Серебряные нити Аверона

      Ламберто распахнул дверь на знакомый тройной стук и сверкнул широченной улыбкой в лицо Федериго.       — Где тебя черти носят с самого утра, братец?       — Черти унесли кое-кого другого. Я полез разбираться, — Федериго зашёл в комнату, обойдя её владельца, и сразу заметил две бутылки из мутного стекла на столе. Печать, по счастью, была сорвана только с одной.       — И каковы успехи? Отчитал чертей за плохое поведение? — Ламберто прошёл вслед за ним к столу и кивнул подбородком на вино. — Налить?       — Найти бы ещё, кого отчитывать. Подумываю начать с тебя.       — О нет, избавь меня, Всевышний… Слушай, ты никогда не думал стать священником?       — Ты уже предлагал, повторяешься, — Федериго невесело усмехнулся, — справляешь поминки по живому брату?       — По тебе что ли? Не дождёшься.       Серьезный взгляд Федериго заставил Ламберто стереть с лица дурацкую показную улыбку.       — Так наш всеведущий Антонино тебе сообщил? — продолжил он. — И наверняка озаботился сказать, что я тебя дожидался, причём не иначе как захлёбываясь слезами по поводу ушедшего неизвестно куда старшего братика, покинувшего нас на произвол судьбы.       — У старика за тебя сердце разрывается, а ты издеваешься.       — Нет у него сердца никакого. Отец хоть злиться умеет, а у этого эмоции на лице последний раз появлялись при Цезаре.       — Он заботится о тебе. Нужно быть слепым, чтобы этого не замечать.       — У меня глаза реагируют только на две вещи: клинок, направленный в мою сторону, и очаровательные синьорины.       — Третью забыл, — Федериго кинул выразительный взгляд на вино.       — Эту вещь я одним нюхом учую, зрение ни к чему.       Новообретённый наследник герцогского титула закатил глаза под заливистый хохот младшего брата.       — Не хочешь — не надо, — продолжил Ламберто, — а себе я налью. Только начал, как ты явился мораль читать.       Он подхватил со стола бутылку и демонстративно отвернулся, казалось бы, ради игры в шутливую обиду, но на деле — чтобы единственный присутствующий в комнате человек не заметил, как мигом сползла с лица лживо-весёлая улыбка. Бокал наполнился до краёв, и тёмно-алая жидкость кровью обагрила деревянный стол. Рука со слишком громким в повисшей тишине звуком вернула бутылку на место.       — Почему он уехал? — шёпотом, в котором прозвучала обида пополам с ненавистью, задал вопрос Ламберто.       — Пойдём отсюда, — качнул головой Федериго, приблизился к брату, подхватил его под локоть и с мягкой настойчивостью повторил, — пойдём.       — Тебе тоже кажется, что от этих стен порой исходит запах крови и тлена? — младший из Мартинелли поднял голову, и глаза его лихорадочно сверкнули.       — Замку не один десяток лет, и не все эти годы были спокойными, — завуалированно бросил Федериго, уволакивая его за собой к выходу из комнаты.       В коридоре никого не обнаружилось. Как и на лестнице, и в гостиной. Улица встретила лёгким ветром в лицо и отдалённым шумом толпы. Ламберто обернулся на замок, тяжеловесной громадой высившийся над кронами деревьев, и резко выдохнул.       — Знаешь, порой мне кажется, что я тоже готов уехать. Одним днём. Собрать самое необходимое в один-единственный походный мешок, выйти в ночь… И встретить рассвет за стенами Аверона. А следующий рассвет — уже в другом городе, и чем дальше — тем лучше. Гнать коня, не оборачиваясь назад, и спать в седле, доверившись судьбе. Куда заведёт — там мне и место. Никогда больше не представляться своей фамилией, а может быть, и имя взять другое. Ты никогда не желал чего-нибудь подобного?       — Я не имею права, — ответил Федериго, глядя себе под ноги.       — Ах, ну да, ты ведь наследник теперь, — с иронией в голосе поддел младший брат, — ну а раньше?       — Не имеет значения. Понимаешь, я ведь продолжу решать те же проблемы, что решаю сейчас. Просто… Со значительно увеличенным уровнем ответственности. Я делаю всё, что могу, но меня ужасает понимание вот чего: однажды наступит день, когда выше меня в Авероне никто не встанет. Понимаешь?       Ламберто остановился и притормозил брата, перехватив его за плечо. Поднял ладонь на уровень головы и провел горизонтальную невидимую черту от своей макушки. До головы Федериго оставалось чуть меньше половины длины указательного пальца. Младший из Мартинелли довольно усмехнулся.       — Я всё ещё выше тебя, — сказал он с улыбкой, — если хочешь, встану у тебя за спиной и буду нашёптывать, кого казнить, кого миловать.       — Дурак, — вынес вердикт Федериго и приглушённо рассмеялся, но в карих глазах застыла печаль.       — Конечно, должен же хоть у кого-то из нас ветер гулять в голове. Но если задуматься, я тебя понимаю. Порой хочу сбежать, но никогда не уеду насовсем. Я, как и ты, привык быть вторым. А ещё, наверное, я трус.       — Лучший фехтовальщик Аверона — трус? Ты бы такие признания потише произносил, а то двух шагов не сделаем — кто-нибудь уверует и вызовет на поединок.       — Я не об этом. Глупо, наверное… Могу ввязаться в игру со смертью где-то на стороне, а потом отцу слово поперёк сказать не смею. Мне иногда кажется, я его ненавижу. А потом бегаю за его одобрением, как бездомная собака за погладившей её рукой.       Ламберто замолчал и уставился вперёд, тщетно ища, за что бы зацепиться взглядом. Перед глазами мелькали страницы по-прежнему запертых в ящике стола писем. Ему вдруг показалось, что на ладонях снова застывает липкая и вязкая кровь.       — В этом ты от меня не отличаешься, — тем временем размышлял Федериго, — только это не трусость, это… Верность, пожалуй. Все мы на одной стороне, а за нашими спинами — город, которому принадлежат наши жизни.       — Нет, ты не понимаешь, ты… Ты делаешь так, как нужно народу. А я — отцовское орудие, только и всего. Он прикажет — я сделаю, потому что иначе не умею. И потому что во мне так много ненависти, что плевать, на кого её изливать, — Ламберто спохватился и мысленно отвесил себе пощёчину: слишком многое сказано вслух.       — Отец может быть суров, но он действует на благо города, — ответил новоявленный наследник, стараясь не думать о том, что этой фразой старается убедить самого себя, — а значит, и ты тоже.       — Ты не всё обо мне знаешь, — в слишком тихом для младшего брата голосе прозвучала обречённость.       — Ты обо мне тоже, — после недолгого молчания заметил Федериго, и обычно мягкий взгляд его на пару мгновений будто потемнел.       Ламберто посмотрел на него с искренним удивлением и скрытой настороженностью. Они свернули на оживлённую улицу, ведущую к центральной площади, и звук их шагов слился с шумом толпы.       — Не спрашивать? — младший из Мартинелли впервые задумался, что, быть может, не так уж хорошо знает своего брата.       — А мне у тебя? — ответил Федериго вопросом на вопрос.       — Во что же мы ввязались, — с горечью в голосе произнес Ламберто, так и не решившись произнести отрицательный ответ вслух, — все трое. Помнишь, как мы играли в детстве вместе? Самой большой проблемой были ободранные коленки. И где мы теперь? Леонцио нас всех ненавидит. Отец будто сердце из груди вырезал и в шкаф убрал за ненадобностью. Я недавно осознал, что забыл мамино лицо. Ты всё ещё его помнишь?       — Нет. Казалось бы, знаю, как она выглядит, но черты расплываются перед мысленным взором, будто на невысохший портрет плеснули воды. Нос с горбинкой, смеющиеся глаза… Помню даже запах её волос. Но не лицо.       — Я однажды хотел зайти в её комнату, но она оказалась заперта. Почему-то я так и не решился попросить у отца ключ. Будто он один имеет право на скорбь, потому что любил её дольше, чем мы. Но это несправедливо. У нас могла быть сестра… Может, она бы не дала нам оказаться там, где все мы застряли теперь.       — Скорее, встряла бы вместе с нами… Я, кажется, убедил себя в мысли, что Бог её потому и забрал. Знаешь, у неё ведь тоже волосы кудрявились. Я подслушал тогда разговор служанок и запомнил. Девочка родилась с небольшим пучком волос.       — Это что-то значит?       — А ты не замечал? Мы с Леонцио и волосами, и характером пошли в мать. Ты не отец, но горячий нрав вам обоим не чужд. И волосы у него в молодости завивались.       — Да, двух таких, как я, ты бы не выдержал, — Ламберто рассмеялся, но тоска из его глаз не исчезла.       — Не будь тебя вовсе — я бы тоже не выдержал, — честно ответил Федериго.       — Знаешь, что… Пообещай, что мы не станем врагами. И если однажды ты меня возненавидишь — мы сойдёмся в дуэли, оставшись братьями, не отрекаясь друг от друга. Потом ты похоронишь меня в нашем семейном склепе рядом с мамой и постараешься не забыть моё лицо.       — Подожди, о чём ты? — Федериго положил руки на плечи брата и заглянул ему в глаза, с беспокойством выискивая в них признаки то ли слишком сильного опьянения, то ли внезапного помешательства. — Я не стану с тобой сражаться и уж тем более тебя убивать. Да и фехтуешь ты лучше, раз уж на то пошло.       — Если я буду сражаться честно — победа на твоей стороне, и мы оба это знаем. А о будущем нам ничего не может быть известно, как твердят твои философские книжки. Так что пообещай мне, и я отстану.       — Ладно. Обещаю. Но будь проклят тот день, когда мне придётся тебя возненавидеть. И будь проклят тот человек, из-за которого…       — Стой, — Ламберто оборвал его на середине фразы, — не заканчивай. Ты не знаешь, кем… Кем будет этот человек. Если вообще будет. Может, мы через месяц оба умрём от какой-нибудь глупой лихорадки, а через два месяца Аверон исчезнет с карт. По правде говоря, было бы прелестно, если бы эта несчастная точка вообще на них никогда не появлялась.       Они остановились на противоположном краю рыночной площади. Оба не заметили, как обогнули её половину по краю, минуя толпы шумных горожан и крикливых торговцев. Город жил своей незамысловатой жизнью, и братья, замолчав на минуту, вдруг явственнее, чем обычно, ощутили всепоглощающее одиночество за той невидимой и неприступной стеной, которая отгораживала правящую фамилию от простого народа. Федериго смотрел на брата с затаённым беспокойством: что происходило в этой мятущейся душе? Всегда готовый встретить врага лицом к лицу, всегда смеющийся в лицо и риску, и боли, и самой смерти. Окружённый друзьями, любовницами и восхищёнными взглядами совсем ещё юных мальчишек, каждый из которых хотел быть похожим на Ламберто Мартинелли, когда подрастёт. Но кто знал его настоящего? Видел ли своё истинное лицо хотя бы раз сам Ламберто?       Завтра этот несломленный дух снова примет свой привычный для всех облик, и вряд ли ещё когда-нибудь они вспомнят этот странный разговор. Младший брат снова изобретёт пропитанный иронией ответ на каждую фразу нового наследника, никогда более не продолжив ни одну из озвученных сегодня мыслей. Покрытое шрамами тело и такое же израненное сердце. Кто знает, где этих шрамов насчитается больше. Федериго мысленно повторил своё обещание и дополнил: «Я не подниму на тебя ни меча, ни иного оружия. Пусть Господь покарает меня, если в моей душе хоть на минуту поселится искреннее желание оборвать твою жизнь прежде, чем то будет тебе предначертано».       Что бы ни случилось, в их венах течёт одна и та же давно проклятая кровь. Они не святые, но любить святых так же легко, как людей, похожих на себя. Принять в своё сердце человека, с которым вы различны, как день и ночь, но который несёт на своих плечах такой же груз тайн, грехов и вины — вот поистине возвышающая любовь. Быть может, однажды они друг друга спасут. Быть может — погубят. Сегодня — спасли.       — Знаешь что, — Ламберто встряхнул головой, прогоняя тоску если не из сердца, то хотя бы с лица, и тёмные кудри рассыпались по плечам, — к дьяволу это всё. Заставлять разум работать — на редкость выматывающее занятие. Я ужасно хочу раздобыть на этом рынке пару горстей бузины и собираюсь этим заниматься хоть до позднего вечера. Тебя с собой не возьму — ты, чего доброго, прогулявшись по торговцам, десяток новых законов изобретёшь. Мне слишком нравится тот хаос, который здесь творится. Поэтому иди ловить своих чертей.       — Чертей? — улыбнувшись, переспросил Федериго.       — Которые тебя по городу с утра носили. Солнце, к твоему сведению, уже уверенно ползёт к закату.       — Тогда я немедленно растворяюсь в вечерних сумерках, уволакивая на своих плечах нелёгкую ношу наследника.       — Не надорвись, — бросил на прощание младший брат.       Федериго тепло рассмеялся, махнул рукой на прощание и растворился в толпе. Он хорошо знал, что Ламберто не из тех, на кого следовало наседать с откровениями. Он и без того наговорил столько, что скорее всего пожалеет об этом завтра. Что-то в нём изменилось в последнее время, и Федериго ещё не определился окончательно, к лучшему эти перемены или к худшему.       Он и сам ощутимо устал от этого разговора. Мысленно решил для себя, что по приходе домой займётся парой документов и уйдёт с головой в работу — размышлений о личном на сегодня, пожалуй, достаточно. Здравой мыслью на мгновение показалось дать себе обыкновенный человеческий отдых, но, вероятно, это невиданная роскошь для наследника.       Дойти до замка ему, впрочем, не дали. На последнем повороте навстречу торопливой походкой вышел юноша, по виду младше Ламберто года на два. Встречный прохожий окинул Федериго взглядом, очевидно, признав сына герцога, и уже целенаправленно почти подбежал к нему. Его чёрные волосы были коротко острижены, открытое и добродушное лицо сохранило красоту, несмотря на испещрившие кожу глубокие рытвины — последствие пережитой в детстве оспы. Федериго заметил яркие, почти янтарного цвета глаза и по этой черте распознал в юноше одного из Саворньянов.       — Синьор, прошу прощения за непрошеный визит, я не нашёл вас в замке, ваш слуга сказал, что вы вышли в город, я собирался искать, — быстро заговорил он оправдывающимся тоном, — я могу с вами поговорить? Ах да, приношу свои извинения, что не представился. Я Алвиз, младший из сыновей Паоло Саворньяна, — и юноша поспешно поклонился.       — Всё в порядке, нет нужды беспокоиться, — уголки губ Федериго дрогнули в улыбке, но тут же на лице снова появилось серьёзное выражение, — приношу свои соболезнования по поводу гибели вашего троюродного брата. Сегодня с утра я был в вашем поместье и разговаривал с вашим отцом, но вас не застал.       — Благодарю, синьор, — юноша облегчённо выдохнул, поняв, что прогонять его не собираются, и вернул привычный ему темп речи, — я получил от посыльного письмо с приглашением на аудиенцию завтра к полудню. Придут мой отец и оба моих старших брата. Я не вполне уверен, что меня возьмут.       — Хорошо, вы можете приходить в любом составе. Главное, чтобы решения, которые будут приняты, были донесены до всех членов семьи, — Федериго озадаченно разглядывал собеседника в попытке понять, что всё же ему было нужно.       — На самом деле, я… Я не ставил в известность отца о своём визите, но мне показалось, что лучше объяснить, — молодой Саворньян едва пересёкся взглядом с представителем герцогской семьи и, смутившись, уставился себе под ноги, — в общем, мы правда не желаем продолжения этих распрей. Долг обязывает нас отвечать обидчику, понимаете, синьор? Мой отец не виноват в убийствах, он сам желает всё прекратить, потому и обратился к вам.       — Что ж, я рад, что обрёл в вашем лице ещё одного единомышленника, — Федериго по привычке сдержанно кивнул, но тут же решил, что в этом случае подход лучше поменять, пока не привыкший общаться с представителями герцогской семьи юноша совершенно не сошёл с ума от беспокойства, — давайте пройдёмся, если вы не возражаете. На герцогский замок вы успеете наглядеться, поверьте.       — Да, конечно, — и Алвиз, встав по левую руку от собеседника, зашагал вперёд.       — Давай без «синьоров», если ты не против? Я не намного старше и уж точно пока не герцог.       На мягкую улыбку Федериго юноша тоже слегка взволнованно улыбнулся. В уже не столь напряжённой атмосфере перестали искриться невидимые молнии.       — Хорошо, — произнес Саворньян, едва не прибавив «синьор».       — Ты беспокоишься о судьбе отца, верно? Потому и пришёл поговорить?       — На самом деле, так и есть, — Алвиз пожал плечами, — все мы виновны, но ведь отвечает глава семейства… Я опасался, что попытка отца разрешить давние споры закончится виселицей для него же.       Они свернули в сторону от шумного рынка. Теперь дорога вела к берегу реки, а гомон толпы остался за спиной. Федериго бросил на своего спутника осторожный взгляд. Ему были хорошо известны некоторые члены весьма многочисленного семейства, но с этим юношей, по всей видимости, ещё не успевшим принять участие ни в каких политических делах за счёт возраста, судьба свела его впервые. Несколько лет, казалось бы, не имели значения, но наследнику герцога вдруг показалось, что сам он по сравнению с этим молодым человеком — ссохшийся старик. Не внешне, разумеется. Только блеск в глазах у юного Саворньяна будто бы оставался ребячески ярким, а загорелые щёки пылали жизнью.       — Я постараюсь сделать так, чтобы этого не допустить, — заверил Федериго, а про себя подумал: «Если бы я знал, какое решение примет отец. Если бы я мог на него повлиять. Если бы я мог решать, но знал бы ты, юный миротворец, насколько трудными порой бывают решения».       — На этот раз да Порто перешли черту. Погибла ещё и девушка, вы ведь знаете?       — Да, твой отец мне рассказал. Служанка, верно? Видимо, любила этого погибшего юношу. Бросилась наперерез мечу.       — Я уверен, что, кто бы ни нанёс удар, он сделал это ненамеренно. Не успел остановить удар. Всякое ведь случается. Но в итоге двое мертвы, виновный скрылся… А как объяснить рыдающей над телом убитого сына матери, что мы не будем за него мстить? Что закроем глаза на это преступление ради мира? Женщине, у которой отняли ребёнка, нет дела ни до людей, ни до Бога — ей нужно бьющееся сердце там, где кровь навечно застыла.       — У тебя есть подозрения?       — Старший сын главы семейства да Порто, — шёпотом ответил юноша, которому, верно, запретили высказывать свои подозрения вслух.       — Лаззаро? Значит, настолько серьёзно…       Картина складывалась хуже некуда. Вражда двух влиятельнейших семейств Аверона длилась годами, если не десятилетиями, и никто уже не помнил, с чего всё началось. Но кровь одних проливалась во имя искупления крови других, и поводы для мести только увеличивались. Кровная месть — дело чести. Но обычно в схватках сходились представители не самых влиятельных родственных ветвей. Главы домов старались держать хотя бы видимость стабильности. Федериго предполагал, как может поступить Лучио: предать суду и казни виновника последнего убийства, прервав цепочку взаимных расправ и вместе с тем показать, чем чревато продолжение смертельных дуэлей. Однако казнить солдата или подмастерье-ремесленника — не то же самое, что сына одного из самых влиятельных людей в городе. Жермано да Порто был главой торговой гильдии — через него проходила вся городская прибыль с налогов на продажи, им же отчасти контролировались торговые взаимоотношения с соседними государствами. Его сын, в свои тридцать пять ставший мастером в цехе ткачей, имел немалое влияние в кругу ремесленников. Федериго, хорошо зная своего отца, был теперь совершенно уверен: казнь виновного в последнем убийстве не просто маловероятна — она невозможна.       — Послушайте, а если… Если я убью Лаззаро? — юноша, казалось, проследил на лице Федериго весь ход его мысли. — Понимаете, я ещё не успел стать значимым человеком. Вы отправите меня на казнь, и на этом всё закончится.       Он договорил, запинаясь едва ли не на каждом слове. Руки его мелко задрожали, но глаза сверкали решимостью.       — Алвиз, послушай… Давай попробуем избежать таких мер, ладно? Мы хотим прекратить убийства, а не совершить два новых, — Федериго говорил спокойным тоном, но мысленно лихорадочно соображал, как бы предотвратить это отчаянное геройство с сомнительным результатом.       — Вы не понимаете, его ведь всё равно убьют! — почти вскричал юноша, забыв минувшее смущение. — Франческо поклялся, что сольёт с Лаззаро всю кровь, как с зарезанной свиньи!       — Франческо, — Федериго прикрыл глаза, пытаясь восстановить в памяти всех членов семейства, и веки у него судорожно задрожали, — твой старший брат, верно? Командир наёмного полка.       — Да. Нас четверо… То есть, осталось четверо. Франческо старший, ему почти сорок семь. Тридцатилетний Киприано — средний. И я. Ещё сестра, Аврора, она на три года старше меня. Вы подумайте, ведь Франческо вам просто так не казнить! Его слушаются наёмники, он с ними всегда был честен, никого не обсчитывал, они будут его защищать, и…       — Алвиз, я запрещаю тебе лишать жизни кого бы то ни было из да Порто, если только на тебя не нападут первыми, — Федериго поднял ладонь, жестом давая понять, что в эту сторону обсуждение больше вестись не будет, — к тому же… Ты ведь ни разу никого не убивал?       — Нет… Так заметно? — снова смутился юноша.       — Не заметно, — улыбнулся наследник герцога, — просто вижу, как ты относишься к человеческой жизни. Убийство из мести — это не геройство, пойми. Я тоже ни разу не отнимал жизнь. Да что там, я на настоящей дуэли-то ни разу не дрался.       — Правда? — Алвиз поражённо распахнул глаза.       — А ты думал, Мартинелли с пяти лет сражаются за честь Аверона с вражескими армиями? У нас и войн-то не было в последнее время. А на дуэлях за троих отдувается мой младший брат.       — Знаете… Мне порой кажется, что дуэли — это ужасно, — молодой Саворньян запнулся и тут же выправился, даже плечи распрямил, — то есть, драться во имя чести — это, конечно, достойное дело! За честь возлюбленной или семьи — тоже. Я не трус, я приму вызов, если нужно! Просто… Вот так, кровь за кровь…       — И останется от Аверона гора трупов, — продолжил Федериго мысль, которую не хватило решимости довести до конца Алвизу.       — Ага. Я видел сегодня, как плакала мать убитого. Она бросилась к его телу почти без чувств, а потом так закричала… У меня этот крик до сих пор в памяти эхом отдаётся. Вспомню — и холод по спине поднимается. Не могу представить, что так однажды закричит моя мать…       — Этого не будет. Обещаю. Мы найдём решение, — заверил наследник герцога, стараясь не думать о том, что у него не осталось ни одного мало-мальски приемлемого плана действий.       Дорога, сузившись до тропинки, вывела их к реке. Волны Адидже бились о серый камень набережной, и вода, отразив эту рукотворную преграду на своём пути, приобрела стальной оттенок. Солнце спускалось к закату, и вдоль горизонта на западной стороне неба протянулась кровавая полоса. Федериго передёрнул плечами: то ли становилось прохладно, то ли сама природа своей кистью набросала пейзаж, не предвещавший ничего хорошего.       Разговор был закончен, да и время требовало расходиться. Собеседники распрощались, Алвиз выразил желание остаться ненадолго на набережной и подумать в одиночестве, и наследник герцога только было повернул в обратный путь, как юноша его окликнул.       — Синьор Федериго…       — Что такое?       — Я умру за вас! — в янтарных глазах сверкнула решимость. Волна с громким всплеском ударилась о камни. Федериго тихо вздохнул.       — Не нужно за меня умирать. Поверь, твоей жизни никто так не заслуживает, как ты сам.       — А вы по такому же принципу живёте?       — Я не имею прав на свою жизнь, — печально улыбнулся наследник, — она отдана Аверону.       — Тогда и моя жизнь будет ему отдана! — убеждённо кивнул юноша и поклонился на прощание.       В родные стены Федериго вернулся уже затемно. Отец за всё это время, казалось, так и не покинул кабинет. Из своей комнаты на втором этаже удивлённо выглянул отчего-то крайне довольный Ламберто и уточнил, поймал ли брат своих чертей за хвост.       С усталым: «Это черти поймали меня. Но они оказались весьма приятными», — наследник аверонского герцога ввалился в свою комнату и рухнул на постель, успев подумать: «Завтра будет дьявольски сложный день».