счастья уже и не нужно, было прохладно, пахло свежей зеленью, и она лежала, не ощущая течения времени. Но вдруг стало невыносимо обидно. И больно — тело больше не слушалось. Эйми с трудом сдержалась, чтобы не заплакать. Не хотелось теперь ничего и даже смерть, казалось, уже не была такой уж страшной. Она, пересилив себя, села и огляделась. Непонимания, пустота — исчез куда-то даже Кагуцути, и Эйми почувствовала себя неполноценной. Она не знала, где оказалась и как дошла сюда, почему. Но, действительно, всë теперь казалось незначительным. Нужно было подумать.

***

— Почему же так получилось? — задумчиво произнесла она, откидывая голову и устремляя взгляд куда-то в небо. — Ты успокоилась? — У меня больше нет сил. Эйми сидела, прижимая к себе колени, и прямо в руках поджигала документы. Пока что только те, которые называли еë Футабой Ямадой. Их, сгорающих, ждали море и ветер. «Простите меня… Мама, папа». Родители (теперь она поняла и это) тоже не могли еë вытащить, ситуация не позволяла — давили с двух сторон одинаково сильные люди, и она честно не знала, кто из них опаснее. — Осаму Дазай в тюрьме, — протянул голос в голове довольно. — Весьма недурно, поздравляю. — Заткнись. И без тебя тошно. Эйми не очень хорошо понимала, что именно следует делать дальше. Она могла бы прятаться долго, может даже постоянно. Но не зная, что происходит с братом, живы ли члены Агентства, вдохнуть спокойно Эйми Ямада не могла. Проклятый синдром героя — она всю жизнь старалась делать всë, чтобы помочь людям и не умела жить по-другому, а потому часто была бита. — Это был Сайгику Дзëно. Он нас подозревает, но не догадывается. Она безразлично повела плечами: этот персонаж не был ей знаком. — Директор… Он так старался на благо страны, на благо народа. Он такой удивительный человек. Почему это произошло? А Рампо-сан? Чëрт с ним, с Дазаем — он хотя бы действительно преступник! Они не заслужили этого, не заслужили. — Думается мне, что ты и сама причину знаешь, — снова повторил он. Эйми замерла моментально и какое-то время даже не дышала. А потом вдруг заплакала — тихо, сдерживая рыдания. — Я никогда не просила ни о чëм подобном… Я не просила родителей рожать и бросать меня, не просила забирать из детского дома, не просила брата находить меня и втягивать в свою жизнь. Я не просила об этой чудовищной силе — не просила о тебе. Хотя ты и стал единственным моим верным другом, я бы с превеликим удовольствием отказалась бы от тебя. Беспощадная и бесполезная, я никому не буду нужна. И все вы, наконец, отстанете от меня. Кагуцути промолчал, а Эйми вновь почувствовала знакомую головную боль — так всегда начинались еë видения, с ней же она просыпалась после слишком уж похожих на жизнь снов. — Привет честной компании! Эйми отдала честь не определенному лицу, а всем разом и ухмыльнулась. Старый добрый офис за время еë отсутствия не изменился, а люди в нëм (а если точнее, то выражение их лиц) пробуждали в девушке такую теплоту, что она еле сдерживала радостный смех. И всё равно, что директору предстоит объяснить, что означал пакет чая с надписью «Всего доброго. Вернусь, когда вернусь». Неужели он не простит пакость восемнадцатилетки? — А меня из универа отчислили, круто? Ацуши, ещë минуту назад считавший этот день на редкость удачным и спокойным, нервно сглотнул и посмотрел на Дазая, видимо ожидая помощи именно с его стороны. Тот, в свою очередь, ничуть не смущаясь, разглядывал гостью, даже не моргая. И в себя именно он пришел первым. Медленно поднимаясь со стула, Дазай вдруг громко рассмеялся. — Ну ты и… Вошёл Куникида и, остановившись за Эйми, непривычно мягко посмотрел на неё. — Поговори мне тут, — перебила девушка, обернулась, и улыбнулась учителю. — А то мало ли. Задушу ненароком. И Эйми, словно подтверждая эти слова, обняла за плечи Йосано, слабо улыбаясь и наблюдая за Дазаем. Тот покачал головой и подошёл ближе. — Дазай-сан, всë в порядке? — Парень твой, что ли? — усмехнулась девушка. — Не подходи ко мне. Но Дазай вопреки ожиданиям Ацуши не рассмеялся и даже не разозлился. — Всё, что ни делается, то к лучшему! Так ты говорила? — он нахмурился, опираясь руками на стол, и медленно стал обходить его. — Следовательно, лучшее неизбежно? — улыбнулась она, передвигаясь в противоположную сторону. — Улавливаешь мысль! Молодец. — А значит, все мой ругательства — лишь добрые пожелания. Дазай улыбнулся в ответ, вспоминая недовольно лицо, покачивания головой, цоканья от его внешнего вида и осуждающее «да-мс». — Эйми, моя Эйми. — Брат. И обнимая его, совсем как маленькая девочка, она прятала лицо в складках его одежды. — Брат… И как бы она ни старалась, всё равно не могла понять, во что он одет, как изменился. Главное, что это был он, он. — Директор тебя хватился, — наконец вмешался Рампо-сан, пытаясь быть безразличным, безрезультатно пытаясь сдержать улыбку. — Сообщи ему, блудная дочь, не всё же будешь в нежностях тонуть. — Да, обязательно. Но не сейчас. Позже. — Это и я могу передать. — Йосано, дорогая, вы просто спасаете, — улыбнулся очаровательно (Эйми была уверена) Дазай. — Это не значит, что я спасу её от его праведного гнева, — усмехнулась она. Но как же, как же было радостно всех видеть. Хоть здесь, вдалеке от реальности, в пучине больного разума: здесь они были в безопасности, здесь они были рядом с ней. Здесь не было тюрьмы и полиции, не было побега, не было Ищеек, не было страха. И не было еë реальности. А было ли это вообще? Было — она знала. Но было не с ней. А какое же ей дело до чужого счастья? — Я не хочу, чтобы это заканчивалось… — Не закончится, — сказал ей кто-то. — Просто нужно немного подождать. — Нет! Но головная боль отступила — и Эйми поймала себя на том, что снова плачет. А Кагуцути — то ли предатель, то ли спаситель — молчал и вздыхал тяжело, сурово. Ей пришлось заговорить самой. — Это не то, что мне нужно было увидеть, — она обняла колени и положила на них голову. — Но спасибо. Теперь мне хотя бы не больно. И я знаю, что должна делать.

***

— Отправишься туда? Больше не боишься? — Да ты шутник. Нет, нет: напряжённость залегла в её душе, но действовать было необходимо. Эйми верила в предопределëнность судьбы каждого человека — и верила в то, что какая-то участь, как её ни избегать, уготована и ей. Убеждëнный фаталист, да и только. Она здраво оценивала себя и понимала: вряд ли её жизнью хоть когда-то руководила инициатива. Всегда была воля случая, было что-то свыше — или кто-то, те же родители, брат. Им она вверяла свою судьбу, а позже, оказавшись в одиночестве, вручила её чему-то, чего никогда не видела, чему никогда не доверяла. Почему? Потому, что выбора не было? Или не подумала? Прогадала или нет? Не думала она только о том, что вернуться придётся туда, куда она так не хотела попадать. — Кто-то должен это сделать, — сказала она то ли Кагуцути, то ли самой себе — для храбрости. И резко распахнула дверь. — Первые люди. Для Мафии довольно беспечно. Сейчас она промолчала: пришлось, еле дыша, изображать из себя человека, который не боится направленного на себя дула пистолета. О, Портовая мафия, подумала она. Наконец-то знакомые традиции: у порога — люди в чёрном с оружием наготове. — Я с посланием, — чётко проговорила она, смотря прямо перед собой. Человек был сбоку — но развернуться лицом к нему ей бы вряд ли дали. Он и не отреагировал. — Я понимаю, не положено, — натянуто вздохнула она. — Молись, придурошная, — зашипел где-то Кагуцути, и Эйми стоило больших трудов взять себя в руки, чтобы не нагрубить ему. — Или, может, нам убить его? Молиться? Ну уж нет. Эти небоскрёбы — штаб Портовой мафии — наводили ужас на жителей города. Но она давно не горожанин Йокогамы. Да и ей ли бояться этого места? — Впервые слышу от тебя дельную мысль, — она усмехнулась, проведя по лбу тыльной стороной ладони. — Что я тут фигнёй какой-то страдаю? И оба охранника упали, перевязанные огненно-красными лентами. Никто и ничто более не могло еë остановить, и она шла по просторным, вытянутым коридорам медленно, теперь уже не опасаясь получить пулю в висок. — Только веди себя достойно. Знакомая дверь. Перед ней Эйми остановилась и, протянув руку, задумалась. Бились в бесполезной попытке вырваться ещë три человек, но о их существовании она будто и вовсе забыла. Кажется, ещë так недавно она стояла на этом же месте, за спиной брата, и чувствовала, как предательски подкашивались ноги, как дрожали руки. Для страха теперь места не было — от неë зависело слишком много жизней. Еë в первую очередь. — Моë почтение! Распахнув очередную, теперь уже последнюю дверь, она низко поклонилась, не спуская с Мори смеющихся глаз. Кагуцути, судя по всему, ударился головой (или что там у него было?) об стену и застонал, называя еë идиоткой. Но она уже вошла во вкус и теперь отыгрывала свой выход настолько, чтобы потом было, что вспомнить. Атмосфера в кабинете разом грохнулась куда-то вниз. Эйми даже показалось, будто бы температура моментально опустилась градусов на пятнадцать. Краем глаза она увидела, как блеснула из-под полы кимоно катана, услышала слабый лязг пистолета. Исполнительный комитет производил совершенно другое впечатление, чем всë, что она успела увидеть до этого. — Ну что же вы? — она выпрямилась, продолжая нахально ухмыляться. — Я всего лишь с приветом от брата. Здесь еë тоже не узнали. Теперь Эйми могла рассмотреть находящихся в кабинете. С большей радостью, чем сама от себя ожидала, она отметила: Чуя, стоящий слева от неë, был удивлëн. Даже не так, нет, поражëн: она заметила — он оглядывает её слишком внимательно, сильно дольше положенного. Угадывает в ней что-то, ищет то, чего давно не осталось. Мори-сан насторожен — хоть по нему и сложно понять, о чëм конкретно он думает, но Эйми всë же с чувством некоторого удовлетворения поняла, что и он пока не осознает происходящего. — Немного обидно, — она изобразила какой-то широкий, непонятный жест. — Мы так дружили. А ведь не так много времени прошло. И Чуя вдруг напрягся. Он изменился — и именно ему, новому Чуе, она отсалютовала под бдительным взором Исполнительного комитета. — Знакомый жест, — наконец произнëс он задумчиво, продолжая всматриваться в совершенно незнакомое лицо, и тут же вздрогнул, отступил назад и, кажется с трудом сдержался, чтобы не ухватиться за что-нибудь. — Ты же… — Приветствую босса и исполнителей, — теперь уже она склонилась, встав на одно колено, как и полагалось по законам Мафии, и добавила уверенное, не осознавая, с какой гордостью произносит чужую, по сути, фамилию. — Эйми Дазай к вашим услугам. Гробовая тишина. Бесконечно долгое молчание. — Здравствуй, — совершенно спокойно поздоровался с ней Мори. — Не знал, что теперь у тебя другая фамилия. — Думаю, в преступном мире выгоднее быть именно «Дазай», — пряча улыбку, ответила она, не поднимаясь с пола. — Какая ты… Сволочь, — он улыбнулся. — Сочту за комплимент.

***

Они все быстро вышли из кабинета, оставив босса с Эйми наедине. Только Чуя отчего-то не сводил с неë взгляда до тех пор, пока дверь за ним не закрылась. Он, конечно, сильно вырос в должности и так и не вырос в целом, стиль сменил, но характер остался прежним, а растерянный взгляд, непонимание в глазах — это и подавно стоило всех стараний. — Какими судьбами? Мори тоже совсем не изменился. А это его доброжелательная мерзопакостная улыбочка будто бы и вообще всё эти четыре года с лица не сходила — в точности такой же осталась. — Вы же знаете, что происходит. — Допустим. Эйми знала свою цену и была уверена, что от выгодной сделки Мори точно не откажется. Нужно было просто продать себя подороже. И она храбрилась как могла. Впрочем, её поведение, наверное, было неправильным и даже опасным: нельзя было быть уверенной в том, что её не пристрелят на месте, не уведут в подвал, где будут долго и изощрённо пытать, чтобы добиться показаний. — Каких, интересно мне знать? — обречённо вставил, уже смирившись с поведением Эйми, Кагуцути. — Не тех ли, за которыми мы пришли? — Мы же оба знаем, чего хотим друг от друга, — она больше не улыбалась, а, нахмурившись, говорила медленно, даже чересчур, стараясь не показать волнения. — Мне нужны связи. Вам нужна сила. И у вас, и у меня, есть то, чего бы хотелось получить другой стороне. — Похорошела девочка, — задумчиво протянул он в ответ, и Эйми раз пятый за день с трудом сдержалась от осуществления очередной назойливой идеи — на этот раз хотелось призвать Исчадие Ада. Мори издевался, она видела. Но нужно было терпеть. — Что, теперь мой характер соответствует моей внешности? — Пожалуй, — усмехнулся он. — Помнишь, значит? Раньше на Дазая она почти не была похожа. Но сейчас, следовало признать, в её чертах, даже в поведении безошибочно угадывался он. Она не просто вытянулась или что-то вроде того, она действительно будто другим человеком стала. Люди так меняться не могут. Мори сложил руки на груди — но хитро прищуренные глаза выдавали (кто знает, может, ложный?) интерес. Ему нельзя было верить, и Эйми старалась об этом помнить. Это не тот человек. Не то место. — Вы же всегда добиваетесь своего, Мори-сан? Вы добились, я здесь. И больше мне идти некуда, не стану отрицать. — Разве что на гильотину, — пошутил он. — А не разве я уже не на ней? — она пожала плечами. Но Мори, кажется, заочно согласился с её предложением: во всяком случае, пригласил пройти за ним. И она послушно пошла, рассматривая тёмные коридоры — и спиной чувствуя на себе неотступный пристальный взгляд. Не такой жестокий и пожирающий, как в кафе утром, но не менее въедливый. О, действительно, Чуя поменялся, и теперь Эйми поняла, в чём. Но кое-что осталось прежним: он был предан мафии — и одержим её безопасностью. А потому не доверял ей, ворвавшейся в кабинет босса посреди заседания исполнительного комитета. Особенно после того, как её родной брат позорно отсюда сбежал. — Узнаёшь здесь всё? — заговорил с ней Мори. — С момента твоего последнего визита всë осталось таким же. — Да, — осторожно ответила она. — Проходи, — и он, пропуская еë, широко открыл дверь. Эйми остолбенела, не в силах отчего-то сделать шаг. И поняла, сама не зная как, что это кабинет брата. Дверь снова закрылась, спасая еë от прожигающего взгляда Чуи, и она растерянно посмотрела на Огая. — Хочешь что-то сказать? — Что я должна делать? — Раз уж ты теперь Дазай, пожалуй, то, что делал твой предшественник? — Да… Босс… Выйдя из теперь уже еë кабинета вслед за Мори, она снова склонилась, замечая лишь то, как шевелятся полы его плаща и как появляется рядом с ним Чуя. — Всего доброго, милая. Она не ответила и, дождавшись его ухода, беззвучно выдохнула и прислонилась к стене. Болела голова и пульсировали виски, пересохло отчего-то во рту, чесались запястья — так всегда бывало, когда она нервничала. Теперь не было ни одного права над ошибку. Теперь осуществилось то, чего она боялась больше всего. В конце коридора послышались чьи-то шаги. Человек, видимо столкнувшись с Мори, остановился и хрипло, как-то сдавленно закашлялся. Эйми узнала его, даже не открывая глаз. Мори, судя по всему, не остановился, а Чуя будто бы задержался на секунду — Эйми не слышала, не могла услышать, но почему-то была уверена, что он поздоровался. На миг ей отчего-то стало стыдно: так, словно не здесь, не среди этого мрака она должна была оказаться. Так, словно не это должна была лицезреть. Так, словно не должна была принимать следующих решений. Но она приняла — взяла на себя ответственность за то, что скажет, а может, и за судьбу. К сожалению, не только свою. — Здравствуй, Акутагава Рюноске, — она сама удивилась тому, как странно прозвучал еë голос и только сейчас открыла глаза. — Ты совсем не изменился. Я рада. Наверное. — Вы кто?