Святоша

      Агнесса проснулась резко, как выныривают из воды после долгого погружения.       В бумажные сёдзи бился дождь и шквалистый ветер. На улице разыгралась настоящая буря. Воздух в комнате стоял выстуженный и влажный, но Агнесса снова вспотела и кое-как спросонья выползла из-под двух одеял.       Чрезмерная неловкая забота Огаты иногда бывала милой. А иногда — удушающей.       Первая же мысль — как и последующие — были об Огате: о том, что его рядом не оказалось, но, пока она спала, он всё-таки вытер её живот, одел в бледно-персиковую юкату, завязав узел на талии крепко-крепко, аккуратно сложил рядом с футоном стопкой её одежду и даже поставил на столик стакан воды рядом с очками.       Агнесса переодевалась спешно. Ведь сегодня днём в деревню должен прийти тот загадочный господин иностранцев, чтобы якобы покататься на лодке. По пасмурной серости за окном нельзя было точно сказать: сейчас только раннее утро или уже вечереет. Может, загадочный господин и вовсе одумается и никуда не придёт из-за такой погоды.       Агнесса скорее бросилась искать хоть кого-нибудь.       Хозяйка обычно просыпалась так же рано, как и Огата, который уезжал на охоту. Даже если сейчас просто раннее утро — она бы уже гремела посудой на кухне, начинала готовить. На кухне никого не оказалось. Как не было и во всём доме — Агнесса обошла его на несколько раз. Прислушивалась к звукам в комнатах — если бы Огата там что-нибудь чинил, убирался или тому подобное, она бы обязательно услышала.       А он, кажется, снова исчез сам по себе. Значит, должен точно так же неожиданно вернуться сам. Как в прошлый раз.       Вот только тогда он вернулся страшно избитый. Агнесса, к своему сожалению, уже выяснила: Огата не из гранита и стали. Он тоже мог ошибаться.       Мог умереть от потери крови, болевого шока или травмы жизненно важных органов, как сотни — или тысячи? — её пациентов до этого. Агнесса развернулась, чтобы выйти на улицу, как-нибудь надеть седло на Дымка и съездить до господина Хиджикаты, попросить у него помощи, в этот раз она не собиралась надеяться лишь на удачу. Она невидящим взглядом пялилась перед собой в коридор, прокручивая чёткий порядок действий, как вдруг послышался скрип.       Она замерла. Поправила очки, изо всех сил фокусируя и зрение, и все оставшиеся чувства. Прислушалась, неуверенная, что это не гром с улицы или ветер, бьющийся в окна. Звук повторился уже отчётливее. Настолько, что теперь Агнесса могла точно сказать: он шёл со стороны тупика, который она прошла. Вернее, в том углублении находился один из входов на кухню со стороны дома, вот только Агнесса стояла так, что всё это время видела часть двери — та закрыта, её не двигали.       Сейчас эта часть коридора точно была тупиком.       Послышалась ещё какая-то возня прямо за углом, тихий стук о дерево и ещё тише — лёгкий металлический звон.       Агнесса окоченела окончательно. Силой воли загнала всю внешнюю дрожь внутрь, чтобы не издать ни звука. Не выдать себя. Всё равно сделать ничего не могла: после её «русской рулетки» Огата не вернул ни револьвер, ни охотничий нож.       Агнесса зажмурилась.       Она сходила с ума.       Она правда сходила с ума, потому что ничего другого не могла представить: как кто-то двигался с винтовкой, а бляшка на ремне случайно задевала затвор — отсюда и тихий звон.       Тихий, потому что человек старается меньше шуметь. Но звон есть. Человек просто не знает, что по случайности в этом большом доме Агнесса недвижимо стоит прямо за углом и вслушивается.       Иначе он бы придержал пряжку ладонью.       Но тогда, в рёкане… Тогда она представляла себе разъярённого Сугимото. Сейчас же Сугимото всё-таки верил, что нуждался в ежедневной дозе противоядия. На самом деле Агнесса помаленьку подмешивала к настоящему противоядию пустышку с похожим вкусом. Поэтому, когда она раздала несколько дней назад всем партию пустышек впрок на неделю, никто, даже сам Сугимото, не начал её в чём-то обвинять. А он-то уж точно начал бы первый!       Или все эти звуки могли быть просто отголосками её фантазии, случайно смешанные из непогоды на улице. По здравом размышлении — из-за угла на неё мог выйти только Огата.       Если бы умел проходить сквозь стены.       Агнесса не моргая пялилась на видимую часть двери: та оставалась неподвижной все эти бесконечно растянутые мгновения, пока из-за угла и вправду не вышел Огата.       Настоящий. Всамделишный Огата.       В руке, по обыкновению, держал за цевьё винтовку; от неожиданности перехватил ту обеими руками, но оборвал движение, узнав Агнессу. Она нервно рассмеялась от облегчения — всё так же внезапно нашёлся! — и крепко-крепко обняла Огату. Он наклонился сильнее необходимого, приставил винтовку к стене и тоже обнял Агнессу. Предплечьями, не прислоняя ладоней. Потому что те были в какой-то серо-чёрной грязи.       Ей нравилось это мгновение покоя, а любой каверзный вопрос грозился всё разрушить.       — Не подскажешь который час? — Агнесса потёрлась щекой о его плечо.       — Без п’ятнадцати восемь, — с акцентом, но без запинки ответил Огата. И даже не посмотрел для этого на часы.       Агнесса слегка удивилась тому, насколько лучше он стал говорить по-русски, а затем вспомнила, что вообще хотела сделать, и изобразила крайнюю степень наглости:       — Ты уже закончил готовить завтрак? Я хочу есть.       Он коротко, отрицательно мотнул головой.       — Тогда что ты делал на кухне? — она покачала головой игриво, в шуточном недоверии.       — Убирался, — сухо ответил Огата, не сводя с неё взгляда.       Ложь.       Агнесса знала это только благодаря невероятному совпадению: развернись она хотя бы чуть-чуть иначе, не заметила бы — двигается там эта дверь или нет.       А ещё от него пахло пылью. На идеально чистой хозяйской кухне не водилось ни застаревшего жира, ни пылинки в труднодоступных местах — у Агнессы как-то порвалась ниточка с жемчужиной, которую она потом искала по всей кухне и ползала на коленях, — и уж тем более никак не могло быть столько пыли, чтобы оставить за человеком шлейф запаха.       Но Агнесса сделала то, что умеет лучше всего, — притворилась. Притворилась, будто не заметила ни странной грязи, ни того, что уверена — вышел он не из кухни, а просочился сквозь стену в том же тупике. Притворилась, что не замечает его подозрительного поведения.       У неё не было ни одной идеи, по какой причине Огата так себя вёл, — всё равно брать с неё нечего! — а сам он если уж упрётся, то под пытками не выдаст.       Агнесса собиралась под каким-нибудь предлогом отвязаться от Огаты и осмотреть тот злополучный тупик. Вероятнее всего — там был потайной проход. Но Огата отвязываться от неё никак не хотел, ещё сильнее обычного, поэтому Агнесса вынужденно собрала все необходимые вещи и жевала сухофрукты с орехами на кухне, которые он ей вручил в кульке.       Ждала, когда же он пойдёт седлать Дымка, оставив её одну.       Огата встал над Агнессой недвижимой фигурой, все предметы за его спиной сразу же обрели тревожные очертания в полумраке. Она никогда не готовила на кухне, только ела или составляла компанию Огате, пока готовил он, но была уверена, что сможет примерно сориентироваться тут даже в полной темноте: вон там — шкаф с чистой посудой, рядом — со специями, а между ними под потолком висели сушащиеся травы. Со вчерашнего дня ничего не изменилось. Вроде бы.       Теперь Агнесса сомневалась и в этом.        — Хозяйка попросила присмотреть за домом, кормить кота, закрыть закусочную, всё равно в такую погоду никто не придёт, — он бесшумно пододвинул ещё один стул и сел рядом. Ещё слегка пригнулся, из-за чего и вовсе выглядел ниже Агнессы. — Потому что вчера вечером ей пришло письмо. У её отца, кажется, перелом бедра, а все остальные братья и сёстры живут слишком далеко. Так что им с сыном пришлось временно уехать.       Голос у него звучал пугающе монотонно. Не как обычно, когда нужно было просто передать неинтересную информацию, до которой ему не было никакого дела. Да, он пытался изображать скуку. Но, как гениальный художник не мог повторить свою же картину без искреннего порыва вдохновения, Огата своё же равнодушное поведение специально повторять не умел. Агнесса видела разницу. Сейчас его монотонная бесстрастность была идеально отшлифованной до блеска и как будто отрепетированной. Поэтому фальшивой.       С ним что-то было не так.       Лжецы обычно прячут глаза, отворачиваются вроде бы между делом. Огата, видимо, пытался делать наоборот — и специально не шевелился. Не отводил взгляда.       Ну, или Агнесса просто боялась темноты и грозы. И вся подозрительность рождалась исключительно из-за громового аккомпанемента. Полумрак из-за плотно задёрнутых занавесок на кухне царил гораздо более густой, чем в коридоре.       Между раскатами грома было слышно, как тихо тикали в углу небольшие часы — остаток былого богатства. Но циферблата было не различить.       Как вообще Огата определил точно, что тогда было «без пятнадцати восемь»? Даже если бы он всё-таки вышел из кухни — что, разумеется, было не так, — ему бы пришлось чем-нибудь себе подсветить, иначе не видно. Возможно, он просто недавно купил или одолжил карманные часы.       Ничего подозрительного не было в том, чтобы просто точно знать время.       — Что, даже не станешь пытаться меня отговорить идти туда? — Агнесса закинула босую ногу ему на колено, легонько пихнула.       — А вы этого хотите? — Огата перехватил её за голень, не давая убрать ногу.       — Пойти туда?       — Чтобы я попытался вас отговорить.       Агнесса довольно покивала. Продвинула ступню дальше — Огата позволил, — выше. Прошлась по его бедру сбоку, упёрлась пальцами в дно патронташа, держась за край стола, чтобы не опрокинуться назад.       — А это будет иметь результат? — на этот раз он говорил с едва уловимой искренней усталостью.       Агнесса бодро отрицательно помотала головой.       — Но вам будет приятно, если я попытаюсь?       — Молодец, хорошо меня знаешь, — усмехнулась Агнесса.       Демонстративно лениво поправила на косичке бантик из верёвки с ножен господина Хиджикаты, теперь она все премудрости заплетала с ним самостоятельно. С силой выдернула ногу, сделала вид, что старательно укладывает кулёк с сухофруктами в свой рюкзак. Язык жгло от желания выдать вдогонку, мол, «Я тоже тебя хорошо знаю!».       Агнесса смолчала. Сняла очки. С зевком и кряхтением потёрла кулаками глаза, ещё тщательнее потёрла и громче зевнула, а потом подошла к тазу, в котором мыли посуду, зачерпнула из соседнего, с чистой водой, обеими ладонями. С фырканьем и ещё более громким кряхтеньем начала плескаться, якобы пытаясь смыть сон.       — Что должно произойти в восемь часов? — она спокойно развернулась к Огате.       Между ними оказалось три шага. Ей хватит.       Он ответил с опозданием:       — Почему вы так решили?       — У тебя в правом кармане штанов часы, — Агнесса самодовольно улыбнулась.       Она нащупала их ступнёй под патронташем и представляла, насколько он чувствует себя идиотом, что позволил ей такие заигрывания.       — Во-первых, раньше ты не носил в карманах часов. Во-вторых, не имел привычки проверять время, чтобы знать его с точностью до пяти минут, если чем-то занят.       — Агнес… — мягко позвал он её и встал со стула.       — Стой на месте, — она схватила из горы чистой сохнущей посуды разделочный нож. Огата прошлым вечером посуду вымыл, но не вернул на место. Не до того было. Как удачно. — Ещё раз: что должно произойти? Что ты сделал?       — Вам не кажется, что ситуация повторяется? — Огата остался стоять на месте в лёгкой растерянности, сквозившей в его голосе. — Вы правда собираетесь меня зарезать? Это не так легко, как просто нажать на спусковой крючок, даже если я не буду сопротивляться.       — Первое убийство в жизни я совершила кухонным ножом, — Агнесса взмахнула лезвием из стороны в сторону и злобно потыкала в его сторону, жестикулируя. — Так что не надо тут хвастаться, какой ты знаток.       — Я не… Хорошо, — Огата пригладил волосы. Всё-таки сделал шаг вперёд.       Она понимала — он просто отберёт у неё сейчас нож, как у истерички, которая любит чуть что — хвататься за оружие, чтобы привлечь внимание. Тем более Агнесса и так знала, поняла ещё с «русской рулеткой» — Огата не боится смерти. Своей — нет.       Агнесса развернула нож лезвием к себе. К горлу.       Вот тогда Огата остановился.       — Свобода или смерть, — голос у Агнессы дребезжал от напряжения. — Два шага назад. Отойди к противоположной стене.       Огата послушался. Поднял перед собой ладони — белые пятна на фоне тёмной стены, тёмной военной формы. Агнесса не собиралась убивать себя. И боялась, что если Огата подойдёт ближе, то поймёт — по взгляду. Кому, как не ему, знать, как именно она будет смотреть, когда действительно будет готова перерезать себе глотку.       — Ничего не произойдёт, — заговорил успокаивающим тоном. Ну точно, как с истеричкой, которой она и являлась в его глазах. — Ничего. Агнес, с вами ничего плохого не произойдёт.       Она забрала со стола очки, кое-как надела одной рукой. Надо было ещё обуться — не побежит же она на улицу босиком! — и взять рюкзак, в котором лежала её тетрадь с перешифрованным кодом от татуировок. Агнесса не могла сделать этого с самого начала — Огата обязательно что-то заподозрит при такой основательной подготовке.       — Выйди. И закрой за собой дверь, — она ткнула пальцем свободной руки в ту, которая вела обратно в дом.       — Нет. Послушайте… — он снова пригладил волосы. — У нас нет времени.       Агнессу укололо изнутри: проткнуло желудок, кишки и выше — сердце. Как бы она хотела ошибиться. Как бы хотела быть просто истеричкой с проблемами с доверием.       Но что-то всё-таки должно было случиться.       — Я на вашей стороне. С вами ничего плохого не произойдёт, если будете делать так, как я вам говорю. И, пожалуйста, хотя бы отодвиньте острие подальше, — Огата говорил чётко, быстро и ровно — тоном, не терпящим возражений.       Агнесса действительно чуть опустила лезвие, больше рефлекторно.       Снаружи помимо завываний непогоды послышались звуки — привычная возня улицы: ржание лошадей, чавканье по грязи и лужам колёс гружёной кареты. Даже в такую непогоду у людей оставались неотложные дела. Агнесса бы не обратила никакого внимания, если бы не сегодняшнее странное поведение Огаты.       А теперь он и вовсе резко пригнулся, подтянул к себе за ремень винтовку, Агнесса тут же следом опустилась на пол, не решаясь даже украдкой выглянуть. Окна, которые выходили на улицу, были с её стороны.       Настороженная собранность Огаты заставляла ещё сильнее нервничать.       — Кто это? — шёпот у неё вышел жалобным.       Но он и к её жалобной просьбе остался глух, он не был занят наблюдением из другого окна. Огата не делал вообще ничего. Просто смотрел таким же собранным взглядом прямо ей в лицо.       Агнесса вспыхнула злостью:       — Знаешь что? Иди-ка ты к чёрту.              Она выглянула, осторожно придерживая занавеску.       На улице действительно стояла карета. Чёрная, лакированная. Рядом ходили четыре человека, но только за пару секунд, пока Агнесса смотрела, один из зоны видимости вышел, а другой в неё зашёл.       Все были одеты в плащи, под которыми вполне можно было бы спрятать ружьё, как у господина Хиджикаты, так что она не могла сказать — вооружены те или нет. Ещё двое людей проехали на лошадях. Судя по тому, как затормозили у кареты и как наклонились к ней, — разговаривали. В карете кто-то был. А потом те двое всадников скрылись насовсем.       Потом сочетание неясных линий на козлах кареты двинулось — это оказался кучер в таком же тёмном плаще. Чёртов дождь. Агнесса даже в очках видела нечётко, но не могла оторваться.       Эти люди не держались как военные, не группировались как военные.       Агнесса знала, кто эти люди.              Один из мужчин в тёмном плаще — тот выглядел высоким и плечистым — открыл двери кареты и распахнул зонт над тем, кто вальяжно спустился со ступеньки-подножки. У него тоже был плащ и капюшон на голове, так что Агнесса никак не могла разглядеть лица. Все они — обезличенные фигуры. Но вот другой подал ему какой-то предмет, под вспышкой молнии оказавшийся тростью.       Нет, он спускался со ступеньки не вальяжно.       Он спускался медленно — не мог иначе, из-за плохо сросшегося перелома голени, ведь раздробленные кости хорошо не заживают. А раздробила их Агнесса отлично. Качественно. Она сделала кочергой ни один и не два удара. Гораздо больше.       Тёмный провал под капюшоном поворачивался, осматривая здание. Агнесса в ужасе отпрянула, пока он её не заметил.        Тут же Огата вжал её в стену под окном. Закрыл рот ладонью и перехватил руку с ножом. Навалился ещё сильнее, заодно придавливая ноги, видимо, был готов, что она сейчас всё-таки брыкнется и затеет истерический припадок.       У Агнессы из обессилившей руки выпал нож. Огата оттолкнул его подальше, себе за спину.       — Вы не будете сейчас кричать, — вкрадчивым шёпотом произнёс ей прямо на ухо.       Она не нашла в себе силы кивнуть. Огата всё равно убрал ладонь от рта и ослабил хватку.       Агнесса не видела перед собой его лица. Все ранее чёткие, прямые линии смазались, расплылись. Всё, что было у Агнессы перед глазами, — продолжение окна. Такое же влажное и неразборчивое. Такое же страшное.       — Что же ты наделал… — сквозь ком в горле звуки получались угловатыми и неприятно искажёнными. — Я же правда тебя любила…       Капля за каплей — по щекам у неё покатились слёзы.