Святоша

      Весь оставшийся день Агнесса продолжала думать: где же в своей двойной игре ошиблась настолько сильно, что Огата не просто предположил или ткнул наугад, а с такой твёрдой уверенностью знал о её работе на Цуруми?       Она где-то крупно оступилась. И не один раз. Только вопрос времени, когда это заметят все остальные.       Или, вполне вероятно, Огата специально пытался запутать её, придумывал какие-то «промахи», играл на нервах.       Как врач их воинской части Агнесса ухаживала за ним достаточно долго в лазарете, хоть большую часть времени он крепко спал или просто находился в почти бессознательном состоянии. И теперь существовала вероятность, что Огата просто узнал её по голосу.       Тогда дело закрыто.       Если из аргументов у него только собственные свидетельские показания — она в абсолютной безопасности. Потому что в глазах всех остальных Огата — предатель, лжец и вообще-то заинтересованное лицо, обвинения которого никто не станет слушать всерьёз.       Или Агнесса действительно где-то сильно ошиблась, и как только Огата укажет на эти ошибки всем остальным — они обратят внимание.       Снова и снова она мысленно возвращалась от одного варианта к другому. Вспоминала, как Шираиши готов был сигануть с дирижабля наудачу над кронами деревьев — куда, видимо, повезло упасть Който. Лишь бы не иметь дел с разъярённым Сугимото, у которого с предателями разговор короткий.       И это только из-за того, что Шираиши якобы сделал копию одной из татуированных кож из рюкзака Сугимото для Хиджикаты. А ведь с Хиджикатой они никак не враждовали. Старый самурай вообще ничего плохого Сугимото не сделал, более того, сейчас они все сотрудничали. Не без недоверия, но всё же…       Агнесса нервно потёрла шею.       Копия, которую сделал Шираиши, в итоге оказалась поддельной, зато Агнесса работала на Цуруми по-настоящему, как и по-настоящему докладывала ему о передвижениях группы и предполагаемом количестве кож у них — ровно до того момента, пока к ним не присоединился Огата, под чутким наблюдением которого делать это стало просто невозможно.       За работу на Цуруми Сугимото свернёт Агнессе шею.       Перед глазами невольно всплыла картина с её «освобождением из лап бандитов», тела которых оказались разбросаны потом по всему заброшенному домишку с расколотыми черепами, вспоротыми животами и скрученными головами. Бандитами они были самыми настоящими, которым дали денег за её похищение и ещё больше пообещали за сохранение товарного вида и товарной консистенции.       Агнессе их жалко не было.       Если Сугимото обо всём узнает, ей станет очень жалко себя.       — …Агнес, — серьёзным голосом заговорил Сугимото.       Он присел перед ней на корточки. Агнесса, вырванная из своих мыслей, испуганно дёрнулась от неожиданности и со всей силы хлестанула его по лицу уткой, которую ощипывала.       Бей или беги.       Борись или умри.       Тут же попыталась ударить его в горло стопой, подошва её истоптанных сапог не такая прочная, чтобы сломать человеку и кадык, и трахею. Только вызвать затруднение дыхания. Но у Агнессы получилось лишь пихнуть крепкого Сугимото в плечо. При этом она неловко распласталась спиной на траве, из-за собственного удара свалившись с бревна, на котором сидела.       Где-то сбоку Шираиши не удержался и над нелепостью произошедшего рассмеялся. Это Агнессу отрезвило.       — А! Прости, пожалуйста… — взволнованно запричитала елейным голосом.       Им обоим повезло — она испугалась слишком сильно, не додумалась сразу же ткнуть его отравленной спицей. Агнесса обвела прищуренным взглядом всех присутствующих на поляне, особенно долго рассматривая Огату. Тот тоже ощипывал птицу и выглядел совершенно обычно, с лёгким любопытством наблюдая за происходящим со стороны. И то, вероятно, только потому, что смотреть в лесу было вообще больше не на что.       Агнесса уже не просто разглядывала, а неприлично пялилась и изо всех сил пыталась понять, мог ли он что-то сболтнуть.       Она ему сказала: если он попробует не то что прямым текстом кому-то рассказать, а хоть как-то полупрозрачно намекнуть о её причастности к работе на старшего лейтенанта Цуруми, то, во-первых, Сугимото ему точно не поверит. Огата должен был это понимать. Агнесса надеялась ради собственного душевного спокойствия, что Огата именно так и видит сложившуюся ситуацию. А во-вторых, если уж случится чудо и его доказательства будут приняты как очень весомые… Весомее репутации Агнессы — благодетельницы и святой спасительницы всех нуждающихся…       То она утянет Огату за собой.       Это в принципе единственное, о чём они говорили во время охоты. Хотя даже «разговором» такое вряд ли назовёшь. Агнесса просто сообщила ему об этом после долгого молчания тихим, но жёстким голосом. Причём сказала специально под руку, когда он только прицеливался в птицу. Он ей ничего не ответил, даже не кивнул. И рука у него не дрогнула. Она приняла его молчание за стремление быть тише во время охоты. Не на уток, которых они высматривали, сидя в высокой траве.       Охоту на саму Агнессу. Никто не предупреждает зверя, что какие бы ни были у него острые зубы и свирепый нрав, у охотника есть капкан и огнестрел. Пусть себе хищник лучше думает, будто у него преимущество. Потеряет бдительность.       Так и Огата промолчал, не пытался показательно ткнуть Агнессу носом в её неправоту. Возможно, он не пристрелил её в поле только потому, что не придумал, как правдоподобно объяснить её исчезновение всем остальным. Если сделать это руками Сугимото, то и объяснять ничего не надо. А перестал следить за ней — когда в её руках находилось заряженное оружие — только для усыпления бдительности.       С другой стороны, она видела со всей своей прозорливостью, что Огата не просто пугает, он действительно пристрелил бы её там, если бы она не начала говорить искренне.       Она зажмурилась, попыталась отогнать бесконечные размышления. Для них было не место и не время.       Сугимото смотрел на неё со странной мрачной растерянностью, будто не знал, что сказать. И следует ли говорить вообще. Но вопросов о причинах её дёрганности у него не возникло. Или он их не задавал.       — Задумалась, а ты неожиданно так… Испугал, — она на четвереньках подползла и будто бы нерешительно поводила ладонями вокруг лица Сугимото. А потом так же смущённо поправила тесёмку на волосах.       Хлестанула она его достаточно сильно, больше попала по носу, который порозовел, и в левый глаз — тот начал слезиться. Сугимото разом перестал выглядеть жутко и как-то по-детски обиженно надулся.       — Я тебе помочь хотел, — он потупил взгляд в сторону утки и бережно подобрал тушку с травы.       — Извини, — оторопело выдавила Агнесса то ли ему, то ли мёртвой птице.       В ней сплелись прагматичность, воспитание христианами, долгое время, уже во взрослом возрасте, проведённое в деревнях, где отголосками остались языческие традиции и присказки, и вот теперь — айнские традиции, которые Агнесса старалась просто понять. Своеобразное проявление исследовательского интереса.       И всё это говорило ей, что с едой обращаться нужно бережно. Это живое существо отдало жизнь, чтобы жила она. Агнесса сложила ладони в молитве на азиатский манер, хотя знала только христианские.       Она отчётливо понимала: даже если не сражаться на передовой, то всё равно есть немаленькая вероятность, что её саму вот так подстрелят ради выгоды, сожрут, переступят и глазом не моргнут. Причём, судя по рассказам Шираиши об Абашири, сожрать её могут некоторые далеко не метафорически. И ей бы хотелось, чтобы к её жертве отнеслись хотя бы с крупицей неравнодушия.       — А зачем мне помогать? Я могу сама, — Агнесса подняла взгляд на Сугимото, который уже встал и куда-то пошёл с её птицей.       — А, ну… — он растерялся, почесал свободной рукой голову, сдвигая фуражку на бок, — может, тебе хочется заняться чем-то другим? Разделывать тушки, например.       Сугимото улыбнулся ей предельно дружелюбно, аккуратно отводя руку с птицей подальше от Агнессы. Ей так улыбалась няня, которая не могла обидеть молодую госпожу, когда не пускала пойти посмотреть на тренировку брата. А то Агнессе там прилетит нечаянно, а с няни потом спрашивать будут. Так и Сугимото пытался аккуратно её куда-то сплавить. И выглядел при этом донельзя забавно.       Она бы решила, что ей, как разбирающейся в ядах, не доверяют больше приближаться к общей еде, если бы он не делал такое забавное сконфуженное лицо.       — Так нечего же разделывать ещё, никто не закончил ощипывать, — недоверчиво прищурилась Агнесса. — Что-то случилось?       Сугимото обернулся на Асирпу. Потом снова что-то хотел сказать Агнессе. Передумал, одними губами выдал Асирпе или какое-то короткое предложение, или одно слово. Девочка с твёрдостью во взгляде отрицательно покачала головой.       — О, смотри, Огата как раз почти закончил, — Сугимото картинно обрадовался и ткнул пальцем в сторону.       Агнесса прищурилась ещё недоверчивее, медленно повернулась в ту сторону. Огата, конечно, по сравнению с ней, ощипал гораздо больше, но всё равно никакого «почти закончил» и близко не было. Сугимото тем временем быстрым широким шагом вернулся назад к Асирпе, демонстрируя отобранную птицу.       — Ну и? Как это понимать? — Агнесса встала в полный рост, сложила руки на груди и уставилась на него.       Они немного пошептались там. Агнесса своим острым слухом могла расслышать только обрывки фраз Сугимото, вроде «на тебя она не обидится» и «пожалуйста». В конце концов Асирпа состроила серьёзное выражение лица, деловито развела руками, мол, что с тебя взять, и, видимо, согласилась.       — Агнессушка, — излишне ласково позвала её Асирпа и подошла ближе. Агнесса присела перед ней на одно колено, внимательно слушая, — тут такое дело, видишь ли, — она растягивала гласные, — у тебя не особо удачно получается ощипывать, часто оставляешь очин. Ты и так сегодня постаралась на охоте. Давай пока отдохнёшь, подождёшь, пока кто-нибудь закончит. И будешь разделывать тушки.       Агнесса обиженно поджала губы, скосила взгляд в сторону Огаты, ожидая, что он будет ехидно улыбаться, ведь кто-то кроме него указал «заносчивой барышне», как она бесполезна в обычной жизни и даже простые бытовые вещи выходят у неё из рук вон плохо.       Но Огата, к её удивлению, просто наблюдал. Не злорадствовал. Или делал это настолько глубоко в душе, что ей было не видно.       — Винтовку, которую одолжил мне Сугимото, на самом деле отобрал Огата и не дал пострелять, — всё равно наябедничала расстроенная Агнесса и ткнула пальцем в его сторону. — Так что я не устала.       Огата не выглядел удивлённым такому переводу стрелок и, видимо, не считал нужным оправдываться, хоть она и слишком сгустила краски, ничего он у неё не отбирал. Надавил слегка куда следует, конечно. У Агнессы осталось после этого липкое неприятное чувство: пока кто-нибудь не пытается убиться, она не просто бесполезна, а порой её ещё и буквально за шкирку вытаскивают из каких-нибудь мелких неприятностей, на этот раз вовсе не подстроенных специально для роли бедной-несчастной.       В принципе, это то, чего она и добивалась: ей дают работу исключительно по медицинскому профилю, во всё остальное время имеет право на заслуженный отдых. Агнесса не считала себя лентяйкой, но и не была идиоткой, которая готова показательно упахиваться за просто так. Она уже ценна сама по себе. Как минимум потому, что даже со всеми приступами оставалась явно адекватнее Иенаги. На этом все доступные медики заканчивались.       — Слушай, у тебя так ловко и аккуратно получается разделывать птицу, — продолжала улыбаться ей Асирпа, которая явно не хотела есть суп с частями перьев или переделывать чужую работу, но при этом была достаточно проницательной, чтобы пытаться подобрать к Агнессе особенный подход, а не вывалить правду в лоб, — для этого ведь и нужны товарищи. Каждый делает то, что получается у него лучше всего, чтобы в конце всем вместе, — девочка подчеркнула последнее слово, — есть вкусную еду. Ну-у, — она поманила ладонью Агнессу то ли как дикую, то ли как умственно неполноценную, — давай. Тебе ведь нравится вкусно поесть?       — Ещё бы. А кому не нравится? — поддалась Агнесса, вложила руку в маленькую ладошку Асирпы.       Чуть ли не больше вкусного обеда ей нравилась Асирпа. Ребёнок с горящими глазами и живым умом — та отчасти неуловимо напоминала Агнессе саму себя в детстве.       Вдобавок Асирпа ещё из такого рутинного дела, как готовка, умела организовывать интересный процесс. Не как няня, которая, в принципе, поучала так занудно, что даже страстно любопытной от природы Агнессе, кажется, навсегда отбила желание заниматься всякими «женскими» делами, ибо та начинала ещё более скучную лекцию на рациональный вопрос: зачем всяким ухажёрам раздавать платки с вышивкой ручной работы, на которые потрачена куча нервов и сил? Обойдутся. Пусть сначала придумали бы что-то получше постных или чересчур рафинированных комплиментов.       С Асирпой Агнессе снова хотелось учиться. Хотелось смотреть на мир ещё шире. Ибо та не нападала, не продавливала, уж тем более не намекала, что никому Агнесса с таким характером тогда не будет нужна.       Асирпа легонько потянула Агнессу, встала рядом и свободной рукой обвела поляну, указывая на товарищей.       — Вот видишь, — ласково продолжала Асирпа, видимо, чувствуя, что надо дожать, — Сугимото отвечает за запасы осома, — девочка с важным видом сделала на этом акцент, — а ещё донёс наши запасы овощей от деревни, потому что одно мясо есть вредно. Мы собрали подходящих трав, чтобы наша пища не была пресной, — спокойно рассуждала она. — Огата подстрелил птиц. Ты разделаешь их. А после мы все вместе будем делать читатап, — Асирпа заглянула ей в лицо. — По одиночке мы бы этого не смогли сделать. Иногда приходит время, когда нужно отдохнуть и положиться на других.       Агнесса на секунду прикрыла глаза. Ей очень хотелось сказать девочке, что это чёртова мясорубка, а не гонка за золотом.       Ради таких денег любой человек готов без раздумий вскрыть глотку своим «товарищам». Такие светлые рассуждения и стремление всех сплотить похвальны. Но не среди подобных людей.       Будь это кто угодно другой, Агнесса бы жалеть его не стала — ответила бы ядовито на наивность. Жизнь не пожалеет.       Но макать ребёнка в эту грязищу раньше времени не хотелось. Агнесса прекрасно себя помнила в таком возрасте. И знала: она бы ещё и взбесилась, если бы кто-то решил, что умнее её, начал учить жизни. Скорее всего, Асирпа, в отличие от неё, подозревает, что она — не центр вселенной, не самая умная во всём мире.       Но на нормальный разговор получить такие поучения всё равно неприятно.       Поэтому Агнесса просто подняла свободную руку, будто сдаётся:       — Хорошо, уговорила, — Агнесса искренне улыбнулась. — Тебе виднее.       Пожала плечами, мол, ничего уж не могу с этим поделать.       Маленькой охотнице виднее, и, вероятно, ощипывать птицу Агнесса не даётся. И той лучше самой решать, стоит ли тратить силы на сплочение этих людей.       Сугимото, стоявший в обнимку с тушкой утки, облегчённо вздохнул. Он, видимо, ожидал, что Агнесса всё-таки начнёт упираться.       А у Огаты, наоборот, в глазах блестело веселье: он же оказался прав. То были не просто придирки к Агнессе на почве личной неприязни. Она на это с самым непроницаемым лицом подошла к Огате, присела перед ним на корточки и уставилась. Причём села настолько близко, что упёрлась своими коленями в его. И в дневном свете впервые со своей близорукостью увидела: глаза у него на самом деле не чёрные, а тёмно-серые. Эта сосредоточенная серость ни на секунду не дрогнула, медленно перевела внимание с тушки птицы на Агнессу.       — Жду, пока ты закончишь, — пояснила она и улыбнулась со святой миролюбивостью, сильно переигрывая.       Будет знать, как веселиться. И как не давать пострелять — тоже.       Она по себе знала, как это бывает неприятно и мешает работать, но конкретно предъявить человеку нечего, сидит да сидит. Ну разглядывает почти в упор — но молча же. Огата же со свойственной ему выдержкой делал вид, что ничего не происходит, и она его ни капли не раздражает. Только в какой-то момент начал выдранный пух кидать не в сторону, а сыпать ей на колени. Лёгкие перья в безветренную погоду всё равно иногда разлетались, щекотали лицо, оседали на плечах и косе.       — Мальчишка, — усмехнулась Агнесса, сдувая с себя пух.       …И это брошенное «мальчишка» — почти с уничижительной интонацией, не беззлобно, как в ту туманную ночь — стало на следующие четверо суток у неё постоянным в сторону Огаты.       За это время произошло много чего интересного.       Большую часть «интересного» она бы предпочла забыть. Шираиши, конечно, рассказывал: среди сбежавших татуированных заключённых много тех, кто вообще-то, по мнению Агнессы, должен был пожизненно находиться в психиатрической больнице. Но своими глазами увидеть мужика, который очень задорно — настолько, что у него остановилось сердце от усилий — совокуплялся с медведем, жизнь её уж точно не готовила.       И помимо этого Агнесса получила новую проблему на свою голову в лице вполне себе дружелюбно настроенного Танигаки.       Сам Цуруми, вероятно, не станет её выдавать. Даже когда поймёт — письма с информацией перестали приходить не столько из-за Огаты, сколько из-за того, что его сладкая ложь на неё больше не действует.       Огата просто заставил её перестать пытаться усидеть на двух стульях.       Цуруми — хитрый старый лис — оставит её на всякий случай. Пока игра не близится к концу, не стоит выбрасывать то, что можно использовать. Остальные мятежники, которые хотели против него пойти, мертвы. А крепкий, с отменным здоровьем, Танигаки — тот даже простудой не болел за время её работы на Цуруми. Он никак не мог слышать её голос. И уж тем более никогда не сможет как-то составить логическую цепочку из слухов среди товарищей про доктора с европейским разрезом глаз и провести её до Агнессы, которая так вовремя влилась в команду с Асирпой и Сугимото.       Да не просто влилась, а появилась красиво, не придерёшься. Как бедная несчастная пленница.       Дело не в том, что Танигаки был глупым. Просто слишком честным и правильным, насколько она успела ухватить из обрывков разговоров, пока была в штабе. Возможно, Агнесса назвала бы его даже хорошим человеком. Ну, для солдафона. А по-настоящему хорошие люди себя такими не считают, они думают, что обычные и почти все окружающие в большей или меньшей степени похожи на них. Потому Танигаки вряд ли сможет предположить, будто кто-то способен на подобную подлость.       Агнесса снова и снова мысленно возвращалась к Огате — и как к проблеме, и как к решению. Ей с каждым разом всё больше хотелось обозвать его «мальчишкой». Она сама себе не могла объяснить, отчего потянуло называть его так, иногда даже не совсем к слову. Просто с каждым разом ей становилось будто чуть проще. Сложные загадки Агнесса, конечно, горячо любила, но конкретно эта не решалась слишком долго, а Огата не только не давал подсказок, но ещё и вдобавок строил такое ехидное лицо каждый раз, когда они оставались наедине, и даже как-то прямо сказал вслух, мол, вот он — удачный момент, чтобы подобающе попросить, и он с радостью всё ей объяснит. Агнесса даже верила, что про радость он не приукрасил.       Ведь если во всём остальном с ней соревноваться, вероятно, было даже как-то позорно — она понимала, никто особо ничего не будет ожидать от близорукой женщины, которая ещё и умудрилась довольно сильно не дорасти до него, будучи европейкой. То своей образованностью и умственными способностями она перед ним прихвастнуть любила.       Значит, выиграл он у неё честно.       Агнесса хмурилась от этой странной мысли, но всё равно из раза в раз к ней возвращалась. Хотя никакого соревнования на самом деле не было, только небольшой естественный отбор, в котором выживет не самый сильный, меткий или выносливый.       А самый приспособленный.       И ради выживания она совсем не против приспособиться. Особенно когда Огата пояснил: под фразой «подобающе попросить» в принципе всегда имел в виду только простую вежливость. Ибо заметил, что он единственный, к кому она будто бы специально обращается небрежно, хотя очень даже неплохо для иностранки владеет разной степенью вежливости в формах речи, но кое-как выдавленными пару раз «пожалуйста» можно смазывать её спицы или наконечники стрел Асирпы, настолько ядовито они звучали.       И вроде бы всё было очень и очень просто.       Но в довесок ко всем перипетиям в их натянутом нейтралитете — если так можно было назвать временное положение, при котором никто не пытается убить другого, даже не угрожает — Огата посмеялся над ней, когда она сказала, что всё время их знакомства думала, будто под его странной формулировкой про «подобающе» скрывается намёк на что угодно, но только не на вежливость.       Он не тыкал в неё пальцем, не пытался словесно препарировать. И это даже был не совсем смех. Короткий смешок сквозь ухмылку. Однако Огата выдохнул его сразу же, быстро, не отмеряя в мыслях, как он сейчас одним только коротким звуком ловко заденет её. Он вполне искренне считал это возникшее непонимание забавным. Агнессу, конечно, злила эта искренность ещё больше.       Поэтому раз за разом повторяла и ему, и себе: «мальчишка». Не снисходительное «Ах, да что же взять с мальчишек, они ведь позже взрослеют!». Агнесса этим обращением не снимала с него ответственности за слова и действия, не инфантилизировала.       Но так Огата становился в её глазах чуть менее высоким и широкоплечим, его секреты понижались до глупой придури допубертатных пацанов. Она может разобраться и сама с таким. А что самое главное — объясняло, почему ей не всё равно где-то гораздо глубже, чем находятся просто лёгкая неприязнь к солдафонам и рациональные опасения попасть впросак из-за его принципиального нежелания говорить важную для неё информацию просто так. Агнесса бы завернула что-то ещё более интересное — на его месте. Но сейчас она была на своём.       И с её места вдруг открылась простая причина, почему же ей настолько не всё равно то, что Огата раздражает. Хотя он не первый, кто делает это намеренно, — если бы она отмеряла столько душевного равновесия каждому желающему её достать, то стала бы одной из первых пациенток недавно учреждённой Сиворицкой больницы, — и методы у него не новы. Однако они работали. Агнесса решила, что он относится к единственной категории людей, которые могли её действительно нервировать.       Огата — просто противный мальчишка.       Она в последний раз ровным движением провела ножом по дереву, затачивая наконечник. Жители последней деревни, в которой они побывали, подсказали Асирпе, что где-то в этой области, недалеко от реки, возможно, всё ещё стоит рыбацкий домик. И не обманули. Порядком обветшалый, но обвалиться не грозил, внутри остались прохудившийся от какого-то механического воздействия котелок и пара вполне пригодных деревянных вёдер. Домик перестали использовать, как только стало понятно, что реке больше не быть такой же полноводной, как раньше. Для постоянного рыболовства на всю деревню рыбы бы в ней не хватило, но остановиться на одну ночь — вполне отличный вариант.       Агнесса прочитала целую лекцию о пользе рыбы в рационе питания, пока они раскладывали пожитки по домику. Потом произошла очень нелепая цепочка событий, которая началась ровно в тот момент, когда она озвучила, что на этом-то всё, больше сказать ей пока нечего, и Огата вышел в туалет. Асирпа с привычным восторгом открыла всем секрет, что по дороге заметила медвежьи экскременты. А значит, просто необходимо к ним вернуться, может, рядом есть ещё что-то интересное — будто бы им за последние дни не хватило возни с медведями на пару лет вперёд.       Но Асирпа сказала, что желание Агнессы поесть именно рыбки она уважает и понимает: та просто хочет кроме медвежатины поесть ещё и рыбы, вкусностей много не бывает.       Асирпа дала ей во временное пользование свой небольшой металлический наконечник, которому полагалось становиться частью гарпуна, как только его наденут на подходящую палку. Оставался открытым вопрос, кто пойдёт рыбачить с Агнессой, чтобы, пока остальные охотятся на медведя, он не поохотился на неё. Сугимото по умолчанию прилагался к Асирпе, поэтому на выбор остались только всё ещё отсутствующий Огата или Танигаки. Последний без каких-либо симпатий и антипатий в сторону Агнессы — конечно, он же считал, что знает её всего несколько дней — спокойно заметил: от него гораздо больше пользы в охоте на медведя, чем в рыбалке.       Агнесса успела вклиниться в разговор до того, как ей выделят Огату как единственного оставшегося. И сделала это, по её же скромному мнению, просто блестяще.       Она предложила спросить, что хочет делать сам Огата. Ибо будет очень неприятно им обоим, когда — даже не «если» — её крепкие нервы позорно не выдержат. Она себя знала: в таком состоянии ей будет легче лёгкого наговорить себе на получение пули по причине глубокой личной неприязни стрелка. А так у них хотя бы натянутый нейтралитет, лучше уж она походит и подумает ещё над его предложением, пока он настолько щедр. Но Агнесса понимала: позиция той, кого защищают, не предполагает ковыряться в вариантах защитников. Поэтому рассчитывала, что тоже надоела Огате, и он сам сразу же откажется идти вместе с ней.       Всё испортил Танигаки.       Нехитрый план, конечно, и так был не ахти, но Агнесса не ожидала проблем в прямом смысле с порога. Как только Огата его переступил, Танигаки без задней мысли спросил у него без какого-либо контекста именно так, как она и сказала, почти дословной цитатой: он хочет идти на медведя или рыбачить?       Огата выбрал рыбалку.       — …Поздравляю, ты всё просрал, — на родном языке не особо громко сказала Агнесса, так как разговаривала больше с палкой, которую затачивала, чем с Огатой.              Река хоть и текла откуда-то с гор, но была не особо порожистая и шумела несильно, поэтому он всё равно её услышал и обернулся, выпрямляясь в полный рост, пригладил волосы. Агнессе сейчас это его движение казалось крайне забавным. Огата закатал штаны и рукава рубашки, стоял босиком в воде примерно по середину голени, и каждый раз, когда он наклонялся, чтобы прицелиться гарпуном в рыбу, волосы рассыпались из зализанной причёски, и он мокрой рукой зачёсывал их назад. С каждым таким движением и без того плотный тяжёлый азиатский волос становился тяжелее, причёска рассыпалась ещё быстрее, когда он наклонялся снова.       Агнессе захотелось сказать: «Нет-нет, ничего, лови себе дальше», — чтобы он сделал так ещё раз. Но Огата сам прекрасно видел, что она закончила, поэтому вышел из реки и протянул гарпун рукояткой к ней. И долго-долго смотрел, как она наматывает тряпочку вокруг древка.       — Да, я вижу, что ты не насажал заноз об эту палку, — ответила на его взгляд Агнесса, — но мозолей на руках не хочу.       — Дело ваше, — во всей его интонации прекрасно было слышно, что он думает о её делах. А потом мельком глянул в своё ведро. — У меня три.       Они договорились меняться орудиями, так как металлический наконечник у Асирпы был только один, и человек с ним, очевидно, будет иметь гораздо больше шансов на успех, чем с просто заточенной палкой. И пока Агнесса затачивала эту самую палку, Огата успел поймать аж целых три рыбы. Ну, «аж целых три» было много по её мнению, так как рыбу гарпуном ей ловить ещё не приходилось. Может, это совсем немного. Но она смотрела на свои шансы трезво: у неё вообще вряд ли получится поймать хотя бы одну.       А учитывая, как она наябедничала в тот раз с птицами, в которых он не дал ей пострелять, как-то неловко говорить, мол, ладно, давай ты всё сам. И теперь она или будет выглядеть взбалмошной девицей, которая то хочет сама добывать еду, то не хочет, Агнесса отчётливо могла представить, как самодовольно он скажет, мол, «сначала сами определитесь, а уже потом приставайте к другим». Или ей придётся метафорически препарировать себя, чтобы объяснить все слова и решения.       Ни того ни другого ей не хотелось.       Она сделает по-другому. Просто понизит престиж всего этого соревнования, будто ей и дела нет ни до рыбы, ни до Огаты. Старый добрый трюк: никто не попытается поддеть, обидеть или уличить в неудаче, если заранее знает, что тебя не трогают ни проигрыш, ни победа, а своими попытками можно только сморозить глупость.       — Это соревнование? Какое-то ребячество, — прохладно отозвалась Агнесса, проходя мимо него, — какой же ты мальчишка.       Огата нахмурился. Она от удивления даже на секунду остановилась, он не стал на пару оттенков мрачнее своей обычной серости, которые Агнесса приловчилась различать. А именно вполне по-обычному нахмурился, хоть и слегка, как делают это обычные люди. Она улыбнулась сама себе: значит, угадала. Только мальчишки, которые хотят казаться взрослее, чем они есть, бывают так недовольны.       Середина японского лета сдавливала удушливой хваткой, плавила жарким маревом воздух и собиралась моросью пота под одеждой, хотя Агнесса и так расстегнула ворот косоворотки, а сотканный из крапивы айнский халат сидел легко. Ей страсть как хотелось поплавать, но вода в речушке ей будет максимум по плечи. Она постаралась как можно устойчивее встать босыми ногами на каменистом дне, замахнулась гарпуном. И не попала.       — Кей-се-риг, — по слогам произнёс Огата с лёгким самодовольством, мол, посмотрите-ка, какую секретную информацию он знает, — Кейсериг.       Агнесса обернулась и коротко кивнула, уже примерно предполагая, к чему он ведёт. Огата звал её по фамилии, которую намеренно неправильно вписал хираганой старший лейтенант Цуруми, когда оформлял её новым штатным врачом. С каждым бюрократическим шагом не просто русская — исконно немецкая — фамилия слегка менялась. И вот уже, с вполне себе осознанного и добровольного одобрения самой Агнессы, на бумагах родной страны она числилась безвестно пропавшей. Зато как доктор Кейсериг спокойно продолжала практику в одном из штабов двадцать седьмого пехотного полка японской армии, планируя ввязаться в крупную заварушку и поиметь с неё как можно больше.       — Вам убавляли возраст в документах? — он вошёл в воду за ней и встал чуть поодаль, но даже не пытался ничего больше поймать.       — Это ты к чему? — Агнесса покрутила гарпун в руках, прикидывая, как бы тот удобнее взять — может, в этом дело?..       — К тому, что тогда мы с вами ровесники, — Огата убрал с лица мокрые пряди волос с видом самого умного человека в радиусе ближайшей пары вёрст, — и по правилам языка я не могу быть «мальчишкой» по отношению к вам.       — А, — она с выдохом снова ударила гарпуном рыбу, но не попала. Однако всё равно расплылась в довольной улыбке, у неё уже был улов поинтереснее, — мне же должно быть где-то двадцать шесть?       Огата кивнул и продолжил смотреть на неё, а не в воду, поэтому Агнесса медленно размотала тряпку вокруг древка гарпуна, так же неторопливо и демонстративно аккуратно начала наматывать обратно, имитируя деятельность, чтобы ему надоело её так разглядывать, пока она придумывает, чего бы такого сказать. Огате, конечно, не надоело.       — На самом деле, мне даже чуть меньше, — Агнесса деловито откинула косу за спину свободной рукой, — но дело же ведь в отношении.       Крупная рыба вильнула хвостом, щекотно задевая её ногу, зависла совсем рядом, выискивая еду между камней. Агнесса резким движением со всей силы ткнула в неё. Она сама не поверила, что попала, с секунду думая, как теперь аккуратно снять и не выронить скользкую рыбу.       — Ха-а, — радостно протянула Агнесса и гордо прошествовала к вёдрам на берегу, её теперь было не пустое, — а сам то чего тогда первый издеваться начал? — она вошла в воду так, чтобы встать между ним и берегом, уперев руку в бок. — Брезгливо так: госпожа то, госпожа это. Ну, тогда бы уж сразу ещё и Агнессой Павловной звал. Если выговоришь, конечно.       — Это называется вежливостью. А если вы не госпожа, — Огата довольно прищурил глаза и слегка наклонил голову на бок, так медленно двигаются уже сытые коты, которые загнали последнюю мышь в угол и теперь играются с ней, — то и свой улов, и воду к ужину вторым ведром будете сами носить?       — Вот и буду, — недовольно скривилась Агнесса.       Огата действительно издевался над ней. Она ему про интонацию, он ей про само слово.       Её раздражало, что смысла в этом разговоре не было никакого, так ещё и теперь из-за собственной упёртости придётся таскать воду. Всяко лучше, чем сказать Огате, мол, да, конечно, можешь дальше с этой своей интонацией продолжать излишне вежливо отыгрываться на мне, противный обиженный мальчишка.       Агнесса подождала, пока он отвлечётся, начнёт внимательно высматривать снующую у его ног рыбу. И обрызгала его водой. Огата тряхнул головой, вытер рукавом лицо.       — Какое-то ребячество, — он отзеркалил и её слова, и прохладную интонацию, — да ещё и исподтишка. Нечестно.              — Ой, — расплылась в такой ехидной улыбке Агнесса, чтоб он точно понял, куда ему следует идти со своей честностью, если она с ней не выигрывает, — я случайно.       Огата скептично приподнял бровь с таким же никакущим лицом, поэтому Агнесса посчитала, что он просто продолжит заниматься делом. Но он сделал шаг навстречу и окатил её водой в ответ. В итоге даже это у него получилось лучше, она-то в него почти не попала, да и стояла дальше.       — Я тоже, — улыбнулся ей Огата.       Агнесса молча развернулась и пошла к берегу.       — Успокоились? — вполне себе нейтрально поинтересовался он.       Но ни один человек, который действительно хочет помочь или хотя бы немного беспокоится, не будет говорить взбешённому подобные фразы.       — Ага, — фыркнула себе под нос Агнесса.       Положила гарпун к их вещам. Ну ладно, из её вещей там только небольшая сумка через плечо с самым ценным, а вот у Огаты и рюкзак, и аккуратно сложенный китель, и винтовка. Агнесса закатала рукава получше, основательно подоткнула подол айнского халата под ремень на талии, переложила свою единственную пойманную рыбу в ведро Огаты. А с пустым пошла к нему.       — Серьёзно? — приподнял брови Огата. — Вы больше всех тут ребячитесь.       Агнесса всегда была целеустремлённой и упорной. Настолько, что уже скорее упёртой — в какой-то степени до глупости. Она набрала в ведро воды с прибрежной мутью и так же уверенно двинулась к Огате. Тот медленно начал отходить к глубине, не сводя взгляда с Агнессы.       — Там рыба лежала, — озвучил он очевидный факт.       Она кивнула. В этом-то и был план — окатить его водой из вонючего ведра.       Огата что-то придумал, поэтому отходить от неё перестал. Агнесса пыталась успеть быстрее, чем он сделает то, что задумал. Но размахнуться полным ведром было даже сложнее, чем нести его. Огата успел раньше. Перевернул палку тупым концом в сторону Агнессы и наотмашь ударил по ведру. Часть воды вылилась ей на одежду. Остальную она от души плеснула в него. В этот раз наконец-то получилось окатить его с головы до плеч.       Огата сильно зажмурился, забавно сморщил нос. Быстро проморгался. И до того как Агнесса посмеётся над ним, схватил за рукав. Она подумала, что он хочет отобрать у неё ведро, поэтому вцепилась посильнее. Но Огата второй рукой схватил её за шиворот айнского халата и потянул вниз. К воде.       Агнесса никогда не пробовала стрелять или драться в рукопашную, а о том, как хотя бы в общих чертах вести шпионскую деятельность, узнала совсем недавно. Но плавала она всегда отлично. До поступления в университет она со всей семьёй каждое лето ездила на море. И, естественно, пока няня не видела, Агнесса с братом, а если повезет, то и с другими детьми, играла в «утопи другого». До того как разница в физическом развитии с мальчишками стала слишком остро ощутима, Агнесса побеждала любого.       Она не вскрикнула испуганно. Наоборот, рефлекторно задержала дыхание. И сразу же выпустила ведро из рук, отрывая ноги от дна и перегруппировываясь, чтобы отплыть подальше, как только представится возможность. На случай, если Огата, как и её брат, имеет привычку не видеть границы между просто шутками и моментом, когда человеку уже действительно страшно и не хватает воздуха. Но Огата просто макнул её с головой и сразу же достал.       Агнесса осоловело сморгнула воду с ресниц, неловко попыталась нащупать дно ногами. Она-то уже вовсю приготовилась к тому, что он её если и не попытается утопить насмерть, то как минимум хорошенько испугать.       — И чего вы этим добились? — он убрал с лица мокрую прядь волос.       — Теперь мы оба мокрые и будем вонять рыбой, — честно подытожила Агнесса. — Ты выпустил копьё, которое я старательно точила?       — Река извилистая, — он качнул головой. — Его, как и ваше ведро, скорее всего, прибило ниже по течению.       Она чувствовала, как он еле заметно напрягся, как выжидал. Знал, что она продолжит предъявлять ему претензии. Агнесса, конечно, действительно достаточно долго старалась, и было слегка обидно так быстро потерять результат своих стараний. И Огата это понимал.       — Да и ладно, — отмахнулась она, разводя руками.       Все усилия, потраченные на заточку палки, определённо стоили этого лица Огаты. Он с еле заметным удивлением приподнял брови. Не в своей обычной жутковатой манере, когда он просто молча делает выводы, оставаясь себе на уме. А вполне себе искренне удивился. Ну, так же искренне, как до этого посмеялся над тем, что она неправильно поняла его фразу, которая намекала на вежливость.       — Тетарпе не порви, — беззлобно обратила его внимание Агнесса.       Он посмотрел на неё своим обычным взглядом. То есть как на глупую девицу, которую, скажи спасибо, не утопили — так ей ещё и что-то не нравится. Она распласталась по поверхности воды, пока Огата за шиворот медленно буксировал её к берегу.       — Вы сами можете достать ногами до дна.       — Не-а, — соврала она.       Вода оказалась вполне себе тёплой. Особенно когда она уже окунулась с головой и немного привыкла. Огата на эту очевидную ложь промолчал.       В небе сгущались тучи. Где-то далеко в гуще леса раскатистым гулом прогремел гром. А у них всего четыре рыбы и одно ведро, которым надо успеть натаскать воды. Ещё и делать это должна будет Агнесса сама. Но обиды или злости от этого она не чувствовала. Более того, на мгновение, на одно краткое мгновение, ей показалось, что далёкие-далёкие моменты искреннего счастья, будто даже не из её жизни, не приснились ей. Они были на самом деле.       Агнесса была почти уверена, что ей не было весело, просто перепутала с весельем действительно глубокую радость от того, что Огата не собирался правда её топить. Она посмотрела на свои руки. Сжала и разжала ладони, стараясь поймать это чувство. А поверх узких рукавов косоворотки полз, опоясывая и переплетаясь, широкий айнский чёрно-белый орнамент. Он мягким, хоть и насквозь мокрым, плетением крапивы напоминал, что хотя бы грохота артиллерийских орудий больше не будет. Не так прекрасно, как раньше. Но уже неплохо.       Лес шуршал порывистыми ветрами и стремительно темнел. Гром перекатился совсем рядом. Хороший знак, ведь до этого Асирпа пророчила какое-нибудь бедствие вроде затяжной засухи за осквернение камуи.       — Агнес? — опасливо позвал её Огата, положил вещи обратно на землю и медленно, без резких движений встал в стойку, готовый к рукопашной.       Поймать более конкретное, более лёгкое чувство чего-то очень давнего не вышло. Она сморгнула короткое и приятное то ли дежавю, то ли наваждение и подняла на него вполне осмысленный взгляд. Огата выпрямился, с очевидным облегчением пригладил волосы. Агнесса сочла это даже забавным — напугать такого хладнокровного человека надо ещё уметь. Хотя у него это было не столько страхом, сколько рациональным опасением за свою жизнь.       — Да? — выдохнула со смешком и начала выжимать волосы.       — Я думал, вы снова не в себе, — серьёзно заметил Огата, совершенно не разделяющий её веселья.       То ли оттого, что в тот раз она чуть не ткнула его ядовитой спицей. То ли просто недовольный тем, что она над ним смеётся.       С неба начали падать первые капли.       — Нет, наоборот, — Агнесса немного помолчала, пытаясь дать подходящее объяснение в первую очередь для себя. А потом посмотрела на Огату в упор, силясь найти в нём понимание: — На секунду показалось, что я вернулась с войны.