Перекрестки судеб

***

Османская Империя. Июнь 1602 года. Бурса.

      Гнев бурлил в жилах, готовясь вырваться наружу неистовым пламенем и смести все на своем пути. Он ненавидел мгновения, когда ярость взметалась в нем, подобно неуемному пламени. В юности он всеми силами прятал этот пожар в глубинах души, закрывал в самых темных уголках своего сознания, делал все, чтобы подчинить и обуздать это пламя. И, в конченом итоге, подчинил и обуздал. Вернее, думал, что подчинил и обуздал.       Ярость все равно не была ему чужда. Для окружающих он был образцом холодности и рациональности, он отдавал приказы жестким и твердым голосом, не повышая тона. Приучил всех, что опасаться нужно его спокойствия. Конечно, его закалили многочисленные потери и потрясения. В детстве он ощутил рядом с собой дыхание ангела смерти. Его пытались задушить по приказу султана Сулеймана на глазах у матери. Лишь то, что отец, будущий султан Баязид, вовремя добрался до дворца в Бурсе, спасло ему жизнь.       Конечно, годы стёрли из его памяти подробности того дня. Он помнил только то, как его вырвали из рук матери, как кричали сестры, Айше и Михрумах, как шелковый шнурок стянул ему шею. Дальше темнота. Даже годы спустя его мучали кошмары, в которых его душат немые палачи. В юности страх этот обострился особенно сильно, причиной этому служили натянутые отношения с отцом — султаном Баязидом.       Понимая, что страх парализует его нутро, лишает возможности думать, а гнев и ярость разрушительны для окружающих и, в первую очередь, для него самого, шехзаде Мехмед начал долгую работу над собой. Мехмед решил, что бояться будет не он, а его. А гнева его никто не увидит. Он научится принимать решения на холодную голову и просчитывать на несколько шагов вперед. Он своего добился, его боялись и его ненавидели. Но любовь намного лучше ненависти, как иногда показывала практика.       Султан Мехмед хотел бы изменить себя, исправить, но слишком поздно. Сталь нужно ковать, пока она горячая, иначе толку нет. Мехмед славился своей кровожадностью и жестокостью к врагам. Многочисленные войны и походы только обострили его жестокость. Только на поле брани он мог быть собой, убивать, дать выход накопившемся гневу и ярости.       Но в мирное время он с трудом мог найти себе место под солнцем. Ему всюду мерещился заговор, особенно после нескольких покушений, которые едва не привели его к могиле.       Больше всего злило, что под мирным небом, ему не с кем было разделить лавры побед. Да, у него была матушка, любившая его и преданная только ему, Дефне Султан, которую султан Мехмед любил и уважал. Но она временами так него смотрела, когда он принимал особенно суровые решения: нет, это был не страх, а что-то гораздо хуже. Так на него глядел султан Баязид, когда призвал сына себе на ковер после известия о никяхе с Амрийе. Во взгляде матери султан Мехмед временами видел разочарование.       Помимо матери, были жены. Нелюбимые им женщины. После смерти Амрийе Султан Мехмеду казалось, что свет померк, а ненависть так отравила его, что он не знал покоя и искал утешение. Он забывался в объятьях наложниц, менял их чаще, чем его мать сменяла платья, но ни одна из них его так и не зацепила.       Возможно, утешить его смогла бы Гюльбахар Султан, как она сделала годы спустя. Но в ту пору, девятнадцать лет назад, она сама зализывала раны и собирала себя по осколкам. У нее не было ни желания, ни сил спасать его. Да и желал ли Мехмед спасения? Он словно сам кидался в адскую бездну, в которую обратилась его душа. Гюльбахар Султан не желала посещать султанские покои, а он уважал жену и не настаивал.       Халиме Султан, в ту пору просто Халиме, покорная, красивая, умная девушка, будь он чуть другим, то увлекся бы ею. Но в ту пору боль была настолько сильна, что ему никто не был нужен.       Айнур Султан стала его пристанищем, но временным. Она была похожа на Амрийе Султан, но не была ею. Амрийе была смелой, дерзкой, говорила то, что думала, ничего не боялась и владела мечом, как и луком. Айнур была хитрой, но импульсивной, ревнивой и жестокой. Она постоянно ходила по границе его терпения, строила козни против его фавориток, закатывала ему сцены ревности, смотрела на него таким взглядом, словно он что-то ей должен… Очень быстро она ему надоела и начала вызывать лишь раздражение. А после того, как Айнур омыла руки в крови его сына, Мехмед готов был ее придушить собственными руками, но вызвал немых палачей. Тогда смерть не настигла Айнур-хатун, но она пришла за ней годом позже. Султан Мехмед не питал иллюзий и не оправдывал себя. Это он убил Айнур-хатун, это он сделал все, чтобы она наложила на себя руки.       На счету у султана Мехмеда поступки страшнее и ужасней: взять хотя бы династию сефевидских шахов, которую он вырезал и выкорчевал вместе с корнями. Ту ночь, когда они взяли дворец шаха, султан будет помнить до конца своих дней. По его приказу убивали детей и насиловали женщин, но чувствовал ли он угрызения совести? Ответ — нет. Лишь удовлетворение, мрачное торжество.       Все потери османской династии были отомщены. Наемники не пощадили Гюльбахар и взяли ее на глазах у его малолетних детей, его сын Осман после той ночи начал заикаться, Ханзаде мучали кошмары да такие, что султанша просыпалась с криками, а после долго не могла успокоиться. У братьев и отца Мехмеда даже могил нет, а жизни малолетних племянников были жестоко отняты. Так почему он должен был быть милосердным для семьи шаха Исмаила?       Тот поход усилил его жестокость и беспощадность. Назад пути больше не было, да и не хотел он быть другим. Зачем? — Где прячется самозванец? — спросил Дервиш Мехмед-ага, именно голос верного слуги, привел султана в чувства. Он вынырнул из размышлений, которые помогали отвлечься от гнева, кипящего в его жилах.       Падишах стоял в шатре, в центре которого, привязанным к несущему столбу, сидел избитый почти до смерти повстанец. Это был мужчина средних лет, из нищих, если судить по тому, что он плохо владел оружием и его с легкостью смогли схватить люди шехзаде Османа. У предателя были черные курчавые волосы, покрытые пылью и кровью, борода, пронизанная сединой. Кожа его была смуглой, а на мало привлекательном лице теперь красовался ожог, оставленный Дервишем, который занимался допросом лично. Только ему султан мог доверить подобное дело. Не самому же пытать предателя, хотя соблазн был. Осман-паша тоже имел благородное происхождение, не по статусу ему опускаться до уровня мелкого мятежника и преступника. — Вы его не найдете, — хрипло промолвил предатель, глядя заплывшим глазом на Дервиша. Второй был закрыт и, кажется, выколот.       Шехзаде Осман утром нарвался на засаду, но кучка плохо подготовленных мятежников не смогла справиться вооруженным отрядом наследника престола, который сам кинулся в пекло сражения, позабыв о своей безопасности. Шехзаде Осман получил легкую царапину на правой щеке, кончик сабли слегка его задел.       Султан Мехмед, увидев кровь на лице сына, намеревался серьёзно с ним поговорить. Да, рвение Османа похвально, но он должен действовать осмотрительнее и осторожнее. За ним будущее империи, кому как не старшему сыну он передаст царство?       Но видя азарт в серых глазах сына, султан испытывал гордость. Он прекрасно его понимал. Так уж повелось, что Повелитель только на поле брани чувствовал себя самим собой. Даже годы его не изменили. Шехзаде Осман был похож на отца и этим, хотя и не испытывал удовольствия от насилия и убийств. Но, если Мехмеду нравилось убивать, то Осман убивал только в случае крайней необходимости или верша справедливость. — Значит, не найдем, — произнес султан Мехмед, с ненавистью глядя на предателя, посмевшего примкнуть к самозванцу. — Знаешь кто я? — спросил падишах, когда пленник обратил на него заплывший взор. — Пес кровавого султана, — произнес мужчина и плюнул в сторону падишаха. Разумеется, плевок не долетел до ног султана, тот лишь криво усмехнулся, а Дервиш Мехмед-ага тут же выхватил саблю и приставил лезвие к горлу предателя. Хранитель покоев с решимостью взглянул на Повелителя, но падишах покачал головой. — Не так быстро, Дервиш, — сказал султан, после чего, впившись немигающим взором в предателя, произнес: — Все намного хуже, падаль. Я не пес кровавого султана, я и есть Кровавый султан.       Мятежник вздрогнул и мелко задрожал, поняв, кто перед ним. От необходимости что-то говорить его спас приход наместника Бурсы, Омера-бея. — Государь, — поклонился бей, и у Мехмеда появилось желание скривиться. О, сколько подхалимов он видел за свою жизнь, но никто не мог сравниться с Омером-беем. Падишаху не нужно было, чтобы ему льстили, он и без лести понимал и знал, кто он такой. — Омер-бей, ты опоздал, — сказал падишах, спокойно глядя на наместника Бурсы, в владениях которого вспыхнул бунт. — И теперь я понимаю в кого пошли твои слуги. Омер-бей вскинул брови в удивлении, и у Мехмеда появилось ощущение, что он претворяется. — Ты обещал прислать своих людей в подмогу шехзаде Осману для патрулирования улиц города, — пояснил Повелитель, надеясь, что бей поймет свою оплошность и кинется ему в ноги молить о пощаде, но тот лишь глядел на него да хлопал глазами, как наложница из гарема в Топкапы. — Но твои люди опоздали, и прибыли, когда отряд моего сына уже расправился с шайкой мятежников. Я могу решить, что это была попытка заманить шехзаде в ловушку. — Что вы, государь, не серчайте, — возразил Омер-бей, опустив голову. — Прошу, простите мою оплошность. Я накажу командующего отрядом, — продолжил говорить он, с искренним раскаянием в голосе. Но на колени так и не встал. — Почему ты опоздал, я же велел прибыть к обеду, а сейчас далеко за полдень? — строго вопросил султан Мехмед. Он ненавидел, когда кто-то противился его приказам или выполнял их спустя рукава. Повелитель всегда и во всем ценил порядок. Его ближайшее окружение давно изучило нрав султана, и старалось изо всех сил не пасть в немилость, понимая, что вместе с милостью Повелителя могут потерять и голову. — Простите, мой султан, я провожал свою семью в укрытие, — промолвил Омер-бей, сложив руки в замок на уровне живота, он опустил голову. — Моя супруга, Нуртен Султан, на сносях, я боюсь, что в городе не безопасно для султанши и султанзаде… — Полагаю, мне все-таки нужно было принять твое предложение и отужинать в главном дворце Бурсы, — произнес Повелитель. Он давно не видел Нуртен Султан, свою племянницу. Султаншу выдали замуж за Омера-бея в возрасте пятнадцати лет. Свадьба прошла в Эдирне. Султан Мехмел присутствовал на свадьбе вместе с Хандан Султан. Повелитель преподнес подарок новобрачным: для султанши комплект украшений из рубинов, для Омера-бея — меч. Когда падишах вручил бею меч, тот поклялся защищать им жену и Османскую династию, на что падишах ответил, что принимает его клятву, но, если бей подведет его, то падет от этого же меча. — Иншалла, господин, мы еще соберемся все вместе под сводами дворца, когда раздавим предателей, — учтиво заметил Омер-бей, скользнув взглядом по мятежнику, который пребывал на грани между сознанием и забытьем. — Нуртен Султан и Рузиля-хатун будут рады узнать, как поживает их тетушка и сестра. — Аминь, бей… — ответил султан, но так и не смог закончить мысль, поскольку предатель внезапно зашелся хриплым каркающим смехом. — Как жаль, что вы никогда больше не встретитесь, — промолвил предатель и продолжил хохотать, как безумец. — Что ты сказал, ничтожество? — внезапно взорвался Омер-бей, кинувшись к мятежнику и схватив его за грудки. — Еще до конца этого дня, Омер-бей, ты разделишь со мной боль от потери жены и ребенка… Но ты убил одного моего сына, они убьют двоих твоих… — Твой сын — насильник, я казнил его по закону, — возразил Омер-бей. — Без суда и следствия, такой закон теперь в нашей империи? — спросил предатель. Омер-бей замахнулся, чтобы ударить врага, но его рука с сжатым кулаком была перехвачена султаном. — Знаешь, что с тобой будет за нападение на члена династии? — спросил Повелитель, ощущая, как вулкан ненависти в груди начинает бурлить и вот-вот случиться извержение. Он отпустил Омера-бея, который стоял и глядел с плохо скрываемой злобой на врага. — Сын за сына, ребенок за ребенка. Что до моей участи… я вас не боюсь, — отозвался предатель. — Продолжай допрос, — велел падишах Дервишу, который с готовностью кивнул ему. Султан Мехмед обратил взгляд на Омера-бея, который, кажется, туго соображал, раз еще не кинулся за лошадьми. Да, разве такой человек достоин быть членом династии? Это же глупец, подхалим и трус. — Как давно Нуртен Султан вместе с детьми покинула дворец? — спросил султан Мехмед. — Куда они отбыли? — Не так давно. Я отправил султаншу в одно из своих поместий и выделил ей достаточно охраны, — промолвил Омер-бей, и у падишаха появилось стойкое желание задушить этого человека. Охраны, как показывает практика, никогда не бывает достаточно. Особенно если враги жаждут крови.       Султан Мехмед спешно покинул шатер, чувствуя, что его окружают идиоты. Омер-бей первый из них. Падишах велел Осману-паше, который беседовал с командиром янычарского корпуса — Эмиром-агой, быстро седлать лошадей и собрать людей для того, чтобы спасти Нуртен Султан.       Как и всегда в минуты опасности, Повелитель раздавал приказы четко поставленным голосом, без волнения и страха, и его приказы в тот час исполнили. Время тянулось бесконечно долго, султану казалось, что они не успеют нагнать карету с султаншей и ее сыновьями-близнецами, о рождении которых Рузиля-хатун написала Хандан Султан два года назад.       Решив для себя, что, если они не успеют, и предатели прольют священную кровь династии, он повесит Омера-бея на его же кишках, султан Мехмед вскочил на своего верного коня и вместе с отрядом устремился прочь из военного лагеря. Ярость бурлила в крови, делая его неудержимым и свирепым. Но падишах знал, что очень скоро он даст ей выход, когда перебьет пару-тройку мятежников. Если не перебьет, нужно искать иные способы и объекты для вымещения бушующей в груди тьмы.

***

      Дильруба, наконец, пришла в себя. Султанша очнулась поздней ночью и слуги, дежурившие ночью у постели дочери Повелителя, поспешили разбудить Халиме Султан, которая, внимая советам Валиде Султан, удалилась в свои опочивальню, чтобы немного отдохнуть. Халиме Султан, облачившись в теплый халат, поспешила к дочери. Войдя в опочивальню Дильрубы Султан и увидев ее лежащей в постели, но в сознании, Халиме Султан, что она вот-вот лишиться рассудка от радости.       Султанша на дрожащих ногах приблизилась к постели дочери и тяжело оперлась рукой о столбик ее кровати. Сколько дней она провела в этих опостылевших ее сердцу покоях? Сколько времени молилась, плакала, держала дочь за руку, надеясь, что она чувствует ее поддержку и любовь?       Вокруг Дильрубы бегали лекари, которые то и дело задавали султанши вопросы, как она себя чувствует, есть ли тошнота, болит ли голова, двоится ли в глазах… Вопросы были бесконечными. Дильруба только кивала, словно у нее не было сил на большее. Когда лекарша дала султанше какое-то лекарство и покинула опочивальню, Халиме Султан уже была на грани истерики. Она всегда хорошо собой владела и предпочитала держать чувства в узде, но не в этот раз.       Страх и боль вырвались наружу потоком слез. Султанша села на край кровати, сгребла дочь, с которой не всегда могла найти общий язык в охапку, уткнулась носом в ее русую макушку и задрожала от слез, но ни звука не сорвалось с ее плотно сжатых губ, лишь соленные капли капали на грязные волосы султанши. От Дильрубы дурно пахло, но все это было неважно, главное, она жива и в сознании. Теперь-то все будет благополучно. — Мама, что с вами? — спросила очень тихо и надломленно Дильруба, заставив материнское сердце болезненно сжаться.       Халиме Султан хотела бы ответить, но не смогла. Она знала, что в минуты гнева и или боли, когда она повышала голос или плакала, он подводил ее срывался, поэтому предпочитала замыкаться в себе и молчать. Вот и теперь она лишь мотнула головой, чувствуя, как слезы омывают ее щеки, а растрепанные волосы щекочут шею. Дильруба Султан обняла мать в ответ, сначала робко, а потом прижалась к ней, как в детстве. Султанша была мало тактильным человеком, но все же человеком. Родных она любила.       Когда Халиме Султан справилась со слезами облегчения и радости, ей стало стыдно. Она никогда и никому не показывала слабость, детям тем более. Все четверо привыкли видеть сильную мать, полную хладнокровного спокойствия и силы. Даже потерю недоношенного сына она оплакивала в душе, ни слезинки не сорвалось с ее черных ресниц.       Теперь же привычная маска спокойствия сорвалась с ее лица, являя миру простую женщину. Видимо, Дильрубе тоже было неловко. Она старалась не смотреть в опухшее от слез лицо матери и отвела взгляд. Пальцы их рук по прежнему были переплетены. — Хвала всевышнему, ты пришла в себя, моя девочка, — непривычно тепло и нежно произнесла Халиме Султан и в материнской ласке поцеловала дочь в висок. Та еще больше смутилась и обеспокоенно нахмурилась.       Следующий день был днем визитов. Халиме Султан решила остаться с дочерью. Она покормила султаншу супом, при этом Дильруба Султан с интересом и удивлением на нее поглядывала, словно видела впервые. К счастью, султанша пока не задавала вопросов.       Первым сестру навестить пришел шехзаде Махмуд, радостный и довольный, он поцеловал ее руку, после чего спросил помнит ли она что-либо. — Нет, — поморщившись, покачала головой Дильруба Султан.       Шехзаде Махмуд неожиданно сгреб сестру в охапку и прижал ее к своей груди. Халиме Султан, отойдя к окну, со слезами на глазах наблюдала, как сын целует сестру в макушку. Они временами не ладили и ссорились по пустякам, поскольку у обоих были скверные характеры, но в беде ее дети были едины. Шехзаде Махмуд что-то прошептал на ухо сестры, после чего откланялся.       Следующей визит нанесла Валиде Дефне Султан. Халиме Султан уважала мать падишаха за мудрость и жизненную стойкость, за любовь к семье. Они никогда не были близки, поскольку Халиме Султан с трудом могла подчиняться кому-либо и с таким же трудом терпела чью-то власть над собой. А Дефне Султан была властью во дворце. Она являлась вторым человеком в государстве, матерью Повелителя…       Помня об этом, Халиме Султан всеми силами старалась держать нейтралитет и не вступать в противостояние с этой женщиной. Она прекрасно чувствовала расстановку сил, понимала, сколько у нее ресурсов. И знала, что в борьбе с Дефне Султан победительницей не выйдет. В первую очередь из-за привязанности султана Мехмеда к матери. Одного слова Дефне Султан было бы достаточно, чтобы ее, Халиме Султан, выбросили в мешке в Босфор. Так зачем испытывать судьбу?       Временами глядя на взаимоотношения Валиде Султан и падишаха, Халиме Султан испытывала зависть. Увы, у нее с сыном не всегда все было гладко. Причиной служил дикий нрав шехзаде Махмуда. Он никогда и никого не слушал и делал то, что велело ему сердце. В детстве и в ранней юности Халиме Султан еще могла сдержать нрав сына в узде и потушить пожар в его душе. Но Махмуд стремительно взрослел, считал, что сам волен принимать решения, а женщину, пусть даже мать, он слушать не обязан. Халиме Султан чувствовала, что власть над сыном стремительно утекает из ее рук и страшилась того, что может случиться в будущем.       Именно поэтому она выбрала в наложницы сына тихую и спокойную девушку, надеясь, что она сможет уравновесить его и сдержать его нрав. Главное, чтобы рядом с шехзаде не появилось девушки с таким же пылким нравом, страшно представить, что могут сделать два крутых характера.       Когда стража объявила о приходе Валиде Султан, Халиме Султан поспешила встать с тахты, на которой сидела и вышивала. Дильруба Султан все еще отдыхала в постели, хотя ей явно не нравилось такое положение вещей, и султанша порывалась встать.       Валиде Султан вошла в опочивальню, опираясь на длинный резной посох, в последнее время здоровье все чаще и чаще ее подводило. Султаншу терзали боли в коленях и в спине, но все невзгоды она переносила молча, стиснув зубы.       Временами Халиме Султан восхищалась этой женщиной, мягкой и доброй снаружи, но бесконечно стойкой внутри. На долю Дефне Султан выпало немало испытаний: рабство, которое само по себе может сломать кого-угодно, противостояние шехазде Селима и султана Баязида, в котором Дефне Султан выступила одним из прямых участников, правление Баязида III, рождение и смерти детей, троих сыновей и дочери… Смерть султана Баязида во время похода, восшествие на престол султана Мехмеда III.       Глядя в глаза Валиде Султан, Халиме Султан невольно проникалась к ней уважением. Султан Мехмед, несмотря на беспощадность, был не самым худшим человеком на земле, свою семью, своих детей он очень сильно любил и заботился о каждом из них. Сколько бы у падишаха не было дел, сколько бы не длились его военные походы, он всегда посвящал свободное время семье.       Повелитель никогда не переносил личную неприязнь и презрение с матери на своего ребенка. Райхан Султан была нелюбима и презираема им, но султан Мехмед по мере сил заботился об Орхане и Ягмур. Айнур-хатун убила ребенка султана и Халиме Султан, но никто и никогда не сказал бы, что падишах ненавидит Асхан Султан.       При всех своих недостатках, султан Мехмед оставался хорошим отцом. Таким его воспитала Дефне Султан. И только за это Халиме Султан уважала эту женщину.       Халиме Султан, увидев седовласую Валиде Султан, облаченную в закрытое платье из коричневой парчи, склонилась в поклоне. — Султанша, приветствую вас, — учтиво произнесла Халиме Султан, выпрямившись с поклона. — Здравствуй, Халиме, — спокойно отозвалась Дефне Султан, неспешно проходя вглубь опочивальни. — Как ты, Дильруба? — спросила Валиде Султан, переведя потеплевший взор на внучку. — Я в добром здравии, султанша, — ответила Дильруба Султан, глядя на бабушку. — Вся семья молилась о твоем здравии, моя дорогая, — улыбнулась Дефне Султан, подходя к постели внучки. Она в ласке провела рукой по голове султанши, отчего та замерла. Дильруба никогда не входило в число любимых внучек Валиде Султан, в отличии от Ханзаде и Асхан. — Я ценю это, бабушку, — произнесла Дильруба Султан, настороженно глядя на улыбающуюся Валиде Султан. — Полагаю, нужно раздать сладости в честь выздоровления султанши, — сказала Дефне Султан и обратила взор карих глаз на Халиме Султан, которая быстро поправила распущенные черные волосы. — Сегодня у нас двойной праздник… — Двойной праздник? — не понимая в чем дело, переспросила Халиме Султан, нахмурившись. — Наложница нашего Повелителя, Долунай-хатун, в положении, — ответила Дефне Султан, заставив Халиме Султан замереть. Она не любила султана, но боялась каждую фаворитку из-за того, что престолонаследников становилось все больше и больше. Еще один ребенок, будь это сын, может стать соперником ее сыновей. Как будто бы ей остальных шехзаде мало!       Однако Халиме Султан подавила негодование и улыбнулась Валиде Султан: — Иншалла, ребёнок нашего господина родиться здоровым и сильным. Надеюсь, Долунай-хатун родит славного шехзаде, — Дефне Султан криво усмехнулась, словно видела ее на сквозь. Но она ничего не сказала, кроме лаконичного: — Аминь.       Еще раз, пожелав помрачневшей Дильрубе Султан выздоровления, Дефне Султан покинула опочивальню. Халиме Султан проводила госпожу напряженным взором каре-зеленых глаз, продолжая учтиво улыбаться при этом. Но стоило султанше скрыться за двустворчатыми расписными дверьми, как улыбка померкла на ее губах. — Дильруба, солнце мое, никогда не делай свои искренние чувства достоянием общественности, — сказала Халиме Султан, обернувшись к лежащей на постели дочери. Та вскинула брови в удивлении, словно не понимала, о чем говорит матушка. — Не понимаю, как вы можете радоваться еще одному сопернику Махмуда и Мустафы? — спросила упрямо Дильруба. Халиме Султан шикнула на дочь и, подобрав подол платья, подошла к ее постели. — Тише, моя дорогая, даже у стен есть уши, — сказала Халиме Султан. Дильруба продолжила хмуриться. Халиме Султан усмехнулась про себя. Ее дочь считала себя взрослой, но временами вела себя, как ребенок. — Что до детей, рожденных от других женщин, они все — плоть и кровь султана. Мы можем их не любить, но уважать обязаны.

***

      Касим-паша стоял у окна и задумчиво смотрел на играющих в саду детей. Карие глаза его горели нежностью, когда он глядел на свою кровь и плоть и сейчас никто бы не догадался, насколько беспощаден и хитер этот человек. Паша был облачен в синий кафтан, щедро расшитый золотой нитью, на чёрном тюрбане его мерцали сапфиры. — Долго еще ждать? — вопросила Ханзаде Султан в своей привычной резкой манере.       Касим-паша подавил желание скривиться. Он питал уважение к жене, временами опасался ее, ему нравилось иметь возможность глядеть на нее без страха смерти, делить с ней постель. Хотелось бы, конечно, владеть этой женщиной, но едва ли у него получалось.       Больше всего уязвляло и злило, что султанша не была очарована им и не любила его. Все еще предыдущие женщины глядели на Касима с обожанием. Во времена, когда он имел свой гарем, за его покои боролись, да и в постели Касим был хорош. Но Ханзаде Султан каждый раз, когда он переступал порог его опочивальни, глядела на него так, словно думала, каким образом его можно убить. В постели султанша не отличалась страстностью, хотя прежде Касим всегда считал, что рыжеволосые женщины самые порочные и пламенные — Терпение, моя госпожа, — улыбнулся паша, скользнув взором по жене, которая расположилась за его письменным столом и постукивала пальцами по лакированной столешнице с крайне задумчивым видом. — Могу я поинтересоваться, что за тревоги одолевают вас? — спросил Касим.       Ханзаде Султан подняла на него холодный взор голубых глаз и усмехнулась. — Птички нашептали, что наши гости, братья Гиреи, зашевелились, — ответила Ханзаде Султан.       Касим вздохнул. Братья Гиреи, Мехмед и Шахин, уже как год были почетными гостями Османской Империи, точнее почетными пленниками. Отец братьев Саадет II Гирей был крымским ханом два года, пока его не отравили. Трон должен был унаследовать старший сын почившего, Девлет Гирей, но мальчику в ту пору было всего пять лет. Кто подчиниться ребенку, когда есть взрослые и полные сил представители династии?       Крымский престол унаследовал старший в роду, дядя покойного Саадета II, Газы Гирей. Троих сыновей Саадета II, Девлета, Мехмеда и Шахина, и его единственную дочь Дильшат, отправили в изгнание, откуда они смогли вернуться в родной город только в 1598 году.       Неизвестно, кто напитал детей Саадета II ненавистью к дяде отца, кто нашептал им, что Саадет II был отравлен сторонниками Газы Гирея, но ненависть пропитала юные сердца. В 1601 старший из троих братьев Девлет Гирей, поднял восстание, которое тут же подавили. Девлет был обезглавлен на глазах у младших братьев, султан Мехмед поддержал притязания Газы Гирея и закрепил за ним и его потомками крымский престол. Млаших братьев мятежника передали Османской Империи, и они теперь содержались в отдельной крепости, имея почетный статус «гостей». Стоит им покинуть Стамбул или ступить на крымскую землю, как оба потеряют головы. — Похоже, им обоим не очень-то нужны головы, — промолвила мрачно Ханзаде Султан. — Они ими не очень-то пользуются. — Гиреи с кем-то встречались? — спросил Касим-паша. — С мелким торговцем в порту, — ответила Ханзаде Султан. — Если старший из братьев, Мехмед, не очень-то осторожен и его контакты и встречи выследить довольно просто, то младший, Шахин, явно хитер и умен. Он путает следы, грамотно скрывается от преследований, еще и наложница его такая же, как и он. -Наложница? — спросил Касим-паша, удивленный, что жене известны такие подробности. — Да, кажется Фирдаус, — промолвила султанша. — Она около недели назад отбыла в Манису зачем-то. Я отправила следом людей, надеясь, что они смогут что-то узнать. Не нравится мне она.       Касим-паша вздохнул, понимая, что чутью жены нужно доверять. Оно их ни разу не подводило. В силу нрава и подозрительности Ханзаде Султан нутром чувствовала таких же людей, как она: темных, сильных, жестоких и беспощадных.       Касим-паша и сам ощущал опасность, исходившую от Гиреев. Если старший Мехмед был прямолинеен, благороден и честен, то младший Шахин, был скользким, хитрым и беспощадным. Касим был таким же, как и этот мальчишка, поэтому и не ждал от него ничего хорошего. — Что-то слишком много туч набежало, — немного погодя заметила Ханзаде Султан уставшим тоном. — Будь моя воля, я бы их всех перетравила.       Касим-паша не сомневался в этом. Ханзаде Султан предпочитала отрывать змеям головы, а не отбрасывать их в сторону. Султан Мехмед был такой же, но почему-то Повелитель пощадил шехзаде Сулеймана и не избавился от Михрумах Султан. Видимо, кровь, текущая в жилах этих людей, для султана была священной и неприкосновенной. — Всегда можно это устроить, моя госпожа, — криво усмехнувшись, заметил Касим-паша. Он разделял методы жены, но не всегда можно было ими пользоваться. В первую очередь потому, что султану Мехмеду может не понравиться самоуправство. Раздался стук в дверь. — Войдите! — зычно велел Касим-паша, отходя от окна и поворачиваясь к нему спиной. Он снова напустил на себя мрачный и властный вид. Двери отворились и в опочивальню вошли Эсин-хатун, служанка и преданная тень Ханзаде Султан, и светловолосая миловидная девушка с медовыми глазами в окружении длинных темных ресниц. Она была симпатичной внешне, волосы ее вились, на щеках играл румянец, а фигура была вполне ладненькой. Такие женщины нравились большинству мужчин. — Моя госпожа, — произнесла Эсин-хатун и в первую очередь поклонилась Ханзаде Султан. — Паша Хазретлери, — она поклонилась Касиму-паше, но больше для вида, чем из уважения или страха. — Я привела ту, которая может помочь вам. Энже-хатун самая лучшая из тех, кто воспитывается в вашем дворце. Девушка умна, хитра и, самое главное, предана… — Не много ли достоинств у этой хатун? — спросила Ханзаде Султан с сомнением. — Энже, ты понимаешь, что от тебя требуется? — Да, моя госпожа, — промолвила учтиво наложница, которую по приказу Касима-паши купили на невольничьем рынке три года назад. Девочке тогда было тринадцать лет, и за минувшие три года она выросла в красивую девушку, расцвета подобно цветку. Касим-паша нарек ее «Энже», что означало «жемчужина» и хотел подарить ее султану Мехмеду, помня, что падишах любит красивых рабынь. — Сможешь ли ты соблазнить Аяза-пашу? — спросила Ханзаде Султан с сомнением. Касим-паша усмехнулся, эта хатун сможет, больно она хитрая и красивая. Ему даже было жалко наложницу, могла стать султаншей и родить Повелителю сына, а судьба ведет ее в постель Великого Визиря. — Не сомневайтесь, моя госпожа, Аяз-паша будет мною очарован, — улыбнулась Энже-хатун, глядя на Ханзаде Султан. Та кивнула и усмехнулась, довольная словами наложницы. — Пока паша в походе, следи за Михрумах Султан, мы хотим знать обо всем: что ест султанша на завтрак, обед и ужин, с кем и о чем говорит, что делает вечерами, — велел Касим-паша, чувствуя на себе немигающий и нервирующий взор жены. — Я вас не подведу, — сказала Энже-хатун. — В таком случае… — Ханзаде Султан встала из-за стола, подобрав подол красного атласного платья. Она взяла со стола небольшой футляр и приблизилась к наложнице. — Я дарю тебе этот подарок за твою преданность. Вторую часть награды получишь, когда все сделаешь.       Султанша протянула футляр Энже-хатун. Та, вскинув взор на султаншу, приняла дары госпожи и открыла футляр дрожащими руками. На миг на миловидном лице рабыни проступил искренний восторг. Еще бы! Никто и никогда не дарил такие ценности обычным слугам. Ханзаде Султан умела покупать преданность. Касим-паша видел, что султанша положила в футляр серебряные серьги с изумрудами. — Запомни, Энже-хатун, верность — превыше всего, — промолвила Ханзаде Султан спокойным и уверенным голосом. — Коль замыслишь предательство, окажешься в Босфоре быстрее, чем откроешь рот. — Я буду верна вам до гробовой доски, госпожа, — опустившись на колени, произнесла девушка, глядя снизу вверх на султаншу династии, после чего взяла подол платья госпожи и поцеловала. — Иначе и быть не может, — благосклонно кивнула Ханзаде Султан.       Касим-паша надеялся, что Энже выполнит свою задачу, соблазнит Аяза-пашу и его обвинят в супружеской неверности султанше династии и казнят. А до этого Энже-хатун станет их глазами и ушами во дворце Великого Визиря, если повезет, они узнают тайны Михрумах Султан, которая оставалась темной лошадкой в паутине интриг.       То, что Михрумах Султан замыслила что-то скверное — очевидный факт, но слежка за ней не давала результатов. Касим отправлял слуг в Алжир, они просачивались во дворец санджак-бея, но связь обрывалась. Скорее всего, все слуги Касима и его лазутчики встречали бесславный конец в темных коридорах дворца. Их вычисляли и убивали. Паша надеялся, что Энже справиться с задачей, иначе ее ждет незавидная участь предшественниц и предшественников.

***

Османская Империя. 1597 год.       Боль была запредельной, ослепляющей, хотелось кричать во всю силу легких, молить о пощаде. Но Хандан Султан могла лишь сдавленно всхлипывать. Она с трудом разлепила отяжелевшие веки и уперлась мутным взором в полог кровати, хотела повернуться на бок, но живот словно мечом пронзили. Девушка застонала и смежила веки. Обрывки воспоминаний мелькали перед глазами.       Утро, она встала с постели, облачилась в платье с помощью слуг. Ребенок под сердцем ворочался, вызывая на ее губах улыбку. Она завтракала в компании Повелителя, пока служанки кормили годовалых шехзаде в детской. Затем служанка закричала: — Шехзаде! Лекаря!       Хандан испугалась, без труда поняв, что маленькому Ахмеду, ее невинному ягненку, стало плохо со здоровьем. Она вскочила на ноги и хотела кинуться в сторону детской, игнорируя возглас падишаха, но запуталась в подоле платья и упала на колени. Боль пронзила ее живот, а по ногам потекла теплая жидкость. У нее начались роды.       Хандан Султан снова открыла глаза и увидела склонившуюся над ее постелью Лалезар-хатун, служанку, которая поднесла к ее губам кубок. Хандан отпила из него и поморщилась от горького вкуса. Снова закрыла глаза и некоторое время сознание ее было затуманено болью и воспоминаниями о родах. — Ребенок идет ногами вперед, — слушала она шепот повитух. — Не выживет. Срок маленький…       Ребенок… Она же рожала ребенка султану. Что с ним?       Хандан Султан снова распахнула глаза, но этот раз боль притупилась, видимо отвар начал действовать. — Мой ребенок… Где мое дитя? –спросила султанша едва слышно. Лалезар-хатун вскочила с тахты и приблизилась к постели, глядя на нее с жалостью. — Мне очень жаль, моя госпожа, — произнесла служанка, покачав светловолосой головой. Нет, только не это. Не снова, нет. Она не вынесет этого еще раз. — Ваша дочь родилась мертвой.       Хандан Султан бессильно откинулась на подушки и, закрыв лицо руками, тихо заплакала. Ее сердце снова разлетелось вдребезги. К счастью для нее, ее тело было слишком слабым после долгих родов, и оно снова лишилась чувств. А когда очнулась, обнаружила султана Мехмеда, ходящего по ее покоям. Повелитель держал на руках спящего Ахмеда, такого маленького и хрупкого. Ахмед был самым маленьким на фоне братьев, даже сын Райхан Султан, Орхан, который был младше него, был крупнее и здоровее. Орхан уже ходил, Джихангир бегал да так, что слуги с трудом за ним поспевали. Ахмед же все еще не ходил, он даже на ноги ни разу не вставал, только ползал. — Спи, мой львенок, я рядом, — негромко сказал султан сыну, думая, что никто кроме маленького болезненного шехзаде его не слышит. Повелитель поправил золотистое одеяло, в которое был завернут шехзаде Ахмед и поцеловал его в лоб.       Хандан Султан, видя это действо, не смогла сдержать слез, которые хлынули из ее глаз. Физическая боль притупилась, кажется, в нее что-то влили, раз она перестала быть такой дурманящей. Но на смену физической боли пришла душевная. Она снова подвела султана! Еще один ее ребенок оказался в лапах Азраила, почему все это произошло именно с ней?       Султан Мехмед, наконец, заметил, что жена пришла в себя. Он подозвал к себе Лалезар-хатун и передал ей спящего сына. Няня шехзаде, поклонившись султану, удалилась в детскую. Падишах же подошел к постели жены. Хандан Султан зажмурилась, испытывая жгучий стыд и неимоверный страх. Она так боялась увидеть разочарование или презрение в его глазах. — Простите меня, Повелитель, я снова вас подвела, — заикаясь от слез, пробормотала султанша. — Твоей вины нет, Хандан. Так решил Всевышний, -устало произнес султан Мехмед и, склонившись, поцеловал ее в лоб. — Тебе нужно отдохнуть, ты устала. — Только не оставляйте меня, не бросайте, я без вас не смогу, — бормотала Хандан Султан и, подаваясь страху, схватила падишаха за руку и сжала ее. — Я все еще с тобой, Хандан, и всегда буду.       Воспоминания отравляли сердце и душу. Еще хуже становилось от смеха наложниц в главных покоях гарема. Хандан Султан сама не понимала, зачем стояла и смотрела на то, как в гареме раздают сладости в честь очередного ребенка ее любимого мужчины. Ревность опаляла сердце женщины, боль сжигала душу. Страх быть брошенной и забытой не давал покоя.       Со дня ухода султана Мехмеда в покоях, Хандан не знала покоя. Чутье шептало, что в этом походе произойдет нечто страшное, и это сводило с ума. Хандан успокаивала себя, что султан силен и здоров, что он окружен охраной, что никто не посмеет причинить ему вред… Но страх ее не оставлял. Мысль, что совсем скоро все измениться не давала женщине покоя. Она молилась, вышивала, снова молилась, заботилась о сыновьях, писала письма султану, писала ему стихи, а в ответ получила только одно послание, очень-очень короткое.       Повелитель не очень-то любил писать кому-то письма. На каждые десять слов Ханадн Султан приходилось всего лишь одно слово султана, но и этого слова ей было достаточно.       Хандан Султан не знала покоя, а теперь ей казалось, что она вот-вот лишиться рассудка. Страх усилился многократно. Долунай-хатун беременна. Девица понесла после трех ночей с султаном, да она даже на ночь ни разу не осталась! Но фаворитка носила под сердцем дитя Повелителя и любимого мужчины Хандан Султан.       «Неужели, она? Она — мой конец?», — думала султанша. Когда Хаджи-ага сообщил ей о беременности соперницы, Хандан Султан, которая и думать о ней забыла, прировняв ее к разряду забытых фавориток, о которых Повелитель по возвращению и не вспомнит, испытала ужас. Ей казалось, что ее выкинули в бездонную пропасть, и она падает-падает-падает, но никак не разобьется.       Женщина хотела бы закричать, заплакать, разгромить покои, но ее остановило присутствие детей. Ахмеду нельзя волноваться. Он слишком слаб, любое волнение может привести к страшным последствиям для здоровья мальчика. Тогда Хандан Султан вышла из покоев и дошла до решетчатого окна на втором этаже дворца. Оттуда была видна главная комната гарема, в которой обитали наложницы.       Хандан Султан хотела убедиться, что Долунай не соперница ей, что ее бояться не следует, но страх ее усилился, стоило ей видеть фаворитку, облаченную в ярко-оранжевое платье с открытыми плечами, рыжие волосы наложницы были завиты и распущены, она стояла в компании подруг и заливисто смеялась, поедая виноград. Красивая, яркая, молодая и счастливая.       Хандан Султан прикрыла на мгновение глаза, опираясь о перила, чтобы не упасть. Ей стало дурно от увиденного. Неужели, Долунай та, кто ее заменит? Та, кто вытеснит ее из покоев и сердца султана? Но разве справедливо? Она, Хандан, была с повелителем одиннадцать лет, а кому-то просто повезло понести после трех ночей.       Хандан Султан никогда не была сильной и смелой женщиной. В юности она отличалась жизнерадостностью, но гарем и потери детей выпили из нее все жизнелюбие и радость. Хандан плохо собой владела, впадала в истерику и не могла мыслить расчетливо. Вот и теперь страх захлестнул ее сознание.       Султанша снова взглянула на Долунай-хатун, которая, увидев ее, склонилась в поклоне, при этом накрыв плоский живот рукой. Девушка словно светилась от счастья. Наверное, предвкушала, как займет место рядом с Повелителем, как заменит Хандан. Змея, малолетняя змея.       «Этот ребенок не должен увидеть солнечный свет», — подумала султанша и ужаснулась. Но страх отныне управлял ею. В ушах набатом звучали слова: — Значит, я буду его королевой? — Будешь, — кивнула ведьма, и Хелена уже хотела обрадоваться, но не успела, когда старуха продолжила говорить: — Одной из нескольких его королев. — Но у короля может быть лишь одна королева, — возразила Хелена удивленно. — У этого короля их будет много. Ты будешь его королевой, пока тебя не заменит другая. Моложе, ярче и сильнее. Когда она придет, ты все потеряешь и захлебнешься в слезах и крови. В твоем конце — ее начало. Такова судьба.

***

      Ветер шумел в ушах от скорости, которую им задал падишах. Повелитель нёсся верхом на чёрном жеребце впереди отряда. Осман-паша изо всех сил старался от него не отставать, чтобы в случае опасности успеть прикрыть султану спину. Из приказа падишаха Осман понял, что на карету Нуртен Султан должны напасть мятежники, чтобы лишить жизни маленьких сыновей султанши и, быть может, ее саму.       Осман-паша хотел бы, чтобы государь не участвовал в подобных вылазках, но едва ли имел влияние на него в таких вопросах. Султана Мехмеда влекла опасность, ему нравилось, когда кровь кипела, когда нужно было за что-то сражаться или бороться. Ещё будучи третьим шехзаде султана Баязида Мехмед любил переодетым гулять по городу и смотреть, как живет народ. В начале царствования султан лично следил за исполнением своих указов вроде запрета распития вина в ночное время, нарушителей он казнил на месте лично.       Осман слишком хорошо знал противоречивую натуру падишаха, наверное, так хорошо Повелителя, помимо Османа, знала лишь его мать, Дефне Султан. С годами султан Мехмед прекратил выходить в город и… подвергал себя опасности только на полях брани. Что странно, он любил битвы, но боялся быть отравленным или заколотым в хамаме в мирное время.       Падишах с возрастом становился все жёстче и жёстче, его приказы были порой кровавы, а решения приводили в ужас простых смертных. Но Осман оставался верен султану Мехмеду, понимал, что не ему судить падишаха, тень Аллаха на земле на грешной земле.       Осман гнал лошадь, стискивая поводья левой рукой, он обмотал металлический протез поводьями, чтобы было лучше управлять лошадью, но едва ли это помогало… лошадь у паши была вышколенная, сам Осман прекрасно держался в седле, но в глубине души боялся, что не сможет справиться с конем из-за своего увечья или потеряет падишаха из виду.       В какой-то момент Повелитель скрылся между деревьев, и Осман мысленно выругался, он вонзил шпоры в бока несчастного коня, выжимая из него максимальную скорость. К счастью, султана он успел настичь до того, как Повелитель вступил в схватку с мятежниками.       Сперва Осман не понял, что произошло, кто свой, кто чужой… карета стояла посреди дороги. Группа лиц держала в кольце двух женщин с двумя маленькими детьми, они сражались с разбойниками, не подпуская убийц к мирным жителям.       Повелитель спешился с лошади и выхватил саблю. На него тут же кинулись двое мужчин. Осман с трудом остановил скакуна и действовал быстро и точно, чтобы прикрыть спину падишаха. Он спешился и кинулся в пекло сражения. Ему вторили остальные члены отряда Повелителя.       Очень скоро враги были почти перебиты. Осман сражался с предателем и блокировал удар правой рукой. Меч врага упёрся в его протез. На смуглом лице мужчины появилось изумление, он замешкался и это стоило ему жизни, Осман-паша снес ему голову одним ударом. И на него тут же накинулись ещё двое… сражаясь с ними, Осман нашёл взглядом султана Мехмеда, который с выражением садистского наслаждения вспорол глотку одного из мятежников так, что кровь хлынула фонтаном, запачкав лицо падишаха. Временами Османа пугало адское пламя в глазах султана. Осман-паша тем временем убил очередного врага и шагнул было к султану, который, приблизившись к человеку в чёрном плаще и глубоким капюшоном, прислонил окровавленное лезвие к шее жертвы.       Вот только жертва, крутанувшими на пятках так, что полы плаща взметнулись, вскинула руку с мечом да так, что острие уперлось в грудь падишаха, к ужасу Османа. Но едва ли этот несчастный мог причинить вред государю. Под кафтаном султан носил кольчугу, да и по комплекции он явно сильнее и намного мощнее худощавого нападающего.       Мятежники были перебиты. Люди в черных одеждах, очевидно, члены охраны Нуртен Султан, кинулись к султану, не понимая, кто перед ними и, видимо, приняли его за одного из мятежников. — Дорогу! Султан Мехмед Хан Хазретлери! — зычно прокричал Осман-паша, и охрана Нуртен Султан пала ниц, склонив головы.       Тот, кто посмел поднять оружие на Повелителя, тихо вскрикнув то ли от удивления, то ли от страха, поспешил убрать меч от груди султана, тоже склонился в поклоне… точнее склонилась. Капюшон соскользнул с головы неизвестного, являя миру молодую девушку со светло-русыми волосами.       Осман-паша подошёл к падишаху, который глядел на коленопреклонённую фигуру девушки, которую едва не лишил жизни. Султан Мехмед казался удивлённый, он поднял руку и жестом велел подданным выпрямиться, после чего, скользнув быстрым взором по девице, направился прямиком к Нуртен Султан и к ее матери Рузиле-хатун. Нуртен Султан стояла, опираясь рукой о карету и тяжело дышала. С другой стороны, беременную госпожу поддерживала мать. Перед ней, вцепившись ручонками в юбки дорожного платья матери, стояли маленькие сыновья Нуртен Султан, Мустафа и Ибрагим. — Повелитель, доброго вам дня, — произнесла Рузиля-хатун и поклонилась. — Благодарю вас за спасение моей дочери и внуков, — произнесла женщина, глядя в лицо султана Мехмеда. — Повелитель, — произнесла дочь покойного брата падишаха и, когда он протянул к ней руку, тут же шагнула в его объятья, ища защиты и утешения. Султан приобрёл племянницу за плечи, которые начали подрагивать. Раздались тихие всхлипы, и Повелитель что-то прошептал султанше, к величайшему удивлению Османа-паши, который прекрасно знал холодную натуру султана, что тому сложно проявлять какие-либо чувства кроме ненависти.       Когда Нуртен Султан успокоилась и отстранилось, смущенно глядя на Повелителя, тот переключила внимания к маленьким близнецам, испуганным и заплаканным. — Какие славные сыновья у тебя, Нуртен, иншалла, будут похожи на моего брата Мустафу, — произнёс он, после чего обратил спокойный и холодных взор на Османа-пашу. — Проверьте, цела ли карета, госпожу и детей нужно доставить во дворец Бурсы, в городе безопасней, чем в окрестностях.       Осман с готовностью кивнул. Несколько человек из отряда тут же кинулись к карете, чтобы исполнить приказ падишаха. Тот направился в сторону своего коня, но остановился у девушки, с которой едва не скрестил клинки. Она не была мятежницей, поскольку сразу пала ниц перед ним, едва узнала кто он, да и члены охраны Нуртен Султан, которых в живых осталось лишь пятеро, не тронули ее.       Девушка вдруг кинулась к нему и снова поклонилась. — Прошу прощения, Повелитель, что посмела поднять на вас оружие. Я приняла вас за врага Нуртен Султан… простите мне эту оплошность, — у девицы был звонкий и четкий голос.       Осман подумал, что эта девушка смелая, не всякий, зная славу падишаха, мог с ним заговорить, да ещё и так уверенно. Некоторые терялись в его присутствии и начинали заикаться. — Как тебя зовут? — спросил султан Мехмед спокойно, лицо у него оставалось таким же холодным, но Осман заметил искры интереса в глазах султана и нахмурился. Он знал, какие женщины нравятся господину… смелые, яркие, храбрые, способные постоять за себя, а девица, судя по крови на ее мече, умела сражаться. где научилась только? — Назрин, государь, — промолвила девушка и, выпрямившись с поклона, подняла голову, не дожидаясь позволения султана.       У хатун были светло-голубые глаза, слишком светлые, почти бесцветные, русые волосы мышиного оттенка, обветренная, загорелая кожа с россыпью веснушек на впалых щеках, лицо самое обычное, вытянутое… Шайтан знает, какое у нее тело, должно быть сильное и крепкое, под этим плащом ничего не видно. — Кто научил тебя сражаться? — спросил султан Мехмед. Назрин-хатун, взглянув в глаза Повелителя, ответила так же уверенно, как и прежде: — Брат. — Не всякий брат способен вложить оружие в руки сестры и научить ее убивать, — сказал султан Мехмед. — Не каждый, но мой смог, — промолвила Назрин-хатун и улыбнулась, обнажив чуть великоватые зубы. Улыбка придала красок ее лицу. — Хотел бы я с ним познакомится, — усмехнулся Повелитель к изумлению Османа-паши. Он наблюдал за происходящим, не понимал, что к чему. Нить этой бессмысленной беседы от него ускользала. — В таком случае вам очень повезло, мой султан, — сказала Назрин-хатун. — Хасан-ага, один из членов охраны Нуртен Султан, — девушка кивнула в сторону высокого мужчины с русыми волосами, стянутыми в хвост. Он был гладко выбрит, во всю левую щеку его красовался большой ожог, а голубые глаза, такие же светлые, как у Назрин, отдавали холодом. — Повелитель, — Хасан-ага поклонился султану Мехмеду, склонив голову. Видимо, не такой смелый, как его сестрица. Осман-паша смотрел на Повелителя, чьи губы коснулась слабая улыбка. Да, улыбка, а не усмешка. О, Аллах, что происходит? Неужели, Повелителю интересна эта дикарка?       Осман тут же себя одернул. У них у обоих своеобразный вкус на женщин, видимо любовь к сильным, храбрым женщинам, способным владеть мечем, передается по крови. Осман выбрал в жены неотесанную, дерзкую и острую на язык Айлин Султан, которая сражалась на мечах, стреляла из лука и обожала охоту. Впрочем, едва ли все это мешало ей стать хорошей женой для него и матерью пятерых его детей.       Повелитель когда-то всем сердцем неистово полюбил дочь командующего флотом, Амрийе-хатун, выросшую на корабле отца в окружении троих старших братьев, которые и научили ее сражаться.       Осман снова окинул взором Назрин-хатун, было в ней что-то, что роднило ее с Амрийе Султан. Может дело в светлых волосах? Осман не знал, но чувствовал, что эта женщина может стать пристанищем для падишаха. Осталось только получше узнать ее прежде, чем свести с Повелителем.