Над бездной

Мир рушился с поразительной скоростью. Погибали люди, бушевала природа, исчезали с лица земли целые острова. Эсперы более или менее нормально существовали в своей среде, но теперь (теперь особенно) почти категорически не принимались людьми без способностей. Справедливо, должны заметить: сложно было не винить в происходящем тех, кто в первую очередь был замешан во всех бедах человечества. — Элементаристы ещё остались? — Нет. После уничтожения Агентства с одарёнными, в целом, напряжёнка. Танеда нахмурился и тяжело выдохнул. Господствующий над миром Фёдор, Книга, смерть Дазая, уничтожение большей части правительственных эсперов и одарённых Портовой мафии – всё это грозило огромной опасностью не только Йокогаме, но и всей стране. Даже всему миру. — Вытащите из Мерсо Эйми Ямаду, — вялый, произнесённый на выдохе приказ. Танеда был безнадëжен. Мир был безнадёжен вместе с ним. Когда-то Дазай сказал ему, что человек не только смертен, но и внезапно смертен. И это, как выражался тогда ещё юный мафиози, к счастью. Сейчас мужчина понимал, что это действительно так: осознавая скорую гибель, боялся даже он — каково же было другим, обычным, людям? — Чего? — Муракосо вскрикнула от удивления. — Она же двинулась. Да и контроль над способностью потеряла. Её уже даже Мерсо с трудом сдерживает. — Она не станет нам помогать, — справедливо вставил Анго. — Эйми Ямада всё знает. Он понимал всë, но уже не верил вовсе. — Это меня не интересует, — Сантока вздохнул. — Пока она и Чуя Накахара ещё живы, хоть какая-то надежда есть. — Позволите узнать, какая? — презрительно хмыкнула девушка. Танеда не нашёлся с ответом. — Разве что последняя, — задумчиво протянул вместо него Анго.

***

Почти обездвиженная, в смирительной рубашке, закованная в кандалы, слабая, Эйми Ямада сидела на полу, откинув голову на жёсткую кровать. Представляя собой жалкое подобие самой себя, девушка впервые в жизни ничего не хотела — и не чувствовала ничего, кроме усталости. Безжизненный взгляд, слабое дыхание и всё копившиеся в углу (хотя о чём это мы, углов в Мерсо не было с момента основания) тарелки еды. Девушка, проклиная жизнь вечную и несчастную, завершала очередной цикл своего существования и всеми силами старалась умереть. Чтобы снова переродиться. Чтобы снова дойти до такого же финала или попытаться что-то изменить. Чтобы умереть или остаться в живых. Исчадие ада время от времени вырывалось из тела и билось о стены. Возвращались и прояснялись в памяти новые воспоминания: её и не её. Она сходила — уже почти окончательно сошла — с ума и прекрасно осознавала это. — Эйми Ямада, здравствуй. Она безвольно уронила голову и тяжело выдохнула. — Мы нуждаемся в твоей помощи. Она не отвечала долго — даже не поднимала взгляда, чтобы увидеть того, кто пришел её навестить. Пусть и понимала по голосу, но видеть до последнего не хотела. — Помощь? — Ямада вдруг улыбнулась и тихо рассмеялась. — Уважаемый Анго Сакагучи, ты просишь меня о помощи? Эйми встала и, тяжело волоча ноги, подошла к стене, прислонилась к ней прямо напротив Анго и даже не вздрогнула — ни электрический ток, ни ограничители силы на неё уже не действовали. — Мой брат мёртв. Погибли ребята из Агентства, — глаза снова стали совсем чёрными. — Сакагучи Анго, вы отняли у меня всё: моя жизнь не имеет смысла. Вновь вырвалось из тела Исчадие ада, и девушка закричала, хватаясь за голову. Проживая одновременно несколько десятков жизней, она не могла существовать в каком-то одном мире. — Но ты всё же жива. — Пока жива, — она улыбнулась и закашлялась. — Это скоро закончится. Текущая из носа и рта кровь подтверждала справедливость сказанных слов. — Я могу тебя понять… — Не можешь. Ни ты, и никто другой. Зашаталось здание и затрясся пол. — Эйми Ямада! — Эйми Ямада — человеческое имя, — она пожала плечами. — А я не человек. Этим объясняется что угодно: я не соблюдаю человеческие нормы, не следую человеческим законам. Люди! О, люди, они ничего не значат для меня. Я могла бы разнести эту проклятую тюрьму к чертям собачьим, — она легла на кровать и закрыла глаза рукой. — Но я смертельно устала. Исчезни, Анго Сакагучи. Снова ударили в потолок камеры огненные ленты способности, и Эйми заплакала — от боли или безысходности — это знала только она. — Дазай бы поступил иначе. — Но я не Дазай.

***

— Несчастное дитя. Прости меня, но я не могу по-другому, — не ласковый, но такой родной голос. Он никогда не жалел её, из-за него она много страдала. Но только он всегда был рядом. — Убей меня. Пожалуйста, убей. Оставаясь невидимым и неприступным, он впервые не ругал и не смеялся над ней, а сочувствовал. И от этого было горько и приятно одновременно. — Не проси меня о том, чего я не в силах сделать. Она уже не плакала и даже почти не дышала. Эйми Ямада умирала, так и не смирившись с тем, что Боги – существа высшие и недостижимые совершенно – могут так очевидно вмешиваться в жизнь обычных людей. Вот кем становилась она по милости Богов. — Кагуцути, что будет дальше? Он не ответил и надолго будто задумался. Понимая о чём спрашивает эта девочка, он думал, что и как должен ответить. Потом присел рядом и положил тёплую, почти горячую, руку на её глаза. — Ты станешь чем-то вроде Арахабаки. Неплохая перспектива, правда? Она закатила глаза и что-то прошептала, нащупав его вторую руку и прижавшись к ней, будто это была рука самого дорогого ей существа. — Помоги мне выбраться отсюда. Я должна успеть до этого. — Воля твоя. Слетели с рук кандалы, и разбилась вдребезги мощнейшая в мире защита от эсперов. С этого момента преград для них не существовало. — Ты не должна упасть. Если упадëшь, уже не встанешь, — слышался в подсознании голос грозного Бога огня. – До того, как умрёшь, можно многое успеть. — Даже не надейся. Сохраняя в себе последние крупицы человеческой души, Эйми рассмеялась и со всей силы ударила в стену ногой. И камень, такой прочный, непробиваемый для обычных людей, податливо расплавился перед Повелителем огня, перед великим демоном или Богом. — Ну что ж, — голос вдруг стал совсем низким, почти мужским. — Вот теперь повеселимся. Отдав душу Кагуцути, Эйми получила абсолютную силу и временной лимит: пока тело будет выдерживать, она останется в живых.

***

— Пригнись. Чуя дёрнулся от резкого звука и по инерции отшатнулся. В асфальт в нескольких метрах от него, где ещё секунду назад стоял Гоголь, на невероятной скорости влетело что-то ярко-красное. Он потёр глаза и чуть было не вскрикнул. Над трупом Николая Гоголя, неуловимого и вездесущего, стояла Эйми Ямада. Только не та, которую заключали в Мерсо всего несколько месяцев назад; не та, что ещë недавно говорила о смертельной усталости; не та, которая плакала на плече освобождённого Дазая; не та, что призывала к взаимопониманию и взаимопомощи. Очень сильная, могущественная и словно действительно другая. — Эйми? — Я рад видеть тебя, — она повернулась, и Чуя почему-то сразу всё понял. Красные, даже кровавые, глаза ясно говорили за неё. Или кого? Ведь Эйми Ямады как таковой и не существовало больше — был только Кагуцути, захвативший её тело. — Очень рад, Арахабаки. Рушились дома, прямо на их глазах падали замертво люди, но, так и не сказав друг другу ни слова, они быстро шли, и девушка всё сильнее сжимала край его плаща. — Парень! Вновь раздался жуткий грохот. И Эйми не успела даже обернуться — только в последний момент пришло осознание происходящего, и она закрыла глаза, проваливаясь в бездну. Больно не было. Страшно — тоже. Появилось понимание: так и должно было быть. И мысль, единственная, но такая отчётливая, почти пугающе яркая: «Наконец-то будет спокойно. И не больно». Вот только земля тряслась, содрогалась, трескалась, небо раскалялось. А она была жива. Всё ещё… И Чуя не смог бы пережить последствий, даже если бы попытался бросить Эйми. С трудом удерживая способностью почти что рухнувший огромный небоскрёб — стеклянную глыбу, окровавленный, раненый, он улыбался и смотрел на Эйми ясным, чётким взглядом. — Прости меня. За всё прости. В следующей жизни я обязательно скажу и сделаю всё, чего не успел в этой. Ему показалось, что её глаза посветлели и вновь стали голубыми, как тогда, в первую их встречу. Такие прекрасные. Но по губам скользнула ухмылка и голос, чужой, незнакомый и нечеловеческий, нарушил тишину. — Почему-то я не удивлён. — О, дарители чёрного бесчестия, — он улыбнулся. — Не стоило вам снова меня будить. И крик, пронзительный и отчаянный, теперь уже свойственный людям, разнёсся над городом. Эйми никогда не считала себя хорошим человеком и старалась не привязываться к другим. Старалась. А потом из приюта попала в Агентство. К строгим, но таким добрым директору и Куникиде; к, казалось бы, легкомысленному Рапмо; к очаровательной Йосано… В мир более жестокий, но дружелюбный. Дружелюбный настолько, что даже их отношения с братом улучшились. — Пожалуйста, прости меня. Чуя. Лёжа на грязном, пыльном асфальте Эйми рыдала, прижимая к груди мёртвого Чую. Человека, которого она любила так же сильно, как и брата. Человека, который умер по её вине. — Надо спешить, — вновь гремел где-то в подсознании голос Кагуцути. — Ты попусту тратишь время. Но она не слушала и ничего не отвечала. Её жизнь по-настоящему закончилась именно сейчас. Так случалось постоянно: сначала умерла Йосано. Её разрезали пополам прямо у неё на глазах, и даже способность, такая удивительная и потрясающая, не смогла помочь. После, ради спасения брата потратив все деньги, оставшиеся душевные силы, взяв вину на себя, она потеряла и его. Рыдая на его плече во время ареста и повторяя, что смертельно устала, до попадания в Мерсо она успела получить новость о том, что он погиб. «Стоило оставить его в тюрьме»,— как-то отрешëнно и даже безразлично подумала тогда она. Друг за другом погибли и остальные члены Агентства и Портовой мафии. Из всех знакомых ей людей она не знала лишь судьбы Рампо, Фукудзавы и Чуи. Но теперь и он умер. И она умерла. — Будет лучше, если я не буду перерождаться снова, — поднимаясь над телом убитого друга, она вытерла кулаком заплаканные глаза. — Что думаешь, Владимир Набоков? Ты этого хотел? Молодой человек за её спиной тяжело выдохнул, но всё же кивнул. Он не испытывал ненависти ни к кому из тех, кого ему пришлось уничтожить. Бесконечно сильный, смелый и решительный — только этим он нагонял ужас на многих людей. Но Эйми не боялась его — ни тогда, ни сейчас. — Я убью тебя быстро. Иначе смерть твоя станет мучительной. Она подняла голову и тихо рассмеялась. Или это рассмеялся Кагуцути — Владимир не понял. — Мы могли бы стать друзьями. — Не в этой жизни, — устало выдохнул он. Пожалуй, Эйми была права. Просто встретил он её очень поздно: он ничего уже не смог бы поменять. Ямада была похожа на него, но двигалась по совершенно иному пути. И поступала правильно с точки зрения морали, но совершенно неправильно с точки зрения логики. — Ты знаешь: в мире нет ни одного человека, говорящего на моем языке; или короче: ни одного человека, говорящего… — Или еще короче: ни одного человека, — удивлëнно закончил Набоков. — Откуда ты знаешь? Кто ты вообще такая? — Я прошу тебя. Прошу тебя, скажи мне, где он! И я остановлю этот кошмар. Обязательно остановлю! А дальше всё пролетело быстро, словно кадры киноленты, наконец, стали пролистывать с нормальной скоростью. Вспышка, Фёдор Достоевский, его ухмылка и кровь. А потом боль и темнота, теперь уже вечная. Эйми проснулась в холодном поту, подумав, что слишком уж реалистичным был этот сон. Из окна светила в комнату луна, мягкий ореол падал на пол, но к футону не подползал. Бежали по стенам и потолкам яркие полоски света фар автомобилей. Спал в соседнем углу комнаты Осаму Дазай. Живой.