Неудобные

      Удар. Новый. Следующий. Опять. И так до тех пор, пока руки не онемели от боли, а ком не застрял в горле. Хотелось кричать, выбить несчастную дверь и восстановить справедливость. Ту, которая существовало лишь в голове Гермионы. Там она будет жива, не должна утром отправиться на казнь, а Кингсли не становился её палачом.       Прижавшись ко входу, Гермиона медленно сползла вниз, садясь на пол и подбирая ноги под себя. Голова машинально ещё несколько раз соприкоснулась с дверью, пока это не стало больно.       Перед ней была чёрно-белая комната, выложенная кафелем. В конце висела штора, сверху виднелась лейка душа, а по бокам располагались две постели. Если приколоченные к стене доски можно было так назвать. Малфой сидел сбоку от неё, он сразу опустился туда, как только дверь закрылась, и больше не вставал.       В своей манере он мог комментировать, издеваться, намекать на слабость, но он не проронил ни слова и, казалось, даже не взглянул на неё. Впервые его молчание пытало сродни Круциатусу. Совесть терзала так же сильно, как бурлило желание выбраться. Отчего всё, что делала Гермиона, — колотила по входной двери, надеясь, что её выпустят.       Нет.       — Почему ты сидишь? — вырвалось у неё в сторону Малфоя. — Нужно пытаться найти выход, это несправедливо!              Он усмехнулся, с долей боли и отчаяния осматривая камеру, где они находились.       — Отсюда нет выхода, Грейнджер, — сказал он, откидывая голову на стену позади себя.       Никогда она ещё не видела у него подобного смирения с ситуацией. Если Малфоя что-то не устраивало — об этом знали все, даже непричастные. Кто положил свои документы на его стол, что за аврор попытался забрать его дела или чей язык повернулся выплюнуть против него гадость — всё это было наказуемо. Малфой был изобретателен по части мести и никогда не спускал произошедшее с рук.       Но сейчас, когда его жизни угрожала настоящая опасность, он просто сидел, смотрел в пустоту и молчал. Это уничтожало хуже любого монолога, оскорбительной речи или издёвки. Обыкновенная тишина.       — Выход есть всегда, — хмыкнула Гермиона и встала.       Она начала бродить по камере, пытаясь найти лазейку, ход, окно, любой способ спастись. А он лишь наблюдал за ней с долей жалости, словно абсолютно точно знал, что выбраться невозможно.       — Я разрабатывал эту камеру, — пояснил он, медленно моргая, словно в коматозе. — Двенадцать лучших авроров не смогли выбраться отсюда во время испытаний.       Голос эхом отскакивал от стен, словно звучащий перед смертью приговор. Но Гермиона не сдавалась. Она ходила по помещению, рассматривая почти каждый сантиметр и надеясь отыскать спасение. Но всё было тщетно, камера будто смеялась ей в лицо, показывая зацепку, а потом отбирая.       Или это было собственное сознание, подкреплённое муками совести, ведь из-за неё они попали сюда. Она поверила Кингсли, убедила Драко отдать артефакт, призналась Гарри, почему он на них не действовал. Гермиона почти подвела себя и Малфоя к гильотине и лишь теперь полностью это осознавала.       Ей хотелось рыдать от безысходности, беспомощности и чувства вины, заглатывающих её с головой. Глаза неприятно щекотало, а изо рта готовился вырваться крик. Она бросила мгновенный взгляд на Драко, надеясь, что он этого не видит. Привести его к смерти и склониться в слезах — сущее издевательство.       Развернувшись, она направилась к шторе, где был душ. Крохотное место уединения в просторной камере без окон и с единственной закрытой дверью.       — Грейнджер, ты решила утопить Министерство? — послышался голос Малфоя, как только она оказалась в конце камеры.       — Хочу проверить одну теорию, — бросила она, стараясь казаться максимально бодрой.       Но, как это получилось, не услышала, была слишком сосредоточена на попытке сохранить самообладание.       Зайдя за штору, она дёрнула кран, и сверху полилась вода. Опустившись на пол, Гермиона закрыла лицо руками, ощущая, как горячие слёзы бегут по щекам, а тихие всхлипы срываются с губ. Ей нужно было вырвать из себя это чувство, выплеснуть его, но при Малфое позволить себе такого не могла.       Слишком жестоко по отношению к человеку, который пытался её спасти.       — Грейнджер, что ты там делаешь? — в его голосе слышались нотки беспокойства.       — Не переживай, — выкрикнула она, надеясь, что шум воды скроет дрожь. — Всё идёт по плану.       — Какому ещё плану? — раздражённо выругался он.       Она услышала шаги, подскочила, умывая лицо в попытке успокоиться, и сразу закрыла кран. Через долю секунды Драко раскрыл штору и развернул Гермиону к себе за плечо, смотря в глаза. И сердце едва не разорвалось от понимания. В его взгляде был всё тот же блеск. Да, смешанный с болью, разочарованием и сожалением, но всё ещё напоминавший любовь.       Гермиона смотрела на него в ответ, ненавидя себя за каждый шаг, за каждый поступок. Её всё ещё била мелкая дрожь, но не от холода, а от накатывающего безумия, застилавшего разум. Она не хотела мириться с происходящим, но казалось, что выхода действительно нет. Это разрывало сознание, заставляя умирать раз за разом в душе и оставаться ненадолго живой в реальности. Пережить множество смертей морально, чтобы в итоге погибнуть наяву.       Драко подошёл ближе, взяв её лицо в свои руки, вытирая бегущие слёзы большими пальцами. Его касания были горячими, а стекающая вода холодной, словно единственное тепло фантазии в беспробудном морозе реальности.       — Я ненавижу себя, — прошептала она, качая головой. — Из-за меня мы оказались здесь…       — Грейнджер… — строго сказал он.       — Из-за моей слепой веры в Кингсли его «благие» намерения…       — Грейнджер… — всё в том же тоне продолжил Драко.       — Если бы я послушала тебя…       — Гермиона!       И эта попытка заставить её умолкнуть сработала. Её имя, звучащее его голосом, было глотком свежего воздуха, заставляющим хотеть жить. Той реальностью, которую вот-вот отнимут одним проклятием.       — Умереть за свои убеждения, — медленно произнёс он, — не так плохо, как кажется.       В серых глазах впервые было столько понимания, желания помощь и чувств, что Гермиона хотела в них задохнуться.       — Иногда смерть лучше предательства, — тише сказал Драко. — Даже собственных убеждений.       Слова Драко звучали как прощание, впрочем, так и было. Через несколько часов их обоих не станет.       Он прижал её голову к своей груди, целуя в висок и медленно поглаживая по влажной спине. Словно доказывал каждое слово и любовь, оставшуюся до смертного одра.       — У меня для тебя кое-что есть, — он взял её за руку, выводя из-за шторы, и подошёл к своему пиджаку, помогая ей сесть рядом.       Достав пачку сигарет, в которую была вложена зажигалка, Драко взял фильтр в рот, закуривая.       — Как ты её пронёс? — горько усмехнулась она, откидывая голову на стену.       — Оставил здесь ещё во время проектировки, — ухмыльнулся Драко.       Сделав затяжку, Драко закашлял, резко вдыхая воздух. Никотин вновь бродил по организму, напоминая, насколько может быть тяжело убегать от эмоций. Странная горечь сразу поселилась во рту от одного лишь вида, а когда он протянул сигарету ей, то Гермиона сразу её приняла, с жадностью вдыхая.        Это было отвратительно, всё так же губительным послевкусием оставалось на языке. Но дарило некое успокоение, расслабляя.       Опустив голову на плечо Драко, Гермиона почувствовала его руку на своей талии. В отличие от замерзающей неё, он всё так же отдавал теплом, согревая не только тело, но и сознание. С ним она ощущала дом, даже когда в его дверь стучала смерть.       Сигарета медленно кочевала от неё к нему, наполняя камеру дымом, мимолётно Гермиона даже понадеялась, что должна сработать система пожаротушения. Но Драко не видел такого, поэтому и здесь её не существовало. Даже если они сгорят заживо, вполне возможно, этого не заметят.       — Выход есть, — сказал Драко, смотря в пустоту. — Нас выведут из камеры, чтобы отвести на казнь.       Он помедлил, будто ещё раз убеждаясь в верности своих слов.       — Я выхвачу палочку у одного из авроров, — продолжил он. — И пока они будут пытаться забрать её у меня, ты сбежишь.       Гермиона тут же отпрянула от него и непонимающе посмотрела в глаза серьёзного Драко.       — Без тебя я…       — Спастись сможет только один, — строго сказал он. — И я выбираю тебя.       Она попыталась воспротивиться, когда он схватил её за запястья и слегка тряхнул.       — Это не обсуждается, — он отрицательно покачал головой. — Позволь мне сохранить хотя бы это решение.       Слёзы вновь побежали по щекам, и он нежно касался их, стирая. Гермиона понимала, что единственный, кто заслуживал смерти из них двоих, — она. Но Драко был с этим не согласен. Снова.       — Просто побудь рядом сейчас, — прошептал он, убирая волосы с её лица. — Я хочу запомнить тебя, Гермиона, очень хорошо.       …и унести это с собой в могилу.       Фраза продолжалась в сознании, отчего Гермиону вновь начало трясти, и Драко прижал её ближе к себе, пытаясь согреть влажное тело.       — Надень пиджак, — сказал Драко, передавая его ей.       Сглотнув ком, стоявший в горле, она приняла от него одежду и повернулась спиной, кивая на небольшой замок на спине. Тёплые пальцы Драко коснулись её головы, поддевая бегунок и медленно ведя вниз, пока Гермиона не скинула с плеч платье. Машинально обняв себя, она ощутила, как по коже бежит воздух.       Поднявшись, она выскользнула из одежды, чувствуя на спине взгляд Драко. Казалось, что сейчас она была подобно злополучному фантому — почти обнажённая, в одном лишь белье, его нижней части. И мысль, пришедшая ей сейчас, заставила оглянуться и опуститься на бёдра Драко, упираясь ладонями в его плечи.       — И я хочу запомнить тебя, — произнесла она. — Очень хорошо.       Пригнувшись, она жадно впилась в его губы требовательным поцелуем. Границы дозволенного стёрлись перед лицом скорой погибели. Когда смерть стучала в их дверь, Гермиона хотела выжечь себя в памяти Драко. Чтобы осталось только настоящее, потому что прошлое закончилось, а будущего у них нет.       Тёплые руки Драко заскользили по её обнажённой спине, пуская мурашки. Пока горячее дыхание обжигало её подбородок, когда Драко на мгновение отрывался, чтобы запечатлеть этот момент в сознании. Хотелось рыдать от безысходности, потому что эта близость — последнее, что у них осталось. Но Гермиона противилась, пытаясь насладиться здесь и сейчас.       Пальцы Гермионы опустились ниже, поддевая водолазку Драко и стягивая её через голову, снова припадая своими губами к его. Гермиона прижималась своей грудью к его, чувствуя стук сердца и жар кожи, пока ногти царапали его спину. Было это посмертное послание или нежелание отпускать, признать бы она не смогла. Но ощущать его под своими руками было наградой, даже если дальше ждало ничего.       — Я буду любить тебя вечность, — шёпот Драко, обжигающий губы и плавящий сознание.       Гермиона рвано выдохнула, чувствуя подступающие слёзы, когда её спина коснулась ткани пиджака на полу. Драко приподнялся, внимательно вглядываясь в её лицо всё с теми же отдачей и нежностью, с которыми смотрел у шторы. Отдавая за неё жизнь, он словно становился самым счастливым человеком, и это уничтожало её погибающую душу.       Не имело значения, в какой момент она избавилась от остатков белья, а он от брюк. Но мгновение, когда Драко вошёл в неё, констатировалось громким стоном. В нём были смешаны боль, сожаление, раскаяние и любовь. А его поцелуи, взаимность, забота и нежность хоть и заставляли сердце биться быстрее, но вместе с этим не позволяли сдерживать слёзы.       Подавшись вперёд, она поцеловала его, удерживая лицо Драко в своих руках, пока он размеренно двигался в ней, пуская импульсы удовольствия по телу. Она давилась слезами, чувствовала их вкус и надеялась, что он этого не поймёт. Но Драко тоже было больно, только выражалось это в отрывистости движений, силе касаний и крепости объятий. Будто он цеплялся за неё, понимая, что потеряет.       — Я никогда тебя не забуду, — шептала она ему в губы, отстраняясь всего на мгновение.       Попытка не испортить болью удовольствие лишь распаляла, заставляя наслаждаться этим. Потому что раз был последним, и надеяться на положительный исход событий — откровенная глупость.       Каждый толчок был отрывистым, стон громким, в объятия вкладывалась вся сила, а в поцелуи — всевозможная любовь. Они отдавали себя друг другу, пытаясь впитать всё возможное, ведь это не повторится. Сегодняшняя ночь была началом их конца, стремительно бегущим к своему финалу.       Фрикции становились быстрее, собственный голос оглушал, а реальность стиралась, пока волны удовольствия прокатывались по всему телу. Возможно, сейчас они закончатся, чтобы проснуться в другой реальности. Но это была лишь разбитая надежда, оставленная поцелуем на его губах, прежде чем он отстранился, ложась рядом с ней.       Это была камера, последняя инстанция влюблённости перед каньоном смерти, выбраться из которого уже не получится.

***

      Авроры стояли вдоль длинной стены коридора, в конце которого виднелся свет. Гермиона шла впереди, а Драко медленно двигался сзади, смотря ей в спину. Иногда взглядом он касался ведущих его волшебников в попытке увидеть палочку. Но ни одна на глаза не попадалась, словно их предупредили о его планах.       Выйдя из коридора, они стали спускаться вниз по небольшой винтовой лестнице к главному холлу Министерства, где и должны были бросить решающие проклятия. После ступеней оставалась всего пара помещений, в которых Драко мог осуществить задуманное. Но всё ещё ни одного древка.       На мгновение, возвращая внимание к фигуре Гермионы, он улыбнулся. Глубоко внутри себя. Как бы ужасна ни заканчивалась эта история, ещё вчера в камере он принял для себя важное решение. Она должна жить.       Из них двоих она заслужила эту жизнь гораздо больше, чем он. Драко не был хорошим человеком. Из него получился отличный аврор, этого не отнять, но остальное всё ещё оставляло желать лучшего. Постоянные попытки доказать нечто уже мёртвому Люциусу, что гасли лишь рядом с Гермионой. Они превратили его в подозрительного и повёрнутого на работе параноика с большим словарным запасом.       Он умел красиво говорить, напоминать людям, где их место, наказывать и устанавливать лишь ему понятную справедливость. И все эти факты никак не сопоставлялись с надеждой на выживание. Когда Гермиона была хоть и покалеченным душой, но светом. Она верила в людей. В победу эфемерного добра над злом. Была готова сражаться, зная, что выхода нет. Она проживёт без него, а он без неё нет.       Она заслужила продолжить нести лучшее в этот мир, а с его смертью на одного пафосного аврора станет меньше.       Так было нужно — ради неё и будущего, которое Гермиона сможет прожить.       Мгновение, и взгляд зацепился за древко идущего аврора. Драко крепко сжал кандалы, что блокировали магию, и, как только незнакомец прошёл рядом, резко накинул их на его шею, ударяя лбом его голову. Схватив палочку, Драко бросил её Гермионе. Но она, поймав, не ринулась бежать.       Её взгляд задержался на нём, и, вместо того чтобы спастись, она направилась к нему, хватая за запястья и пытаясь увести.       Ошибка. Ошибка. Ошибка       — Уходи, — сквозь зубы прошипел он, смотря на неё.       — Только с тобой, — отрезала она и потянула его на себя.       Спасала, даже ценой своей жизни.       Мгновение, и одно из проклятий тут же попало в неё, а следующее — в Драко. Удар в спину, вновь звякнули кандалы, и их подняли на ноги, уводя в небольшую арку, где уже собрались волшебники. Драко и Гермиону завели на импровизированную сцену с двумя стойками, у которых они и замерли, когда их привязали.       Смотря вперёд, Драко видел мнимое сожаление на лицах многих. Но понимал и замечал под ним искреннюю радость от происходящего.       Их с Гермионой смерть несла большинству сплошные перспективы: отсутствие неудобных вопросов, лучшие дела и новые должности. Подобно гиенам, что поедали остатки убитых, волшебники, бившиеся с Драко бок о бок, сейчас стояли и впитывали картину его скорой погибели.       Никому здесь не было жаль.       — Малфой!              Послышался голос с конца коридора, откуда бежал Блейз. С его губ слетали ругательства, угрозы, требования освободить и сейчас же провести публичное заседание Визенгамота. Но прорваться дальше группы авроров он не смог. Стоявшая за ним Уизлетта со слезами смотрела в глаза Гермионы, пытаясь обороняться от останавливающих её волшебников во главе с Поттером.       Драко заметил, что Уизлетта дёрнула Поттера на себя, заставив посмотреть. А он в ответ резко оттолкнул её, отчего она едва не упала. Блейз попытался ударить Поттера, но руки ему сразу заломали.       Инициатива была подавлена, а стоявший позади Кингсли с едва ощутимой горечью в голосе зачитывал приговор.       Драко повернул голову, встречаясь взглядом с Гермионой. Они оба с горечью, сожалением и болью смотрели друг на друга, улыбаясь. И сейчас Драко понимал, что жалел лишь о двух вещах.       О том, что Гермиона умрёт и что осознал, насколько он её любит, лишь перед смертью. Он хотел ещё времени рядом, чтобы запомнить это и прожить, но судьба распоряжалась иначе.       — Приговор — смерть от Непростительного заклинания, — завершил Кингсли.       И в этот момент Драко был должен глядеть в толпу, где все ждали хлеба и зрелищ. Но он смотрел лишь на неё — в секунду, когда она улыбалась, и в мгновение, когда боль пронзила его грудь, а её глаза закрылись. Это была гибель с любовью в сердце и ощущением, что они остались рядом, даже на той стороне.

***

      И пока все медленно расходились обратно по кабинетам, словно перед ними случилось срочное собрание, а не казнь одних из самых выдающихся магов, лишь двое стояли в самом конце толпы. Они лениво смотрели на Забини и Уизли, которым и должны были передать трупы умерших. Оба едва не кричали, пытаясь совладать с эмоциями. Казалось, Уизли почти на ногах не стояла от произошедшего.       Но двух магов это волновало меньше всего, они внимательно наблюдали за Кингсли, отдающим приказы безвольному Поттеру. Улыбки на их лицах сияли всё ярче, расплываясь удивительной радостью.       — Самое время начать, — сказал Роули.       — Рано, — ответил Долохов, отпивая из фляги Оборотное. — Нужно ещё немного подождать.       — Чего ждать? — тихо возмутился Роули. — Грейнджер и Малфой мертвы, Поттер овощ, что ещё тебе нужно?       Долохов недовольно фыркнул, закатив глаза. Его всегда раздражала излишняя расторопность некоторых союзников.       — Сначала Кингсли должен подчинить всех, — сказал Долохов и довольно улыбнулся. — А уже после мы поработим и его…