Meet You There

Ему не сразу удается открыть глаза. Сначала темнота не хочет выпускать его из своих объятий, хотя кожу обдает морозным воздухом. Впрочем, холода Кевин не чувствует, так что ощущение по-прежнему странное. Потом возвращается слух: отдаленные звуки, он будто где-то на природе, не понимает окончательно. И наконец сквозь закрытые веки пробивается свет. Солнечный. Естественный. Невыносимо яркий после этой кромешной тьмы. Прикрыв глаза ладонью, Кевин потирает веки и безуспешно пытается их открыть. Неужели каждый раз всё начиналось именно так? Нет, совершенно точно нет. В этом он более чем уверен. Но что тогда, черт побери, происходит? Он не запоминал своё детство, но он уверен, что ни одна временная петля не начиналась вот так. А это значит, что… Эта мысль заставляет его подскочить и распахнуть наконец глаза. Кевин сидит на снегу посреди деревьев, из одежды на нём — белая рубашка и такие же белые кальсоны, так что он тут же подскакивает на ноги, чертыхаясь себе под нос. В этой одежде он был в тот день знакомства с Ичиро — только сверху ещё были брюки, пиджак, пальто… Но ему совершенно не холодно, несмотря на то, что вокруг него всё в гребаном снегу. Он чувствует себя странно — словно у него внутри установлен обогреватель. Кевин осматривает свои ладони и ступни в высоких носках и хмурится. Постепенно к нему возвращаются воспоминания обо всем, что случилось до этого момента. Он не умер — или эта темнота и была смертью? Но сейчас он в своем взрослом возрасте, а значит, он точно не начал сначала. Значит, либо этот лес — и есть лимб, в который люди попадают после смерти, либо… — Получилось, — выдыхает Кевин хрипло, и его голос звучит глухо в тишине леса. Эта же тишина внезапно заставляет его напрячься. Даже если у него получилось, он понятия не имеет, где находится и что делать дальше. Так что он просто отряхивает ноги от снега и начинает идти. Сам не зная, куда. Деревья расступаются постепенно. С одной из еловых веток комом падает снег. Кевин пытается предположить, какой сейчас год, но все его догадки ни на чем не основываются, так что он бросает эти попытки и просто идет по чистому снегу. В одних носках. Он понимает только одно: если он не умер, а вышел из петли, то сейчас согреваться ему помогают именно его вампирские способности. И из-за них же ему так неприятно находиться на солнце — к счастью, оно почти сразу уходит за облака. А значит, все это было по-настоящему: Ичиро, обращение в вампира, чувства… проклятие от Рико. Его же смерть. Расставание. И всё сначала. Вот только в петле его способности не работали, из-за чего он и начал сомневаться в их существовании, а сейчас он совершенно точно чувствует в себе нечто инородное и крайне непривычное. Но он не позволяет себе надеяться раньше времени и лишь продолжает идти, пока вдруг не замечает проглядывающий среди деревьев дом. Кевин ускоряет шаг. Этот дом может вовсе не иметь обитателей, быть заброшенным, но в случае чего он сможет там остановиться и разобраться, как ему вести себя дальше. Он наконец выходит к заснеженной полянке и тут же понимает, что дом все-таки обитаемый, отчего ему становится не по себе. Кевин и правда собирается появиться перед каким-то человеком в черт знает каком виде? Рубашка, кальсоны в разгар зимы — и, возможно, смертельно бледное лицо. Его тут же посчитают чокнутым. Но Кевин быстро понимает, что выбора у него особенно нет: ему всё равно нужно выяснить, где он находится и как попасть к людям. Мало того, ему придется выяснить еще очень, очень много вещей, но начать надо хотя бы с малого. Так что, как бы он ни выглядел, он постарается вести себя адекватно, чтобы его не приняли за сумасшедшего, и всё-таки спросит, как добраться до ближайшего города. Именно с такими мыслями Кевин делает вдох и направляется к домику. Он выглядит уютным: два этажа, но небольшой по размеру, резьба на окнах, калитка, открытая будто бы для всех. Лишь подойдя ближе, Кевин хмурится: таких домов он никогда в жизни не видел. Он выглядит как что-то из будущего, так что Кевин тратит минуту на разглядывание, а потом, осознав, что такое поведение лишь подкрепит его репутацию сумасшедшего, наконец идет по мощеной дорожке к двери. Поднимает руку к звонку и прищуривается: даже звонок, и тот выглядит чересчур странно и… нереалистично. Кевин начинает сомневаться в собственной адекватности. Он смотрит на дверь, склонив голову, окидывает взглядом все вокруг, но непривычного и странного так много, что он бросает это дело. Может, он пропустил пятьсот лет? Планету уже заполонили инопланетяне? А что, если одного из них он сейчас встретит за дверью? Кевин морщится собственным бредовым мыслям, встряхивает головой — и в конце концов нажимает на кнопку звонка. За дверью раздается заливистая трель. Кевин, кажется, не дышит, когда вдруг слышит приближающиеся шаги и какой-то шорох. Но вот, дверь открывается, и Кевин наконец испуганно распахивает глаза. И замирает прямо так, не в силах пошевелиться или хотя бы моргнуть, пока звон в ушах уже выводит какую-то сумасшедшую мелодию. На пороге домика прямо перед ним, с ружьем, дуло которого опущено в пол, стоит Ичиро Морияма. Кевин потрясенно выдыхает. Ичиро не издает ни звука, пялится на него в ответ таким же обалдевшим взглядом. Он выглядит чуть иначе: отстриг свои волосы, теперь у него короткая стрижка, с которой он смотрится ещё более горячо; на нём надет какой-то халат — кажется, шелковый, и он стоит босиком, а в коридоре за ним Кевин замечает приятный полумрак. Это действительно Ичиро Морияма. Его Ичиро? Не верится, просто не верится, это безумие… Кевина пробирает нервный смех. Он упирается рукой в дверной косяк, не отрывая глаз от Ичиро, тонкие губы которого тоже растягиваются в слабой улыбке. — Я знал, — говорит он вдруг тихо, и Кевин слышит в его голосе родную хрипотцу от долгого молчания. Он готов заскулить. Или упасть на колени. — Знал, что мы ещё всё-таки встретимся. Кевин не может выдать ничего, кроме приглушенного вздоха. — Ну… Проходи, — Ичиро делает шаг в сторону, пропуская Кевина внутрь, — раз уж пришел. Кевин в ступоре не сдвигается с места, и в итоге Ичиро, осторожно взяв его под локоть, затягивает его в дом, закрывая за ним дверь. Их окутывает спокойная тишина: лишь часы, кажется, тикают на стене. Кевину хочется оглядеться, но он не может отвести глаз от Ичиро, а тот никак не выпустит его руку. — Как ты меня нашел? — спрашивает наконец Ичиро, устав играть в молчанку. Кевин тяжело сглатывает. — Я не… — он хмурится. — Я и не искал. Очнулся в лесу, пытался найти хоть какие-то признаки жизни. Ичиро, — вдруг переключается он, и они оба вновь замолкают в напряжении, — ты настоящий? Это всё — по-настоящему? — Насколько я могу судить, ещё этим утром я был вполне реальным, — фыркает Ичиро, хотя в его глазах тоже с легкостью читается недоверие. — Но как такое возможно? Как я… Сколько прошло времени? — Кевин понижает голос до шепота, и Ичиро вдруг качает головой. Издает тихий вздох. — Есть у меня пара мыслей. Нам предстоит долгий разговор, — он окидывает Кевина медленным взглядом с головы до ног. — Надо же. Давно такого не видел. Не выпьешь со мной чаю? Какие бы при виде Ичиро ни возвращались воспоминания, хорошие или плохие, одно Кевин знает точно: у него в груди теплеет от того, что Ичиро помнит все эти мелочи. Тело вампира и тело человека, обращенного в вампира, — конструкции несколько разные. Если Ичиро не нуждался в пище и употреблял только кровь, но мог съесть что-то за компанию с Кевином, то сам Кевин обходиться без еды пока не мог. Возможно, для полной перестройки требовалось больше времени, но все недолгие месяцы после обращения Кевин чувствовал неприязнь к крови и тягу к человеческой еде. Поэтому Ичиро всегда готовил что-нибудь специально для него — и запасы чая, кофе и вина хранились в его доме именно для Кевина. Приятно слышать, что хотя бы что-то осталось неизменным. Кевин наконец согласно кивает, и Ичиро начинает идти в сторону кухни, но уже скоро ему приходится остановиться: не успев сделать и двух шагов, Кевин замирает как вкопанный. Всё в интерьере этого дома его настораживает и смущает: неясные конструкции на потолке, мебель, вроде бы большая, но такая аккуратная, что коридор выглядит практически пустым. Окна выглядят крайне странно, Кевин проходит в следующую комнату, судя по всему, являющуюся гостиной, и снова лишь молчаливо поражается декору и обустройству. Он никогда в жизни не видел ничего… такого. — Какой сейчас год? — он медленно повторяет свой вопрос, чувствуя присутствие Ичиро прямо за своей спиной. Тот тихо вздыхает. — Две тысячи двадцать пятый, — отвечает он наконец, и Кевину кажется, что он вот-вот потеряет сознание. Сто семнадцать лет — ровно столько он отсутствовал, ровно столько плутал меж слоями времени, ровно столько Ичиро его не видел. Сто семнадцать лет планета вращалась без него, мир до неузнаваемости менялся, события происходили одно за другим, — а он ничего не знал. Он был в небытии, в неясной зоне «между», куда не доходит сигнал. — Но как… — лишь беспомощно бормочет он, тут же чувствуя крепкие ладони на предплечьях. — Я ведь сказал, — бархатный голос Ичиро, как и всегда, способен его успокоить. Заземлить. Помочь ощутить пол под ногами. — Нам предстоит долгий разговор. Ты устал? — Да, — признается Кевин, вдруг и правда ощутив безмерную вымотанность. Ноги гудят, хотя он практически не ходил с тех пор, как пришел в себя. — И я очень рад тебя видеть. Ичиро замолкает на мгновение. Затем Кевин слышит тихий-тихий смешок. — Я тебя тоже, Кев. Я тебя тоже. Полчаса спустя Кевин уже сидит за столом на кухне в чистой одежде, которую ему дал Ичиро, и с совершенно обалдевшим видом осматривает кухонный гарнитур. Все это повергает его в шок, смешанный с восторгом. Он не то что не видел такого — даже не думал, что когда-то такое будет существовать. Даже в самых смелых своих фантазиях он не представлял себе столь красиво обустроенную столешницу с плитой, компактной печью, шкафчиками сверху, а эти новые лампы так и норовят его ослепить, так что Ичиро, заметив дискомфорт, выключает свет, оставляя их в полумраке. — Свет этих лампочек действует на меня не так же, как солнце, — поясняет Ичиро, пока ждёт, когда вскипит чайник на газовой плите, — под ним я чувствую себя вполне неплохо. Тебе, наверное, просто надо привыкнуть. Кевин согласно хмыкает, переключая наконец свое внимание на Ичиро. Здесь тоже есть на что посмотреть: широкие плечи обхватывает шелковая ткань, его движения плавные и точные, и у Кевина щемит в области сердца от того, как он скучал. — Так как ты спросил про год, могу предположить… — начинает Ичиро осторожно, не оборачиваясь, — ты застрял где-то во времени. Скачки? Временная петля? Что-то ещё? — Временная петля, — медленно кивает Кевин. — Ну, насколько я могу судить, потому что я не так в этом разбираюсь. Даже понял не сразу. — Петлю отличить достаточно легко, значит, это была она, — он все-таки поворачивается к Кевину. Качает головой, глядя на него с некоторым неверием. — Так и знал тогда, что-то было нечисто в твоем исчезновении. Не нашли ведь даже тела. Кевин впервые слышит такие подробности и потому с интересом кивает, но на этом Ичиро предпочитает остановиться. Возвращается к столешнице, поворачиваясь к Кевину широкой спиной. Кевин не может сидеть спокойно: горечь скатывается под языком, этой горечью сосет под ложечкой, горечь не дает ему трезво мыслить, — и именно из-за этой горечи он наконец прочищает горло. — А мы так и будем делать вид, что между нами ничего не произошло? Возможно, Кевин не хочет говорить этого вслух, — но слова срываются с губ вопросом, полным отчаяния, и Ичиро замирает. Медленно ставит чайник обратно — и так же медленно упирается ладонями в столешницу. — Хорошо, — говорит он мягко, — давай поговорим. Я хотел отложить этот диалог на потом, до тех пор, пока ты не оправишься, но я… — Я не хочу откладывать, — отрезает Кевин, сам удивляясь своей уверенности. — Потому что я не могу на тебя смотреть из-за всех воспоминаний, но я так скучал, и я так хочу остаться, и… — он замолкает. Слова разом вылетают из головы. Он столько раз представлял себе этот их разговор в деталях, столько раз думал, как будет говорить то, чего сказать никогда не мог, столько фраз придумал. И вот, зачем всё это было? В реальности всё ведь совсем иначе. — Хорошо, — терпеливо отвечает Ичиро, словно ведет диалог с ребенком. — Я был… Я испытываю очень сильную вину, Кев. Я не должен был просто так оставлять тебя. Тогда. Надо было хотя бы проследить за твоим состоянием, если бы ты только сказал… — Ичиро, — зовёт его Кевин, потому что он все ещё стоит к нему спиной. Тревога наполняет Кевина изнутри вперемешку с той болью, что копилась все эти долгие годы. — Я не знал. Я не мог сказать. Я вообще ничего не знаю, позволю себе напомнить, что в первую очередь я человек… — Ты уже никогда не будешь человеком, так что это не имеет значения, — мягко перебивает его Ичиро. — Но я, вообще-то, пытаюсь извиниться. — Ты знаешь, что значит слово «извинение»? — язвительно спрашивает Кевин, складывая руки на груди. Ичиро делает глубокий вдох — видно по тому, как вздымаются его плечи, — а потом начинает заливать кипятком заварку. Молчит ещё минуту — или больше, или меньше, ощущение времени к Кевину пока что не вернулось. А потом наконец поворачивается к нему и садится за стол напротив. — Мне никогда и ни перед кем ещё не приходилось извиняться, — говорит он так, словно выдавливает из себя самое трудное признание. — Всё бывает в первый раз, — говорит Кевин, и что-то внутри него вздрагивает от этой фразы. А потом этот первый раз случается снова. И ещё раз. И ещё. — Я могу только признать, что мне не стоило этого делать. Ну, убивать его. Точнее, я действовал на эмоциях, даже не думал о последствиях, но тогда это показалось мне лучшим решением, потому что я был в ярости и очень боялся за тебя, — Ичиро вскидывает руки в воздух. — А ещё я был обижен на тебя, если честно. Потому что я убил его ради тебя, предпочел тебя собственной семье, и ты отплатил мне этой истерикой. И расставанием. И… — Это не… Ичиро, это была не истерика, — гнев внутри Кевина начинает закипать снова. — У меня был брат, и ты ведь даже знаешь об этом. Названый, не родной, разумеется, но он стал мне кем-то сродни брату — и у меня не было людей дороже, кроме моей матери. То, что я почти не рассказывал тебе о нем, не значит, что он для меня ничего не значил, — Кевин с отчаянием проводит ладонью по волосам. Он благодарен временной петле лишь за одно: он сумел провести побольше времени с Натаниэлем и матерью. Но там же он вынужден был терять их снова и снова. Злость уступает место разочарованию и тоске, и Кевин поддается. — Я до сих пор понятия не имею, что с ним стало, боюсь думать об этом, но предполагаю, что он погиб еще тогда. — Погоди-ка, напомни, как его зовут? — вдруг перебивает его Ичиро. Кевин хмурится. — Натаниэль. Натаниэль Веснински. Ичиро медленно вскидывает брови. — Жив и здоров, — вдруг говорит он. — Я, к слову, не был уверен, что это именно он, потому что мы не особенно с ним общались, но пересекались мы с ним пару раз на собраниях, потому что он сейчас встречается с… — он вдруг смешно хмурится, и у Кевина перед глазами проносятся все те вечера, когда они сидели вместе в объятиях и Ичиро так же хмурился, рассказывая что-то. Смысл сказанных слов пока не доходит до Кевина, поэтому выражение его лица ровное, как гладь озера. — В общем, с одним французом. Я вас позже познакомлю. Пока неважно, он то ли Жак, то ли Жан, но, да, твой брат в полном порядке. — Он… жив? — Кевин наконец осознает услышанное. — Натаниэль жив? — Если твой Натаниэль — тоже рыжая бестия и заноза в заднице, то да, абсолютно. Как думаешь, он будет рад тебя увидеть? — Ичиро улыбается ему, и комната уходит у Кевина из-под ног. Точнее — из-под ножек стула, на котором он по-прежнему сидит. Он судорожно выдыхает. Натаниэль жив. Слова крутятся в голове спасительным рефреном. Если он жив, значит, всё поправимо. Если его надежды оказались не напрасными, значит, ещё не всё потеряно окончательно. — Я точно буду этому рад, — шепчет он наконец, видит улыбку Ичиро — и ему хочется обнять весь мир, но именно этот мир возвращает его к грустной реальности грубым подзатыльником. — Заметь, вы не родные братья, — Ичиро наконец возвращается к теме их разговора. — И я рад, что между вами возникла такая теплая связь. А мы с Рико были родными, но это не смогло сделать из нас семью. Потому что он был готов в любой момент подставить меня, воспользоваться мной как щитом, сделать больно мне или близкому мне человеку. Я должен был сидеть и смотреть, как он тебя убивает? — спрашивает Ичиро прямо, сурово глядя Кевину в глаза, и у того медленно холодеет всё внутри. — Он меня не убил… — Если бы ты был человеком, ты бы умер, — отрезает Ичиро. — Не сразу, возможно, но умер бы, прежде чем я смог об этом узнать и что-то сделать. Он не знал, что я обратил тебя. Только благодаря этому его промаху тебе удалось спастись. Кевин коротко выдыхает. Пазл наконец собирается в его голове полностью. В тот злополучный день, когда Рико наложил на него проклятие, Кевин понятия не имел, что что-то вообще случилось. Просто сначала это был поток оскорблений, от которых он лишь отмахивался, пытаясь подавить злость в груди, а затем Рико прижал его к стенке и прошипел что-то на неизвестном Кевину языке, глядя ему в глаза. Кевину стало не по себе. Будто закружилась голова, на секунду потемнело в глазах — но все быстро пришло в норму, а Рико как раз отпустил его, и Кевин даже не задумывался. Конечно же он ничего не сказал Ичиро: он попросту не знал, что с ним что-то сделали. Просто через несколько часов после их расставания ему стало плохо, он отключился, — и очнулся уже на стартовой линии, готовясь начать свой первый круг по временной петле. Лишь спустя две петли, благодаря разговорам с Натаниэлем и его рассказам о традициях вампиров, Кевину удалось выяснить, что эта самая петля является результатом его проклятия. Вот так просто. Произнести пару слов — и ты заперт в ловушке времени. Они с Нейтом тогда сидели на кухне, как часто делали в зимние вечера, и Кевин старался взять всё от этих минут, проведенных с ним, уже зная заранее, что им придётся расстаться. А Нейт рассказывал об охотниках, работавших на его отца, об их сумасшедших методах истребления нечисти, о мести вампиров и оборотней. Кевин тогда зацепился за фразу Натаниэля, брошенную будто случайно: — Вы знаете древние языки? — Конечно, — Нейт фыркнул. — Как ещё нам накладывать проклятия. У Кевина в голове что-то щелкнуло. — А как это… Проклятия, я думал такое только в сказках, — он усмехнулся, но получилось не слишком весело. — Можешь рассказать побольше? — Да я и сам не то чтобы сильно разбираюсь, — Натаниэль добродушно улыбнулся. — Проклятия… Ну, обычно это что-то вроде крайней меры. Они опасные, не до конца изучены, одно слово скажешь неправильно — и последствия уже непредсказуемы. Лучше всего знают главы кланов, остальных обучают, но не всех. Так что это и правда не игрушки и скорее редкость. Но, да, проклятие наложить несложно, нужно просто знать текст — и понимать свои намерения. А что? Кевину тогда потребовалось собрать всю силу в своем теле, чтобы, не взрогнув, натянуть улыбку и покачать головой. — Нет, ничего. Говорю же: как в сказках. — Вампиры тоже не сильно настоящими кажутся, — фыркнул тогда Натаниэль, и их разговор плавно перешел к другой теме. Но только теперь Кевин узнает, что проклятие Рико имело совершенно иную цель: убить Кевина. Оно сработало бы, если бы Кевин был человеком, так что Ичиро спас его вдвойне. А вот временная петля стала лишь непредвиденным «побочным эффектом». — И всё же, — Кевин ещё пытается слабо протестовать, — не обязательно было его убивать? — А что мне надо было с ним сделать? — Ичиро беспомощно всплескивает руками. — Поговорить? Попросить? Сказать «пожалуйста, дорогой и любимый брат, не трогай больше моего…» — он вдруг запинается. Кевин хмурится. — Что? Что мне надо было сделать, Кевин, я не видел иного выхода! Я не мог больше ему доверять и боялся, что с тобой что-то случится. Точнее, — он запинается, — уже случилось на тот момент, я просто не знал. — Ичиро виновато отводит взгляд, и Кевин тоже ощущает укол непонятной вины. — Даже если я смог бы просто заставить тебя уехать на время, я не продержался бы без тебя и пары месяцев, — он качает головой. От такого признания у Кевина сдавливает ребра и неожиданный вопрос сам слетает с губ: — Как тогда ты продержался эти сто лет? Ичиро поднимает на него тяжелый взгляд. Горько усмехается. Встаёт, чтобы налить чай, и наконец опускает перед Кевином чашку: фарфор, узкие стенки, ни единого узора — все как Ичиро любит. — Честно? Я не знаю, — отвечает он наконец. — Возможно, только благодаря надежде на то, что однажды ты вернешься. Что он не убил тебя совсем, а просто сделал что-то глупое. И ты смог найти путь, — он вдруг улыбается. — Из временной петли обычно есть только один выход. — Какой? — осторожно спрашивает Кевин, начиная что-то подозревать. — Я сам не знаю, почему смог выбраться. И до сих пор слабо в это верю. Не верю, что это, — он делает глоток чая, приятно обжигающего горло, — всё по-настоящему. — Ты поймёшь сам, — лишь отвечает Ичиро и садится обратно. Кевин замолкает, снова делает глоток. Картина наконец постепенно складывается, и, кажется, только в этот момент он смотрит на Ичиро и осознает, что он настоящий. Осознает, что он правда сумел выбраться наконец из порочного круга. Внезапность этого осознания застает его врасплох, заставляет рвано втянуть воздух сквозь зубы, а потом Кевин вдруг снова перестает чувствовать пол под ногами — и темнота перед глазами поглощает его совсем. Когда он приходит в себя, вокруг него незнакомый интерьер, но Кевин быстро понимает, что это спальня. Он пытается приподняться на локте, но твердая рука ложится на его плечо и опускает его обратно на кровать. — Не вставай пока, — взволнованный голос Ичиро доносится справа, и Кевин с трудом поворачивает голову. Глаза постепенно привыкают к полумраку, и он замечает другие детали: тумбочка рядом с кроватью, плотные шторы на окнах, большая кровать, на которой рядом с ним сидит Ичиро. — Видимо, скачок в сто лет для тебя был тяжеловат, — бормочет он, хмурясь, — ну, ничего. Отлежаться надо немного. Как ты себя чувствуешь? Сделать что-нибудь поесть? — Я… нет, спасибо, — хрипло отвечает он. — А что случилось? — Ты просто отключился. Ничего страшного. Не переживай, — Ичиро мягко ему улыбается. — Твоему организму надо немного отдохнуть. На него тут все сразу обрушилось. Сверхспособности не работают во временных петлях, так что они вернулись к тебе, как только ты очнулся. Видимо, для тебя такое количество внезапностей было слегка чересчур, — поясняет он, и Кевину всё становится ещё немного понятнее. Но разве что совсем немного. — Отдохни, пожалуйста. Я не буду тебя трогать. Тебе что-нибудь нужно? Плед? Горячий чай? Кевин сглатывает и лишь в этот момент понимает, что Ичиро держит его за руку. Едва заметно поглаживает большим пальцем тыльную сторону ладони. Он всегда был таким: больше проявлял заботу действиями, нежели словами, но действия эти были наполнены таким теплом, какое не смогла бы передать ни одна фраза. И лишь в этот момент Кевин осознает, насколько он скучал по такому — по этой безмолвной заботе, по тому, как хорошо Ичиро знает его и его потребности, по этим прикосновениям. И сказывается все сразу — и усталость, и истощенное состояние организма, и эта внезапная трогательность, и хотя Кевин до последнего не замечает, Ичиро вдруг обеспокоенно касается ладонью его щеки, и Кевин ощущает влагу на коже. — Кев, — шепчет он совсем тихо, двигается ближе, стирает слезы с щек. — Кевин? — Все нормально, извини, — бормочет он тут же, вытирая глаза и снова пытаясь подняться, но Ичиро укладывает его обратно, как непослушного щенка. — Лежи, очень тебя прошу, — просит он снова, а затем встаёт. — Я принесу что-нибудь, чтобы тебе стало получше. Кевин, глядя на то, как он выходит, думает о том, что лучше ему станет, если Ичиро просто будет рядом. Если он хотя бы несколько раз проснется, увидит Ичиро перед собой и убедится в том, что ему все это не приснилось. Если они с Ичиро наконец обсудят все, что их беспокоит, и все станет… как надо. Ичиро возвращается с двумя чашками крепкого чая, в который, судя по привкусу, добавлено что-то алкогольное. На Кевина алкоголь не действует, но согревает изнутри, — и только в этот момент Кевин замечает, что дрожит. Не от холода, конечно, скорее от стресса, волнения и тревоги. Ичиро неуклюже помогает ему сесть, снова скромно присаживается на край кровати, но Кевин хлопает по покрывалу рядом с собой. — У меня тут много места, — говорит он тихо, и Ичиро, усмехнувшись, все же принимает его предложение. Они снова сидят в молчании несколько минут: Кевин пьет чай, глядя в стену напротив, Ичиро — глядит на него. — Какой сейчас месяц? — вдруг спрашивает Кевин. Ичиро странно хмурится. — Ты нормально себя чувствуешь? — уточняет он участливо, но Кевин лишь закатывает глаза. — Я нормально себя чувствую. Год — две тысячи двадцать пятый, ясно, что зима, но месяц? — Декабрь, — Ичиро вздыхает. — Завтра Сочельник. Почему-то такого ответа Кевин ожидает меньше всего, так что он с удивлением поворачивается к Ичиро. — Завтра? Ох, — только и может выговорить он, потому что горло сжимают воспоминания обо всех тех годах, когда Рождество он встречал ещё с матерью и Натаниэлем. — У тебя, наверное, были какие-то планы… — Да какие у меня планы, — Ичиро снисходительно фыркает. Кевин вдруг, глядя на него, задумывается о том, как много он не знает об Ичиро: в конце концов, многое могло измениться за сто лет. Может, и чувства Ичиро к Кевину — тоже. В этом не будет ничего удивительного, и все же Кевин ощущает укол тоски и старается не накручивать себя раньше времени. Но у него и правда так много вопросов: с кем Ичиро сейчас поддерживает связь, где бывает, кроме этого домика в лесу, чем занимается, как обстоят дела с охотой на вампиров сейчас, что случилось в мире за это время… Но от одних лишь вопросов его голова уже идёт кругом, так что он знает: задавать их ему придётся постепенно, возможно — даже по одному в день. Иначе он так и будет терять сознание каждый раз. — Встретим Рождество вместе? Голос Ичиро вырывает его из своих мыслей. Кевин поворачивается к нему и часто моргает. — Конечно, — отвечает он тут же. — Если ты меня приютишь. — Ещё бы. Ты попал в логово к вампиру, теперь я тебя не отпущу, — Ичиро строит злодейское лицо, а после встаёт с кровати, чтобы отнести на кухню пустые чашки. — Прикрыть дверь? Тебе не помешало бы поспать. — Да, — просто соглашается Кевин, — только вернись сюда сам. Ичиро одаривает его каким-то совершенно неясным взглядом и в конце концов кивает. Остаток дня проходит без особенных происшествий и потрясений: они привыкают друг к другу заново, пытаются понять, как жить дальше в этом изменившемся мире. Кевин понемногу приходит в себя: в этом ему помогают горячая еда, немного свежей крови и незаметная забота Ичиро. Они дожидаются наступления полной темноты, а после выходят на улицу, чтобы пройтись по заснеженному лесу. И Кевин внезапно чувствует себя совершенно свободным, но до последнего не понимает причину этой почти невыносимой легкости в груди — до тех пор, пока они с Ичиро не возвращаются к дому, останавливаются у крыльца в свете луны, и Кевин обращает на него свой взгляд. Ичиро Морияма выглядит как чертово произведение искусства: пряди иссиня-черных волос спадают на лоб, но пониже, на затылке, волосы сбриты практически под ноль, и ему до сумасшествия идет этот новый образ. Кевин так привык к его длинным волосам, что не сразу может принять такого Ичиро, но в конце концов понимает, что это необходимые перемены. Возможно, Ичиро в его предыдущем имидже он не смог бы воспринимать теперь, после всего, что случилось, — но этот обновленный образ… И вот, он стоит сейчас перед Кевином в чёрном пальто нараспашку, бледная кожа кажется ещё бледнее на фоне снега и лунного света, губы чуть приоткрыты, руки — в карманах, и Кевин понимает, что уже давно он не испытывает к нему ни злости, ни неприязни, ни желания держаться подальше. Он понимает, что и тогда это было глупо — судить чужие поступки, основываясь на собственных травмах, уходить, не дав шанса объясниться. Только теперь почему-то до него доходит смысл поступка, совершенного Ичиро тогда, и ему даже становится неловко — и немного стыдно. Потому что тогда влюблённый по уши вампир сделал все, чтобы его любимый человек был в безопасности, даже если для него это означало пожертвовать семьей — а Кевин знает, вампиры высоко ценят семью, так что это было истинной жертвой. Но тогда Кевин не только не оценил и не понял — он еще и обвинил, не дал помочь, попросту ушёл, не желая больше иметь ничего общего с Ичиро Морияма. Сейчас это кажется Кевину смешным — его поступок тогда, сто семнадцать лет назад. Возможно, за это время он попросту набрался опыта, повидал и прочувствовал слишком многое, чтобы смотреть на все произошедшее так же, как тогда, — и, возможно, теперь он правда может понять, почему Ичиро так поступил. Он все еще не сделал бы так же, если бы дело касалось Натаниэля, но… Рико — не Натаниэль. Не все живущие заслуживают жизни, как и не все умершие заслужили свою смерть. Но таковы законы природы — и если на одного вампира стало меньше, стало быть, Кевин хочет надеяться, этим поступком они спасли жизнь какому-то человеку на другом краю земли. — Я был таким идиотом, — Кевин наконец говорит это вслух, горько усмехаясь. — И потерял столько лет. — Не потерял, — возражает Ичиро. — Они не прошли для тебя без следа, иначе ты не стоял бы сейчас здесь. Только благодаря этим годам ты смог окончательно принять случившееся, простить меня и… выйти. Ко мне. Кевин с прищуром смотрит на него, задумывается. Разрез темных глаз, бездонных, в них наверняка можно утонуть. Брови, вечно нахмуренные, чуть сведенные к переносице. Губы, очерченные будто бы грифелем. Острый контур носа. Кевин смотрит, чувствует, как падающий снег оседает на ресницах и тает, а сердце отстукивает бешеный ритм, в котором четко слышится: влюблён, влюблён, влюблён. — Ладно. В этом ты действительно прав, — говорит он наконец. — Думаешь, всё это было необходимо для меня? Для… нас? — Уверен, — Ичиро хмыкает. — Я не фаталист, но я не верю в совпадения. Если так случилось — значит, так должно было случиться. Разве тебе так не кажется? Сам подумай: если бы ты мог вернуться сейчас назад, в тот день, когда мы расстались..? — Я бы хотел сказать, что поступил бы иначе, — медленно начинает Кевин, поднимая взгляд в чистое небо, — но, боюсь, это будет неправдой. Тогда я не смог бы. — Это и не нужно, — вдруг говорит Ичиро с непривычной для него мягкостью. — Не стоит менять прошлое. Ты ведь наверняка убедился в этом, когда был в петле? Ну, если пытался что-то менять. — Пытался, — соглашается Кевин, — и убедился. Ни одной удачной попытки свернуть с намеченного пути. — Наше расставание тоже было точкой на этом пути. — Точкой, которая растянулась на недолгие сто лет, — Кевин нервно усмехается. — Но да, думаю, ты прав. Оно нужно было нам обоим, чтобы переосмыслить что-то и сделать для себя выводы. — Ты изменился, — вдруг говорит Ичиро, и Кевин опускает на него взгляд. Видит искорки в его глазах. — Мне нравится. Молчание длится недолго — несколько секунд, когда слышно лишь шелест еловых веток и шум падающего снега, до того вокруг тихо, — а потом Кевина окончательно одурманивает эта энергия, исходящая от Ичиро заразительными волнами, и он выпаливает, горячо, снова немного чувствуя себя подростком: — Можно я тебя поцелую? — Ждал, когда ты наконец предложишь, — бормочет Ичиро, а после — первым преодолевает расстояние между ними и тянется, прижимается к губам Кевина теплым поцелуем. Их первый поцелуй за последние сто лет — безумие, чистой воды безумие, но Кевин наслаждается им так, как может. Их губы холодные, но поцелуй быстро их согревает, когда Ичиро кладет уверенную крепкую ладонь Кевину на грудь, а тот прижимает его к себе, придерживая за талию, и они целуются в темноте ночи под мягким снегом, и завтра Рождество, и ничего больше в это мгновение не должно иметь значение. Ичиро отстраняется мягко и постепенно, чтобы внезапно не обрушить на Кевина холод окружающего мира. Кевин касается его губ ещё одним поцелуем, прежде чем отстраниться и выдохнуть. — Я скучал, — бормочет Ичиро, и Кевин быстро кивает, только в этот момент осознавая, насколько он скучал тоже. Они возвращаются в дом, и Кевин вдруг ощущает усталость. Его тело явно ещё не готово к большому количеству физической активности, так что ему нужен здоровый сон — и Ичиро под боком, о чем Кевин ему и сообщает. Так что Ичиро, усмехнувшись, отправляет его в ванную и снова дает ему что-то из своей одежды, которая до сих пор кажется Кевину непривычной. Сорок минут спустя они уже лежат вдвоём на кровати Ичиро в его спальне, Кевин обнимает Ичиро за торс, носом уткнувшись ему в плечо, и это ощущается как дом. Так, будто спустя эти сто семнадцать лет скитаний он наконец вернулся к родному очагу и может снова принимать тепло его огня без навязчивого чувства тоски, боли и сожаления. Кевин засыпает так же, в объятиях Ичиро, в темной спальне, хотя до последнего старается удержаться, потому что до сих пор боится, что наутро всё случившееся окажется лишь сном.

***

Рождество всегда было любимым праздником Кевина — он хорошо помнил, как они отмечали его вдвоем с матерью ещё в его детстве, помнил, как Кейли готовила подарки не только для него, но и для Нейта, даже если особенно не было денег. Кевин помнил, каким уютным был их семейный ужин в канун Рождества: именно благодаря этим ежегодным вечерам Рождество запомнилось Кевину как исключительно семейный праздник. С тех пор, как он их потерял, принимать само существование этого праздника стало в разы труднее, но он пытался: готовил еду, как ни в чем не бывало, напивался — и почти всегда оставался один. Но этот вечер Кевин собирается провести с Ичиро, и он так скучал по спокойной обстановке вокруг них, что никак не может насладиться ей сполна. Кевин спит долго, но в конце концов его будит Ичиро. Точнее — его поцелуи. Влажные, короткие, Ичиро губами скользит по его шее и ключицам, расстегивает на нём шелковую рубашку — свою же собственную, — располагает прохладные сухие ладони на теплой коже его талии. Кевин, пожалуй, впервые настолько охотно открывает глаза утром — просто чтобы увидеть Ичиро снова. Успел соскучиться за ночь. Ичиро сонно улыбается, его волосы небрежно растрепаны, руки поглаживают талию Кевина. — Доброе утро? — хмыкает он. О, определённо доброе. Кевин даже не чувствует необходимости что-то говорить: просто обнимает Ичиро, притягивая его к своей груди, и тот продолжает целовать его плечи, пока Кевин наслаждается последними минутками сна, которые ему удается ухватить. Но вот Ичиро забирается к нему под одеяло, вот соприкасается с ним бедрами, вот нависает сверху над его лицом, прежде чем поцеловать в уголок губ. — Устроим сегодня рождественский ужин на двоих? — бормочет он, и Кевин мягко кивает, притягивая его ближе к себе. Большим пальцем проводит по скуле под глазом. Ичиро смотрит на него влюбленно, так, как, пожалуй, не смотрел никогда раньше. — Так непривычно, — делится Кевин своей мыслью. Ичиро хмыкает. — Что именно? — он упирается локтем в матрас рядом с головой Кевина, продолжая осыпать его лицо короткими поцелуями. Это не совсем в его стиле, но видимо он и правда так скучал, что может позволить себе подобное. — Что утром в Сочельник я просыпаюсь не один, а рядом с тобой, — он ловит взгляд Ичиро. В его глубоких темных глазах можно утонуть, особенно сейчас, когда они мерцают вампирским алым. — Привыкай, — мягко говорит Ичиро. — Теперь это будет для тебя обычной реальностью. — Не хочу, чтобы это становилось чем-то обычным, — вдруг отвечает Кевин. — Точнее… Не так. Хочется, чтобы теперь так было каждый год, но при этом я всё равно воспринимал это как что-то волшебное. Понимаешь, о чем я? — Более чем, — Ичиро кивает. — Встаём или еще полежим? — Еще немного, — просит Кевин с улыбкой довольного кота, и Ичиро снова склоняется к его коже, чтобы оставить дорожку поцелуев от подбородка к шее. Кевин не уверен, что ему хочется чего-то большего сейчас, но он знает, что подхватит, если инициатором будет Ичиро. Впрочем, за все эти годы он так истосковался по его телу, что будет не против для начала просто его раздеть и изучить. Разглядеть каждый из мелких шрамов, каждую из редких родинок. У Ичиро, кажется, план примерно такой же, потому что он расстегивает рубашку Кевина совсем и стягивает её с его тела. — Я скучал, — вдруг говорит Ичиро, и Кевину даже не хочется шутить о том, как много раз они сказали эту фразу друг другу, потому что в голосе Ичиро есть что-то незнакомое и необузданное. Он делает глубокий вдох, втягивает запах его кожи возле ребер, после коротко целует, и Кевин не решается ему помешать. В этом моменте и правда скрыта какая-то магия. Эта магия всегда присутствовала в движениях Ичиро, когда дело касалось тела Кевина. Он обращался с ним с особой осторожностью, словно с хрустальной фигуркой, и от такой заботы Кевин, обычно не любивший слабость в любом её проявлении, готов был просто растаять. Сейчас в каждом осторожном поцелуе чувствуется то же самое: забота. Желание оберегать. Нужда закрыть Кевина своим телом, как щитом, и не позволить никому сделать ему больно. Кевин не замечает, как с его губ почти невольно срывается осторожный стон, но Ичиро тут же поднимает на него взгляд. — Ты не против продолжить? — осторожно спрашивает он, и Кевин не совсем уверен, о чем именно речь, но все равно согласно кивает. Так что Ичиро медленно скользит пальцами к поясу его штанов, стягивая их чуть ниже и склоняясь к коже на талии, осторожно целуя каждый сантиметр следом. Кевину требуется пара минут таких поцелуев, чтобы понять, как сильно он скучал по этому, по реакциям Ичиро на его касания, по тому, как отвечает его собственное тело. А потом ещё один стон срывается с его губ, на этот раз — почти намеренно, и он перехватывает руку Ичиро на запястье, чтобы потянуть его на себя и заставить замереть напротив своего лица. Они осторожно исследуют тела друг друга прикосновениями, пока Ичиро снова мягко прижимается к его губам поцелуем. Это непривычная спустя столько лет близость, бедром Ичиро прижимается к паху Кевина, и каждое аккуратное касание, каждый невесомый поцелуй в плечо или шею кутает тело волной предвкушения и нетерпения. И это нетерпение лишь усиливается, когда Ичиро помогает Кевину раздеться, когда сам Кевин снимает с него остатки одежды, когда сухие и прохладные ладони Ичиро спускаются вниз по его бедрам, касаясь так, что перехватывает дыхание. Кевина уносит водоворотом чувств и трепета. Гулко стучит сердце, бьется где-то в висках и горле, пока он, сантиметр за сантиметром, пальцами спускается ниже, пока отвечает на поцелуи, пока свободную ладонь опускает Ичиро на затылок, проводя по коротким волосам. Он скучал по этим томным вздохам прямо на ухо, по этим неуверенным, коротким поцелуям, по взглядам, которыми Ичиро сейчас его одаривает, — и по этим ощущениям, конечно, по тому, как остро воспринимается каждое действие, по реакциям собственного тела. Когда они оба заканчивают, Ичиро с придыханием повторяет имя Кевина, а сам Кевин плавно выгибается в пояснице, проваливаясь на пару мгновений в бессознание, прежде чем Ичиро возвращает его к себе короткими поцелуями в губы. Они тратят ещё несколько минут на то, чтобы полежать напротив, глядя друг на друга и тихо посмеиваясь, чтобы прийти в себя и ещё немного обменяться незначительными нежностями. Кевину кажется, что за годы их разлуки Ичиро стал будто бы мягче — а может, только в отношении Кевина, но в любом случае ему это даже льстит, потому что он не привык видеть Ичиро таким смущенным и нежным. Ичиро наконец заставляет его подняться: помогает одеться, накидывает на плечи рубашку, они вместе идут в ванную, где добрые пять минут из десяти тратят на поцелуи, но вот наконец наступает время завтрака, плавно переходящего в обед, и они приходят на кухню. Ичиро делает Кевину кофе — и Кевин до сих пор не может привыкнуть к тому, как изменился его вкус и способы приготовления. Впрочем, изменившиеся вкусы кофе и еды ещё можно поставить под сомнение, но та вещь, к которой Кевин точно до сих пор не может привыкнуть, это то, как выглядит дом Ичиро: все эти технологии и новшества никак не укладываются в его голове, все кажется будто вышедшим из сказки. Белоснежный свет ламп кажется ему чересчур ярким, вокруг микроволновки он ходит с удивленными вздохами, а про внешний вид мебели и вовсе пытается не думать. Вместо этого он садится за стол, наблюдая за широкой спиной Ичиро, стоящего у плиты, и позволяет себе ощутить себя влюбленным подростком, потому что Ичиро стоит с обнаженным торсом, и Кевин может поразглядывать его бледную кожу и шрамы. — Расскажи мне что-нибудь, — просит он, — в конце концов, сто семнадцать лет — не шутки. Что я пропустил? Ичиро задумчиво хмурится, потом поворачивается к Кевину, накрыв сковороду крышкой. — Ты исчез в девятьсот восьмом, да? Шесть лет спустя началась Первая Мировая. Вообще, тогда ее называли «Великой», но потом случилась и вторая такая война, так что их переквалифицировали в мировые. Кевин изумленно открывает рот. Вообще-то он спросил Ичиро про его собственную жизнь — но, видимо, вопрос был недостаточно прямым, и тот не понял. Но теперь, услышав такое, Кевин даже не хочет исправляться. — Две мировые войны? — уточняет он с обалдевшим видом. — За сто с чем-то лет? — Если точнее — вообще за тридцать. В тысяча девятьсот восемнадцатом закончилась первая. Вторая началась в тысяча девятьсот тридцать девятом. Кевин изумленно охает. — Ну, я уже не говорю про мелкие военные конфликты в регионах, изобретение атомной бомбы и ее тестирование на японских островах, — он морщится. — О, и Карибский кризис. Американцы и русские чуть не начали ядерную войну… Впрочем, до сих пор пытаются, — он закатывает глаза. — В неудачное ты время вернулся, Кев, — Ичиро усмехается так, словно для него все это — обыденность, а Кевин все еще пытается обработать словосочетание «атомная бомба». — Ладно, от этих рассказов у тебя точно аппетит пропадёт. Давай поговорим после? Узнаешь все, что захочешь, — говорит он, поставив перед ним тарелку с завтраком, и Кевин заторможенно кивает. — А я вообще хотел узнать, что нового произошло в твоей жизни, — бормочет он наконец, и Ичиро удивленно моргает. — А что в ней могло произойти? — он пожимает плечами. — Все так же. Перебрался сюда, все тут обустроил… Все еще поддерживаю связь с защитниками вампиров. Хотя сейчас люди немного образумились и перестали вести такую активную охоту, но отдельные чокнутые личности имеются всегда. — Общества ещё существуют? — у Кевина тут же загораются глаза. Ичиро улыбается. — Даже твоё, — кивает он. — Там теперь, правда, другой глава. Вот, о нем я и говорил — этот француз. С которым сейчас твой брат. Кевину требуется минута на то, чтобы обработать сказанное, — а потом он вдруг усмехается. — Какое забавное совпадение, — бормочет он, — они буквально… повторяют нас? — Надеюсь, этот француз избежит твоей участи, — фыркает Ичиро, и Кевин с улыбкой вздыхает, допивая кофе. Они украшают дом Ичиро: сначала он ставит пластинку на модернизированное подобие патефона, которое Кевин впервые видит вживую, а затем они вместе вешают гирлянду с теплым желтым светом, пока Кевин не перестает искренне изумляться всему непривычному. Они помещают на входную дверь рождественский венок, а потом Ичиро останавливается на пороге кухни, чтобы приклеить что-то на дверную раму сверху. Кевин упирается ладонью о косяк, вставая рядом, хмурится, — а Ичиро вдруг притягивает его к себе за талию и целует. — И давно ты веришь в эту ерунду? — бормочет Кевин с улыбкой, увидев, что над дверью висит веточка омелы. В доме нет елки, но Ичиро выходит на двадцать минут — и возвращается с ветками, усыпанными снегом и пахнущими сосной. Кевин не может удержаться от еще одного поцелуя — и только в это мгновение, когда они стоят вот так, целуясь в коридоре этого просторного дома, Кевин осознает, насколько они оба на самом деле влюблены. Когда они возвращаются на кухню, закончив приготовления, Ичиро выглядит каким-то расстроенным. Он открывает холодильник, Кевин заглядывает туда через его плечо — и замечает, что он практически пустой. Точнее, «пустой» — слово неправильное, потому что там очень много пакетов с кровью, и Кевин изумленно охает. — Откуда столько? — бормочет он тихо, и Ичиро смеется. — Вампирам нужны друзья среди работников больниц. Но у меня буквально… ничего больше нет. А нам нужен Рождественский ужин. — Да ладно… — Кевин пытается было отмахнуться, но Ичиро серьезно хмурит брови. — Никаких «ладно», — он складывает руки на груди. — Твой организм еще наверняка не пришел в себя до конца. А раньше тебе всегда нужна была человеческая еда, так что я и сейчас не собираюсь лишать тебя её. — А что делать? — спрашивает Кевин уже менее уверенно. — По ощущениям мы где-то в лесной глуши. Отсюда до города… — Кев, — Ичиро по-доброму улыбается. — Двадцать первый век. У меня есть машина, и я давно получил водительские права. Кевин боится представить, что из себя представляет его «машина», — и когда они приходят в гараж, его челюсть падает на пол. Ичиро галантно открывает ему переднюю дверь, помогает устроиться, включает подогрев сидений, пока Кевин в немом шоке вперемешку с восхищением оглядывает все вокруг. — Не думал, что за какие-то сто лет так многое может измениться. — А я живу уже триста, — хмыкает Ичиро. — Представь, каково мне? Кевин с усмешкой качает головой: не представляет. Вообще-то Ичиро предлагал ему остаться дома, пока сам он съездит за продуктами, но Кевина все еще преследует страх того, что в какой-то момент Ичиро исчезнет внезапно и с концами — поэтому сейчас он сидит с ним в одной машине и глазеет в окно. Рождественский город тоже его удивляет. Ичиро убеждает его в том, что они обязательно съездят погулять по изменившемуся городу после праздников, а не сегодня, потому что сегодня везде полно людей, и Кевин кое-как соглашается, но все равно ходит с открытым ртом. Такое количество света слегка сводит его с ума, так что Ичиро может лишь чертыхнуться, когда Кевин осторожно останавливает его за локоть и говорит, что у него кружится голова. Они останавливаются в переулке между домами, где уже стоит сумеречный полумрак, и Ичиро прижимает Кевина к своей груди, заботливо поглаживая его по волосам. — Хочешь, вернемся в машину? — спрашивает он, потянувшись к его уху. — Надо было не слушать тебя и оставить тебя дома… — Эй, — Кевин обиженно закатывает глаза, хотя сил возмущаться у него особенно нет. — Всё нормально. Пойдем. Мы ведь недолго? Ичиро и правда старается купить все как можно быстрее, но это совершенно невозможно с обалдевшим от жизни Кевином, который впервые видит, во что превратился мир вокруг него за время его отсутствия. И все же они наконец справляются, возвращаются к машине, и Ичиро целует Кевина в висок, как только они садятся на места. — Лучше? — спрашивает он. В тоне его голоса есть какая-то непривычная властность и забота, от которой Кевин тут же смущается и ощущает жар в щеках. — Лучше, — хрипло отвечает он, и Ичиро, заметив его реакцию, позволяет себе короткую ухмылку. Несмотря на все новые впечатления, Кевин рад вернуться в уже знакомое место — в дом Ичиро, который с их приходом тут же наполняется теплом. Фигурально и буквально, потому что Ичиро начинает готовить ужин, пока Кевин сидит рядом с ним за кухонным столом, потягивает вино и расспрашивает его обо всем остальном, что ему интересно. Так он узнает, что за эти сто семнадцать лет Ичиро дважды едва не убили, организации по защите вампиров распространялись молниеносно, пока Вторая Мировая война не заставила людей забыть о вампирах и прочей нечисти и переключиться на более существенные угрозы. Он узнает, что вампиры теперь спокойно могут появляться в общественных местах, рискуя наткнуться разве что на какого-то помешанного, и еще пару раз уточняет, точно ли Натаниэль Веснински действительно встречается с главой организации. Такое совпадение кажется Кевину безумием, но ему уже не терпится встретиться с ним, от мыслей об этом дрожит под ребрами. В какой-то момент Кевин оказывается слишком поглощен рассказом о своих собственных временных петлях, чтобы обращать внимание на то, что делает Ичиро, так что замечает он лишь по запаху: втягивает носом воздух и чувствует апельсиновую цедру, теплые специи, сладость теста и терпкий аромат бренди. — Ты готовишь какой-то десерт? — уточняет Кевин, едва не задержав дыхание, потому что запах этот — до боли знакомый. — Только не говори, что не узнал, Кевин, — Ичиро фыркает, поворачивая к нему голову. — Ты сам когда-то дал мне рецепт. Я иногда готовил его… — он замолкает, отворачивается обратно. — Ну, когда очень скучал. Такая сентиментальность настолько не свойственна Ичиро, что Кевин просто не может оставить ее без внимания. Он встает, подходит к Ичиро со спины и осторожно опускает ладони ему на талию. Ичиро тут же расслабляется от его прикосновений, и Кевин обнимает его крепче, устраивает подбородок на его плече. Он готовит рождественский кекс — но не обычный, а ирландский, по рецепту Кейли Дэй. Кевин помнит, что мама готовила именно его каждое Рождество, и рецепт хранился в её записной книжке, — а в первое Рождество без нее Кевин был так убит горем, что купил все ингредиенты, но так и не смог заставить себя взяться за приготовление и просто выпил всю бутылку бренди один. И хотя с тех пор он готовил и ел этот кекс бесчисленное количество раз, только сейчас наконец появляется ощущение, что он делает это со своей семьей. Ичиро, пожалуй, стал кем-то очень для него близким еще в тот день, когда пустил яд Кевину по венам и обратил его в вампира, — и с тех пор Ичиро — не только его партнер, но и его семья. Никогда еще Кевин не чувствовал этого так остро, как сейчас. Рождественский ужин проходит на удивление спокойно. Больше ест Кевин, Ичиро — скорее смотрит на него с каким-то почти родительским умилением, и это настолько смущает, что Кевин в конце концов фыркает и просит его перестать пялиться. Они пьют вино, чокаются бокалами, в свете гирлянды волосы Ичиро почти блестят, когда он пытается сказать что-то трогательное, глядя на Кевина, но запинается и тонет в его глазах. — Чего бы между нами ни произошло, — говорит он наконец, держа бокал перед собой, — я всегда буду тебя ждать. Потому что никто не идеален. Особенно не стоит ждать идеала от гребаного вампира. Я делал много чего отвратительного за свою жизнь, но всё это я делал не просто так, а с какой-то целью. И я готов принять тебя, если ты тоже откроешь мне свою темную сторону. Такую сторону себя. — Спасибо, — Кевин шепчет, потому что и сам только осознает, как много это для него значит: такое принятие, практически безусловное, которое он не ожидал получить от кого-то кроме собственной матери. Ичиро тянется к нему за поцелуем через стол, и тепло наполняет грудь Кевина с искорками пламени, пока он отвечает на этот поцелуй со вкусом вина и специй. — С Рождеством, Кевин, — говорит Ичиро, и улыбка на его губах — непривычно родная и искренняя. Кевину вдруг кажется, что настоящего Ичиро он видит впервые лишь в этот момент, а до этого была одна лишь фальшь. — С Рождеством, — отвечает он тихо и коротко целует его снова, позволяя себе ни о чем не думать и насладиться мягкостью его губ. Этим вечером, сидя в полумраке кухни и улыбаясь рассказам Ичиро, Кевин задумывается о желаниях и их исполнении. О том, что когда-то давно, ещё будучи подростком (впервые), он пытался представить себя на Рождество с любимым человеком. Тогда Кевин сразу начинал думать об отце, с которым даже не был знаком, и неосознанно переносить на себя судьбу матери. Тогда он был убежден, что ему не суждено встретить что-то подобное; он не верил, что правда найдется такой человек, который станет тем самым желанием, которое он загадывал в рождественскую ночь несколько лет подряд. И хотя человек оказался слегка вампиром, желание Кевина оказалось исполнено: сейчас он сидит напротив и чувствует себя нужным, важным — и любимым. Это стоило всех лет ожидания, стоило всей боли от долгой разлуки, стоило предательства, обиды и прощения. А эта мысль — о желаниях и их исполнении — крутится в голове Кевина непрерывно, так что он едва удерживается от того, чтобы произнести её вслух. Ещё слишком много неопределенности, сомнений, боли в груди и тоски по прошлому, но в этот раз ему особенно сильно не хочется ошибиться. Поэтому он лишь смотрит на Ичиро и думает об одном: он — его главное рождественское желание на следующий год и всю последующую жизнь, какой бы длинной она ни была, потому что рядом с Ичиро он чувствует себя в обнадеживающей и бесценной — после стольких лет тревоги — безопасности.