Серебряные нити Аверона

      Слухи имеют пугающее свойство распространяться с невероятной скоростью. Стремительнее самых быстроходных судов, неумолимее несущегося галопом коня, они проникают в тихие закоулки городов, в отдалённые деревни, распространяются, как эпидемия смертельной болезни, не оставляя ни одного шанса тем, кто всеми силами стремился избежать заражения. Преобразовываясь в умах людей, история обрастает новыми подробностями, постепенно изменяясь до неузнаваемости, пока не превращается в конце концов в нечто совершенно невообразимое. Словно крысы, так рьяно делившие между собой добычу, что их тела спутываются в неразборчивый клубок, из которого ни одной из них уже не суждено освободиться. Пока однажды трудолюбивая хозяйка, спустившись в амбар, среди мешков зерна не обнаружит извращённые, сплетённые переломанными хвостами звериные тельца крысиного короля.       Ламберто хорошо знал коварную природу сплетен. Пожалуй, даже слишком хорошо. Уже не раз он использовал эту уловку, выстроенную на доверчивости толпы, себе на благо. Не один противник, слишком могущественный, чтобы устранить его примитивной дуэлью, пал от неукротимой силы людской молвы, утратив и свою незапятнанную репутацию, и расположение друзей. Вычислить убийцу нетрудно. Гораздо сложнее найти источник, из которого вышла преобразованная тысячами разговоров история. Пара фраз, брошенных в нужное время в нужном месте — и не успеешь оглянуться, как ложь стала общепризнанным фактом, а мелкий ручеёк пущенного в народ слуха обрёл силу и превратился в полноводную реку, сносящую каменные мосты в период разлива. Ламберто даже не пришлось ничего предпринимать. Он завёл разговоры с несколькими людьми, вроде бы совершенно спонтанные и ни к чему не обязывающие. Натренированное годами умение плести интриги дало свой результат. Молчаливый убийца, красноречивый любовник, он остался в Венеции на пару месяцев, гуляя по кабакам и борделям, пока запущенная им машина человеческого осуждения на полном ходу не прокатилась через соседние города. Марчелло знали везде. После смерти торговца этот факт стал ведущим в разрушении его репутации. Пущенный Ламберто слух достиг Аверона раньше, чем младший из Мартинелли покинул приветливые улочки Венеции.

***

      — Мама, мама! Давай возьмём персики? И папе дадим, если он приедет! — пятилетний мальчишка носился по людному рынку вокруг матери, периодически дёргая её за руку, когда сомневался, слушает ли его женщина.       — Угомонись же. Анс, чего ты хочешь? Оглянись, где ты видишь персики? В феврале они не растут. Дождись лета, и я обещаю сходить с тобой в сады за городом. Нарвёшь там столько персиков, сколько сможешь унести.       — Тогда хурму! Вот, смотри, нашёл! — ребёнок подбежал к торговцу, перед которым и правда стояли два ящика, полные спелых плодов.       — Ты же не ешь хурму, — Беатриче укоризненно улыбнулась. — Только вчера жаловался мне, что она слишком терпкая для тебя.       — Я и не буду. А папа её любит. Ты же знаешь! Возьми, — мальчик настойчиво потянул мать за руку к прилавку. — И он вернётся. Он уже давно не приезжает. Это всё потому, что хурмы нет.       — Ладно, ладно, несносный мальчишка, — женщина рассмеялась, уступая настойчивости сына, — дайте мне три штуки, — она кивнула на фрукты заметно оживившемуся торговцу, — и пару горстей вишни, чтобы успокоить это разбушевавшееся создание, — Беатриче быстро расплатилась и протянула Ансу ягоды. — Вот, возьми. И идём домой, пока ты не сбил кого-нибудь.       — Беатриче? — из толпы выступила девушка в слишком лёгких для середины зимы платье и накидке. — Я было решила, что обозналась.       — Здравствуй, Аннета, — женщина приветливо улыбнулась, в одной руке удерживая покупки, а другой пытаясь не пустить сына к очередному прилавку. — Как твой отец? Всё так же рвётся на охоту и ругает современное падение нравов? Мы с тобой так давно не встречались, я успела позабыть все его весёлые истории.       — О, он неутомимо жизнерадостен. Пожалуй, в его годы мой отец всё ещё энергичнее меня. Ты не приходила к нам, кажется… Месяцев пять? Всё сидишь в своём поместье, — девушка запнулась на мгновение, будто бы оценивая, насколько уместными покажутся дальнейшие слова. — У вас с сыном всё в порядке?       — Разумеется. Жизнь идёт своим чередом. Я стараюсь не оставлять его одного надолго. Иначе он, пожалуй, ещё натворит что-нибудь. Без отцовского контроля совсем распустился, — мать с лёгким укором потрепала мальчишку по и без того взлохмаченным волосам. — Скорее бы муж вернулся. Если честно, одиночество становится для меня невыносимым.       — Так ты не знаешь? — Аннета удивлённо приподняла брови. Вряд ли хоть одна из этих женщин считала другую близкой подругой — Беатриче, пожалуй, вообще не смогла бы сказать, что у неё есть друзья, не слукавив при этом — но первой сообщать печальные вести всё же не хотелось.       — О чём? — мать Анса сперва не придала значения вопросу приятельницы, но через секунду, увидев в лице Аннеты замешательство, слегка побледнела. — Что-то случилось?       Девушка стушевалась. Конечно, Беатриче была для неё значимым человеком. В какой-то мере. Но дома ждал отец, который очень не любил, когда его дочь без повода задерживалась, а ужин на столе не появлялся в точно оговоренное время. Разговор угрожал затянуться. Нет, пожалуй, кто-то другой возьмёт на себя ответственность сообщить женщине неприятную весть. Кто-то более близкий.       — О, не важно. Пустые сплетни. Не засоряй себе голову, — Аннета мягко улыбнулась, мастерски в секунду вернув себе непринуждённое выражение лица, — наверное, тебе уже пора домой. Не буду задерживать, — и, распрощавшись коротким кивком головы, скрылась в толпе людей. Беатриче проводила её озадаченным взглядом. На секунду женщине показалось, что окружающие косятся на неё, маскируя своё любопытство под масками будничной озабоченности. Прохожие разглядывали товары, тихо разговаривая между собой, и в их перешёптываниях Беатриче, казалось, отчётливо распознавала теперь собственное имя.       — Ах, нет. Что же я… Анс, идём-ка домой. Прохладно становится, — женщина, слегка передёрнув плечами, взяла за руку сына и направилась вверх по улице. Здравый смысл, казалось, возобладал над беспричинной тревогой, и Беатриче мысленно укорила себя за странную мнительность. Толпа осталась позади. Шум десятков голосов стих, поглощённый тишиной. Женщина старалась не замечать затрепетавший где-то под рёбрами нервный клубок и бессознательно встряхнула ладонью в попытке прогнать из кончиков пальцев чувство тревожного оцепенения.

***

      — Достаточно. Иначе я начну сомневаться в твоём рассудке, — Федериго с досадой отложил в сторону лист бумаги, исчёрканный рядами цифр, в которых он сейчас уже отчаялся разобраться. — Мы встретились, чтобы обсудить изменения в налогах твоего цеха, верно? Вот и говори о налогах.       — Я к ним и веду, — мужчина лет сорока, с пробивающейся на висках сединой и в, явно пошитой из дорогой ткани, котте пожал плечами. — Видишь ли, Ринальди реализовывал добрую половину нашего товара в странах западной Европы. Если он больше не вернётся в город — цех потеряет половину прибыли. И если к следующему месяцу мы не досчитаемся нескольких ремесленников — твой отец может не рассчитывать на прежний уровень доходов.       — Заканчивай собирать сплетни, Витторе. У тебя двое взрослых сыновей, дочь замужем, а ты рассуждаешь не лучше пятилетнего ребёнка. У Марчелло налаженная годами система торговли. Какой ему смысл сбегать?       — Любовь творит с людьми поразительные вещи, знаешь ли. Хотя откуда тебе, — ремесленник отстранённо махнул рукой. — Ты же повенчан со своими бумажками.       — Я достаточно хорошо знаю Марчелло, чтобы быть полностью уверенным: этот человек не бросит своё дело и семью в угоду минутной страсти. Так что не поднимай панику и заканчивай разносить сплетни.       — О, поводов для тревоги у меня по горло, уж поверь. Твой приятель задолжал мне весьма крупную сумму. Срок выходит к концу февраля, а торговца и в помине нет. Если не вернётся вовремя — придётся стребовать долг с его прелестной жёнушки.       — Даже не думай, — голос Федериго на мгновение стал жёстче и суровее обычного. Впрочем, через мгновение к нему вернулось самообладание. Сын герцога вытащил из кармана увесистый мешочек из бархата и бросил его на стол: приглушённый тканью металлический звон однозначно указал на его содержимое. — Этого хватит в уплату долга?       — Вполне, — Витторе заглянул в мешочек и алчно улыбнулся. Его заблестевшие глаза безошибочно выдали, что уплаченная сумма на порядок превышает задолженность Ринальди.       — Тогда я буду считать это дело решённым. Увижу тебя на пороге дома Марчелло — пеняй на себя. Ах да, вопрос с налогами улажу позже. В любом случае, отец услышал моё требование не повышать их в течение ближайшего года. Можешь передать это другим мастерам.       — Постой-ка. Вопрос из чистого любопытства. Почему Ринальди не занял у тебя? Вы же приятели, насколько я могу судить.       — Когда я сам узнаю ответ на этот вопрос — обещаю поставить тебя в известность, — Федериго задумчиво смял в ладони исписанный лист бумаги. — Пожалуй, это будет первое, о чём я спрошу Марчелло по его возвращении.

***

      Поутру, через пару дней после разговора Федериго с мастером ремесленного цеха, слуга в замке Мартинелли доложил, что прибыл младший сын герцога. Ламберто стремительным шагом влетел в парадную, на ходу допивая содержимое фляги, которую он неизменно носил с собой, если уезжал куда-то на длительный срок. Фляга за долгие годы службы хранила в себе что угодно разной степени крепости, кроме воды, для которой когда-то была предназначена.       — Приветствую, — Ламберто на секунду заглянул в дверь библиотеки, где был совершенно не удивлён обнаружить Федериго, и сразу же взбежал по ступеням на верхний этаж, к комнатам герцога, — я бы не отказался поболтать с тобой, но только после того, как обговорю пару вещей с отцом, — бросил он на ходу куда-то в сторону стен извечной обители брата.       Лучио выходил из собственной комнаты так же редко, как Федериго бывал в своей. Всегда имевший склонность к замкнутому и отстранённому образу жизни, теперь он отдался своей манере без остатка. Когда-то герцога склоняла на прогулки по городу его жена. Она любила слушать шум улиц в период сезонной ярмарки, наблюдать за живописцами, приходившими иногда на центральную площадь срисовать парочку старинных полуразвалившихся зданий — единственное напоминание о древней культуре античности, теперь и вовсе позабытой. Супруга герцога происходила из рода, пожалуй, даже более знаменитого, чем Мартинелли. Однако откуда-то сохранялась в ней привязанность к непритязательной жизни простого народа. Лучио был не таков. В изъеденных плесенью старых фресках он видел помеху градостроительству, на устранение которой всё никак не находилось свободных средств. В переругиваниях ярмарочных торговок — повод усилить охрану и установить стражников между рядами тележек с фруктами и бочонков с вином, покуда слишком предприимчивые торговцы не начали устранять конкурентов. Всё это утомляло. А в стенах фамильного замка всегда царила тишина. Этим покоем, как посмертным саваном, герцог впервые укрылся после смерти жены. Безмолвие в его кабинете сгустилось окончательно, когда Аверон покинул старший сын, предпочтя слушать другую тишину в окружении других стен. Закрытые ставни, слабый свет свечей, пыльные книги, страницы которых перелистывались последний раз, быть может, ещё в прошлом десятилетии — надёжнее этого укрытия был только фамильный склеп.       Впрочем, Лучио Мартинелли никто не посмел бы назвать бездеятельным. Часто входившие по чётко оговорённому расписанию слуги заставали его за бумагами, принесёнными накануне Федериго. Фигура шестидесятилетнего герцога сохраняла признаки былой физической силы, и спина никогда не горбилась над потрескавшимся от времени столом. Волосы, когда-то длинные и вьющиеся, будто списанные с портретов его отца и деда, теперь были коротко острижены. Седина тронула их лишь слегка, и серебристые виски странно контрастировали с безукоризненно чёрными прядями. Старость уже стояла за спиной герцога, но всё никак не решалась протянуть свою костлявую руку к плечу этого сильного человека. А он лишь ухмылялся ей, едва сжимая тонкие губы в минуты, когда сердце вдруг замирало, отдаваясь резкой болью под рёбрами. Лучио знал, что однажды проиграет. Но до того момента, когда ответом бесстрашной ухмылке явится холодное дыхание смерти, он продолжал свой неустанный путь: спокойно, уверенно, ни на секунду не сбиваясь с размеренного шага.       — Отец, — Ламберто прикрыл за собой дверь, прогоняя едва упавший в комнату луч света из коридора, — ты получил моё письмо?       — Твой посыльный задержался в пути. Он прибыл сюда всего неделю назад.       — Значит, ты прочёл. Я всё сделал правильно? — сын давно привык к холодному тону отца, но каждый раз этот суровый голос заставлял Ламберто непроизвольно вздрагивать.       — Едва ли. Отправлять письмо было глупо. Сообщить мне хорошие вести ты мог лично. Не подумал о возможности перехвата?       — Ты сам писал мне. Я решил, что риск оправдан.       — В моём случае была крайняя необходимость. Но не в твоём.       — Марчелло мёртв. Письмо не перехвачено. Ни к чему думать об угрозах, которых больше не существует.       — Так ли угроза далеко? Судя по тому, как ты мнёшься на пороге, словно девка в первую брачную ночь, у тебя есть ещё вести? — Лучио отстранился от стола и повернулся к сыну. Ламберто нервно сглотнул, тут же решительным жестом отбрасывая волосы со лба: раз уж пришёл — нужно быть откровенным до конца.       — Я говорил с Леонцио.       — Идиот, — герцог скривил губы, и жёсткая морщинка над бровями красноречивее любых слов выразила холодное разочарование.       — Он не догадается. Я не сказал о моих намерениях. Лишь дал понять, что нельзя позволять законной жене разгуливать с каждым проходимцем.       — И?       — Он вспылил. Но вряд ли свяжет исчезновение Ринальди с нашим разговором.       — Ты недооцениваешь его. Если есть хотя бы малейшая вероятность, что Леонцио может догадаться — будь уверен: он уже всё знает.       Лучио умолк и повернулся к письменному столу, погрузившись в свои мысли. Ламберто нервно переступил с ноги на ногу, не решаясь ни уйти, ни продолжить разговор. Герцог всегда был вспыльчив, но это свойство характера усиливалось вдвойне, если речь заходила о его старшем сыне. Нельзя было сказать наверняка, сохранилась ли в Лучио способность любить. Но если в сердце этого старого человека еще осталось место для нежной привязанности — никто, кроме старшего сына, не в силах был приоткрыть дверцу в этот потайной уголок угасающей души.       Родительская любовь бывает разрушительна. Леонцио медленно ломался под её гнетом, пока жизнь в родном доме в конце концов не стала совершенно невыносимой. Лучио искренне полагал, что поступает во благо, когда требовал от сына постоянного присутствия на важных совещаниях по делам города. Когда запрещал видеться с друзьями, по его мнению, недостаточно благородными и умными для того, чтобы играть вместе с маленьким наследником титула герцога. Когда хвалил за успехи в обучении, требуя в два раза больше, чем от других своих детей. Леонцио никогда не испытывал недостатка в книгах, а его учителя всегда считались лучшими в городе. В глазах Лучио это действительно была любовь.       А Леонцио просто хотел быть ребёнком. Не наследником для герцога, а всего лишь сыном для отца. Лучио редко бывал вместе с ним где-то кроме зала совещаний и учебного кабинета. Герцог никогда не видел, как десятилетний мальчик издалека молчаливо наблюдал за маленьким сынишкой плотника, бегающим вокруг папы с вырезанной из дерева лошадкой, а по лицу юного наследника в этот момент катились слёзы. Лучио не слышал вечерних молитв, наивных и детских, с которыми Леонцио обращался к богу, одними губами шепча перед прибитым над кроватью распятием: «Пожалуйста, сделай так, чтобы папа меня любил». И как содрогались детские хрупкие плечи, когда после молитвы сын зарывался лицом в подушку, чтобы заглушить рыдания — отец тоже не замечал.       — И что ты прикажешь делать? Устранить его? Он твой сын, чёрт возьми. Даже если Леонцио теперь угроза — я не стану в этот раз орудием в твоих руках.       — Он никогда не станет угрозой. И не пойдёт против меня. Единственный из вас, кто никогда не подводил.       — Даже когда бросил тебя здесь и сбежал? — Ламберто всегда открыто показывал, что злится на брата за предательство семьи. Но где-то в глубине души он понимал: побег в Геную тут ни при чём. Ревность — всепоглощающая, становящаяся лишь сильнее от чёткого осознания, что сам Ламберто для отца никогда не станет так же важен — душила его изнутри. Ошибки Леонцио в глазах Лучио никогда не были фатальными. Но один незначительный просчет Ламберто — и отец в приступе гнева мог унизить младшего сына сильнее, чем кто-либо другой.       На вопрос герцог так и не ответил. Только молча отвёл взгляд на небольшой портрет, всегда стоявший на полке у окна. С полотна смотрел юноша, ещё почти мальчик, с проникновенным серьёзным взглядом и аккуратно подстриженными чуть выше плеча тёмными прямыми волосами. Леонцио был узнаваем, хоть теперь на его лице и начинали понемногу собираться морщинки, а борода скрывала всегда худые щёки. И даже в этой небольшой картине у окна Ламберто видел явное превосходство брата: портретов других сыновей Лучио никогда не заказывал.       — Нужно выяснить, что именно ему известно, — герцог нарушил затянувшееся молчание.       — Мне посетить Геную ещё раз?       — Нет. Ты не справишься. Поеду сам.       — Хочешь сказать, мне не хватает ума на переговоры с твоим любимым сынком? — Ламберто начинал злиться.       — Именно это я и хочу сказать. Глупо с твоей стороны не признавать, что разумом ты уступаешь ему, — тон герцога был спокоен, но эти слова ощущались, как удар по лицу тяжёлой отцовской рукой. Сын подумал, что лучше бы Лучио его и правда ударил.       — Значит, я могу идти? — оскорбление пришлось проглотить и смолчать. Как и многие, очень многие слова до этого момента.       — Можешь быть свободен. Нет, постой, — отец вытащил из ящичка стола несколько писем. — Сожги их. И те, что у тебя, тоже. Об этой истории никому не должно стать известно. Я знаю твою склонность к болтовне, но имей в виду: расскажешь кому-нибудь — вскоре передашь привет Марчелло на том свете.       — Ясно. Уж сжечь письма у меня ума хватит, — Ламберто забрал из рук герцога бумаги и быстро покинул комнату. Оставаться дольше не было никакого смысла. К тому же в горле встал комок, а позволить себе показать, что отцовские слова задели — значило совершенно упасть в его глазах. Сколько бы Ламберто ни старался отдалиться от всего этого, сколько бы ни сбегал в весёлую непринуждённую жизнь, наполненную любовными интрижками и кабаками, — холодность Лучио в мгновение разбивала выстроенные с такой тщательностью внутренние стены, которыми сын пытался отгородиться от безошибочно бьющих в изодранное сердце слов отца.       В гостиной располагался большой камин. Зимний холод заставлял отапливать помещения даже днём, но в комнате герцога источника огня не было — оставалось только спуститься по лестнице и уничтожить письма здесь. Ламберто приблизился к камину и уже протянул руку с бумагами к пламени, но вдруг задумался на мгновение и отвёл её назад. Оказалась ли поводом для изменения решения вспыхнувшая злость на отца, или же всё-таки причиной стала пробудившаяся совесть — только письма одним осторожным движением руки, дабы никто не услышал шуршания бумаги, оказались сложены и убраны в карман. Ламберто ещё раз взглянул на огонь, как бы оценивая правильность принятого решения, и быстрым шагом вышел из гостиной.

***

      — Ты собирался заглянуть ко мне, — Федериго поздоровался кивком головы и вошел в комнату Ламберто. Тот вспомнил о несостоявшемся разговоре, только когда услышал стук в дверь. Быстро спрятав письма в ящик стола, он обернулся к вошедшему, натянув на лицо маску непринуждённости.       — Извини, совершенно забыл. Устал в дороге. Кажется, длинные переезды становятся с возрастом только утомительнее.       — Не тебе жаловаться на возраст, — Федериго улыбнулся. — Но если честно, я пришёл с одним очень важным для меня вопросом.       — Выкладывай. Буду надеяться, что знаю ответ. Хотя если ты не нашёл его в твоих бесчисленных книгах — пожалуй, слишком самонадеянно с моей стороны было бы рассчитывать, что я смогу помочь.       — О нет, это не касается чего-то абстрактного. Насколько я знаю, ты был в Венеции. Скажи… Ты видел Марчелло? — Федериго был настолько погружён в свои мысли о внезапном исчезновении приятеля, что не заметил, как напрягся брат от прозвучавшего вопроса.       — Твоего торговца? Кажется, нет… Но я знаю, что он там был. Одна моя знакомая из этого города рассказывала мне что-то о его намерении сбежать с местной девушкой. Но я не прислушивался. Знаешь, она падка на сплетни…       — Мне не нравятся эти слухи. Марчелло не возвращается слишком долго. И его жена, думаю, в полнейшем беспокойстве…       — Так может быть, тебе с ней поговорить? Хорошая возможность вернуть себе давно утерянный приз, между прочим. Если уж она теперь одинока, — Ламберто подавил порыв выложить брату правду: всё это не привело бы ни к чему хорошему. Пожалуй, был смысл сохранить письма, но вот раскрыть истину сейчас… Нет, это окончательно разрушит семью. И что будет дальше — страшно даже подумать. Оставалось только отделаться привычными шутками и поскорее закончить разговор.       — Смеёшься? Она меня знать не хочет. Но если Марчелло не вернётся — это её уничтожит. К тому же, чёртовы сплетни… Я поначалу счёл, что люди несут чушь. Но есть основания предполагать, что он действительно не появится больше в Авероне. Знаешь, Марчелло брал в долг. У него была возможность обратиться ко мне, и я не могу придумать другого ответа на вопрос, почему он так и не сделал. Только если хотел скрыть от меня правду о том, зачем именно ему были нужны эти деньги.       — Ты отзывался о Ринальди, как о честном человеке. Вряд ли он стал бы тебе лгать… Хотя, видишь ли, порой истинную суть людей мы не замечаем годами. Может быть, ты видел только то, что он сам тебе показывал?       — Я не думал, что Марчелло из таких… Он никогда не давал повода в нём сомневаться. Но ты прав. Пожалуй, я просто не хочу принимать правду. Возможно, я ошибся, доверившись ему, — Федериго пытался спокойно обдумать сложившуюся ситуацию, но тревога за Беатриче становилась только сильнее. Чувство разочарования в близком друге, охватившее его, оказалось непривычным. Марчелло всегда был в числе людей, которым Федериго мог доверять безоговорочно с уверенностью, что никогда не пожалеет об этом. А на кого он мог бы положиться теперь… В нём оставалась полная уверенность в надёжности братьев, но если Ринальди действительно не вернётся… Федериго гнал от себя мысль, зародившуюся где-то глубоко в сознании: больше полагаться он не сможет ни на кого. Даже если в жизни вдруг возникнет человек, который сумеет стать другом — Федериго не станет повторять ошибок. Верить можно только себе. Болезненное, жгучее разочарование не собиралось отступать. Но нужно было действовать. Есть вещи поважнее разрушенной дружбы.       — Ты в порядке? — Ламберто решил нарушить повисшее молчание. «Разумеется, он не в порядке, — пронеслось в голове. — Но правды ему лучше не знать. Иначе на этот раз кровью истеку уже я».       — Да. Конечно… Я должен поговорить с Беатриче. Извини, я тебя покину. К тому же, тебе нужно отдохнуть после долгой дороги, — Федериго быстро распрощался и покинул комнату.

***

      Зимний прохладный воздух без особых препятствий проник сквозь тонкую ткань одежды, вызывая судорожную дрожь по телу. Федериго только на полпути заметил, что вышел из дома без плаща. В мыслях царил полный хаос, сполна отражавший не находящие объяснений события внешнего мира. Что он скажет Беатриче? Зачем направляется сейчас почти бегом к воротам поместья Ринальди, если девушка, вероятнее всего, с порога захлопнет перед ним дверь, не выслушав ни слова? Что важнее: какую помощь он может предложить, если Беатриче всё-таки выразит желание пойти хотя бы на малейший контакт? Ответов не находилось. Лучше всего было бы сейчас, в эту самую минуту, достать давнего друга хоть из-под земли и заставить объясниться. Пару раз вдарив по лицу в качестве нравоучительного предисловия. Сомнительный метод и, к сожалению, совершенно нереализуемый.       Кровь стучала в висках с ритмом тарантеллы, отвечая бешеному биению сердца. Вдруг дыхание перехватило, будто бы лёгкие разом утратили присущий им объём. Федериго остановился, с напряжением делая вдох за вдохом. Резко, с внезапными хрипами откуда-то изнутри тела — так дышат в предсмертных конвульсиях те, кому меч распорол грудь насквозь. Мужчина прислонился к стене ближайшего дома, чтобы не упасть в обморок, утратив опору под ногами. Медленно сполз вниз, запрокинув голову повыше. Он уже знал, что это такое. Приступы случались лишь изредка, разве что раз в год. Чаще всего — в моменты сильных душевных потрясений, эту закономерность было достаточно времени отследить. Однако с последнего прошло уже несколько лет, и Федериго до этого момента пребывал в полной уверенности, что излечился. Нынешний приступ оказался самым сильным из предыдущих. «Нельзя умереть сейчас… Только не сегодня. Я должен помочь… Должен сделать хоть что-то!»       — Синьор, вы в порядке? Позвать на помощь? — какой-то молодой прохожий, по видимости, единственный задержавшийся сегодня в цехе подмастерье, подбежал к задыхающемуся мужчине и бросил на него обеспокоенный взгляд. Ран на теле не обнаружилось, и на лице юноши отразилось явное замешательство.       — Всё… нормально. Иди, куда шёл, — ответить получилось с трудом — голос напоминал скорее свистящий шёпот.       — Вы уверены? Может быть, отвести вас к лекарю? — мальчишка всё не хотел уходить. Федериго только отрицательно помотал головой в ответ, всем видом выражая нежелание, да и неспособность продолжать разговор. Подмастерье извинился — пожалуй, сам не вполне понимая, за что именно, просто из вежливости — и последовал дальше, изредка обеспокоенно оглядываясь. Федериго с досадой сжал зубы — последним, чего он хотел, было позволить кому-то увидеть собственную слабость. Ещё и почти ребёнку. День сегодня однозначно не задался.       Болезнь никогда не была для Федериго поводом беспокоить кого бы то ни было. Как и любые другие трудности. Первый приступ случился в день, когда умерла его мать. Шестилетний мальчишка, упорно не желавший верить старому слуге, пришедшему к нему в комнату с недоброй вестью, побежал к матери убедиться, что всё в порядке. Мальчик не знал, как проходят роды, а появления на свет младшего брата он не помнил. Когда Федериго вбежал в спальню родителей, служанки ещё не успели убрать тело женщины и окровавленную постель. Мальчик замер на пороге, так и не решившись подойти ближе. Через секунду его подхватили на руки и выставили из комнаты, захлопнув перед ним дверь. В эту минуту, посреди пустого коридора, всё ещё видя перед глазами картину залитых кровью простыней и абсолютно белого лица мёртвой матери, он впервые столкнулся со своей болезнью лицом к лицу. Федериго думал, что умирает, и хранил надежду, что скоро снова увидит маму, и она протянет ему на руках новорождённую девочку. Женщина виделась ему окружённой золотым сиянием в окружении ангелов, как Мадонна на полотнах художников. Она была вовсе не похожа на ту, чьё лицо в спальне было искажено маской застывшего страдания и больше походило на мраморную статую, чем на человека. Дыхание в этот раз не восстановилось полностью, просто сменившись столь же удушающими рыданиями. Мальчик бросился в комнату отца — напуганный впервые увиденной смертью, собственными мыслями, внезапной слишком большой потерей… Но дверь оказалась заперта. После громких стуков, заглушаемых детским плачем, Лучио всё же отпер. Тогда Федериго в первый и единственный раз увидел слёзы на глазах отца. Перебив скомканные объяснения сына, герцог бросил только одну фразу: «Уходи, сейчас я не хочу никого видеть, » — и снова скрылся за дверью. Из того дня мальчик вынес два жизненных урока. Первый: никому нет дела до твоих проблем, всем бывает плохо, и справляться со своей болью нужно самому. Второй: единственной достойной внимания отца проблемой была бы смерть сына, но никак не случайный приступ. До тех пор, пока Федериго жив — он должен выкручиваться самостоятельно.       Помощь не понадобилась и теперь. Ещё один резкий вдох — и дыхание начало восстанавливаться. О своей болезни он подумает позже. Сейчас, едва в груди затихли хрипы, Федериго поднялся с каменной мостовой и решительно последовал дальше: нужно довести начатое до конца. Радовала только мысль, что приступ не случился прямо перед Беатриче. Прийти спустя шесть лет молчания и едва не умереть в середине разговора — просто великолепный был бы день. Лучше и не придумаешь.       Дверь отперла молодая служанка. Вежливо поклонившись, она уточнила:       — Госпожа приказала не принимать гостей. Но, полагаю, на столь высокопоставленного посетителя это правило не распространяется. Позвольте, я уточню?       Федериго терпеливо кивнул. Что ж, в худшем случае, если его не захотят здесь видеть — он узнает об этом не напрямую от Беатриче. Впрочем, предположение оказалось неверным: вместо служанки в дверном проёме через минуту возникла сама синьора Ринальди. Федериго забыл поприветствовать женщину — мысли на секунду отступили перед нахлынувшими эмоциями. Он не видел её около шести лет. Огромный срок для неугасших чувств. Конечно, они пересекались иногда — город был не столь уж большим, чтобы не столкнуться пару раз во время случайной прогулки. Однако Федериго всегда держался на расстоянии. Исправно соблюдал обещание, данное однажды девушке: никогда не напоминать о своём существовании ни словом, ни письмом, ни внезапным визитом. Теперь он впервые нарушил свои слова.       Если бы сейчас у него спросили, изменилась ли Беатриче за минувшие годы — он бы ответил: «Нисколько». Влюблённому сердцу свойственна способность лишать зрения, вызывая перед глазами давно ушедшие в прошлое миражи, сотканные из воспоминаний. Федериго не видел в эту минуту ни побледневшего от тоски лица, ни сеточки тонких морщинок, прорезавших ещё молодую кожу. Беатриче было всего двадцать восемь, но в глубине тёмных глаз поселилась пустота, какая бывает у стариков, потерявших волю к жизни. Только густые волосы цвета грецкого дерева оставались совершенно не тронуты сединой.       — Полагаю, раз ты явился сюда — произошло что-то важное? — ледяной тон резанул прямо по сердцу без предупреждения, но Федериго в ответ только в очередной раз кивнул и поинтересовался, можно ли наконец войти. Диалог продолжился уже в гостиной.       — Ты в порядке? — мужчина посмотрел в глаза собеседницы, пытаясь выяснить, насколько сильно по ней ударило предательство мужа, но выражение лица девушки оставалось совершенно нечитаемым.       — Почему должно быть иначе? Не думаешь же, что меня способно вывести из равновесия одно только твоё появление на пороге моего дома? Раньше мне казалось, что ты не склонен к высокомерию.       — Постой… Ты не знаешь? — он предполагал, что придётся успокаивать девушку и пытался придумать хоть какие-то аргументы в пользу того, что ей нужно принять его помощь, но никак не рассчитывал на свалившуюся на него теперь обязанность первым сообщить не самые радостные новости.       — О чём? — на лице Беатриче, забывшей про маску равнодушия, проступило беспокойство.       — Марчелло не приедет. Мой брат сообщил, что твой супруг решил не возвращаться в Аверон, — на этих словах девушка побледнела и медленно опустилась в кресло, нервными движениями дрожащих пальцев разглаживая складки ткани на подоле платья.       — Почему? — самообладание окончательно изменило ей. Голос дрогнул.       — Это всего лишь слухи. Они могут не оправдаться.       — Раз ты здесь — значит, поверил этим слухам. А если уж ты поверил — мне тоже можно в них не сомневаться. Говори. Или уходи.       — Ламберто слышал, что у него появилась другая женщина. Марчелло решил остаться с ней.       — Вот как… Что ж… Значит, я плохо умею выбирать людей. Ошиблась дважды из двух, — Беатриче нервно усмехнулась, стараясь скрыть слёзы в голосе.       — Послушай, я… Понимаю, что я последний человек, которого ты хотела бы сейчас видеть. Но… Марчелло перед отъездом взял в долг. Я не знаю, у скольких людей.       — Хочешь попросить свою сумму? Забирай сам, деньги наверху, во второй комнате справа. Ящик не заперт.       — Ты же знаешь, что я не с этой целью пришёл. Зачем это всё?       — Чтобы ты разозлился и убрался отсюда, оставив меня в покое, — девушка подняла на него гневный взгляд наполненных слезами глаз.       — Здесь сумма, которой должно хватить на оплату долга. И на первое время для вас с сыном. Прошу тебя, просто прими их и не пытайся сейчас меня оттолкнуть. Я уйду. И больше никогда тебя не потревожу. Если понадобится помощь — всегда можешь прийти. Но знаю, что не придёшь. Поэтому… Прими по крайней мере это. Пожалуйста, — Федериго достал из кармана и положил на колени Беатриче льняной мешочек, в котором зазвенели монеты. Девушка никак не отреагировала. Её руки продолжали сжимать ткань платья.       — Уходи.       Мужчина тихо вздохнул, лишь слегка коснувшись её напряжённой руки на прощание, и покинул дом, не проронив больше ни слова. Когда он отошёл шагов на десять — за спиной раздался металлический звон и вслед за этим — звук резко захлопнувшейся двери. Федериго обернулся и поднял с земли гордо выброшенный ему вслед мешочек. Мимо пробежал светловолосый мальчишка, весело размахивая отломанной от дерева палкой на манер меча.       — Анс? Подойди-ка сюда, — Федериго дружелюбно улыбнулся и потрепал по голове робко приблизившегося к нему мальчика.       — Доброго дня, синьор, — Анс выученным жестом поклонился, — вы что-то хотели?       — Да. Сделай мне небольшое одолжение. Возьми вот эти деньги и сбегай на рынок, купи твоей маме чего-нибудь вкусного. А оставшееся отдай ей. Только не говори, что это я тебе отдал, хорошо? Скажи, что подобрал мешочек на дороге.       — Она будет меня ругать, — мальчишка серьёзно задумался, — мама говорила, что нельзя подбирать с земли деньги — они нам не принадлежат.       — И она совершенно права. Но знаешь, сейчас они ей очень нужны. К тому же, твоя совесть чиста: ведь деньги тебе даю я, верно? Только помни, твоя мама не должна об этом узнать. Будешь храбрым мужчиной и вынесешь наказание ради неё?       Мальчик ещё немного подумал, решительно кивнул, взял деньги и, совершенно забыв попрощаться, побежал в сторону рынка в своих мыслях о том, как бы избежать наказания и в то же время выполнить данное ему ответственное поручение. Федериго только печально улыбнулся ему вслед и тихо проговорил, когда Анс уже скрылся за поворотом:       — Теперь судьба матери в твоих руках, маленький храбрый мужчина.