House of Memories

Будь со мной всегда… прими какой угодно образ… Сведи меня с ума, только не оставляй меня в этой бездне, где я не могу тебя найти!(с)Эмили Бронте, «Грозовой перевал»

Ребекка Майклсон

      Впервые в жизни Ребекка заметила, что ей нравится рассказывать истории.       Малютка Хоуп в ее руках еще не понимает ни слова, и не будет понимать еще долгое время, но ее голос явно действует на новорожденного ребенка убаюкивающим образом. Но нужно признать, в какой-то момент Ребекка осознает, что делает это скорее для себя, чем для племянницы.       Она рассказывает сказки: сначала современные и широко известные, затем вспоминает и сказки из собственного детства, которые она слышала от родителей или от соседских детей у костра, или те, которые шепотом ей рассказывали старшие братья в темноте во время шторма, когда она не могла заснуть. Про яблоки Идунн, и про котов Фреи, и про великого волка Фенрира, и его отца Локи, про Тора и Одина, про свадьбу троллей, и про мальчика Минникина, и про семь жеребят; про Брунгильду и Беовульфа и Бъярко.       Когда заканчиваются сказки, она начинает рассказывать малышке Хоуп историю их семьи. Приукрашая и сглаживая неприглядные детали, даже если ее маленький слушатель и не может понять всего темного прошлого, даже если пройдут годы, прежде чем она узнает, какая кровь ее породила на свет. Но, конечно, в эти истории входят и те, кто не делил с ними кровь, но все же был семьей: Марсель, например. И, конечно, Шэрон. Про Шэрон хотелось рассказывать больше всего — ведь только ее Хоуп никогда не доведется встретить. Все что от нее осталось — воспоминания.       Ребекка думала о сообщениях, которые она отправляла Шэрон. Она слышала, что некоторые люди отправляют голосовые на номера ушедших близких, чтобы выговориться, и чтобы стало легче на душе. Никто не говорил о том, как сложно будет помнить, что отправляешь сообщение на оборванную линию, крик в пустоту — она вспоминала об этом позже, уже когда с этим ничего не поделаешь и отправленного не вернуть.       Интересно, что об этом думал Кол, у которого хранился телефон Шэрон (он заряжал его, Ребекка знает, и периодически отвечал на звонки тех, до кого еще не дошли вести о кончине Сальваторе, и по мере необходимости переправлял их к Себастьяну), и который точно видел новые уведомления от Ребекки. Что бы он ни думал, он никогда об этом не упоминал; Ребекка не хотела спрашивать.       Скорбь — это странная штука. Иногда почти кажется, что ты справляешься с ней. Ничего особенного, на самом-то деле. Мир все тот же, неизменный — за исключением одной-единственной вещи, одного-единственного человека. Так легко продолжать жить, просто брать то, что есть, и забыть о том, чего больше нет. Но потом, порой, предсказуемо и почти внезапно, волной накатывает осознание, и ты тонешь и тонешь в нем, и не хватает кислорода — он исчез вместе с этой пропавшей деталью Вселенной. И все повторяется снова и снова, пока не притупляется боль. Или не притупляется.       Это напоминало хорошо знакомую лестницу. Ты идешь по ней и забываешь, что исчезла ступенька, спотыкаясь всякий раз. В такие дни Ребекка чувствовала себя ужасно одиноко. Она не могла разделить горе с кем-то из братьев. Клаус не был близок с Шэрон, Элайджа, хотя и был с ней близок, с головой ушел в дела города и в водоворот проблем и опасностей. Он все переносил стоически, что у него в голове происходит было сложно угадать. Ребекке не хотелось приставать к нему с расспросами, в конце концов, лучше всего старший брат переносил потери через перенаправление фокуса. Кол же… он до сих пор находился в стадии отрицания.       Кол не скорбел по Шэрон так, как скорбела Ребекка — потому что он не считал Шэрон мертвой. И ей, правда, очень хотелось бы верить в то, что у брата получится вернуть Шэрон. Но уже близится год с момента ее смерти. Сколько еще она должна будет надеяться? Ей казалось, что отрицать очевидное было больнее. Ждать невозможного было легкомысленно и наивно — казалось, что каждый раз, когда Ребекка допускала мысль о возвращении лучшей подруги, у нее лишь откалывался очередной осколок от сердца. Каждая проваленная попытка лишь обрушивала на нее новую волну горя, будто бы умирала Шэрон не единожды — а снова и снова, с каждым неудавшимся планом Кола.       Ребекка не хотела добавлять к количеству этих пробелов вместо ступенек. Она хотела принять эту боль и учиться с ней жить, пока не переболит — а оно обязательно так и будет. Майклсон как немногие другие знает, что века высасывают боль, притупляют ее, как сглаживает бутылочное стекло морская вода. В конце концов, то, что она чувствует сейчас, преобразится в морской камешек — красивый, пригодный к хранению на полке памяти без необходимости каждый раз раниться при касании.       Поэтому Ребекка сделает единственное, что было в ее силах. Она будет заботиться о племяннице и рассказывать ей истории. Говорят, такого рода рассказы, передающиеся из поколения в поколение из уст в уста, и есть истинная форма бессмертия. Ребекке хочется в это верить.

***

Шэрон Сальваторе

      Я заново училась дышать после стольких месяцев, в течении которых такие глупости, как кислород, мне не были необходимы.       Вдох-пауза-выдох. Вдох-пауза-выдох. И так на повторе. Постараться не задохнуться в процессе. Это ведь так легко. Это должно быть естественно.       На самом деле, за последние дни училась я очень многому. Мало того, что я отвыкла от материального кровь-плоть-кости тела, так теперь я была заточена в человеческом. Точнее, по словам Финна, с религиозной дотошностью караулившего меня большую часть моего пребывания в больнице, я была в теле сифона. Тон, с которым он сказал это слово, в лишний раз напомнил мне о том, что среди ведьм повелось презирать всех представителей этого вида. Никогда не интересовалась ими, ведь сифоны были чрезвычайно редки и из-за ненависти ведьм предпочитали скрывать свой дар и чаще всего скрываться сами.       Это составляло интересную ситуацию. Неохотно отвечая на мои вопросы (порой его выражения лица давали больше контекста, чем слова), Финн объяснил, что основным фактором, по которому Эстер выбирала сосуды, в которые поместила нас (и по-видимому, в которые собирается поместить оставшихся детей), это физическое здоровье и одиночество для того, чтобы изменение в поведении не было заметно. Сама Эстер сейчас владеет телом ведьмы Жатвы, Кэсси. Жатва дала пяти девушкам силу предков, и девушка имеет некоторую известность в Французском квартале по этой же причине. Впрочем, я полагаю, магия Эстер не зависит от магии девушки.       Тем временем, как можно догадаться, Винсент Гриффит, которым сейчас притворяется Финн, должен обладать большой силой. Навряд ли Эстер бы отвела любимому сыну слабого в магической силе ведьмака. Полагаю, в ее глазах это было исправлением мирской несправедливости – как так, любимый ребенок и не унаследовал ее магии, в то время как такой обалдуй, как Кол, был магическим вундеркиндом. Было упомянуто, что Эстер намеревается и других детей поселить в тела ведьм (кроме Клауса, я полагаю; он тоже был одним из любимцев Эстер, не смотря на то, как она проявляла эту свою заботу, и поэтому наверняка захочет угодить ему, и он получит тело оборотня). Однако сомневаюсь, что она планирует дать им тела ведьм равных или превосходящих по силе Финну.       Я не сомневаюсь, что Кол не получит и пятой части силы, которой обладал при жизни. Сильного мага сложнее будет контролировать. Ее мышление было не сложно проследить, хотя бы исходя из того факта, что меня поселили в сифона. Сифон не может генерировать собственную магию, только поглощать и утилизировать чужую. Так что ведьмой я считалась очень условно. Ничего удивительного, конечно, то было умным ходом – у меня будет возможность использовать магию при необходимости, но исключительно тогда, когда Эстер того пожелает, если я, конечно, не попытаюсь красть ее у других магических существ, что было бы довольно немудрым решением с моей стороны в подобном состоянии. Это было практично, я и сама делала подобное. Главное найти то, что человеку необходимо, и стать единственным или по крайней мере самым выгодным способом достичь этого.       Это также означало, что Эстер хочет, чтобы у меня была магия, которую я буду использовать в ее целях. Хотя, зная Эстер и ее способ мышления, возможно это лишь ее попытка закрепить магию за своим родом. В конце концов, если ее долгосрочный план включает в себя сделать своих детей смертными, то предполагается и дальнейшее продолжение родословной. Женщина, у которой было семеро детей, будет ожидать и от своих детей желание создать семью, а у ведьмака и сифона вероятность иметь детей-ведьм выше, чем у ведьмака с человеком. Если она держала эту мысль в голове, когда распланировала свой план по пунктам, то размечталась.       Здоровые, молодые и одинокие. Такие Финн указал основные причины выбора Эстер. Мой сосуд был всем из вышеперечисленного.       Шарлотте Альварез через месяц исполнилось бы двадцать один, если бы она не оказалась во время злополучной ночи на улице, на которой бесчинствовали волки Геррера. Личный дневник, который она услужливо вела в своем телефоне, подсказал, что она работает официанткой в «Руссо» уже второй месяц, снимает комнату в небольшой старой квартирке на углу Гравье-стрит и Баронн-стрит. Мне пришлось созвониться с боссом Шарлотты и объяснить ситуацию. Разумеется, неделя больничного была неоплачиваемой, и мне придется отрабатывать за нее. Никогда не думала, что скажу подобное, но в этот момент я ненавидела капитализм.       Также звонила хозяйка квартиры, в которой она, или точнее теперь я, снимала комнату. Мисс Фостер, пожилая женщина с южным акцентом, судя по тону ее голоса, сильно волновалась за «Чарли», как она назвала меня, и предлагала помощь. Я вежливо отказалась и ввела легенду о том, что из-за инцидента у меня развилась частичная амнезия – не редкое явление в такой ситуации. Такая же информация была и у врачей, и такую же историю получил босс Чарли. Финн одобрил мое решение сымитировать амнезию. Я лишь фыркнула в ответ на его комментарий. Врать и придумывать истории я умела куда лучше Финна.       Эстер заверила меня, что ни с коллегами по работе, ни с хозяйкой квартиры у Чарли не было близких отношений. Она была замкнутой и почти ни с кем не общалась. Дневник Чарли, найденный мною в записках ее телефона, тоже не указывал ни на какие отношения с окружающими. Принять ее место в мире не должно составить труда.       Что касается внешности… рыжие волосы, смуглая кожа, выше меня не менее чем на десять сантиметров, и явно тяжелее. До сих пор не могу привыкнуть к смещенной точке баланса. Чарли не была обеспеченной, судя по ужасающему взгляду на ее банковский счет, но тем не менее, ее внешность дышала… здоровьем. Это было непривычно для меня, проведшей полтора века в грацильном теле, и ассоциирующей человечность с синяками, которые с легкостью цвели под кожей из-за анемии. Не выглядеть так, будто я находилась на пороге смерти, было новизной.       Я смотрела в зеркало, стараясь запомнить новые черты лица. У Чарли зрение было хуже, чем у вампира, но лучше, чем у меня при жизни; к семнадцати при чтении я использовала пенсне. Глаза у Чарли орехового цвета. Голос мягче, слегка звенящий, давящий на нервы. А фигура куда женственнее, не угловатое тело подростка, а тело женщины с округлостями и крутым изгибом между талией и бедром.       Такое непривычное отражение. Такое непривычное тело.       Кожа тонкая, как бумага, кости хрупкие, как стекло. Так я это видела. Ну и как жить в таком беспомощном теле? Раньше я могла сдирать плоть до кости и едва ли морщиться — знала, что моя кровь залает все прорывы, заштопает все порезы. А теперь? Попытки пройти больше пары сотен метров после недели в постели обременяли меня тяжелой отдышкой, и мне нужно ходить аккуратно, стараясь не бередить раны. Как так жить?             Раздался назойливый стук в дверь. Моя паранойя получила второе дыхание из-за Финна – ходит за мной, словно привязанный. Эстер назначила его мне как конвоира и помощника, но я предпочла бы страдать в одиночку со всеми неудобствами, идущими с моими ранениями, чем постоянно чувствовать его колкий взгляд поверх книг по психологии – с чего бы вдруг такой интерес? – в любой момент бодрствования. Хотя тот случай, когда он горел от стыда, когда я не подумавши стала переодеваться в его присутствии (я давно послала к черту всякую стыдливость), запомнится мне надолго. Ребекка была права, он вправду начинает заикаться, когда смущается.       — Ты там умерла? Чем можно так долго там заниматься?       Я закатила глаза. Я была в уборной всего пять минут, от силы.       Не удостоив его ответом, я пригладила волосы, бросила последний взгляд в зеркало, и убедившись, что бинты особо не торчали из-под футболки, вышла. Финн встретил меня по другую сторону двери и посмотрел на меня неодобрительно. Он всегда смотрел на меня так.       — Из-за тебя мы опаздываем, — сообщил он, указывая на циферблат дорогих часов. Я прикинула, где можно сбыть эти часики, если незаметно снять их с Финна, и какова вероятность того, что он заметит.       — Опаздываем? Финляндия, мы не на чаепитие к Елизавете второй направляемся, а на кладбище к твоей матушке. Расслабься.       Финн не был впечатлен моими словами. Он швырнул пакет с моими вещами мне в лицо.       — Ай! Я, вообще-то, хрупкий цветочек, со мной и поаккуратней можно пока не все раны затянулись.       — И чья это вина?       Я медленно постаралась натянуть на себя куртку, стараясь не тревожить раны. Эстер с самого начала пообещала залатать меня за неделю. С момента моего пробуждения прошло только три дня, и я попросила меня выписать уже сейчас. Конечно, персонал больницы не мог не заметить чудесное исцеление, поэтому я также попросила Эстер подредактировать воспоминания врачей и медсестер, которые лечили меня, и убедить их подчистить мою историю болезни, ссылаясь на то, что из-за суматохи в ночь инцидента вместо моих травм указали травмы другого пациента. Мое новое финансовое состояние едва ли может потянуть на себе расходы, связанные с проездом в карете Скорой помощи (вы знали, что за это берут кругленькую сумму? Я была любителем капиталистического строя, но Господи помилуй) и прибыванием в больнице, но что было более важно, я не хотела, чтобы оставался бумажный след. Я не могла допустить, чтобы позже кто-то из Майклсонов нашел документацию, которая могла намекнуть на мою связь с Эстер. Никогда не бывает лишним перестраховаться.       Поэтому я попросила Эстер сосредоточить силы на серьезных переломах и внутреннем кровотечении. Правда Эстер любезно оставила мои сломанные ребра на начальных стадиях срастания кости, что оставило меня со специальным медицинским реберным бандажом.       Впрочем, мой план меня мало радовал сейчас, когда обезболивающее было сведено к нулю, а бинты и тупая боль в незаживленных ранах делала проблемными даже простейшие телодвижения, требовавшиеся для того, чтобы натянуть на себя куртку. Финн явно не намеревался мне с этим помогать. Не то что бы я приняла его помощь если бы он попытался.       Когда раунд между мной и глупой джинсовкой был окончен в мою пользу, мы выдвинулись. Я подписала последние документы о выписке из больницы и о получении всех вещей, которые были найдены на мне во время инцидента, и мы покинули больницу.       Я скучала по Французскому кварталу. Я не была здесь фактически с того самого рокового Рождества. Солнце припекало голову, но тем не менее все еще бродил нехарактерный для конца мая прохладный ветерок, впрочем, сильно ограниченный бесконечно спешащей куда-то толпе.       — …Как следует из контракта, которой ты заключила с матушкой, на тебя ляжет ответственность следить за моими братьями. Полагаю, она и сама понимает, что доверие такому низкому созданию как ты граничит с ужасным риском…       Я старалась игнорировать Финна. Сильно напоминает лекции моих старших братьев, хотя последние обычно не обращались ко мне как к «низкому созданию», по крайней мере вне шуток про мой рост. Просматривая контакты в телефоне Чарли, я все думала и думала о том, хочу ли я позвонить братьям.       Просто допустить подобную мысль было нерационально. Я не знала, долго ли еще буду жива. Сообщать кому-либо о факте моего возвращения было бы контрпродуктивно. Я не собиралась оставаться в этом теле надолго. Помимо того, даже останься я по эту сторону Вуали, был ли смысл моим братьям знать, что я жива? Не было ли милосерднее оставить их, как и всех прочих, в неведенье?       Я подумала о том, где сейчас мои братья. В последний раз, когда я решила глянуть на них, Деймон был категорически настроен на приобретение вампирской версии цирроза печени. Он мешал бурбон с неизвестным миксом из различного алкоголя, пока не терял пульс, а когда возвращал его находил себя голым в постели с кем-то, чье имя не помнил. Не больно отличается от Деймона обычного. Но, пожалуй, хуже.       У Стефана… У Стефана дела обстояли лучше, пожалуй. После потерь прошлого года и после того, как большая часть катаклизмов, что регулярно обрушались на Мистик Фоллс, свелось на нет из-за отсутствия поблизости двойников и Первородных, Лекси и Кэролайн поставили Стефана и Бонни на ноги. Лекси была хорошим учителем и она, на пару с Форбс, помогли Бонни научиться жить со статусом нежити и контролировать жажду – это, на самом деле, сблизило ее с родителями, но также и с барной стойкой. Бонни с несистемной частотой занимала вакансию собутыльника Деймона – пути Господни неисповедимы.       Под напором неугомонной Кэролайн и при пособничестве Лекси, Бонни, мальчик Локвуд и Стефан медленно склоняются к воплощению розовых мечтаний Форбс вместе поступить в колледж. В богом забытый колледж Уиттмор, в котором преподавали в свое время покойные Шейла Беннетт и профессор Шейн, заваривший всю ту кашу с Сайласом. Мои дорогой братец, который, на минуточку, является выпускником Лиги Плюща (поделом, что чертового Гарварда), будет учиться в Уиттморе? Я бы хотела на это посмотреть...       Нет, я правда хотела бы. По настоянию блондинок, их группа уже отправила письма в колледж. С оценками брата и капелькой внушения, чтобы закрыть глаза на пропуски, не было сомнений, что его зачислят, даже если он все еще сомневался в том, стоит ли это того. Примерно через месяц у них будет выпускной. Я никогда не была ни на одном выпускном Стефана. А ведь мой странный, нейроотличный братец так любил образование.       Я думала о том, что будь я жива и в своем теле, я могла бы приехать на его выпускной. Вот уж нетерпелось увидеть его в дурацкой шапочке выпускников, послушать его речь – а ему должны бы дать право выступить, учитывая, что он наверняка сдаст все экзамены на пятерки. Может быть, я бы даже уговорила Деймона торжественно проводить Стефана до Уиттмора и помочь ему расселиться в, несомненно, тесной общаге, или на квартире неподалеку от кампуса, и обязательно пустила бы театральную слезу. Новый старт в бесконечной череде новых стартов. Стефан любит этот маскарад, ему нравилось забывать о всех скелетах в шкафу и притворяться обычным мальчиком-подростком, у которого вся жизнь впереди. И так и быть, на день мы с Деймоном ему бы подыграли.       Редко, но подолгу я думаю, каков был бы мир, в котором я никогда не рождалась. В параллельной вселенной, где меня никогда не было, были ли мои братья счастливее, чем в этом? Если не они лично, то по крайней мере мир в целом был бы гораздо счастливее, без всех людей, чью жизнь я сломала или отняла. Возможно, и моя мать, не дай ей Господ ненавистную дочь, могла бы обрести счастье.       Но в мире, где не существует меня, мой Кол лежит горой пепла на полу кухни дома Гилбертов. Возможно, сейчас моя жизнь и легковесна, но не та ночь, не то решение, не та жертва. Это я знала наверняка.       — Эй!       Я пробормотала извинение мужчине в костюме, в которого врезалась, и пошла дальше. Но это привлекло внимание Финна.       — Ты вообще меня слушаешь?       — Вампиры – мерзость, я – трата воздуха, твоя матушка – апогей эволюции человеческого вида. Близко?       Бросаясь подобными комментариями на протяжении всех последних дней – с болью и через муть в голове – я ожидала, что в какой-то момент Финн может взорваться, но все равно не предугадала то, как это случится. Пальцы Финна сомкнулись на моем запястье, и он с силой оттащил меня в сторону от проходящих мимо людей в подворотню.       Одной из вещей, которые я выучила, будучи дочкой моего отца, это то, что прикосновение без разрешения – это акт агрессии. Если кто-то касается меня, и человек намеренно не располагается в поле моего зрения и не показывает свое намеренье при помощи языка тела, я расцениваю это как приглашение выбить лицу, о котором идет речь, все зубы. Таковы были правила в Сент-Луисе, и все это знали.       Но мы были не в Сент-Луисе. Я была не в том положении, и Финн являлся серьезной угрозой. Тем не менее, опыт показывает, что если не показать рамки дозволенного с самого начала, позже будет слишком поздно, а у меня, как известно, чувство гордости сильнее, чем самосохранения – ужасно неудобный изъян характера.       Глухая к поучениям, слова которых явно слетали с губ Финна, я отодрала его пальцы со своего запястья и повернула его кисть так, что вспышка боли должна была охватить всю руку до плеча. Финн выругался на неизвестном мне языке сквозь стиснутые зубы и поддался в сторону, подчиняясь требованиям боли. От неожиданности он даже позабыл о том, что вообще-то обладает магией, в то время как я была ею обделена – я на это и рассчитывала. От переполнившей меня злости я даже почувствовала укол и от места нашего соприкосновения по венам побежала будто электрическая молния – по всей видимости, природа сифона автоматически потянулась за магией Финна. Усилием воли я заставила этот процесс остановиться, сосредоточившись на мужчине предо мной.       Я собрала все то, что во мне было от Мрачной Жницы, и излила это в глухое предупреждение, прожигая Финна взглядом:       — Никогда – я повторяю, никогда – не прикасайся ко мне без разрешения. В следующий раз ты не уйдешь с целой рукой, я клянусь.       Не знаю, смогла ли я воссоздать свою обычную угрожающую ауру, которая раздвигала толпу вампиров, ведьм и оборотней на моем пути как море перед Моисеем, или Финн распознал во мне что-то родственное – была некоторая солидарность среди избитых детей таких больных ублюдков, как Джузеппе и Майкл. Майклсон смотрел на меня с нечитаемым выражением, потирая высвобожденную руку, видимо лучезапястный сустав все еще болел – безотказный метод моего отца.       Избавиться от тьмы во взгляде оказалось нелегкой задачей, но не без труда я справилась с ней, и вывернула оскал в усмешку.       — Мне стоит научить тебя способам предохранения от воров, — заметила я, и потрясла перед его носом часами, которые заметила ранее. По-хорошему стоило не палиться и просто сбыть их по-тихому. — Было так легко, что мне за тебя даже как-то стыдно.       Финн взглянул на свое запястье, но конечно, не обнаружил свои часы на месте. Он оскорбленно выхватил их и поспешил вернуть на законное место.       — За все, что сейчас произошло, я мог бы…       — Что? Убить меня? Я вам нужна. Нашел чем пугать.       — Я мог бы пытать тебя…       — Финни, ты не можешь сделать мне ничего из того, чем я бы с Колом не баловалась в постели.       — Придержи свои извращения до момента, когда меня не будет рядом.       Вновь игнорируя угрозы Финна, я вытащила из карманов часы, три кошелька, шипастый кожаный напульсник и один серебренный крестик на цепочке.       — Что… Ты… Это…— мужчина открывал и закрывал рот, не в силах совладать со своим возмущением.       — Полегче, Финляндия, удар ведь хватит, — пожурила я, вытаскивая наличку из кошельков и скидывая все остальное за мусорные баки – карты можно отслеживать, а мне это ни к чему.       Я нацепила напульсник на запястье – шипы, конечно, не острые, но может это отвадит всяких там от привычки хватать меня. Да и прикрыть шрамы неплохо бы. Вскоре и крестик оказался у меня на шее – я все еще имела привычку хвататься за свое ожерелье, которого на мне больше не было, поэтому эта подвеска послужит как замена. Я думала, а могла ли мне сойти с рук кража моего ожерелья. Это даже кражей сложно назвать – оно принадлежало мне более века. Даже в своем завещании я изъявила желание забрать его с собой в могилу. Оно оставалось моим по всем правам. Я пришла к выводу, что вряд ли смогу провернуть это под носом у Кола. Крестик пока что вполне сойдет. Часы я убрала подальше, стоит позже найти, кому их можно выгодно сбыть.       — Это… подло! — по всей видимости, Финн был слишком обескуражен чтобы искать более подходящие слова.       — Не так ли? У меня есть несколько счетов в банке и достаточно денег, чтобы вести комфортабельную жизнь нескольким поколениям без необходимости работать, однако по хотению твоей матушки я застряла в хрупком теле, беднее сапожника, и я считаю, что это, Финляндия, чертовски подло. Думаешь зарплаты официантки достаточно, чтобы жить и при этом есть и платить за жилье? В этой экономике?! Ты хоть знаешь, сколько мне обойдется одно только прибывание в больнице!       Я одернула себя. От того, что я переволновалась и повысила голос, у меня заболели еще не до конца зажившие ребра. В какой-то момент мой ответ перерос в сплошной поток жалоб, а жалость к себе не имела смысла и не стоила моего дыхания. Боль, усталость и эмоции лишали меня контроля, а это непростительно.       — Как ты зарабатываешь деньги? Полагаю, работа не входит в злодейские планы Эстер.       — Конечно же нет, — фыркнул Финн и расправил лацканы своего пиджака, тоже стараясь привести себя в порядок.— Мой сосуд обладает суммой денег, которая на данный момент удовлетворяет мою потребность в плане финансов.       — Что ты собираешься делать, когда этот запас иссякнет? — поразилась я. Я одна думаю о долгосрочных последствиях всей этой ахинеи?       – Меня не волнуют деньги.       Вот же идиот. Деньги не волнуют только тех, у кого их полно, или же ограниченные идиоты. Пока что в запасе некого Винсента Гриффита есть немаленькая сумма, но вещи как счет в банке — это проходящее; идиотизм Финна же, к сожалению, был неоперабельным.       Финн был единственным Майклсоном, кто был мне невообразимо далек. Я не могла понять его, также как и он не мог понять меня. Наши принципы (или их отсутствие, как Финн считал обо мне) противоречили друг другу. Он напоминал дешевую версию Элайджи. У Элайджи были свои плюсы и минусы, и свои прегрешения, однако в одном мы с ним всегда будем солидарны: в нашей преданности семье. Я скорее решусь глотать плавленое железо, чем позволю моим братьям умереть, уж тем более от рук одного из родителей. Финн, однако, при всем его внешнем благородстве, не разделял нашего общего правила номер один.       Но у меня не было особого выбора. Пока что придется работать с ним и с Эстер.

***

Кол Майклсон

      Единственное, что предавало бесшумную походку Нокса когда тот подкрался к Колу пока он курил на балконе своей квартиры – это звяканье подвески в виде трикветра на его розовом ошейнике. Кол знал, что Шэрон бы не понравился цвет, но Нокс был под опекунством Кола, так что и решать было ему.       — Привет, Мельмот-скиталец. Какие места ты покорял в этот раз?       Нокс потерся головой о предложенную Колом руку в знак приветствия. С ним у Кола сложились более теплые отношения, чем с первой кошкой Шэрон, Бланкой Анжуйской (Кол был в тайне благодарен, что хоть у этого кота не была длинного и замысловатого имени какой-нибудь исторической личности, как Шэрон любила), которая до конца их знакомства проявляла особую ненависть к Колу.       Было бы неверным сказать, что Кол позволял ему бродить, где вздумается — просто учитывая, что в Бойне не было крыши, всегда контролировать местонахождение кота была затруднительным. Нокс был вольнолюбив и ходил где и когда вздумается, и такие прогулки порой продолжались по несколько дней, но он всегда возвращался, требуя покормить его или поиграть с ним или просто для того, чтобы предложить Колу свою компанию. Нокс, в отличие от Бланки, расцарапывал руки Колу только иногда.       Его кошачья любовь напоминала Колу Шэрон, а его безмолвное присутствие имело некий успокоительный эффект, особенно сейчас, когда Колу было особенно одиноко в этой пустой квартире наедине с гробом.       Когда Бойня показалась Колу слишком тесной и стало очевидно, что это не столько дом, сколько проходной двор, в котором любой, кому не лень, может набрести на гроб, он приобрел себе квартиру всего в паре блоков от резиденции Клауса, и использовал ее для хранения гроба с трупом Шэрон (запечатанное магией крови, просто на всякий случай) и для того, чтобы у него было личное пространство подальше от суматошных будней братьев, бредящих завоеванием мира или что там было на повестке дня.       После того, что случилось с Хоуп, Бойня стала неприветливой, и последние несколько дней Кол проводил подальше от нее, а под покровом ночи он с Хейли выходили утолять жажду. Пока что Хейли заметно сдерживалась, но кажется она начала открывать для себя прелести потери контроля. У нее был хороший учитель. Элайджа носился по всему кварталу так элегантно, как позволяло подобное занятие, пытаясь как можно незаметней оценивать урон, который причинила городу и его жителям семья Геррера и стараясь собрать по ним всю имеющуюся информацию. Эти партизанские практики он проводил в одиночестве, подчеркнуто не вмешиваясь в дела Хейли, видимо пытаясь показать, что он дает ей личное пространство. Это было выгодно для Кола, который старался держаться волчицы, частично для того, чтобы косвенно стряхнуть с себя давящий контроль старшего брата.       Клаус был единственным, кто почти не выходил из дома, мусолил красками холсты, после неминуемой неудачи с апломбом сжигал их во внутреннем дворе, читал Байрона и Макиавеллли под Dies Irae, бродил по всем углам дома и бормотал себе под нос, короче говоря, всячески вел косплей Кентервильского приведения – разве что ржавыми цепями по ночам не звенел. Тот факт, что он по ночам тоже выходил удовлетворить голод и проветриться он маскировал тем, что включал граммофон погромче и оставлял включенным свет на верхних этажах. Драматичный братец Кола создавал иллюзию затворничества. Может Кол и не справедлив, но ему что-то подсказывало, что весь этот театр сильно уж был симпатичен Нику.       Сегодня Кол впервые встретился с Давиной Клэр, как и было обещано. Ссылаясь на тяжелую атмосферу в доме и на траур по племяннице (его так неприкрыто пожалели, просто умилительно как легко удается ломать эту комедию; Кол давно понял, что душевные страдания кажутся многим женщинам особо привлекательными, кто бы знал почему) он смог оправдать то, что все эти дни не имел с ней контакта. Пока что Кол не начал обучать ее магии, но он оставил у нее распечатку нескольких страниц из гримуара Эстер, и пока что намеревался оставить гримуар в своей квартире. Они договорились, когда и как будут встречаться, чтобы не привлекать слишком много внимания.       Кол не знал, хотел ли он, чтобы кто-то узнал о том, что он будет видеться с Давиной Клэр. С одной стороны, никто не должен знать, что он пудрит ей мозги, и если он сыграет все так, как нужно, то Элайджа, а через него и Ребекка, начнут думать, что он живет дальше и начал с кем-то встречаться, и поэтому логично полагать, что он больше не одержим Шэрон и идеей вернуть ее. Но с другой стороны, Колу не хотелось, чтобы Шэрон так подумала. Ему хотелось вслух начать разъяснять ей, что не смотря на милые улыбки и явную симпатию Клэр это ничего не значит, и если бы не необходимость в магии Давины, ничего бы из этого не было. И возможно он бы так и сделал, ожидая, что призрак Шэрон его слышит. Он и раньше вслух изъяснялся, разговаривал с Шэрон, даже если не видел ее и не слышал ее ответов.       Но в последнее время что-то переменилось. Колу почему-то казалось… Будто он больше не ощущал присутствия Шэрон. Она всегда была рядом прежде, безмолвная тень, бестелесный шепот на краю сознания. Но после того ритуала он больше не чувствовал ее присутствия. Кол знал, что это глупость, и он не мог чувствовать подобного, не мог знать наверняка. Скорее всего, это просто заблуждение разума – прежде он не допускал мысли, что призрак Шэрон мог отлучаться от него. Он убедил себя в том, что она следует за ним по пятам, вечно преданный сторож, а теперь он посмел допустить мысль, что ее может и не быть рядом, особенно после событий той ночи. И как только он допустил эту мысль, он не мог от нее отделаться. Это гложило его, лишь акцентируя пустоту внутри.       Кол докурил сигарету и щелчком отправил окурок на землю под балкономе. Почувствовав намек, Нокс спрыгнул с перила балкона и повел шествие вниз, на улицу. В его мыслях не было какого-то конкретного направления, и засунув руки в карманы, он просто побрел по улицам, следуя за Ноксом, который каждые несколько минут исчезал в толпе, но возвращался, чтобы мелькнуть перед ним.       Раньше Колу не казалось, будто он был полностью одинок. Но теперь нет причин считать иначе.       Шэрон была так зла на него в тот момент. Она и раньше без обиняков доводила до его сведенья то, как сильно она его ненавидит, но в этот раз все казалось даже более серьезным, чем обычно. Каждый раз, когда Шэрон была с ним правдива, она тем или иным способом разбивала его сердце.       Неужели ей так не хотелось возвращаться? Неужели смерть – это взаправду то, чего ей хотелось? Кол ведь знал, разве нет? Он всегда знал, что Шэрон хотела умереть, вопреки всем ее заверениям в обратном. Он ведь как будто бы и влюбился в нее поэтому, в некотором роде. По крайней мере это было одной из причин, по которой они пришли к тому, к чему пришли. Кол тешил себя мыслью, что знал ее лучше всех, видел ее насквозь.       Но если все так, то имеет ли он право?..       Если она хочет покоя, не является ли это в чистой степени эгоизмом так усердно пытаться вернуть ее в этот мир, если она не знала в нем ничего, кроме страданий и ей не за чем было жить?       Кол никогда не был сильно заинтересован литературой, но он читал книги, которые нравились Шэрон, либо просил ее читать для него. Последней книгой из коллекции Шэрон, которую он недавно прочел, был «Грозовой перевал» – Шэрон уже давно стыдила его за то, что он до сих пор ниразу его не прочитал. Он все это время думал, что это типичный любовный роман в стиле «Джейн Эйр» или «Гордости и предубеждения». Как выяснилось, он страшно ошибался. По прочтению он понял, почему эта книга так нравилась Шэрон – ни единого хорошего человека среди основных персонажей.       Больше всего ему запомнился монолог Хитклиффа после смерти его любимой Кэти, когда тот призывал ее призрак преследовать его. «Я не могу жить без жизни моей! Не могу жить без моей души!» И Кол мог его понять. Разве он не был подобен Хитклиффу, который раскопал место захоронения Кэти и лег с ней в могилу? Кол также сидел в обнимку с безжизненным трупом посреди гостиной Гилбертов, и даже хуже злодея Хитклиффа, который молился о том, чтобы его возлюбленная не могла принять посмертный покой доколе он сам был жив – Кол не позволил даже похоронить свою собственную Кэти. Шэрон до сих пор находилась в проклятом гробу в той пустой квартире.       Однако покидая его, разве Шэрон не навлекла подобное на себя? Должна же она была знать, что оставить его одного в этом мире означало, что он перевернет этот мир и тот, дабы вернуть ее? Проклятая Сальваторе. Неужели она была так слепа, что не видела очевидного? Или же ей было плевать?       Непроизвольно Кол до скрипа стиснул зубы. Чертова Шэрон. Бич его существования. Вот уж кто точно не познает покоя, так это он – и все из-за этой эгоистичной суки. Он обещал ее вернуть. Он сдержит обещание, вне зависимости от того, что она хочет. Не было никакой возможности дискуссии в этом вопросе, это не демократия.       Кол приостановился когда Нокс без лишних церемоний запрыгнул к нему на плечи и мяукнул.       — В чем дело? Потерял меня?— спросил Кол взволнованного кота и почесал у него под подбородком. Он остановился перед витриной тату-салона с неоновым изображением дракона за стеклом.

***

Шэрон Сальваторе

      Я была уверена, что видела Нокса.       Он был больше, чем я помнила, и у него на шее был идиотский ошейник цвета жвачки, но я была уверена, что кот, о которого я споткнулась и едва не упала, и который посмотрел на меня как будто увидел призрака, был моим Ноксом. К сожалению, у меня не было времени приглядеться, так что все эти черты я подметила за секунду, прежде чем он рванул прочь, затерявшись в толпе. Я остановилась и меня толкнул в плечо кто-то из проходящих мимо людей из толпы, но я смогла увидеть мужчину с черным котом на плечах.       Я почувствовала, как сердце бьется где-то в горле. Я не могла ошибиться, не так ли? Нет, я слишком долгие годы безотчетно искала Кола в толпе, чтобы ошибиться.       Он стоял ко мне спиной перед тату-салоном, всего в нескольких метрах от меня, по другую сторону головокружительного потока людей – у меня ушло бы всего пять секунд, от силы десять, чтобы броситься к нему и обнять и поцеловать или не сделать ничего подобного и просто вдарить пощечину – по традиции, так сказать. Меня потянуло к нему, как наверно луну притягивает Земля, а ее Солнце – естественная гравитация, это прописано в законах физики.       Позабыв про здравый смысл, я сделала шаг в его сторону.       Меня одернули. Я развернулась резко и быстро, готовая пырнуть ножом (которого у меня все равно не было) без лишних размышлений, но Финн отпрянул также быстро, как притронулся ко мне, припомнив прошлый раз. Видимо мои угрозы все же имели вес, или по крайней мере казались имеющими вес, даже если я на данный момент не могла подкрепить их сталью. Финн прочистил горло, возможно пытался сгладить эффект того, что почти что в панике отдернул от меня руку.       — Куда ты? Кладбище Лафайетт в той стороне, — он подтвердил свое заявление, указав на уже виднеющиеся ворота с надписью «Кладбище Лафайетт №1» над входом.       Я бросила взгляд на Кола, но тот уже зашел в салон. Финн его не заметил.       Я постояла несколько секунд в замешательстве. На самом деле я благодарна Финну. Он вернул меня к реальности. Подойти к Колу сейчас было не только иррационально, это было бы идиотизмом. Это было бы не по плану. Эстер велела никому не раскрывать тайну нашего возвращения. А самое главное, он бы мне не поверил, не сейчас. И уж тем более ничего не вышло бы, знай Финн, что происходит, или могло бы произойти.       — Верно.       Я вернула себе контроль над эмоциями. Нельзя поддаваться глупым порывам.       Я продолжила путь и как только он убедился, что я иду в нужном направлении, Финн пошел следом. Я прекрасно знаю, где находится кладбище Лафайетт. Это одно из моих любимых мест в Новом Орлеане. Именно в этом месте мы с Колом провели ту ночь, когда мы познакомились на балу. После того, как он пригласил меня покинуть бал, мы осознали себя поблизости отсюда, и Кол, каков джентльмен, предложил мне показать местное кладбище.       Я отчетливо помню, как в небе изредка проглядывал полумесяц луны, и в какой-то момент Кол оказался передо мной и предложил мне руку, извиняясь за то, что утащил меня с танцев, и предлагая загладить свою вину, коли я изволю подарить ему танец. И я не отказала ему в этом макабрическом танце – мы вальсировали и кружили поверх могил и надземных склепов пока луну не затмили первые лучи рассвета. Пожалуй, картина была также ужасна, как и прекрасна.       Сейчас я бросила взгляд на один из склепов, мимо которого лежал наш путь, такого старого, что имена на нем напоминали следы укусов – перед моим мысленным взором предстали мы двое, как наяву, кружащиеся на крыше склепа под обрывки мелодии, раздающейся откуда-то издалека со стороны города, которую наш чувствительный слух позволял нам уловить не смотря на расстояние. Я помню, как мелодия подходила к концу, когда Кол выгнул мою спину под таким глубоким углом, и я позволила ему, прогнувшись в его руках – либо я доверилась ему всей душой в ту странную ночь, либо мне очень хотелось расшибиться оземь с высоты двух с половиной метров – уже и не разберешь.       Финн не стал задерживаться поблизости, и я не стала подавать виду, что на меня напал приступ ностальгии. Правда в Новом Орлеане мне будет сложно избегать ностальгию. Все здесь дышало воспоминаниями.       Финн привел меня в Лицей. Мы поднялись на второй этаж, где находилась теплица, в которой Эстер сажала какие-то растения в горшки. Не оборачиваясь на звук нашего появления, она заявила, что мы опоздали.       — Я глубочайше извиняюсь, матушка, — сказал Финн, приложив ладонь к груди в знак почтения. — Мы пришли бы раньше, если бы некоторые особы не отвлекались на каждом шагу, — он бросил на меня укоризненный взгляд, но быстро вернул глаза к матери. Я заметила, что он ничего не упомянул про мои похождения с чужими карманами. Возможно, он ждал момента, когда останется с Эстер наедине чтобы поведать ей обо всех деталях. Или же посчитал эту информацию недостойной ее времени.       — Главное, что вы пришли, — ответила Эстер и направилась к раковине чтобы помыть руки. Как же непривычно видеть ее в этом теле.— Никаких затруднений в больнице, я надеюсь?       — Так точно, матушка.       — Замечательно. Можешь идти, Финн. Как ты себя чувствуешь? — обратилась Эстер ко мне пока она копалась в какой-то полке. Финн закрыл за собой дверь. Я издала неопределенный звук и пожала плечами, но сразу же поморщилась. Это не ускользнуло от внимания Эстер. — Присядь на кушетку в дальнем углу. Я поменяю твои бинты и обработаю порезу своими мазями. Я только что их приготовила.       Мои челюсти непроизвольно сжались. Я редко кому позволяла командовать собой, а слушать приказы Эстер, даже в мягкой форме, было почти что выше меня. Привыкай, гадко усмехнулся голос в моей голове. Я велела ему заткнуться и прошла к кушетке и стала снимать с себя верхнюю одежду, как можно осторожней.       Вскоре Эстер подошла со спины и стала снимать с меня грудной бандаж, футболку и бинты. Она работала медленно и методично, а затем стала осторожно наносить какую-то травяную мазь на мои раны. Меня мало смущало мое полураздетое состояние – я не стеснялась наготы. Я давно не верила во врожденную греховность плоти, а помимо того была раздетой не перед одним человеком, и видела голые тела даже более часто – будь то в собственной постели или на койке больницы или на столе для вивисекции или аутопсии. Однако надо признать, я была более привычна к тому, чтобы быть в равно противоположной роли по сравнению с той, в которой была сейчас.       Я обрабатывала и бинтовала раны, осматривала и сшивала порезы, вправляла кости и делала инъекции бесчисленному количеству людей в Сент-Луисе. Среди сверхъестественного общества моего города я была одной из немногих, кто имел познания в медицине, и я уж точно имела самый долгий стаж врачебной практики среди них. Поэтому не удивительно, что многие ведьмы, оборотни и кицунэ, а в редких случаях и вампиры, обращались ко мне за помощью, или просто оказывались в нужде при каких-то происшествиях. Если происшествия имели сверхъявственный или незаконный характер, я была только рада самой справиться с тем, что было в моих силах, не привлекая внимания властей и не оставляя проклятых следов из документов. Таким образом я занимала нишу не только предводителя сверхъестественных существ города, но и в некотором роде и в ограниченной степени общего врача-травматолога – такое интересное положение в обществе       — Твоей основной задачей будет следить за моими детьми. Мне не важно, как ты это сделаешь, только то, что ты будешь приносить мне информацию, и я ожидаю абсолютную секретность. Я обещаю, что если ты как-либо помешаешь моим планам, тебе сильно не поздоровится.       — А каковы твои планы?       — Тебе этого знать не нужно.       Эстер закончила обрабатывать мои раны и начала накладывать свежие бинты.       — Как я могу убедиться, что не мешаю твоим планам, если я не имею представления, что заключается в них? — парировала я.       Эстер помолчала пару мгновений, что-то обдумывая, потом заговорила:       — На данный момент я собираюсь возглавить ковен под предлогом того, что я являюсь представителем Предков – технически, так и есть. Мы собираемся помочь волкам Геррера в обмен на их услуги. Я надеюсь заполучить поддержку не только стаи Геррера, но и тех, кто переметнется на нашу сторону из стаи Полумесяцев.       — Полагаю, ты и сама осознаешь, что ты привлекаешь к себе внимание Клауса, и с большой вероятностью навлечешь на себя его гнев, — как только с бинтованием было закончено я начала натягивать на себя одежду. — Вся эта куча мала пару дней назад привела к смерти его ребенка, а кто как ни Клаус умеет мстить, не взирая на то, чьей это было виной.       — Его гнев не будет необоснованным.       — Что?       Я резко поднялась (что заставило мое зрение поплыть мигающими черными точками, оказывается раненым людям предписывается воздержаться от резких движений и быстрых подъемов, кто бы знал, точно не человек, занимающийся медициной всю свою жизнь) и, дав себе две секунды прийти в себя, развернулась. Может я поспешила с выводами? Но нет, когда мое зрение снова получило возможность фокусироваться, я взглянула на Эстер и поняла, что она… отводит глаза?       — Это была ты! — поразилась я. — Ты заставила ведьм убить… свою собственную внучку?       Эстер посмотрела мне в глаза. Она переборола стыд или скорбь, чем бы не было то чувство, что промелькнуло несколько секунд назад на ее лице.       — Это было необходимо.       — Что может побудить убить новорожденного ребенка, который тебе является внучкой!? — вспылила я. Злость, шок и боль в ребрах совершенно перекрыли рациональность. — Ты же теряла ребенка, как ты могла обречь одного из своих детей на подобное?!       Внезапно во мне распухла боль, словно ускоренное видео распускающего цветка. Я захлебнулась воздухом и упала на пол, погребенная под силой, которую обрушила на меня Эстер. Она давила и давила, пока я не стала давиться кровью. Дышать было тяжело, и я не знала, было ли это от магии ведьмы, боли от моих сломанных ребер или у меня произошел коллапс легких (что случается с большой вероятностью при переломах ребер), в ушах звенело и гудело, а весь мир поглотила тьма. Я чувствовала ярость Эстер, я могла попробовать ее на вкус, она впиталась в мои вены и отдавалась агонией по всему и без того избитому телу. Я стала живой зияющей раной.       Мир возвращался медлительно. Потихоньку перед глазами начинали возвращаться цвета, как будто в воду капали краски. Через вату в ушах пробились какие-то звуки, но я не могла определить, что они значили. Наконец, я смогла вдохнуть полной грудью, пускай каждый вдох и заставлял боль пульсировать по всей реберной клетке.       — Не говори со мной о потере ребенка, — сказала Эстер. По крайней мере я предполагала, что несвязные звуки, которые с трудом пробивались через гул в ушах, имели примерно такое значение. Потихоньку слова обретали большую четкость. — Ты не имеешь ни малейшего понятия о жертвах, которые я принесла ради своих детей. Я потеряла дочь и сына, и я тысячу лет провела в страданиях, наблюдая за тем, как мои любимые дети страдали и заставляли страдать окружающих, как они стали отравой, истязающей тысячи тысяч душ, пока они не превратились в монстров, в которых я едва узнаю тех, кому сама же дала жизнь.       Мне удалось лечь набок и поднять взгляд туда, где примерно находилась Эстер. По крайней мере я предполагала, что она находилась примерно там, куда я смотрела – но было сложно сказать какая из фигур двоившейся в моих глазах Эстер была оригиналом. Я могла почувствовать ее холодный как арктический ветер взгляд даже если не могла ее видеть.       — Ты не можешь понять, что это такое, пока сама не станешь матерью, — продолжила Эстер, опустившись на корточки рядом со мной. Она взмахом руки стерла большую часть боли, и подняла мое лицо за подбородок холодными пальцами, чтобы посмотреть мне в глаза. В конце концов зрение вернуло четкость изображения и поэтому у меня получилось встретиться с ней взглядом – как я надеялась, не менее холодным, чем у нее. — Я люблю своих детей больше всего на свете. Все, что я делаю, я делаю для них. Я продемонстрировала свою милость уже тем, что позволила такому существу как ты вернуться к жизни, — Эстер убрала прядь рыжих волос у меня с лица. Мне хотелось оттолкнуть ее, но я не могла. — Когда я выполню все задуманное, я даже дам тебе с Колом свое благословение.       Я даже не постаралась скрыть вырвавшийся у меня смешок. За ним последовал легкий стон, потому что кажется переломы ребер теперь находились в более плачевном состоянии, чем сегодня утром. Эстер отпустила мое лицо, и от внезапной потери точки опоры я едва не упала на пол лицом, в последнюю секунду удержавшись на локтях. Эстер вновь поднялась на ноги.       — Неужели ты никогда не думала о том, чтобы выйти замуж за Кола? Создать свою собственную семью, подарить ему детей.       Я сплюнула собравшуюся во рту кровь. То, что попала на туфли Эстер это, конечно же, чистая случайность. Я могла бы здесь и остановиться, но вопреки всем призывам логики, я продолжила:       — Зачем? Чтобы мы стали такими же дерьмовыми родителями, как ты, и Майкл и мои родители? Или тебе так понравилось убивать внуков?       Честно, я это предвидела. Почему я не могу держать язык за зубами? Я ведь умею, я знаю, что умею. Но как и с Джузеппе, я не могла не бросаться едкими, глупыми фразами, которые приводили к дополнительным побоям. В этом конкретном случае к пинку в лицо и как результат сломанному носу.       — Мне говорили, что ты умная, — послышался голос Эстер где-то издали.       Я умная, на самом-то деле. Я просто раз за разом принимаю идиотские решения, особенно в последнее время. Проклятый Майклсон, причина всех моих бед в жизни. Ну или по крайней мере большей их части.       Нужно же иметь такой талант, чтобы довести Эстер до такой низости, в буквальном смысле, как пинок. Я была уверена, что она предпочитает магию, так что физическое насилие это показатель того, как же сильно я ее из себя вывела.       Из глаз бесщадно текли слезы из-за травмы носа, и мешались с кровью из носа и рта тоже. Тяжелый запах железа ударил в голову. Человеческое обоняние больше не различал все оттенки, но в этой ситуации распознать знакомый аромат не составляло труда, он был слишком громким, слишком очевидным. Я на секунду поразилась тому, что не почувствовала как мой организм реагирует на жажду. Я больше не была вампиром. Но инстинкты, владевшие мной на протяжении полтора века, не отступали без боя.       С момента пробуждения я хотела крови. Не также, как при вампиризме, но эта мысль бродила на краю сознания, слишком привычная, недостаточно сильная. Это желание мешалось с более очевидным и требовательным желанием курить. Кровь и никотин не оставляли мою жизнь даже когда я находилась в совершенно новом теле. Возможно, из этого стоит вывести какую-то мысль по поводу психологического влияния аддикций в сравнении с физическим, или же что-то более поэтическое про натуру человека. На данный момент это было слишком заумной линией мышления, так как голова стабильно гудела от боли после всего, что случилось за последние минуты.       Приложив на это все усилия, я смогла принять вертикальное положение, но пока не решалась предпринять попытку встать, только сидела. Я ухватилась за сломанный нос и, стараясь не обращать внимание на то, как сильно горел этот участок от моего прикосновения, с хрустом вставила его на место. Наблюдавшая это зрелище Эстер не сдержалась и издала звук отвращения. Значит смотрит на меня?       Ни для кого не секрет, что я любила контроль, а сейчас мне его недоставало, раз я полностью находилась во власти древней ведьмы. Одним из преимуществ, которым я часто пользовалась, это запугивание и создание ситуаций, в которых человек себя чувствует некомфортно. Я не одна любила такую тактику. Если присмотреться, Клаус, например, постоянно вторгается в чужое личное пространство. Даже не поймешь, делает ли он это с осознанием эффекта, оказываемого на окружающих, или же это бессознательное поведение. Это наука тонкая.       Не было ничего тонкого в том, как я пальцами собрала кровь со своей верхней губы и затем слизала ее. Это в конец добило Эстер, и она застонала со смесью усталости и отвращения.       — Что с тобой не так???

***

      Бойня была окутана мрачной тишиной когда я подошла к ней. Я выбрала дверь кухни, потому что там меньше замок и я не буду выглядеть так подозрительно, ковыряясь в ней отмычками. Когда замок поддался и я приоткрыла дверь, я прислушалась, но не услышала движений в доме. Лишь секундой позже я осознала, что не услышала я также и слов проходящих мимо людей и луизианских цикад и шума ветра. Я ощущала себя глухой, мне постоянно хотелось вытащить затычки из ушей – казалось, что что-то мешает мне слышать мир в его полноте.       Если я что-то и знала о Майклсонах, так это то, что они были слишком самонадеянны чтобы использовать какие-либо формы сигнализации. Я могла их понять, я тоже не ставила у себя камеры или сигнализацию, дабы на камеру не было запечатлено то, как Кью и Себастьян выносят человеческого размера мешки через заднюю дверь, или чтобы полиция не мчалась ко мне каждый раз, когда Себастьян забудет ключи и попытается проникнуть внутрь неортодоксальными методами.       Клаус оставлял на втором этаже включенным свет и включал запись какого-то классического произведения на повторе – я знала его достаточно хорошо, чтобы понимать, что четкие интервалы между произведениями означают, что дома никого нет и Клаус лишь создает иллюзию присутствия хозяев в доме. Также я знала, что когда Клаус не прикладывает усилий, то он почти также жалок в попытках прятать вещи, как и печально известный Деймон, который категорически неспособен придумать креативные места для заначек с бухлом, а также отметился лунным камнем в мыльнице (серьезно, Деймон?) и кольями из белого дуба среди дров для камина (серьезно, Деймон?). Ну а если по-честному, как он думал, поступит, если колья случайно окажутся использованы как дрова? Впрочем, полагаю, пепел белого дуба мог бы быть не менее полезным – если заставить Первородного вдохнуть его, или размешать щепотку в жидкости, и либо помешать в напиток, либо ввести напрямую в вену в виде инъекции…       Короче говоря, искомый мной предмет быстро оказался во внутреннем кармане. Интересно, как долго у Клауса уйдет заметить его пропажу? Однако гримуар Эстер, который я намеревалась использовать в целях самообучения магии, так и не было обнаружено. Странно. Я посмотрела все места, куда его могли спрятать, но проклятущая книжка так и не нашлась. Я не хотела задерживаться, чтобы ненароком не попасться кому-то из обитателей дома на глаза. Майклсоны обычно сначала били, а уж потом задавали вопросы.       Я покинула дом также, как и попала в него, не забыв вернуть все, кроме украденного, в те положения, в которых все было до меня, не оставив ни следа своего присутствия.

***

      В общем и целом, у меня не могло быть претензий к Эстер.       Не то что бы у меня не было личных причин ее ненавидеть, были, конечно. Но в вопросах этики я не могла сказать ничего против. У меня не было устойчивых моральных принципов, при правильной мотивации я была готова пойти практически на что угодно.       Существовали люди, которыми я не пожертвую, но это не являлось вопросом этики, только моих личных привязанностей, да и то порой я не знала, как далеко я могла зайти, если мне нужно было причинить боль тем, кто мне был дорог. А если уж речь идет не о близких мне людях, то на что я не была готова пойти? Я убивала, воровала, манипулировала, пытала, продавала и покупала. От моей руки пало больше врагов и жертв, чем Эстер когда-либо имела возможность.       Большинство людей из моего ближнего круга намеренно были маргинальными личностями, которых я собственноручно отобрала. Квентин и Джинджер, своевольные, но предсказуемые, если выучить их ход мышления. Бруно, которого я подобрала с улиц когда он, наполовину глухой и безработный, умирал от пневмонии. Преданность мне была вопросом чести для него – я дала ему все, что он сейчас имел. Себастьян, который тоже мне обязан всем, относился ко мне с определенной долей религиозного чувства – с ужасом и неким боготворением. С ним, пожалуй, у меня были самые странные отношения из всех моих ребят. Дианна Руссо, которую я посоветовала Себастьяну взять в лейтенанты когда он занял тогда еще пост лорда-регента, тоже относилась ко мне в некоем образе как к идолу. Ее я нашла в полицейском участке, когда зашла туда помочь шефу полиции из-за давней сделки, которая была у меня с властями города, и позже обратила ее в вампира и позволила ей получить желанную месть.       В некотором роде всем тем, кого я обратила в вампиров, я помогла. Но я использовала каждого из них. Я знала, что такая политика помощи потрепанным и неимущим окупается втридорога – преданностью. Даже Дианне, жалостью к которой я прониклась, я помогла из самых корыстных целей – прежде чем подойти к ней с предложением дара бессмертия я подняла файлы, в которых обнаружилось, что она проявляла поразительные для возраста пятнадцати лет успехи в компьютерной инженерии, и я пришла к выводу, что навыки девочки могут мне пригодиться. И они были одними из многих обращенных мною. Например, я также подстроила инцидент, в котором муж вожака стаи Курганов оказался смертельно ранен, какая же трагичная автокатастрофа. Я спасла его и обратила, тем самым посадив первый зачаток сотрудничества с их стаей. Пожалуй, единственный, кого я обратила без каких-либо посторонних мотивов, был Нил. Да и то, это спорный вопрос.       Мои махинации обеспечили мне преданность моего ближнего круга. Это была более тонкая, более тщательная работа, чем грубая сила, которую демонстрировала Эстер на мне, или плохо завуалированное использование ресурсов стаи Геррера, но нужно признать, в моем распоряжении был целый город и бесконечное количество времени, и ничего из этого у Эстер не имеется. Но суть остается та же – ради своих целей я всегда была готова пойти на манипуляции и насилие.       Что была гранью для меня? Сексуальное насилие, пожалуй, но разве не из-за меня Себастьян как бы ненароком ложился в постель к кому попало, чтобы выведать нужную информацию и втереться в доверие к нужным людям (мне всегда верилось, что он и сам не прочь, но в какой-то момент я перестала понимать, где его желания расходятся с моими целями), и позволяла неизвестным количествам девушек и юношей проходить через бордели покойного Руди Лафитта – я закрывала глаза на это, потому что сотрудничество с Руди было мне ценнее страданий сотен, если не тысяч. А потом я без грамма стыда смотрела в глаза Дианне, такой же жертве, как и многие подчиненные Лафитта, и без запинки врала, что хочу ей помочь. И врала достаточно убедительно, что она проглатывала мои объяснения, почему я не могу прикрыть бордели вышеупомянутого вампира.       Еще убийство детей было ниже меня – ну, обычно, по крайней мере. У меня были основания ненавидеть Эстер за то, что она была причиной убийства новорожденного ребенка, но было ли право? Хотела ли я убивать детей? Нет. Стала бы, если это обеспечило мне путь к моим целям? Да. Примерно полтора года назад я вполне всерьез угрожала главе ковена в Сент-Луисе смертью ее дочерей, дабы она помогла мне модифицировать заклинание в моем ожерелье, а ведь эти девочки мне в целом нравились, и я фактически наблюдала за тем, как они росли.       Да что там, я сама едва не убила новорожденного ребенка однажды. Алиша Бишоп, которая так стремилась помочь Колу вернуть меня к жизни, дабы отплатить мне долг за то, что я спасла ее единственного сына и наследника, не имеет понятия, что причиной, по которой ее роды столько лет назад начались преждевременно и я по такой счастливой случайности оказалась рядом, была я сама. Я подмешала ей вещество, спровоцировавшее схватки раньше срока, и устроила все так, чтобы поблизости не оказалось никакой медицинской помощи кроме меня – я могла совершить ошибку и ребенок мог умереть в тот день, и все ради того, чтобы Алиша навсегда осталась передо мной в личном долгу, и чтобы обеспечить крепкий союз между ее ковеном и моим кланом в этом и грядущем поколении. А потом я без зазрения совести согласилась стать этому ребенку крестной и каждый год дарила ему подарки на дни рождения и Рождество, и уже взрослый парень целовал меня в щеку при встрече, и даже не подозревал, что его тетушка Шэрон едва не стала причиной, по которой его могло не быть на этом свете.       А ведь я не была так уж далека от понимания родительских чувств – ведь я взяла к себе и вырастила Нила. И даже Нил… я любила моего мальчика, но будь его жизнь помехой чему-то, что я считала очень ценным, забрала бы я ее? Сейчас – ни за что. Но тогда, еще до того, как он стал мне племянником, могла бы я убить ребенка, если на кону стояла бы, скажем, жизнь моих братьев, или моя собственная? Да. Неохотно, но я бы пошла на это. Знание этого было горечью на языке, но врать себе я не могла.       Так что в итоге, могла ли я осуждать Эстер? Я не знала, какие у нее были резоны для этого поступка, но в том, что она говорила, угадывалось, что ей казалось, будто у нее не было выбора. Мне, конечно же, было плевать на справедливость и правильность, и поэтому осознание этого факта нисколько не мешало мне ненавидеть ее. Ненависти в моем сердце хватит на каждое живое существо в мире сущем. Однако в итоге мы с проклятой ведьмой не были такими уж разными.       Ох, у Кола вправду были проблемы, не так ли?       Помимо того, что одержимость Кола мной могла бы дать интересную тему для дискуссии доброго дядюшки Фрейда, напрашивался еще один вывод. Эстер… кого-то боялась? Она явно не по своему желанию организовала смерть своей внучки. Значит, кто-то или что-то заставили ее так поступить. Но кто? Какая сила могла заставить Эстер действовать так, а не иначе, и принести собственную кровь и плоть в жертву этого страха? Что-то мне подсказывало, что Эстер хранит немало скелетов в шкафу.       Но слава богу мы были в Новом Орлеане. Скелеты здесь имели весьма неприятную тенденцию всплывать на поверхность.

***

      Магия бурлила у меня в венах зарядами электричества, и руку трясло от переполняющей меня энергии. Казалось, ушла вечность на то, чтобы заставить ее прекратить искрить на кончиках пальцев. Полдюжины ударов тока спустя у меня удалось обуздать эту странную силу, но она все равно намеревалась вырваться наружу.       Неужели ведьмы всегда так себя чувствуют? Их жизнь – постоянная прогулка по лезвию ножа, постоянная борьба за контроль над потоком магии внутри? Вампиризм тоже лишал меня контроля, но я давно научилась с этим жить и при регулярном питании и насилии, которое удовлетворяло мое желание, он не приносил слишком многих трудностей. Последний час с тех пор, как я использовала силу сифона, меня не отпускает тревожность из-за ощущений, пришедших с магией. Не представляю, как так жить и что Колу в этом нравилось.       — Какая честь, — мне показалось, что я сказала это слишком громко. Впрочем, после шумного клуба это могло быть как раз то. — Великий Кол Майклсон.       Кол Майклсон отстранился от бедняги, из которого он упоенно пил кровь, припечатав к стене неподалеку от задней двери клуба, и поднял на меня голову. Он утер кровь на губах рукавом и не поспешил скрывать вспухших вен под глазами – и верно, раз я позвала его по имени, то и о его секрете должна была знать.       — Кто ты?       Я проигнорировала его вопрос и со сдержанной ухмылкой посмотрела на его жертву:       — Не знала, что у тебя такой паршивый вкус.       — Вру, конечно. Про отстойный вкус Кола Майклсона я знала все.       В конце концов Кол решил, что вернуться к прерванному ужину уже не получится, и отпустил парня. Тот был явно пьян, но в сознании, и его ему хватило как раз достаточно, чтобы сползти по стене спиной, а не грохнуться на землю. Впрочем, учитывая, что Кол разорвал ему сонную артерию, и она зияла потоками крови, в сознании и в мире сущем он не задержится.       — Я не люблю повторяться, дорогая.       — А вот это знала.       Плохой ход. Впрочем, на такую реакцию и был расчет.       Кол пришпилил меня к стене, и грубая рука вцепилась в волосы на затылке, заставив показать ему горло. Я зашипела когда словно раскаленные иглы шею пронзили клыки – кормление могло быть приятным, если давать кровь по собственной воле, но забирать ее насильно означало причинять жертве боль, которая по ощущениям напоминала попытку вытянуть душу из тела. От боли неминуемо брызнули слезы, как бы я ни готовилась к этому моменту – да и когда Кол у меня что-то брал силой? – как будто того, что за последние дни тело превратилось в огромную болевую точку, не было достаточно.       Прошло всего несколько глотков прежде чем жадный рот отпрянул от моего горла и вампир отступил. Как бы не было парадоксально, Кол был предсказуем в своей непредсказуемости. Я продумала всю ту ложь, что я наплету ему, коль он удосужится меня выслушать, но предусмотрительно целый день пила крепкий вербеновый чай с тем же усердием, с каким Деймон хлещет свой бурбон. А он проявил достаточно импульсивной неосмотрительности что даже не заметил запаха вербены – ошибка, которую я бы не допустила, ибо моя параноидальная натура подначивает меня сомневаться во всем, что мне предложено выпить. Впрочем, к чести Кола, переулок был переполнен отвлекающими запахами, уловить которые можно было и без сверхчувствительного обоняния, а я к тому же насквозь пропахла обезболивающим, травами Эстер и, важнее всего, кровью.       Как только Кол отстранился и замешкался я протянула руку в его сторону. Я все еще не умела управлять магией. На радость мне, сейчас из-за переизбытка выкачанной мною магии она так и прет наружу, так что единственное, что мне пришлось сделать – это перестать ее сдерживать.       Вскрик Кола ударил как лезвие по слуху, и с треском костей Кол безвольно прянул на колени. Его сковала боль, и он опалил меня потоком ненависти в глазах. Я лишь натянула на губы оскал настолько успешно, насколько смогла, и прижимая ладонь к кровоточащей ране, шагнула ему навстречу. Я сдавила в кулак свободную ладонь и из груди Кола вырвался дребезжащий хрип напополам с хрустом пошедших трещинами ребер. Сдавленные внутренности заставили кровь подступить к горлу Кола, а я все так же не сдерживала напор. Кол опустился на четвереньки, стараясь сделать вдох, но лишь выкашливая сгустки крови на грязный асфальт.       – Любопытно. А если я вот так...– я слегка изменила наклон кисти, и хлынувшая к Колу магия выкрутила его плечо, сломав ключицу и лопатку. Потоки силы, импульсами вырывающиеся из меня, били набатом в ушах, перекрывающим крики Кола. Было такое ощущение, что я могла бы оторваться от земли, будь на то моя воля. – Знаешь, а сейчас я даже понимаю, в чем здесь кайф. Понимаю, почему это так соблазнительно. Затягивает.       Я опустилась на колени перед Колом костяшкой указательного пальца подбросила подбородок Кола вверх, заставив его пылающий взгляд встретиться с моим, внезапно преисполнившимся невольной нежности.       Как же я давно тебя не касалась, любимый.       Он был также переполнен гневом, как я сейчас – магией, и мне это нравилось: и его боль и его ненависть – точное отражение всего того, что я испытала, когда он едва не воскресил меня ценой своей жизни. В тот раз я не покривила душой, сказав, что ненавижу его и никогда не прощу. Только не это. И я не отрекаюсь от своих слов, моя готовность пытать его ради плана была тому доказательством.       И все же, переломанный, перепачканный в собственной крови, преклоненный и весь пылающий изнутри, Кол был чертовски хорош. Его лицо было в считанных сантиметрах от моего, и не будь он ослеплен болью, он был отвернулся и не позволил мне касаться себя или находиться в такой непростительной близости.       Мне так и хотелось сократить расстояние между нашими губами, и целовать-целовать-целовать, и между поцелуями объяснить, что это я, и сказать, что скучала по нему до одури. Он бы простил меня как только услышал бы правду, мне хотелось так думать, и позволил бы опрокинуть себя на спину и залезть сверху и позабыть, что мы в грязном проулке, потому что сделай я все это, не осталось бы ничего кроме губ Кола и его тела под моим и его рук на моих бедрах и…       Желание распирало меня сильнее, чем магия. Но как уже известно, я редко делаю то, что мне хочется.       Все же не смогла удержаться, я оставила легкий поцелуй на его подбородке, запачкав губы кровью – его и чужой – и почувствовал это, Кол одернул голову в противоположном направлении. Тем самым он высвободился из моей хватки, удерживающей его лицо, и по инерции от силы его движения Кола завалило набок. Не тратя больше времени, я сосредоточила всю свою волю на одной лишь мысли и показательно резко дернула кистью, будто дала пощечину невидимке перед собой. Подчиняясь моему движению, последний всплеск магии покинул мои жилы, и свернул Колу шею.       Я перевернула Кола на спину и кончиками пальцев очертила черты его лица – не удержалась. Я сидела так, лицо Кола меж ладоней, взглядом пытаясь выжечь его образ в памяти, будто это может быть последним разом, когда я была к нему так близко. Потом я поднесла ладонь Кола к губам, оставила по поцелую на каждой костяшке, в смеси нежности к нему и стыда от собственной бесхребетности я коснулась губами лазурита на его кольце, а потом прижала его ладонь к своей щеке.       Я не позволяла себе об этом думать до этого, но сейчас от безысходности хотелось плакать. Я не могла раскрыть своей личности, была так рядом с ним и одновременно бесконечно далеко. От желания и невозможности остаться в такой позе навечно что-то натягивалось и скручивалось в груди до предела, грозясь в любое мгновение треснуть. Я проронила одну слезинку на ладонь Кола.       А затем истекла минута, которую я себе отвела, ровно минута непозволительной, идиотской слабости, каждую секунду которой я отсчитывала в уме. И тогда я преступила к делу.       Я вынула из внутренних карманов набор для забора крови, который я протащила под носом у Финна и медицинского персонала, и стала наполнять вакутейнеры кровью Кола. Когда с этим было окончено, я осмотрела его. Кол дышал ровно, как во сне. Впрочем, я посчитала, что если я освобожу его от тяжелого бумажника, ему станет дышать еще легче. Все равно деньги либо мои, либо Клауса.       Когда Кол медленно начал шевелиться, я подпрыгнула на ноги (что вызвало головокружение и приступ тошноты, и мне, годами при жизни страдавшей анемией, следовало бы иметь более рациональный подход к резким подъемам) и похромала прочь настолько быстро, насколько слабость и раны позволяли моей хрупкой человеческой тушке передвигаться. Как только я отошла от того места на несколько улиц, я откупорила один из вакутейнеров и выпила кровь Кола – я была почти уверена, что могу узнать ее на вкус, хотя человеческие рецепторы на это были явно неспособны. Все раны, оставленные на моем теле за последнюю неделю, начали заживать, это подтверждалось пощипыванием настолько сильным, что вызывало желание вновь расцарапать все заживающие места до крови.       Я следовала планам, и не совершила ничего, что могло бы им помешать. Почему же тогда на душе так паршиво?