Show Must Go On

На жалобы относительно физического и духовного калечения, преждевременной смерти, истязаний чрезмерным трудом он отвечает: как могут терзать нас эти муки, если они увеличивают наше наслаждение (прибыль)? - Карл Макс "Капитал"

Enigma — Amen (feat. Aquilo)

      Зима пролетает незаметно. В стране, где весна, лето и осень почти смешиваются друг с другом между пустыней и лесными островами, солнце уже оглаживает своими лучами бегающих по деревням детей, гоняющих скот. Песчаными бурями стряхивает остатки эмоций от чуда еле уловимого снега. Включает в домах кондиционеры, наполняя бассейны огромных вилл свежей водой, внутри больших городов.       Когда говоришь кому-то о большом доме главы клана, то что приходит в голову людям? Дворец? Дом с большой площадью и высокими заборами? Какие возникают ассоциации? Музеи внутри с редкими экспонатами? Оружие на стенах? Или, может реки крови на полу, после ежедневных перестрелок? Ошибочное распространённое мнение. Возможно, есть и такие дома, но это точно не про дом Ким Сокджина. Имеющий прозвище Кровавого Орла, альфа отвечал ему не только в своих преступных кругах любовью к древнему виду казни, но ещё и любовью к домам, находящимся в окружении скал, спрятанных от чужих глаз. Красный цвет камня местных пород, огромные окна, просторные холлы и обязательно, всегда — бассейн. В таких домах фильмы снимать можно, арендуя их за баснословные суммы. Но Ким Сокджин свой дом никогда не отдаст для проведения съёмок, ни главную резиденцию, ни «гнездо», выстроенное за пределами Сыники. В его домах светло днём, жутко темно — ночью. В некоторых помещениях горят настоящие факелы и свечи, освещая своим слабым светом красный камень. В некоторых — так ярко, современный белый свет проникает в каждый уголок.       Главная резиденция красуется в конце длинной аллеи, в одной и сторон центра города, соседствуя с домами правительства и администрации. Гнездо — особое место, с ещё большей площадью перед домом и с ещё большим бассейном, идеальная выставочная площадка, на которую можно любоваться с крутой лестницы дома, ведущей на главный балкон. Для Юнги, что первый дом Кима, что второй — клетки.       — Будь всегда рядом, — сказал в один из дней Сокджин, после очередной передачи новостей о передвижениях клана Пак в городе. — Вся информация у меня теперь есть, не исчезай пока из поля моего зрения.       Прошло четыре месяца, как торги омегами сорвали, превратив одну из площадок города в немытую после перекрутки фарша мясорубку. Омеги — пропали, вместе с ними и тот, чьё имя особенно выделялось, Пак Чимин. Теперь, о его местонахождении, по мнению Кровавого Орла знали только трое, Юнги, Бродяга и он сам.       — Мне нужно контролировать распространение слухов, — Юнги сидел напротив бассейна главного дома, абсолютно игнорируя поднимающегося по ступенькам перед ним альфу в одних коротких шортах для плавания. — Если я всё время буду рядом с тобой, мне будет тяжелее делать это. Да и твой муж в восторге не будет. Он хоть живой вообще? Ни разу не видел чтобы он выходил из спальни, когда я тут.       Сокджин ухмыльнулся, замечая фигуру у окна второго этажа. Вода стекала с самых чёрных волос, струясь по груди и лопаткам, каплями огибая кубики пресса загорелой кожи, по длинным ногам и образовывала лужицу, отражая свет солнца на белом камне.       — Зато моему глазу радость, — альфа сел на корточки прямо перед омегой, пряча собственные глаза за тёмными очками, но так и не беря в руки полотенце, позволяя лёгкому весеннему ветру обдувать собственное тело. — Не занимайся больше этим, слишком много дворняг стало вокруг бегать, красный цвет на тебе…       В этом городе, за пять лет, внутри всей страны и даже в странах по соседству, все знали — красный цвет — цвет Кровавого орла. Конечно же, люди могли носить этот цвет. Тебя не определят заранее причастным к клану Ким, если на тебе присутствует оттенок красного. В этой стране огромное буйство красок. Ярких, и чем жарче становится, тем больше хочется снять с себя чёрный цвет.       Как и фиолетовый цвет. Цвет, ставший в тёмном мире в тени солнца, цветом значения свободы. Но только на «Свободе» красные флаги, когда на невольничном рынке четыре месяца назад уже один раз поднимали фиолетовый флаг.       — Юнгия~я… мы уже говорили об этом, ты предатель, и ты омега, — Сокджин привстал, наклоняясь вперёд, расставляя руки по бокам сидящего на широком шезлонге омеги. Но парень и не шелохнулся, продолжая сидеть, лицом к лицу, смотря точно в глаза, в собственное отражение в очках. — Может всё немного и изменилось в нашем мире, но это не отменяет твоей безопасности.       — Если хочешь моей безопасности, то просто сдохни, Джин, или исчезни из моей жизни, я буду счастлив и спокоен, а главное — в безопасности.       — Не. Смей. Так. Меня. Звать — по словам, каждое отдельно, полушёпотом, в самое ухо, альфа наклонился ещё сильнее, скрывая свою голову от постороннего взгляда под зонтом над шезлонгом. — Пока на тебе нет моей метки, ты в опасности. Юнги~я.       — Прекрати, — омега, не выдерживая усилившийся феромон альфы, попытался оттолкнуть его от себя, отклоняясь назад и почти ложась на этом шезлонге. — И это ты не смей меня так называть. Свою «я» приставляй к собственному мужу. Причина, почему на мне сейчас твой пиджак — моё будущее. Ты обещал, в обмен на мою службу тебе — моя свобода от тебя и переезд за океан. Как только всё закончится и в эту страну придёт новый порядок, я исчезну.       Альфа никак не реагировал на ладони на собственной груди. Внешне. Продолжал скалиться, выпуская лёгкий смешок на слова Юнги, рассматривал каждую родинку, каждую морщинку у щурившихся маленьких глаз, даже каждую коросточку на тонких розовых губах… У юнги кожа белая, кажется, раздень и выстави под солнце, будет блестеть или начнёт таять. Сокджин точно таял, тепло ладоней, их жар, выжигал метки под кожей — больше никому не даст притронуться к себе, чтобы сохранить это тепло, этот запах, это чувство. Юнги хуже кипящего масла, оставляет после себя ожоги мелких брызг, бросаясь словами. Отлепляет мясо оот костей, разрывая любую связь альфы с кем-то ещё, с самим собой, и с самим Юнги, оставляя после себя только несмываемые следы. Кровавому Орлу срочно нужно обратно в воду, жарко до невыносимости, свариться в этом кипящем масле и не будет великой птицы, как мелкая курица, став чей-то закуской к пиву.       А ладони Юнги — тепло… Омега обжигался в своей жизни, таял куском льда в постели, снова в ответ старался заморозить, но никогда тепла не чувствовал. У него под ладонями грудные мышцы, крепкие, но сейчас, когда альфа расслаблен, чуть мягковаты на ощупь, и тёплые. Коты любят лежать под солнечным светом, разваливаясь под тёплыми лучами, впитывая в себя приятный свет… Это Юнги пора в холодную воду. Локти начинают дрожать. А глаза снова смотрят в своё отражение. Чёртовы очки не дают увидеть, всмотреться во взгляд напротив. Руки почти опускаются, когда альфа ловит одну из них, возвращая обратно к левой груди, прямо туда, где ощущается биение сердца.       — Ты больше не морщишь свой прелестный носик от моего запаха, начал нравится? — теперь мужчина наклонился к другому уху, чуть-ли губами не касаясь его, прошептав. — Или дело в другом, а ты боишься признаться? Ну же, Юнги~я, просто признай что мы…       — Я просто переболел недавно, — омега всё же отталкивают альфу от себя, дрогнув от голоса в самое ухо, от его тепла возле кожи, и вставая с шезлонга. — Запахи почти перестал чувствовать.       А Сокджин смеётся. Хватает развернувшегося к дому Юнги за руку, дёргая обратно к себе. Предплечье как можно крепче сжимает, чтобы не ускользнул, другой рукой за плечо на себя тянет, немедля спускаясь на талию. Сам наклоняется, блеснув зоркими серыми глазами, съехавшие очки даже не поправляет после толчка омеги, воздух у шеи носом тянет, вдыхает, сильнее, почти носом вжимаясь в кожу. Юнги руку старается вывернуть, шипит на боль от крепкой хватки, кожу готов себе разорвать, лишь бы вывернуться, но в один момент замирает.       — Не смей… — тихо-тихо шепчет.       Влажные губы обжигают, греют, дрожь по телу пускают, а вместе с ней и страх, сплетённый с противным чувством желания.       — Даже не думай… — ты обещал, Джин; про себя додумывает, а сам глаза закрывает, с черных ресниц, готовясь пустить слезу.       — Ты остаёшься рядом со мной, точка, — Джин, как неожиданно схватил омегу, также и выпустил его, слегка отталкивая парня от себя в сторону дверей в дом. — Твоя комната, в этом доме на втором этаже, напротив моей спальни. Сегодня её уберут для тебя. Выбери что хочешь, мебель, украшения, мне плевать на сумму. Комната в Гнезде, точно также, напротив моей спальни. Делай с ними что хочешь, но без моего личного разрешения ты больше без меня никуда не ходишь.       Юнги голову в плечи прячет, омегу всего трясёт от не произошедшего и он почти не слышит. Не оглядывается, делает шаг вперёд, как голову поднимает и встречается с тёмно-карими глазами, наполненными злостью. Юнги на этот взгляд безразличием отвечает, голову от плечей поднимая выше, переводя глаза к дверям в дом. Проходит мимо, пряча руки в кармане брюк, чтобы не были видно ещё дрожащие кулаки. чувствует, ощущает на себя как продолжают смотреть, пока не проходит совсем мимо. Вышедший омега свои пшеничные пряди волос одной рукой ерошит, небрежно поправляя на скорую руку сделанную укладку. Одними глазами произносит: «Убью», возвращая взгляд к мужу. Минхо делает шаг, как только Юнги ровняется с ним, заходя в дом, младший омега приближается к альфе.        — Сокджин, — парень произносит имя немного тихо, с неуверенностью в голосе, протягивая руку к альфе.       Мужчина продолжает стоять, склонив голову. Погружённый в собственные мысли, всё же пытается сохранить хотя бы один кусочек плоти на своих костях внутри себя после ожогов. Надо признать, в этот раз его не просто обрызгали кипящим маслом, его облили с ног до головы. Нет. Он сам прыгнул в эту кастрюлю, только что перья себе не выщипал и в панировочных сухарях не обвалялся. Сам в себе хищника взрастил, сам всем глотки разрывает и крылья ломает, главное самому себе теперь не навредить…        — Сокджин, — Минхо повторяет уже громче, почти дотрагиваясь до плеча альфы, но ойкает, мужчина отмахивается от руки, без особой нежности ударяя по запястью парня, поворачивая голову в его сторону.       — Не тяни ко мне свои руки так, могу счесть за угрозу, — альфа оглядел омегу перед собой.       Чуть бледноватый, похудевший за пять лет, с синяками под глазами и россыпью сине-фиолетовых отметин почти по всему телу. Минхо стоял перед ним в красных шортах, маленьких ему на размер-два, видно что ещё старых, привезённых в этот дом после свадьбы. В тон им в красной, полупрозрачной расстёгнутой тунике для пляжа. Но, всё же, не смотря на общую картину, всё ещё красивый, с тонкостью богатства в движениях и воспитания.       — Я хотел присоединиться к тебе в бассейне… — омега показательно губы свои дует, имитируя выражение лица обиженного ребёнка. — А ты оказывается занят… был…       Сокджин одну бровь в удивлении поднимает, продолжая осматривать собственного мужа. Кажется, ему только двадцать сейчас? Двадцать один? Кровавый Орёл этого птенца себе совсем юным заполучил. Но ни разу не видел в нём… человека. Омегу, за пределами своей спальни.       — Хочешь сказать соскучился с ночи? — Сокджин приближается к парню, поднимая его лицо пальцами за подбородок и всматриваясь в карие глаза. — Может нам тогда стоить подняться обратно в спальню?       Минхо застывает, щуриться от солнца, очки мешают увидеть глаза перед собой. Вглядывается в собственный страх, но не отступает, не дрожит, своими руками берётся за запястье альфы, уводя руку от своего подбородка к щеке, послушным щенком об неё потираясь.       — Можно и в спальню, — произносит, улыбаясь. — Можно и по-магазинам… Мне, оказывается совсем и надеть нечего. А я хотел бы прогуляться… Отпустишь?       — А я тебя и не держу, — альфа свою руку от лица омеги отрывает, небрежно встряхнув ею. — Делай что хочешь, только не смей позорить моё имя, особенно вне стен этого дома.       — Ты… — Минхо не верит в услышанное. Он почти пять лет провёл в спальне альфы, практически не выходя никуда. — Разрешаешь мне? Идти куда хочу и с кем хочу? Ты же никогда не выпускал меня…       — А ты и не спрашивал, — так просто, говорит, словно и не является главным кошмаром города, омег, одного омеги особенно. — Ты мой муж, а не раб. Только помни о том, что бывает с теми, кто меня предаёт. И, замажь тогда всё, не хочу чтобы кто-то видел мои следы на тебе.       Сокджин уходит в дом, а Минхо остаётся стоять. Он себя так долго собирал. Его разбили о картинку ужаса, ставшей подменой сказочной картине обещания перед свадьбой, а сейчас, говорят о том, что он может делать что хочет. И это после того, как его собственный муж, его альфа, только что говорил совсем обратное чужому омеги?! Говорит о том, что Минхо мог не существовать в спальне, а жить как и большинство омег с его статусом?! Или же… всё из-за этого чёртового Мин Юнги?! Минхо дышит всё тяжелее и тяжелее, скидывает с себя тунику, давая лучам солнца начать возвращать его былой загар, заходит в воду, смывая остатки так и не впитывающегося в него запаха альфы… Останавливаясь по середине бассейна, Минхо смотрит в яркое небо, почти ослепляя себя яркостью солнечного света. О чём он мечтал раньше? Выступать на сцене, быть известным танцором. Мечтал о красивом богатом муже. Почти четыре месяца назад Сокджин сказал ему вспомнить, какого это, блистать на сцене… Минхо вспомнит. Вспомнит, с какими горящими глазами смотрел на альфу перед свадьбой, представляя себе жизнь в драгоценных камнях и с огромными букетами у ног на сцене «Свободы». И вернёт себе всё то, что отнял, однажды испугавшись, увидев клюв и когти Кровавого орла. Его семья умерла четыре года назад. Папа и отец, кто-то поджёг их дом, и кажется Минхо догадывается кто. Если у Сокджина есть враги, то, по логике парня, они есть и у него. Кто ещё мог навредить влиятельным партнёрам из клана Чхве, кроме как некто, по имени Бродяга… Минхо падает в воду, на спину, разведя руки, брызгами в разные стороны провоцируя секундную маленькую радугу…

***

      Юнги открывает двери спальни, про которую говорил ему Джин. Шторы были плотно задёрнуты, не пропуская дневной свет солнца в темноту. Старая мебель занавешена от пыли огромными простынями. Но из всего, глаз Юнги падает только на один предмет, который омега никогда не назовёт мебелью. Его старый друг, имеющий сотни миллионов лиц, звучаний голоса, копий… С каждым шагом дрожь в пальцах рук менялась на покалывание, всё ещё хранящее тепло от прикосновения к груди альфы. Пыль, поднятая в воздух, замерцала на тонкой полоске света, потревоженных штор. Юнги кашляет, отмахивается от этого старого облака, оседающего прямо на нём, и садиться. Аккуратно, словно боясь спугнуть, открывает крышку, и совсем невесомо касается клавиш коричневого пианино. Вместе с первой нотой, с первым звуком, извлечённым нажатием клавиши, омега скрючивается при спазме в животе.        Вопреки боли подскакивает со стула, сильнее нагибаясь, обхватывая собственный живот и кривясь, жмурясь так сильно, что в закрытых глазах снова пыль заблестела яркими бликами. Два шага к кровати делает, падает прямо на грязную простынь. Внутри с ума от боли сходит, но старается стерпеть. Не даёт туманить себе разум призывом природы, своей далеко запрятанной сущности, которая начала просыпаться, почувствовав запах тяжёлого уда… Если течки с Бродягой проходили из-за регулярности цикла омеги, то теперь организм бунтовал, внезапными позывами заставляя парня иногда просто падать на колени. И каждый раз, как эти приступы случались, абсолютно внезапно, также и прекращались, словно говоря внутреннему Юнги — упускаешь, упустил, вернись. Шрам на груди омеги начинал предательски покалывать и чесаться, призывая омеги ногтями начать сдирать кожу, счёсывая с себя лишние чернила… Но Юнги не сдаётся, ни этой боли, выжидая когда она стихнет, ни природе, которая норовит поработить сознание, ни самому себе, продолжая ворочаться с бока на бок, выбирая позу удобнее, пока так и не отключается, прямо на грязных от пыли простынях…

***

Tommee Profitt feat. FJØRA — Vagabond

      — Я одного понять не могу, — Чимин распластался на кровати, стоявшей посреди комнаты главаря банды. — А почему Бродяга? Почему такое название у банды? И почему фиолетовый?       На том конце телефона образовалась тишина. Тэхён явно обдумывал что-то, из-за чего Чимин начал нервничать. А вдруг он задал вопрос, который нельзя задавать?       Омега услышал прокашливание на том конце телефона.       — Потому что у него нет дома. У нас нет дома, — Тэхён оглянулся на двух мирно спящих альф и вышел за дверь на террасу, вдыхая приятный свежий весенний воздух. Этот омега так успел надоесть ему, но в тоже время казался немного забавным. — Мы странники. Намджун, он находит таких же, как и он сам, тех кто потерял всё, чтобы потом обрести это всё в большей степени. Получить то, что принадлежит нам. Чонам он нашёл меня и свою поддержку в виде молодого папаши опять же, в моём лице. Для меня их и сцену. Только сам он всё ещё, хотя…       — Что? — Чимин подпрыгнул из лежащего положения, садясь обратно. — Он тоже что-то ищет? Что он хочет?       Взявшаяся из ниоткуда обида стала разливаться вместе с наступающими сумерками, пробирающимися сквозь тюль на окне, заполняя всё вокруг. И спальню, и омегу. Ким никогда не говорил Чимину ни о цели его банды, ни о том, чего желает сам. Всё их сосуществование началось и в какой-то миг остановилось в этой спальне. Словно у омеги и не было цели стать артистом, а у главаря банды вообще никакой. Весь мир разделился на «до» и «после», только это «после» замерло в одном миге, хотя, после того похода в театр и стало оттаивать айсбергом, наполняя своими водами давно засохшие земли. Возвращая к жизни, к движению. К вылазкам за пределы не только спальни, но и дома.       По прошествии около месяца после того, как Чимин побывал в театре, омега начал свои забытые годами тренировки. Намджун, вернув Чимина домой, предложил ему попробовать выступить на сцене через пару-тройку месяцев, пускай небольшой, но всё же, как сказал альфа, это только начало. Сам мужчина всё чаще пропадал, хотя парень не раз улавливал запах дурманящих сознание цветов где-то среди рабочих театра, словно его ветром заносило в открытые окна вместе с холодным воздухом наступившей весны. А может, это его сердце начинало заново расцветать. Разогретое тем самым взглядом Намджуна, как единственного зрителя, когда альфа застал танцующего омегу у себя на заднем дворе поздно вечером. В свете фонарей, в одной лёгкой чёрной пижаме, состоящей из широких рубахи и брюк. Тогда Чимин вышел на улицу ведомый музыкой в наушниках, когда, по ставшей новой привычкой, обходил особняк Бродяги, слушая музыку перед сном. И внутренняя весна вопреки так и не упавшим снежинкам, призванная глазами мужчины, начала пробуждать бутоны внутри, намереваясь оплести и разбить своими тугими стеблями невидимые для омеги цепи на монстре, порывая тело двигаться плавнее, резче и змеёй извиваться, овладевая чужим дыханием.       С тех пор Чимин-то и потерял из виду альфу, но на его замене был Тэхён, младший брат Бродяги. И, пускай особой дружбы между омегами не возникало, всё же, Чимин не просто учился теперь жить заново, он новую жизнь устраивал, и раз оказался с этими людьми, то нужно узнать их получше. А тэхён стал жертвой просьбы брата, приглядывать за младшим и помогать ему, следить за его состоянием, физическим и психологическим.       — Думаю, он нашёл то, что искал, — Тэхён говорил осторожно, стараясь не задевать того, что он знает. — А фиолетовый… ну, он яркий. Необычный. Да и смотри как тебе идёт… Прямо как цветы.       Телефонный звонок оборвался, но Чимин ничуть не перепугался. Омега успел услышать на фоне голоса Тэхёна явно проснувшихся братьев Чон. По мнению Пака, его собеседника скорее всего уволокли в постель двое похотливых альф. Чимин спокоен за Тэхёна, но не за себя. Хоть и тяжело было порой воспринимать глазам омегу, виснувшего на шеях двух альф при встрече, поочерёдные поцелуи без стеснения перед чужими глазами, со временем, он привык, и даже иногда, где-то в глубине, чувствовал горькое послевкусие таких картин. Соскальзывая с кровати, Пак подошёл к зеркалу. Единственное, что он слышал от Намджуна, это рассказ про то, как альфа потерял свой дом. Все его здесь потеряли, Тэхён в этом прав. Чимин тоже потерял. Только он теперь этот особняк называет домом. Здесь всё пропахло им. В пределах этих четырёх стен, спальня альфы, где в первые дни приезда пахло исключительно Намджуном, теперь пропиталось чем-то родным. Иногда Чимину даже хотелось, чтобы в свои приходы Бродяга задерживался чуть подольше. Запах весны и лета всё больше въедался в лёгкие, путая разум омеги с настоящим происхождением запаха, ставшего букетом из двух цветов.       Поэтому приходы бродяги так важны, не для болтовни, а для восполнения столь отдалённо родного запаха. Альфа не трогал его и оставался всё на том же расстоянии, что и в первые дни, но теперь это новая реальность, и Чимин решил её принять, если в ней есть возможность продолжать танцевать вновь. Шоу должно продолжаться, омега его продолжает.       — Да даже, если и это не дом… разве дом не там, где тебя ждут? — Пак ещё раз взглянул на себя в зеркало.       Перед ним стоял красивый, молодой, подтянутый омега. В глазах правда нет больше того блеска, как раньше. Там осталась лишь тьма пережитого и маленький огонёк в виде одного, с такими же фиолетовыми волосами, альфы, который тот подарил в день, когда Пак со сцены крикнул своё имя и свет прожектора направился на него. Плевать, что это светооператор проверял технику, приводя её в порядок после завершившегося концерта совершенно другого артиста, в глазах Чимина весь мир пал в тот момент, когда Намджун его впервые поднял на эту сцену, возвышая над остальными. Так высоко, что может показаться, будто крылья за спиной.       За эти месяцы тело омеги тоже изменилось, постепенно возвращая былую форму, сладкую, приятную глазу.       Включая первый попавшийся трек на телефоне, Чимин танцует. Одно в нём неизменно за эти годы. Он всё также, видит прекрасное в каждой детали, которую другие могут не заметить. Он в своём одиночестве нашёл себя. В своём пути, в своём танце. Чимин перебирает ногами, кружа вокруг кровати, то и дело оглядываясь на дверь, призывая того, кто потерялся, кто ищет дом. Впервые Чимин хочет не просто танцевать. Он хочет кричать, чтобы его услышали, чтобы его нашли. Бродяга хочет того же. Чимин это сердцем чувствует и во взгляде прищуренных глаз увидел в тот поздний вечер. Всё ещё невинный омега, не видит похоти во взгляде, не чувствует опасности грани, по которой ходит Намджун, каждый раз смотря на спящего, а тем более танцующего Пака. Ещё в первую встречу Чимин предложил своё тело, а Ким отказался.       Там за окном и за пределами зала для репетиций всегда был другой мир. Пусть там и остаётся. В сердце живёт музыка, а мысли отпущены по ветру, вырванные из головы. Непослушное сердце превращено в камень, и Чимин перерыл все книги о синдроме, в котором пленник влюбляется в своего похитителя. Но он не пленник, и камень внутри его груди всё ещё греет, нагреваясь, стоит почувствовать неведанное спокойствие в присутствие того, перед кем на самом деле весь мир дрожит в страхе. Но мир за окном, а Чимин внутри дома. Внутри крепости, которую воздвиг для него один потерявшийся бродяга, стараясь уберечь от того страшного, что царит за пределами сознания омеги. Пытаясь уберечь от себя, от прошлого, настоящего, но всё же не от будущего…

***

      Намджун, сидя на своём байке перед домом, где оставил братьев Чон с их омегой, перезаряжал пистолет, убеждаясь, что патронов хватит для следующего боя. Он созвал всех руководителей, все директора, главари более мелких компаний, принадлежащих одной большой банде, находившиеся в этом городе собрались вокруг особняка, ожидая крылатых, кроме нескольких человек, отправленных сопровождать того, кому готов молиться альфа. Этот ангел не является хранителем, его самого охранять надо.       И, как только Тэхён, с двумя автоматами за спиной появляется с Хосоком и Чонгуком, Намджун даёт знак, чтобы все начинали стартовать.       — Намджун, ты уверен, что Чимину лучше будет ни о чём не знать? — Хосок, возле чьей машины стоял главарь, положил руку ему на плечо.       — Ты сам знаешь куда мы идём. Он не готов ещё узнать всю правду этого мира, — главарь отрицательно покачал головой. — К тому же, всего лишь пара взрывов… по крайней мере если не мы, то нас. Однажды, возможно, Чимин до конца всё поймёт, если будет готов. А пока ему лучше не знать, его психика слишком не устойчива. Да и люди не должны погибнуть, мы для этого концерт и сделали их сотрудникам.       Рядом стоящий Тэхён внимательно слушал брата, вспоминая, насколько могут отличаться жизни людей. Они те, кто себе дорогу выгрызает в жестокой битве, кто познал мир с его худшей стороны с самого девства, предательство, боль, страх, чужую и собственную кровь. Сейчас, смотря на собственные крылья, омега думает, как только они не сломались, и главное — он сам, как не сломался за все годы, как выжил, как прошёл ад реабилитации, иногда походящий на ещё больший кошмар, как теперь может теперь жить такой жизнью, отважно, без единой дрожи мускулов, без былого страха. Но омега, которого теперь держит у себя Бродяга другой. Такие сдаются. Ломаются. А, если и продолжают жить, то уж точно не спешат к той жизни, которую ведёт банда. Представить обычного человека, который и пороха то не нюхал, посреди убийц, революционеров и преступников, как-то сложно.

***

Madalen Duke — How Vilains Are Made

      Первые аплодисменты… Этот звук похож на что-то между тем, как морской бриз освежает уставшую душу офисного работника, приехавшего в отпуск, и хлопаньем крыльев множества птиц, перелетающих огромной стаей с одного дерева на другое. В овациях купают, в них ты нежишься и не хочется вылезать из этой ванны переполненной приятной тёплой водой. И Чимин, прежде чем отправиться в гримёрную, стоял ещё некоторое время, замерев на одном месте, даже после того, как хлопки стихли, а занавес опустился, пряча новорождённую звезду, как комета свой хвост, когда она затухает в глазах смотрящего в ночное небо.       — О! Элегия! Жанр искусства древнего мира, та, что рождена в литературе, перейдя в музыку! Поистине прекрасен! — Чимин остановился, оглядываясь назад, к мужчине, который шёл прямо к нему с огромным букетов клематисов пурпурных оттенков, от ярко-розовых до сочно-фиолетовых.       — Простите… — омега потупил взгляд перед альфой, который был в разы выше него, прямо как и Намджун, быстро оглядевшись на начавших суетиться работников театра.       Такого сложно не заметить. Красивый, как греческий Бог. Чёрные волосы были аккуратно уложены, а лицо, как нарисованное, с идеальными чертами, которым любой омега позавидует. Альфа был в чёрных брюках, красной рубашке с чёрным галстуком, поверх которой на нём красовался чёрный пиджак. Ярким акцентом цвета рубашки, он особенно привлекал внимание к себе. Мужчина, словно тот же занавес, прячущий под собой нечто явно прекрасное глазу, к чему, возможно, хочется прикоснуться, учитывая строение тела альфы. Кажется, Чимин и вправду прозевал своё омежье время слюнопускания на мускулистых альф в тренировках, подработке и пятилетнем отсутствием для мира, из-за чего омега сейчас ловит себя на мысли, что он второй раз за свою жизнь, так рассматривает альфу перед собой, стараясь под одеждой уловить рельеф мышц. Первый раз он так смотрел на Намджуна, когда тот приходил наведать его в майке, а не в привычной белой рубашке или футболке, с оголёнными плечами.       — Как тебя зовут, прекрасное создание посреди этого мракобесия, называемое театром? — голос мужчины был мелодичным, как и его движения при протягивании букета, плавным.       — Чимин, — парень опешил, но букет принял, протянув к нему руки, впервые в своей жизни получая цветы от кого-то, ещё и после первого своего такого большого выступления.       Для омеги это первый выход на сцену, впервые, когда он хотя бы немного смог расправить крылья, забывшись о том, что пережил, с кем живёт, и какая жизнь его теперь окружает. Цветы, запах которых обволакивал собой всё вокруг как дурманящий туман, красиво сочетались с его цветом волос, который он теперь исправно соблюдает — фиолетовый. Аромат букета с небольшой щекоткой наполнял лёгкие, и, если бы у запахов были бы образы, то именно так можно описать душу омеги, переполненную ароматом этих цветов, как самым чистым кислородом. Хотя, всё же не чего-то букета не хватало, той самой нотки миндаля и ванили…       — Приятно познакомиться, Чимин, — альфа поклонился, не сильно склоняя голову. — Я Ким Сокджин, владелец «Свободы».       Глаза омеги округлились, став совсем большими. На их дне появился блеск старой мечты, спрятанной под тоннами тряпок, гниющих в старых подвалах, где он провёл пять лет. Вспоминая картинки из прошлого, когда он узнал о наследнике крупнейшего клана Ким, Чимин вспомнил и ту горькую нотку осознания, что теперь он никогда не сможет попасть на сцену крупнейшего театра в мире из-за будущего, на тот момент, мужа Сокджина, Минхо. Того самого, что тогда так сильно унижал Пака.       — Вы! Вы! «Свобода»! Это же… — воздух из лёгких Чимина внезапно исчез, что рассмешило альфу перед ним. — Да я… моя мечта… столько тренировался… мой танец… пять лет назад… конкурс…       — Тише-тише, лебедь, дыши, — Сокджин положил свои ладони на плечи омеги, поглаживая их, успокаивая омегу. — Ты своим танцем напомнил мне кое-кого. Есть одно видео, ему почти шесть лет уже, наверное… Услышав о новом танцоре, что выступает в белом костюме, схожем с тем видео, я решил посмотреть. Но, что я вижу.       Альфа взял за руку Чимина, поднимая её, повторяя одно из движений, которое похоже в его новом танце с тем, что он так усердно тренировал, когда был в школе.       — Это движение я узнаю из миллионов других, даже если его выполнят мировые профессионалы, Чимин, — альфа отпустил руку парня. — Где же ты пропадал всё это время, Элегия моей «Свободы»?       Омега опустил голову, не зная что ответить. Не скажет ведь он директору театра, о сцене которого мечтает Чимин, что его продали в рабство, да только дальше торгов дело не дошло, а потом, спустя столько лет, его спасла банда, точнее… его спас Бродяга, тот, чьё имя, Чимин и не подозревает, так сильно ненавистно любому клану в этих странах. А ещё, что у омеги на самом дели вот-вот слёзы навернутся на глазах от того, что он услышал перед выходом на сцену. И что на самом деле… Чимин так ушёл в свои мысли, что совсем забыл об ответе на вопрос.       — Работал… — тихо пробубнил Чимин, будто бы боясь, что его мысли прочитают.       — Что ж, это всё неважно! Я нашёл своего главного артиста для предстоящего масштабного шоу!       На этих словах Сокджин протянул Чимину визитку.       — Позвони завтра мне, договоримся о встрече, — альфа снова поклонился и развернулся чтобы уйти, но, задержался, снова поворачиваясь к омеге. — Только, будет одно условие. Видишь ли, лебедь мой милый, фиолетовый цвет волос… не тот цвет, который может быть у танцора «Свободы». Учитывая место, где ты сейчас выступал, может быть, ты понимаешь, что означает этот цвет. Не так ли? Если тебе так сильно не нравится твой родной, то что насчёт алого?       Чимин продолжал смотреть вслед уходящему мужчине, переваривая последние сказанные им слова, когда наконец-то обратил внимание, что всё это время, возле выхода со сцены, у дверей, альфу ждал парень, примерно того же возраста, что Намджун на глаз, постарше Чимина точно, с серебристыми волосами, будто его головы луна коснулась, и в красном пиджаке, в тон рубашке директора театра «Свобода»… Очень знакомый парень, пока тот не сделал кивок альфе, искоса взглянув на Чимина. Если бы не братья Чон, которые как раз пришли за Паком и успели его подхватить, то омега бы упал, расшибив себе что-нибудь. Серебристые волосы колыхнулись на затылке, когда парень проследовал вслед за уходящим альфой, а взгляду Чимина предстала спина и рука, закрывающая за ними двери. Один крохотный миг, и столько раз он видел силуэт, этот оттенок волос и эту самую руку, из раза в раз, перед торгами и после, на которые выставляли Чимина, передававшая конверт с деньгами его смотрителю…       — Мин Юнги… — тихо проговорил Чимин, роняя букет клематисов на пол. — Я помню его…