Сгущаются тени над Лондоном

Филипп вернулся в Лондон как и планировал, через два дня ранним утром. Мамá, как и в прошлый раз, проводила его в дорогу, и Эванс отправился к пустынному вокзалу. В то время он ни о чем не думал, кроме предстоящих переговоров. Хоть он и надеялся всем сердцем, но разумом понимал, что скоро соглашение подпишут, и никто не сможет этому воспрепятствовать. Немцы вернулись пятнадцатого июня, и переговоры продолжились. На шумном лондонском вокзале среди кучи одежд и чемоданов Филиппа снова встретил Сайрус и предложил во второй раз избежать обсуждения набившего оскомину вопроса. Сперва Эванс был немало удивлен, затем согласился с его предложением никуда не идти: грядущее Филиппа действительно расстраивало. Дэвид уверил, что без его участия ничего плохого не произойдет, но, в случае чего, он поделится всеми подробностями. Сайрус сообщил, что состав делегации остался неизменным, и единственным утешением для Филиппа оказалось то, что теперь ему не придется кривить лицо перед немцами и избегать Хоффмана. По правде говоря, Филипп надеялся, что Йенс вернётся в Германию и одумается, отбросив мысль вставлять палки в колеса Эвансу. Но вот он снова тут, следовательно, стоило ожидать новой подножки. Филипп проводил Сайруса до здания Адмиралтейства, а сам весь день провёл в отеле. К вечеру он осознал, что близилась главная встреча с леди Бритни, и поспешил прилично одеться. Через некоторое время он был на нужном ему адресе и стоял недалеко от квартиры аристократки. Не дождавшись приглашения, Филипп зашел внутрь, в жизнь, полную увеселения и ветрености. Леди Чэттауэй он не отыскал, зато по настроению в зале определил: что-то случилось. Гости вокруг были взволнованы одним незаурядным событием. И вскоре Филипп узнал его первопричину. Оказалось, Йенс заявился на прием к леди Бритни. Об этом он услышал из первых уст: «некий господин с немецким акцентом пожаловал в гости к леди Чэттауэй и вел себя нарочито учтиво и галантно». Это и показалось гостям противоречивым: немцы всегда воспринимались для них неотесанными дикарями, ровно как и ирландцы, потому Хоффман в очередной раз произвёл фурор. Филипп от досады отложил бокал шампанского и решил во что бы то ни стало отыскать леди Бритни и сам поговорить с ней. Сперва он не хотел нарушать её покой, но, обдумав ситуацию, твёрдо решил, что пора заканчивать междоусобицу между ним и Хоффманом и наконец выспросить, для чего она усугубляла положение, стравливая их вместе. Филипп был раздосадован. Хоффман заявился сюда как ни в чём не бывало, будто хоть одна живая душа ждала его, так ещё и снова вышел сухим из воды, не получив выволочку от недовольных англичан. Они могли лишь молча его презирать, и ничего больше; пожалуй, не в их духе было устраивать громкий скандал и марать руки о немца. Леди Чэттауэй, как всегда красавица, стояла в голубом шелковом платье и разговаривала с джентльменами. В то же время началась очередная мелодия биг-бэнда, и Эванс, завидев даму, тут же предложил ей станцевать. Леди Бритни не отказалась и с радостью позволила утянуть себя в чадный пляс. Эванс сначала ничего не спрашивал, затем, притянув её достаточно близко, поинтересовался: — Откуда здесь Йенс Хоффман? Леди Чэттауэй состроила удивленную гримасу, как будто впервые о нём слышала. — Он и впрямь пришел? — Что значит пришел? Вы его пригласили? Дама часто заморгала от такого наплыва вопросов. — Он писал ко мне, желая присоединиться к сегодняшнему приёму. Ответного письма я не направила, поэтому, вероятно, он решил, что это зелёный свет. — Я обошёл весь дом, но так и не отыскал его. Подскажите, где его можно найти? — Без малейшего понятия, — она сильнее сжала его пальцы, и он опустил ее к полу. Она раскраснелась. Затем приподнял за спину, и они продолжили двигаться по зале. — Быть может, он сейчас находится в библиотеке. — Что он там забыл? Вы показывали ему это место? — сразу же нахмурился Эванс. В этот раз леди Чэттауэй надушилась цветочными приторными духами, которые никак не подходили к её роковому образу. Дама в ответ улыбнулась. Танец закончился очень быстро. Тотчас Леди Бритни предложила удостовериться в своем предположении, и Филипп не отказал в её легкой просьбе. Если этот самодовольный кретин был сейчас в библиотеке, рассматривал её драгоценные книги, садился в её кресло и изучал полотна, то Эванс немедленно его прикончит. Его не пугала возможность поднять шум и наконец поставить Хоффмана на место. Филипп слишком долго этим грезил, и сейчас он был в одном шаге от холодной мести. Филипп опустил ручку и нутром почувствовал, что Хоффман находился внутри — было не заперто, сгущалась тьма. Он зашёл в комнату и оставил леди Чэттауэй за дверьми. И действительно, ему не показалось — Йенс стоял у окна и смотрел сквозь раскрытые шторы на вечерний сад леди Чэттауэй. Он обернулся к Филиппу, и некоторое удивление смешалось на его лице. — Я ожидал, что здесь будет леди Чэттауэй, а не вы. Филипп был воодушевлен его реакцией. Он наверняка не ожидал его встретить, и вот он здесь! — Иногда нас поджидают разочарования, не находите? — челюсть Эванса дрожала, он едва сдерживался, чтобы сразу не пустить в ход кулаки. — Так даже лучше, — ответил Хоффман. Не успел сделать Филипп сделать и шага, как ключ позади него несколько раз повернулся. Изначально он не понял, что случилось. Эванс мигом рванул к двери и дернул ручку на себя изо всех сил. Тотчас стал громко кричать: — Леди Бритни, что вы делаете?! Она ответила не сразу. — Мистер Эванс, простите меня ради Бога, но я устала от ваших конфликтов с господином Хоффманом. Я постоянно выслушивала от вас, какой он грязный премерзкий человек. Притом в наших с ним разговорах он никогда не позволял себе сказать то же в ваш адрес. Я решила, что вы должны разобраться с ним по-мужски и разрешить ваши проблемы, — она долго раздумывала над тем, что сказать напоследок. — И наконец вдвоем оставить меня в покое. Можете считать, что это наша последняя встреча. Филипп не поверил своим ушам. Он принялся сильнее дергать ручку и просить поговорить с ним хоть ещё немного. — Утром приедет мой жених, поэтому через пару часов я отопру дверь и выпущу вас. До сей же поры не мешайте моему приёму. Тогда же Эванс услышал, как застучали её каблуки, удаляясь всё дальше и дальше. Он ещё некоторое время ошарашенно смотрел на дверь, не веря, что леди Чэттауэй способна на столь гадкий поступок. Она никогда не выказывала своего недовольства, была хладнокровна и собранна. Ей всегда было интересно слушать разговоры Эванса. Они столько всего знали друг о друге, и она вот так запросто решила поставить точку между ними? Не попрощавшись? — Долго ещё будете там стоять? Она дверь уже не откроет. Хоффман смирился с ситуацией и не противился ей, наоборот, быстро отыскал стопки и алкоголь. — Это всё вы! — негодовал Эванс. Он уже не мог сдерживаться. Пока Хоффман разбирался с алкоголем, подошел со спины и, с неведомой ему силой развернув Йенса к себе, ударил кулаком справа. Немец совершенно не ожидал такой напасти, но крайне быстро собрался. Схватился за жилет Эванса, довёл его до стены и вжал в неё, чтобы Филипп не сбежал. Затем, пока тот пытался безуспешно выбраться, развернул к стене лицом, одной рукой держась за его затылок, а другой стискивая запястья. — Ублюдок! — сквернословил Эванс. Хоффман в ответ крепче прижал его к стене. Теперь же силы в нём было немерено. Именно поэтому Эванс не мог ничего сделать: его лишили возможности хоть как-то двигаться. — Вы даже не представляете, что я могу с вами сейчас сделать. Единственное, что меня сдерживает, это квартира леди Бритни, — тихо сказал Йенс. Угроза подействовала. Филипп осознал, что бороться с Хоффманом не имело смысла. Он заметно расслабился, ему вторил и Йенс. Но он не отходил, по-прежнему держа Эванса на крючке. Филипп чувствовал его дыхание рядом с собой, как тогда, в первую встречу. Немец был невыносимо близко, и это пугало Эванса. Совсем скоро он перестал сопротивляться. — Теперь вы готовы поговорить? — Готов. Йенс мгновенно отпустил его, и Филипп, сильно расслабившись, едва удержался на ногах. Он взглянул на Хоффмана. На его скуле, рядом с глазом, уже розовел синяк. — Что она вам сказала? — тут же спросил Хоффман, удобно устраиваясь в кресле и беспечно закуривая. Филипп ещё некоторое время стоял истуканом. — Что вы находитесь здесь. — Какое интересное совпадение. А мне она сказала, что это вы прохлаждаетесь в библиотеке. Эванс не поверил ни единому его слову. Он устроился в кресле супротив. — Вы удивились, когда меня увидели, — упорствовал Филипп. — Потому что как только вас не оказалось в этой комнате, я сразу понял, что леди Чэттауэй что-то замышляет. Какой смысл противиться своей судьбе? Я не ушёл, а остался ждать у окна. — А потом? — поторопил он. — Потом пришли вы. Её план наконец завершился, и довольно удачно, а чтобы мы не могли выйти, она заперла дверь. Всё донельзя просто. — Зачем же ей это надо? — продолжал бесцельно спрашивать Филипп. Ему уже не хотелось слышать ответа на вопрос. Хоффман с издевкой произнес: — Мне известно, что вы достаточно сблизились. Следовательно, вам нужно на это отвечать. — Ну что бы я без вас делал? — плюнул Филипп и встал, начав нервно прохаживаться по комнате. Его не раздражало даже присутствие Хоффмана, самого лицемерного человека в мире в этой комнате, поскольку нашлось что-то, что ранило его сильнее колкостей немца. — Наверняка она это сделала, чтобы отвадить от себя, хоть мы и собирались расстаться друзьями. И в этом, определенно, ваша вина, мистер Хоффман. Ваша безумная настойчивость сыграла очень злую шутку с этой прекрасной дамой. Хоффмана это заявление сильно рассмешило. Он даже убрал сигарету ото рта, чтобы случайно не выронить. — Поверьте, если бы я хотел действительно приударить за ней, вы бы не стали для меня препятствием. — Замолчите! Иначе я снова перестану себя контролировать. Хоффман смотрел на него снизу-вверх, придерживаясь рукой за пострадавшую щеку, но вовсе не для того, чтобы успокоить спазм. Эвансу привиделось, будто он намеренно провоцировал возвращение боли. — Мне всё равно, что вы думаете и что вы делаете. Я вам не союзник и не собираюсь им становиться, даже если придется вечность просидеть в этих тесных стенах. — Рано или поздно вы передумаете, Эванс. А пока я буду с толикой наигранной грусти за вами наблюдать. Филипп почувствовал дрожь. Хоффман снова вёл себя дико и совсем не стеснялся этого! Он не хотел к нему оборачиваться, потому как знал: Йенс не спускал с него взгляда. Иногда он слышал, как немец менял позу: тогда скрипела кожа дивана. Иногда каблуки его туфель касались пола и пристукивали, эхом доходя до Эванса. Филипп старался занимать себя изучением корешков книг и их содержимого. Но не прошло и часа, как это ему опостылело и он согласился взять рюмку из рук Хоффмана. Как оказалось, половина бутылки была уже опустошена, но Йенс выглядел по-прежнему невозмутимым и столь же действующим на нервы, как обычно. Сперва вкус Филиппу понравился, но затем во рту стало так вязко, что он решил не продолжать. — Бурда! — воскликнул он на эмоциях. Хоффман пожал плечами и налил себе очередную рюмку. Он стал менее разговорчивым, и Филиппу это пришлось по душе. Спустя еще четверть часа Эванс изнывал от скуки. Он растянулся на софе, не боясь, что запачкает её спинку подошвой обуви. Леди Бритни дала комнату в их распоряжение, он мог устроить в качестве акта мщения настоящий бедлам! На улице уже давно шёл дождь, но ни он, ни Хоффман на это внимания не обращали. Иногда Эванс оглядывался на немца, но тот был серьезно погружен в свои мысли. — Вам нужно залечить ушиб, — внезапно сказал Филипп. — То есть сначала вы меня калечите, а затем пытаетесь помочь? — осклабился Хоффман. Филипп пожалел, что вообще предложил помощь. Это пространство сводило его с ума и заставляло говорить с Йенсом, хотя он боялся их общения, как огня. Пришлось задействовать иной план, который он вынашивал последние полчаса. — Нам пора отсюда уходить. Хоффман открыл глаза. В нём проснулось любопытство. — И что вы предлагаете? — Сплести из этого тряпья спасательную веревку. Филипп немедленно поднялся и попытался открыть дверь балкона. Леди Чэттауэй постаралась загодя: ручки с их стороны не было, а сама дверь никак не поддавалась усилиям, но, на несчастье леди Бритни, она была стеклянная. Хоффман воодушевился: уже скоро он принес то, что удалось найти в библиотеке: шторы из жесткого материала, сукно, полупрозрачную ткань. Из всего этого быстро вышла довольно крепкая веревка. Вдалеке раздался гром, и дождь превратился в настоящий ливень. Добровольцем выбивать стекла вызвался Хоффман. Эванс остался стоять позади, озираясь на дверь в страхе, что внезапно может явиться леди Чэттауэй, и ей долго придется объяснять, что они задумали. Однако этого не случилось, и Хоффман легким движением локтя разбил хрупкое стекло. Перед этим он успел обмотать руку оставшейся тканью, поэтому новых ран он не получил. Йенс быстро разобрался с ручкой снаружи. Вскоре дверь балкона оказалась открыта, и в помещение влетел пронизывающий ветер. Эванс раскинул руки и чему-то засмеялся. Что-то переменилось в нём, как только он почувствовал манящую ночную улицу Лондона. Хоффман плотно привязал веревку к балконной колонне и выглянул за перила. Перекинув ноги, Йенс крепко схватился за веревку и так же быстро спустился. Эванс лишь видел, как его фигура загадочно исчезла во тьме. Филипп сглотнул, еще раз обернулся, последний раз окидывая взглядом свою темницу, и решил следовать за Хоффманом. Дождь бил крупными каплями по лицу, по одежде. Его руки намокли и быстро окоченели, однако Филипп был рад выбраться из этого злосчастного дома. Он был рад погоде, этому дождю и всему, что заставило его сейчас сбежать. Вскоре он уже оказался на земле, рядом с Хоффманом. — Это немыслимо! — восторженно кричал Филипп, хватаясь руками за плечи Йенса, слегка потряхивая его. Он побежал к городской улице, наслаждаясь своим триумфом. Хоффман пустился следом и нагнал его уже на пустой дороге, где Филипп стоял посередине дороги, подняв голову, точно зловещий призрак. — Нам нужно где-то остановиться! — сказал ему Хоффман, подходя со спины. Он старался перекричать дождь и ветер, но Эванс слышал лишь обрывки его фраз. — Ведите в ваш паршивый бар, я с радостью напьюсь! Эванс был на пике веселья. Отчего-то эта сцена так сильно запала ему в душу, что он не мог противиться накалу страстей. Он всё представлял, какая реакция возымеет у леди Бритни, когда она обнаружит, что двое спутников бежали, оставив после себя довольно приличный хаос. Никогда! Никогда и больше никогда не водить романов с замужними женщинами. Пусть то, как низко они пали, станет великой трагедией для их и его благоразумия. Хоффман поманил вслед за собой, и Эванс, чувствуя настоящий прилив победного триумфа, направился вслед за ним. Единственные прохожие, не боявшиеся грязи, холода и непогоды, шли вдвоем, забыв обо всем: о своей верхней одежде, о шляпах, что оставили на приеме, о скандале, что учинили семейству леди Чэттауэй. Поделом ей. Возможно, где-то она была и права, заявив, что они должны разобраться меж собой. Филипп сейчас не мог ненавидеть Хоффмана, даже когда он шел рядом и, казалось, пылал гневом и отвращением ко всему происходящему. Вскоре дождь перестал, но чувство гадкого морозца никуда не ушло. По улице разъезжали редкие машины, гуляли такие же редкие прохожие. Сейчас Филипп был привлекательной мишенью для любого карманника, поскольку он совершенно не помнил, где оставил кошелек и был ли он с ним сейчас. По ощущениям Филиппа, они шли не меньше двадцати минут, и вскоре перед ними предстал захудалый бар с неоновой вывеской. Эванс в таких захолустьях никогда не бывал и яростно отказался входить. Хоффман уговаривать не стал: поволок силой, забросив в холл. Сам же прошёл следом, и стал разговаривать с кем-то у стойки. Эванс огляделся: мило, если так можно было обозвать питейное заведение для рабочего класса. Тёмно-зеленые обои, бесцветные фотографии в тяжелых рамках. В середине комнаты над всеми картинами возвышался черный немецкий дог. Конечно же, повсюду разбросанные столики с ободранными креслами. В углу стоял граммофон, повидавший виды, деревянные статуэтки Лорел и Харди. Ох, они были такими отвратительными, что Эванс не сдержал смешка. Кое-где стояли ширмы, чтобы скрыть обывателей от любопытных глаз. У стойки виднелись лишь крепкая фигура Хоффмана и плотная — незнакомца, активно жестикулировавшего. Это был не враждебный разговор, напротив, Йенс с его визави громко смеялись. У Филиппа начали клацать зубы. Он скрестил руки на груди, ожидая, когда Йенс вернётся, но он слишком увлёкся беседой. Эванс не понимал, зачем он тратил так много времени на то, чтобы занять места, когда посетителей здесь почти не было. Лишь дряхлый старик сидел за одиночной партией в шахматы и никого дальше своих пальцев не видел. Йенс вернулся, когда Филипп уже перестал дрожать, но одежда была все ещё влажной. — Нам вниз, — сказал он, и только тогда Эванс заметил, что рядом оказалась лестница на цокольный этаж. Немец спустился первым, за ним следом и Филипп. Первым человеком, который его встретил, была полуголая танцовщица с подносом в руках. Доселе видавший женское тело только на эротических фотокарточках, Эванс обомлел. Находясь наверху, он не обратил внимания, что снизу шума было гораздо больше: девушки ходили в покои, танцевали, включали господам музыку и делали всё, что те попросят. Они попали в огромную комнату, в которой вип-покои были ничем иным, как закрытым пространством, окруженным со всех сторон черной кружевной шторкой. Как Филипп не пытался вглядеться, он никого не рассмотрел внутри, хотя ясно слышал чьи-то голоса и смутно различал очертания тел. Встретила их блондинка, очень похожая на леди Бритни. Эванс изначально подумал, что это была она, но, приглядевшись, понял, что она и близко была не так красива, как дама его сердца. Впрочем, Филипп был ей совсем не интересен: она смотрела только на Йенса и курила сигарету в мундштуке. На голове её сидела черная вуалетка, на руках надеты атласные перчатки, а ноги обтянуты гирдлами. Бюст её был практически оголён, и Эванс слишком засмотрелся на него; благо, она не хотела смотреть на Филиппа в ответ. Вскоре он постыдился своей любознательности и отвернулся. Она провела их в покои, и пообещала, что вскоре вернется. Хоффман начал избавляться от мокрого пиджака и жилета, оставшись лишь в рубашке и брюках. Эванс, потакая ему, проделал то же самое, но теплее ему не стало. По-прежнему было зябко. Тогда же Хоффман удалился, а Эванс остался наедине с собой. Он всё думал о леди Бритни и понимал, что ни за что не согласиться сейчас быть с другой женщиной даже за деньги. Несмотря на мнимое веселье, в глубине души он был опечален её поступком. Она сотворила невероятную глупость, из-за последствий которой вскоре пожалеет. Тогда же вернулся Хоффман. На удивление, Филипп понял, что он где-то успел переодеться. Только затем он приметил кейс на диванчике. Как он мог не увидеть его сразу? — Вы тут завсегдатай? — В некотором роде. Развлекайтесь, — только ответил Хоффман. Эванс сидел на полукруглом красном диванчике у края. В центре маленького пространства стоял овальный низкий стол, по ощущениям, из дуба, покрытый лаком. На нём расположилась пепельница и маленькая лампа. Со всех сторон окружали темные шторы, и лишь через большую комнату внутрь попадал свет, благодаря которому Эванс мог видеть Хоффмана. Биг-бэнд стал звучать несколько минорно, успокаивающе. В пространство вернулись две полуголые девушки с бутылками вина и блестящими бокалами. Блондинка уселась подле Хоффмана, брюнетка же очутилась рядом с Эвансом. — Мне вас напоить, мистер? — игриво спросила она. — Я могу сделать всё, что вы попросите. Она успела схватить за его руку и крепко сжать в своей. — Что-то я не в форме, — поспешил оправдаться он. — Я долго пробыл на дожде и хотел бы сначала поговорить. — Ну конечно, — улыбнулась девушка и налила в два бокала бургундского вина. Филипп быстро отпил, и почувствовал, как горечь, протолкнувшись в горло, отдала приятным послевкусием. — Я думал, будет хуже, — сказал он не без доли иронии. Девушка тут же прыснула со смеху. Она продвинулась ближе, но Эванс её не остановил. — Расскажите, что вас привело, мистер... — Бридж, — уверенно солгал он. — Что творится у вас на душе? Быть может, вам чего-то не хватает? Может, вам не повезло с женщиной? Или не хватает женской любви? Эванс начал рассказ, развязав себе язык. — Мне не повезло с одной прекрасной женщиной. Никогда бы не подумал, что она способна на такое предательство... Филипп бросил случайный взгляд в сторону Йенса. Тот уже любезно обхаживал блондинку, и та вскоре перебралась к нему на колени. Эванс вернулся к рассказу. — Она позволила себе запереть меня в библиотеке, уйдя и пообещав вернуться на рассвете. — Может, это была игра? Супруги часто любят забавляться взрослыми вещами. — Она мне не супруга и даже не любовница. Я теперь не знаю, кто она, — вздохнул Филипп. — Что-то эфемерное, навсегда утерянное. Девушка налила ему второй бокал, который Эванс осушил почти что сразу. Третий дался ему с такой же лёгкостью, и только тогда появилась долгожданная вата в голове, чувство, что он способен рассказать всё без утайки. Вот только настроение его стало еще мрачнее. — Она оставила меня. А я доверял ей. Представляете, я даже захотел купить ей собаку! Всё детство отец не разрешал заводить ей домашних животных. Ему до неё совершенно нет дела. Лишь по воле случая он подарил ей квартиру в хорошем районе, где она проживает несчастливо со своим престарелым женихом, который уже одной ногой на кладбище. — Какая жалость. Филипп не заметил в её словах издевки. — Абсолютно согласен. Она приехала ко мне. Она даже меня целовала. И я отдался чувствами, разумом. Мне хотелось быть к ней как можно ближе, а в итоге я стал от неё дальше всех. Филипп снова украдкой взглянул на спутницу Хоффмана. Она нежно целовала его в щеку. Рука Йенса спускалась по её спине. Эванс задержал внимание на них, но довольно скоро пришлось отвести взгляд: немец посмотрел прямо на него. Брюнетка по-прежнему сидела рядом с ним, но целовать её так же не было никакого желания. Наоборот, она его отталкивала своей наружностью. Филипп продолжил говорить: — Вы знаете, она обожает художников. Неудивительно: все, кто родом из богатой семьи, ценят и уважают искусство. Ей очень нравились полотна Эжена Делакруа. Если вы не знали, то в них отмечен романтизм, и я тоже интересуюсь этим периодом. Впрочем, это уже не так важно. Важно лишь то, какой утонченной и чувственной натурой она была. Как ей нравились гортензии в мамином саду. Ах, она была без ума от них. Ей к лицу был абсолютно любой цветок: он по-своему подчеркивал её характер и выделял самое прекрасное. На той неделе она приехала совершенно неожиданно и я даже не хотел её видеть, но она меня убедила в том, что встреча нужно не только ей, представляете? И она узнала мою мамá, и моя мамá узнала её. Она была безмерно счастлива видеть, что я теперь не один, что есть рядом кто-то, кто ценит меня столь же высоко. Я до сих пор помню, как она хвалила нашу кухарку миссис Дэвис. До чего же сильной и смелой нужно быть. Не каждый аристократ осмелится даже подойти к прислуге! Эванс на время закончил изложение своих переживаний, но заметил, как незнакомка облокотилась о его плечо и заснула. Неужто его россказни оказались настолько скучными? Он дотронулся до её ног и та, проснувшись, извинилась и поспешила уйти. Филипп несколько расстроился, потому что посчитал, что найдется кто-то, кто выслушает его в этот вечер. Эванс в очередной раз обернулся корпусом к Хоффману. Он целовал блондинку, но совсем без искры. Это был не тот поцелуй, который был у Филиппа с леди Бритни. Йенс слишком привык к обывательской пошлости и не понимал высокой любви. Он опустился слишком низко, даже для рядового немца. — Вам так интересно, как у меня дела? — вдруг спросил Йенс. Затем еще раз поцеловал девушку. Он не спустил с Филиппа изучающего взгляда, а он замечательно видел, как дама целовала его губы. Из-за этого Эванс зарделся. Перевел внимание на недопитую бутылку вина и решил, что он единственный, кто сможет её осушить. В это же время блондинка отсела от Хоффмана и он решил выйти с ней станцевать. Когда он закрыл шторы, Филипп успокоился. Он пил и пил, всё думая о леди Бритни, расстраиваясь и омрачаясь, пока не начал дремать. Повсюду слышалась музыка, однако она уже не раздражала, а тлетворно влияла на его беспокойный сон.

* * *

Он проснулся от того, что рядом с ним сидел Хоффман, уже без чьей-либо компании. На удивление его лицо было не такое, как прежде. Несколько встревоженное: брови нахмурены, сведены к переносице, губы плотно сомкнуты, челюсть напряжена. Верхние пуговицы его рубашки расстегнуты, а галстук ослаблен, хотя Эванс ясно помнил, что он его туго затягивал. — Где девушки? — Уже ушли. Вашей незнакомке надоело с вами якшаться. Вы оказались слишком скучными для нее. Эвансу было всё равно. Алкоголя больше не осталось. К сожалению, его бутылка опустела достаточно быстро. — Неужели я и правда настолько утомительный? — в воздух бросил Филипп. Йенс помедлил с ответом. — Вот вам совет: если уж так хотите завести случайную связь, то не говорите про своих прошлых обожательниц. Несчастная девушка целый вечер выслушивала от вас жалобные стенания. Будь я на её месте, я бы не только помер со скуки от вашего сердобольного рассказа, но и первым делом сбежал подальше. — Но вы ещё здесь. Хоффман тут же нацепил свою любимую улыбку. — Верно, я ведь не женщина. Думаете, мне интересны все эти лобызания с дамами лёгкого поведения? Эванс не ответил. — Думаете, интересна ваша леди Бритни? При упоминании её имени сердце Филиппа забилось чаще. Но, возможно, оно забилось быстрее, так как Йенс придвинулся ближе к нему и облокотился о спинку кожаного дивана. Он неотрывно смотрел на него, пожирая взглядом, а Эванс предпочитал делать вид, что этого не замечал. Его вторая рука опустилась на плечо Филлипа. Отчего-то он замер. — Мне интересно вовсе не то, о чем вы постоянно думали, из-за чего себя изводили, — нарочито проговорил он, растягивая гласные, затем прикусил нижнюю губу. Пальцами медленно начал поглаживать его рубашку, но все эти движения Филипп чувствовал самой кожей. — Что же тогда вас интересовало? В голове у Филиппа вертелся лишь этот вопрос. Забылась леди Бритни, забылась её прелестная квартирка, он больше не помнил о её женихе и проблемах, что та причинила. Сейчас Эванс был всецело поглощен Хоффманом и тем, что он позволял себе вытворять. Он не осмеливался даже повернуть голову в его сторону. Йенс поднял руку к лицу Филиппа, едва ощутимо прошелся пальцами по его подбородку, дотронулся до щеки, скуловой кости. — Только вы. Филипп закрыл глаза, по прежнему чувствуя, как грудная клетка не успокаивалась, а предплечья покрывались сильной дрожью. Хоффман что-то прошептал ему на ухо. Он находился так близко, расстояние было столь интимным, что у Филиппа закружилась голова. Поняв, что Эванс не сопротивлялся, Йенс уткнулся носом в щеку Филиппа, тихо дыша, находя своими пальцами его холодные, крепко переплетаясь с ними. — Скажите, что она вам тогда говорила. Мне нужно это слышать. Филипп совершенно забыл, как отвечать. Его сводил с ума тесный контакт их тел. В конце концов он едва слышно пробормотал: — Что ей нравится моё лицо. Хофман опустился к его шее. Эванс не понимал, отчего ему было так приятно от его прикосновений. — Что ещё? — Что она видит меня более сложным, чем я есть на самом деле. — Это не новость, Филипп. Я вас тоже таким рассматриваю. Как она вас называла, целовала ли вас. Что она делала? — В тот вечер... — прерываясь, отвечал он. Йенс целовал его чувствительную кожу, и от этого Филипп совершенно не мог сосредоточиться, — когда мы говорили обо всем на свете. Она не хотела продолжать что-то между нами. Хоффман слегка прикусил зубами его шею, и Филипп невразумительно промычал. — Она не хотела, но теперь этого хочу я, — ответил Йенс. — Эта стерва совершенно не понимает, кого упустила. Я же вижу вас насквозь, Филипп. Вы изголодались по чувствам. Вам не хватает грубой ласки. Вы до сих пор мне не верите? Он с силой сжал его плечо. Эванс громко выдохнул, наконец обращая внимание на Йенса. — Она вас гоняла, как гончую, не давая никакой награды. И ради кого вы тратили своё время? Хоффман схватился за его челюсть и грубо повернул голову Эванса к себе. — Скажите мне, Филипп, вы хотите её забыть? — Да. — Тогда отдайтесь мне. Эванс ничего не понимал. Он видел перед собой лицо Хоффмана, слегка склоненное набок. Немец сжал губы в ожидании. Тогда же Филлипа окутало что-то, чего он раньше не испытывал. Ему вдруг захотелось откликнуться на действия Хоффмана. Йенс смотрел на него снизу-вверх, из-под светлых ресниц, как тогда, в библиотеке. И взгляд его оставался таким же. Неужто Хоффман всегда смотрел на него подобным образом, желая возобладать над ним? Хоффман находился в невероятной близости. Эванс мог почти что чувствовать вкус его губ, горячее дыхание. В висках стучало, тело поддавалось его настойчивым касаниям и поглаживаниям. Сдерживался Филипп недолго: поцеловал Йенса первым, и немец, не колеблясь, ответил. Хоффман схватился за его галстук, с силой притягивая к тебе. Филипп не произнёс ни слова и лишь впился в его губы. Немец целовался с ним совершенно по-другому, не как с той блондинкой. Жадно, без желания кому-то отдавать. Йенс с силой держался за его волосы. Он демонстрировал контроль, власть, повелевал Филлипом, и Филиппу это не претило. — Я вас выбрал, Эванс, а не она. Ей вы интересны, как очередной трофей, коих у нее десятки. Я же хочу, чтобы вы были только моим, — властно сказал он, отстраняясь только для того, чтобы удобнее расположить ногу на диване. Путь с одной стороны был перекрыт ногой Йенса. С другой был огражден массивным столом. Но вряд ли Филипп тогда думал хоть о чём-то, кроме Хоффмана и его беззастенчивого поцелуя. Уже тогда ему казалось, будто он спал и сквозь сон наблюдал за происходящим. Немец отпустил галстук и поднялся рукой по волосам Эванса, распутывая его причёску, высвобождая темные пряди. Пальцами дотронулся до влажных губ Эванса, все ещё не сводившего с него взгляда. Действительно, это была полудрема. Хоффман уверенно нагнулся к Эвансу, чтобы ещё раз поцеловать. Тогда же Филипп ответил, кладя руку на его здоровую щеку. Эванс, казалось, вошел в раж. Хоффман ощущал его губы, тянулся языком до зубов, сплетался с его языком, прекращал, снова начинал, кусал его губы, дотрагивался до затылка и оттягивал волосы, обнажая шею Филиппа. Поцелуй был слишком мокрым и слишком развратным, что совсем не соответствовало натуре Филиппа с его пределом мечтаний о лёгкой романтике. — Я надеюсь, это не последний наш раз, Эванс. Филипп лишь продолжал душить поцелуями Йенса, ничего не говоря, чувствуя, как естественные потребности, ранее не будоражившие разум, выходили наружу. Это было что-то гадкое, что-то чуждое и, между тем, очень сокровенное и приятное. Хоффман не преминул начать расстегивать его рубашку, оголяя ключицы, грудь. Тут же кистью проник в открывшееся пространство, заставляя тело Филиппа покрыться дрожью. Хоффман старался ощутить каждую часть его тела. Задержал пальцы на вставших сосках. Филипп тихо выдохнул, отвлекаясь от Йенса. Раздвинул ноги, прислонился спиной к диванчику. Дышал он тяжело. Хоффман долго исследовал его тело, находясь так близко, как никто никогда не находился. Эванс чувствовал головокружение, перед глазами силуэты расплывались, поэтому он прикрыл веки, отдаваясь ощущениям. И он чувствовал, как Йенс иногда цеплялся ногтями за его кожу, заставляя вскидывать голову. — Вы слишком запали мне в душу. Йенс снова поцеловал его в шею. Эванс громко выдохнул. — Филипп, — прошептал немец, — вы мой, а я теперь ваш. Хотя вы сейчас этого не понимаете, уверен, что когда-то вы придёте к этому. Хоффман попросил Филиппа обхватить его шею и поднял его, усаживая на стол. Эванс оперся руками о край столешницы. Сейчас он бы позволил Хоффману сделать с собой всё, что угодно. Ему было безразлично на моральный вопрос, он отдавался страсти. Филипп тогда чувствовал себя чьим-то. Хоффман целовал его плечи, заставлял его спину прогибаться, прижимался к нему. Филипп таял от прикосновений, от того, как его раздевали чужие руки. — Я хочу вас любить, — Хоффман говорил это, точно в упоении. Йенс держал его за подбородок, так, чтобы Филипп не сводил с него взгляда. Снова прикасался губами с чувством. Эванс отвечал столь же уверенно. Ему захотелось большего. Хоффман поднял Эванса, удерживая свои крепкие руки на его пояснице, затем, попросив повернуться спиной, нагнул к столу. Филипп едва успел спастись руками. Тут же почувствовал, как Йенс прижался к его спине и ягодицам. Он смог издать лишь сдавленный стон. Кровь отлила от головы. Йенс нагнулся ещё сильнее, и тогда Филипп почувствовал сильное давление, исходившее от его тела. Сглотнул вязкую слюну. Хоффман сделал легкое движение вперед, и Филипп сжал руки в кулаки. Ещё раз. Ещё один вздох. Сперва пальцы Хоффмана очутились у его ремня, затем, разделавшись с ним, приступили к пуговице на брюках. Филипп молча ожидал, чувствуя, как плясали искры перед глазами, а в теле лишь ощущалась неистовая жажда. Ему хотелось освободиться от оков стеснявшей его одежды, ведь каждое трение кожей о ткань вызывало в нем сильное вожделение. Особенно, когда он позади чувствовал движения Хоффмана. Его прикосновение к брюкам заставило Филиппа сдавленно простонать. — Филипп, вы меня сегодня удивляете. Обычно смотрите холодным и ненавистным взглядом, сейчас же готовы на всё лишь ради того, чтобы я был рядом. После этих слов Йенс начал медленно двигать рукою, прикасаясь к его нижнему белью сквозь одежду. Филиппу не хватало темпа, и тогда же он вцепился в руку немца, накрыв своей. Сперва он, поддаваясь, позволил Эвансу чувствовать себя главным. Затем вдруг остановился, слушая, с каким неудовлетворением выдохнул Филипп. — Знаю, чего вы хотите, Эванс. Но вы успеете получить своё. Сейчас же... Хоффман быстро отделался от Эванса и стал распускать свой ремень и стягивать брюки. Плечи Эванса оголились, рубашка пропиталась потом. Он никогда бы не подумал, находясь в трезвости, что способен так низко пасть, в особенности перед мужчиной, точно дешевая проститутка из трущоб Лондона. Возможно, он понимал, что человеком рядом был Хоффман, но этот факт его нисколько не расстраивал. Ему хотелось поскорее расправиться с формальностями, ощутить что-то, что поглотило его пьяный разум целиком. Окажись на месте Хоффмана леди Бритни, вероятнее всего, случилось бы то же самое или нечто хуже. Филипп был не способен собой управлять, поэтому им управлял Йенс. Немец спустился рукой от лопаток Филлипа до поясницы, и несильно ударил по ягодице. Затем его руки обвились вокруг его талии, и Эванс вновь разогнул спину. Он не мог видеть Хоффмана, лишь слегка повернул голову в его сторону. Йенс был требовательным: он не позволял Филиппу двигаться и бесцеремонно трогал его тело, правой рукой прижимал к себе, чтобы Эванс всё чувствовал. И Эванс чувствовал. Его пальцы спускались по линии талии Филиппа, поднимались по торсу, останавливались на выступах ключиц. И каждое движение сопровождалось тихими бормотаниями Хоффмана на немецком. Эванс не понимал, о чем он говорил, но, казалось, что он находился в бреду. Вскоре Эванс снова оказался на столе и снова оперся о него локтями. Хоффман больше не собирался устраивать прелюдий и хотел перейти к более раскованным действиям. Филипп уже ни о чем не думал, нетерпеливо опустил голову. И тогда же за шторкой мелькнула чья-то тень. Йенс немедленно её заметил и принялся одеваться. Филипп не видел, куда вышел немец и с кем он разговаривал. Его потянуло в крепкий сон, и он больше не мог сопротивляться навязчивому желанию уснуть. Он примостился на кресле и закрыл глаза, казалось, на мгновение. Однако одного этого кратчайшего мгновения оказалось достаточно, чтобы заснуть.