Цена мести

Цирцея спала плохо, муторно, подолгу ворочаясь с боку на бок. Сон не принес облегчения. Она стояла в злополучной пещере. Цирцея знала, что произойдет через несколько секунд и понимала, что не успеет. Она бросилась вперёд, стремясь оттолкнуть дочерей из-под удара, но опоздала. Опять. Как и много-много ночей до этого. Цирцея чувствовала, как по рукам течет кровь — их кровь, видела остекленевшие глаза, искаженные предсмертным страхом лица. "За что нас убили?" — будто безмолвно спрашивали они. — Пожалуйста, не надо, — срывающимся шёпотом молила Цирцея, протягивая руки в тщетном желании защитить... Сон осыпался пеплом, вокруг воцарилась ночь, но не мягкая, дарящая утешение и покой, а колючая, недружелюбная. Тревожно ухали совы, выли волки, обгрызенная луна тонула в темном мареве туч. Цирцея видела зарево пожара над своим дворцом, над родным домом. Там ее девочки, ее дочери! — Нет! — она рванулась туда, но лес не отпускал. Корни лезли под ноги, цеплялись за подол кривыми пальцами, ветки хлестали по лицу, а дворец все не приближался... Она понимала, что там происходит что-то страшное, но никак не могла помочь. Вдруг перед Цирцеей разверзлась земля, отсекая от дворца, и она могла лишь бессильно смотреть, как огонь пылает в окнах, и слушать истошные, пронзительные крики — крики дочерей, разрывающие сердце на части. Луна, неожиданно полная, выглянула из-за туч, на мгновение отсекая звуки и тошнотворный запах гари, будто намекая: назови лишь одно имя. Назови правильное имя. Назови — и все твои мучения закончатся. — Селена, помоги, — взмолилась Цирцея, падая на колени на мокрую и скользкую траву. На глазах выступили слезы — который раз? Она уже плакала, как дышала. — Прошу, тетя, мне так тяжело... — Всем тяжело, — Селена совсем не изменилась со своего единственного визита в семью Цирцеи. Все такая же круглолицая и бледная, она говорила лениво, томно, растягивая слова. — Мне тоже тяжело, но я же не жалуюсь, — с усталым раздражением отмахнулась Селена и исчезла. Цирцея с трудом поднялась с колен, в отчаянии глядя на пропасть. Ей нужно было туда, где гибнут ее дочери, чтобы спасти хоть кого-нибудь... "Позови, позови, она услышит", — чудилось в зловещем вое собак. Цирцея бросилась в обход, чтобы добраться до дворца — и увидела равнодушную спину Гекаты. — Помоги мне, — просяще сказала Цирцея, протянув подрагивающую руку. Но Геката молчала. Ее троящийся грозный голос не раздавался в голове, не звенел среди деревьев. Цирцея была готова валяться у Гекаты в ногах и вымаливать прощение — что такое гордость, когда в ушах стоит испуганное "Мама!" — но в горле застрял комок, а тело не слушалось, застыло на месте. Цирцея могла только смотреть. Смотреть, как осыпаются стены. Чувствовать запах паленой плоти. И понимать: Цирцея одна во всем виновата. Трещина расползлась сильнее, и Цирцея полетела вниз, в пустоту, в страшное ничто, где ее уже поджидали одиночество и бесконечное чувство вины.

* * *

Она подскочила на кровати, хватаясь за бешено колотившееся сердце. На теле выступила испарина, было холодно и жарко одновременно. Боль острыми крючками цепляла внутренности, змеёй оплетала голову, в животе свернулись склизкие черви, вызывая тошноту, а привычный, теплый огонь магии внутри не горел. Цирцея поморщилась, прикусив губу. — Госпожа, вы проснулись, — мелодичный, как журчание ручейка, голос раздался неподалеку. — Как вы себя чувствуете? Желаете чего-нибудь? Цирцея повернула голову и увидела рядом с кроватью молодую на вид девушку. Длинные темные волосы, сильно отливающие в нефритовый, с украшениями из кораллов, мраморно белая кожа, сквозь которую просвечивали синие вены, огромные круглые зрачки в обрамлении бирюзовой радужки при полном отсутствии белков — все выдавало в ней нереиду. Девушка смотрела, не моргая, склонив голову на плечо. — Пить, — слова царапали горло, вырывались надсадным хрипом. — Сейчас, — к губам тотчас прижался прохладный стакан, который Цирцея жадно выпила до дна. В голове немного прояснилось, и Цирцея осмотрелась уже внимательнее, подмечая и чешуйки у основания шеи девушки, и светлые, почти незаметные ресницы, и тень опаски в глазах, и нечеловечески острые зубы, и блики все того же странно голубоватого света на бледном, но все же красивом лице. — Как тебя зовут? — Цирцея слабо улыбнулась, проглотив почти привычное "дорогая" — слишком уж похожа была девушка на ее нимф. — Фелия, госпожа, — она чуть поклонилась, принимая пустой стакан. — Пока вы спали, заходил лекарь, велел не будить вас. Он долго ругал вас, что вы так себя довели. Простите, — девушка смущенно потупилась. — Оставил лекарства, сказал принимать по часам и просил позвать, когда вы проснетесь. Поговорите с ним? Цирцея вздохнула. Отчасти она понимала возмущения лекаря: тоже была бы не в восторге, свались ей на голову такая бедовая пациентка, которая сама виновата в своем плачевном состоянии. Однако беседовать ни с кем не хотелось, выслушивать нотации — тем более. — Зови, что делать-то? Но немного позже, — Цирцея откинулась на спинку кровати, пристроив за спиной подушку. — И лекарство давай, посмотрим, что он принес. Фелия кивнула. Она была молчалива, по крайней мере, пока, но украдкой посматривала на Цирцею с любопытством. Когда Фелия передавала хрустальный флакон с мутноватой жидкостью, Цирцея заметила характерные порезы на ладонях. — Ты брала мой венец? — Простите, госпожа, — Фелия спрятала руки. — Он лежал на кровати, я всего лишь хотела убрать... Я перестелю постель, не волнуйтесь, — на синих шелках и правда расползлись темные пятна крови. — Ничего страшного, я не виню тебя, — мягко произнесла Цирцея и потянулась к спрятанной сумке, достала мазь для заживления ран; иметь ее при себе — необходимость, когда в подопечных активные и неосторожные нимфы. — Иди сюда. Лицо Фелии отражало недоверие, но она все же присела на край постели и протянула изрезанные ладони. — Этот венец передал мне Гелиос, — поделилась Цирцея, аккуратно смазывая глубокие раны. — Листья выполнены искусно и оттого так остры. Нужно знать, как его правильно брать, иначе заживать будет долго и неприятно. Она вспомнила, как впервые прикоснулась к подарку отца — и как болели потом руки, как сложно было готовить исцеляющую мазь себе и братьям, которые тоже порезались. Пятилетний Перс хлюпал носом и не царственно размазывал слезы по лицу, Ээт держался лучше, но все равно хныкал, а Цирцея, стиснув зубы, стояла над котлом под полные укора лекции Гекаты: наставница считала, что следовало иметь лекарство про запас и не тратить на разбитые коленки... А Цирцея просто не успевала пополнять эти запасы: братья дрались регулярно, и лечить их тоже нужно было постоянно. И все же она многое бы отдала, чтобы вернуться в прошлое и исправить ошибки. Быть более внимательной и чуткой сестрой, более заботливой тетей и матерью. Может, тогда бы Ээт и Перс не ссорились до сих пор, Пасифая бы не сошла с ума, Медея не предала отца, Ариадна не попыталась наложить на себя руки, а дочери Цирцеи остались бы живы... Фелия восхищенно ахнула, вырывая ее из плена воспоминаний. Опаска ушла из глаз нереиды, уступив место восторгу. — Даже следов не осталось! Так быстро! — поразилась она, разглядывая идеально гладкие белые ладони. — Вы целительница? — Лучшая во всей Элладе, — гордо ответила Цирцея. Это было не хвастовство, а неоспоримый факт: она, действительно, глубже других погрузилась в тайны врачевания, могла излечить почти любую болезнь и даже облегчить проклятья богов. Пока Цирцея не удалилась на остров Ээя, к ней выстраивались очереди из жаждущих ее внимания. — Спасибо вам, — улыбнулась Фелия, напоминая о том, что не все еще потеряно, еще остались те, кому она могла помочь. Цирцея слегка погладила ее по кисти и перевела взгляд на флакон с лекарством, откупорила. В нос тут же ударил неприятный и резкий запах водорослей, заставив закашляться. — У вашего лекаря что-то протухло? — скептически спросила Цирцея, закрыв пробку обратно. Фелия пожала плечами: — Зелья всегда пахнут неприятно. Зато работают, — она покосилась на руки. — Хоть и не так быстро, как у вас. — Не всегда. Цирцея вздохнула. Похоже, она переоценила возможности местной медицины. Мокрый пеплос при каждом движении прилипал к телу. Терпимо, но раздражающе. — Фелия, — окликнула Цирцея почти ушедшую служанку, — нет ли у тебя сменной одежды? У меня, кажется, лихорадка, да и не очень удобно... — Конечно, сейчас принесу, — Фелия поклонилась. — И еще одно одеяло... Нет, два, — попросила Цирцея, чувствуя, как ее потряхивает от холода. — И, наверное, что-нибудь поесть, — живот скрутило сухим спазмом; она даже не помнила, когда в последний раз ела. — Только не очень жирное, острое или соленое. У меня проблемы с аппетитом. — Хорошо, госпожа, — Фелия исчезла, а Цирцея вновь приняла обезболивающее. Кажется, она ошиблась и выжгла себя гораздо сильнее, чем думала вначале. Ей нужно было нормальное лечение, а не странная дурно пахнувшая жидкость, нужно было восстановить магию. "Ладно. Надо поговорить с лекарем и все решить, — успокаивала себя Цирцея. — Возможно, он просто неопытный юнец". Ей уже приходилось сталкиваться с таким на Крите, когда Минос, скупясь, нанял парнишку, и Цирцее пришлось того бесплатно обучать — она не могла уехать, не убедившись, что Пасифая в надежных руках. Мерзкая слабость, сковавшая тело, не позволяла даже встать с кровати, каждое движение отнимало много сил, и Цирцея устало прикрыла глаза, обнимая замёрзшие плечи. Было странно сидеть вот так, без дела, ни на что не влияя, никуда не спеша, и она не сказала бы, что ей такое по душе. В отсутствии занятий оставалось лишь перебирать прошедшие события и находить в них все больше и больше ошибок. Самой главной, самой ужасной, разумеется, являлось решение взять с собой дочерей. Следовало плыть самой — это избавило бы от всех последующих неприятностей. И потом: что за глупое упрямство овладело ей в пещере, почему она не послушала приказа Гекаты? Геката, конечно, не предупредила о циклопе, хотя видела, куда собирается Цирцея — та чувствовала звенящее непрестанное внимание — однако наставница не стала бы давать бесполезных советов... Цирцея оказалась в таком отвратительном положении только и исключительно из-за собственных заносчивости и высокомерия. Геката говорила, что в дочери Гелиоса слишком много гордости. Что ж, очевидно, речь шла о гордыне — грехе слишком многих полубогов. "Захотела почувствовать себя не пустым местом, захотела доказать, что способна вершить свою судьбу... Доказала, молодец", — казнить себя Цирцея могла ещё долго, однако оставалась одна неразрешимая загадка, о которой тоже стоило бы подумать. Посейдон. Зачем она владыке океанов? Она убила его сына, мучительно убила — и при этом не просто осталась жива. Посейдон ее не тронул ни когда она кинулась на него в отчаянном порыве, ни когда извивалась в истерике, пытаясь вырваться. Он ведь точно был раздражен — и не причинил ей боль, даже не оставил ни синяков, ни царапин. Геката таким не брезговала: за провинность или просто в плохом настроении она могла разукрасить тело сотней мелких ран, могла запросто пустить кровь, ведь Цирцея все равно восстанавливалась быстро, зачем сдерживаться? И это — наставница, вырастившая ее, та, кто шептала ей слова о любви, та, кто направляла и благоволила. Чего же Цирцее следовало ждать от враждебного бога? И все же... Она находилась в просторной комнате, ничуть не хуже покоев в Колхиде. За огромным окном бодро сновали разноцветные рыбы и один раз величественно проплыл черный скат. Пусть большую часть пространства занимала весьма мягкая и удобная кровать, но Цирцея заметила и круглый, украшенный рельефными узорами в виде морских растений стол на трёх ножках для приема пищи, задвинутый под ложе, и кресло, накрытое голубой тканью, и даже четыре пёстро раскрашенных сундука. Внутри шевельнулся интерес — если бы не слабость в теле, Цирцея непременно бы проверила, что в них. Совсем не похоже на темницу, а размеры кровати и вовсе намекали на иное. Цирцея содрогнулась: если Посейдон решит взять ее силой, она не сможет ему сопротивляться. Впрочем, глупо было думать, что Цирцея в принципе может хоть что-нибудь противопоставить верховному богу. Но он не сделал ничего. Ещё и обронил что-то о том, что не собирается обижать. Разве так обращаются с пленницами? Разве успокаивают тех, кому все равно хотят причинить вред? Что Посейдон вообще считал за обиду? И почему не тронул, не выместил гнев, ведь у него был повод? Еще и служанку приставил к Цирцее. Фелия была почтительна и готова выполнять приказы — любопытно, до какого предела? Да и дверь она не заперла, а всего лишь закрыла. Впрочем, они явно находились на глубине, так что о побеге и думать было глупо. Цирцея потерла висок: голова свербила от противоречий и вопросов. Если бог возжелал ее, Цирцея могла потерпеть. Выдержать одну ночь неприятно, но не сложно, вылечится потом, раз Посейдон явно не собирается ее убивать... Пока или вообще? А калечить? А если одной ночью она не отделается? Цирцея подтянула колени к груди, упираясь в них лбом. Знать бы, что будет с ней дальше, когда Посейдон наиграется. Всё-таки убьет? Запрет, пока снова не захочет поразвлечься? На возвращение домой Цирцея не надеялась: боги не бывают милостивы, она убеждалась в этом не раз. Любую просьбу можно исказить, швырнуть проклятие, как дар, и посмеяться над жалким просителем. "Нет смысла унижаться, — думала Цирцея. — Как бы там ни было, пока он меня, действительно, не тронул, и хорошо бы сохранить такое положение дел как можно дольше, новые травмы мне ни к чему. У меня сейчас температура поднимается, если что, сослаться на это. Или не поможет? — тревожно спросила она. — Главное, выиграть время, восстановить магию и вновь связаться с Ириной. Бедные мои девочки, как они там? Как я могла их бросить?" Вернулась Фелия, вновь сосредоточив на себе внимание Цирцеи. — Лекарь занят, просил подождать немного, — отчиталась служанка. — Я принесла обед, сменную одежду и одеяла. И, может быть, вы желаете помыться? Я как раз перестелю кровать. Или вам нужна помощь? — Ванна бы мне не помешала, — признала Цирцея, оглядывая пеплос, частично запачканный копотью и промокший от пота. Признаваться в отвратительной слабости, мешавшей подняться с постели, было унизительно, и Цирцея все же попыталась встать сама, но быстро поняла, что не способна сделать и шага. — Помоги, пожалуйста, — она старалась говорить спокойно, не выдавая раздражения. — И еще нужно переложить куда-нибудь мою сумку с лекарствами, чтобы она не мешала. — Конечно, госпожа, — Фелия подхватила Цирцею под руку, с нечеловеческой легкостью поддерживая ее. — Если прикажете, я уберу вашу сумку в сундук. Цирцея кивнула: неплохая идея. Пусть вещи у нее не забрали, рисковать и оставлять лекарства на видном месте не хотелось. Комната для купаний пряталась за неприметной дверью в стене — и какая комната! Размерами она не уступала иной спальне. Мраморные арки, обрамленные разноцветными кораллами, открывали вид на море вокруг, а ванна напоминала небольшой пруд — если наполнить ее до краев, Цирцея едва сможет касаться ногами дна. Захотелось погрузиться с головой, сплавать от края до края... — Неплохо, — улыбнулась Цирцея, расстегнула фибулы, позволив одежде стечь на пол. Фелия откровенно разглядывала ее обнаженное тело, и Цирцея царственно подняла подбородок. Она знала, что красива, да и такое внимание немного льстило, несмотря на ситуацию. — Дай руку, — попросила Цирцея, решив не смущать Фелию намеками. Вода оказалась поразительно теплой, и Цирцея блаженно потянулась, погружаясь по шею — полностью все же заполнять ванну не стали. — Можешь пока заняться кроватью, — она небрежно махнула рукой, — я позову, когда закончу. Дверь оставь открытой. Фелия ушла, а Цирцея прикрыла глаза. "Если вдруг вернусь домой, сделаю себе такое же, — мечтательно мелькнуло в мыслях, но растворилось под новыми тревогами. — Скоро может зайти лекарь, а еще, не дай Геката, Посейдон вздумает проверить". Имя наставницы, упомянутое по привычке, окончательно разрушило мирное настроение. Цирцея наспех смыла с себя все лишнее и тут же дала знать Фелии. — Госпожа, позвольте вопрос, — все же молчаливость служанки, как выяснилось, происходила из временной робости, так что теперь она потихоньку начинала болтать, — а что произошло вчера? В смысле, с комнатой? Цирцея задумалась, сделав вид, что ей очень интересно смотреть, как Фелия подпоясывает излишне короткий хитон. "Что именно она хочет услышать? — смятенно рассуждала Цирцея. — И что я могу сказать?" Правда прозвучала бы дико, да и повела себя Цирцея не очень умно, теперь не усугубить бы ситуацию. — А что говорят у вас? — делано беззаботно улыбнулась Цирцея. Слухи наверняка ходили разные, и можно было просто выбрать наиболее подходящую версию. — Ну-у, — Фелия отвела глаза, ее щеки слегка порозовели, — всякое болтают. Я ж поэтому и спросила, что хочется знать, что на самом деле. Если вам угодно рассказать, конечно. Цирцея вспомнила ее взгляд в ванной, посмотрела на явное смущение. Учитывая репутацию Посейдона и размеры кровати в обеих комнатах, слуги, скорее всего, предположили самый очевидный вариант... Который никак не объяснял сожженную мебель! Непохоже, что здесь это в порядке вещей, хотя и наказания на удивление не последовало. Цирцее пришлось рискнуть и придать лицу таинственное выражение. — Ты же понимаешь, что о таком не рассказывают, — она якобы невзначай прикоснулась к губам, словно вспоминая произошедшее. — Кажется, я слегка увлеклась. Глаза Фелии вспыхнули жадным интересом, и Цирцея поняла, что верно угадала направление сплетен. — Ох, понимаю, конечно, — служанка захихикала. — Но, если вдруг вам захочется обсудить что-нибудь, вы всегда можете на меня положиться. Цирцея мысленно поморщилась: вот только свою личную — несуществующую! — жизнь она ни с кем не обсуждала. — У вас часто бывают гости? — в свою очередь спросила Цирцея; хотелось хоть что-нибудь узнать о возможной судьбе. — Простите, госпожа, мне не положено об этом говорить, — потупилась Фелия и наконец закончила с переодеванием. Цирцея с облегчением вернулась в кровать, осознав, что даже столь непродолжительная прогулка ее измотала. "Если бы никого не было, Фелия так и сказала, — подумала Цирцея. — Раз не положено, значит, я здесь не первая". И это не прояснило ровным счётом ничего, ведь что в итоге стало с "гостями" совершенно непонятно. Боги не бывают милостивы. Мойры тоже. Цирцея в очередной раз осознала это, когда изумительно приготовленный завтрак не вызвал у нее ничего, кроме отвращения. Она с трудом заставила себя проглотить несколько ложек рыбного супа и со вздохом устремила взгляд на тарелку. — Что такое, госпожа, вам не нравится? — обеспокоилась Фелия. — Нет-нет, я просто не могу есть. Уже... какое-то время, — Цирцея качнула головой. Ей нужны были силы, чтобы восстановиться. Да и исхудала Цирцея за последнее время ужасно: в ванной она заметила, насколько сильно выпирают ее кости. Последний раз Цирцея съела несколько сухарей где-то сутки назад, ведь рядом сидел брат, а ему нельзя показывать слабость. — Хотите что-нибудь другое? — сочувственно предложила Фелия. — Нет, спасибо, не поможет. Цирцея осилила всего лишь треть порции, после чего со вздохом отодвинула тарелку окончательно. — Может, позже поем еще, — фальшиво улыбнулась она. Холод сковывал тело, температура явно поднималась, и Цирцея завернулась в три одеяла в тщетных попытках согреться. Именно в этот момент дверь в комнату отворилась и на пороге возник плотный низенький старик с пышными моржовыми усами. В его седых волосах мелькали зелёные, как тина, пряди, а рыбьи глаза смотрели цепко и колюче. — Здравствуйте, уважаемая, — голос был булькающий, недовольный. — Ну-с, как вы себя чувствуете? — Это господин Талассион, — представила Фелия. — Лекарь. "Лекарь?" — поразилась Цирцея, уже представившая неопытного юношу. — Доброго дня, господин Талассион, — вежливо поздоровалась Цирцея и принялась описывать самочувствие. — У меня слабость, ходить не могу, озноб, боль в мышцах и голове. Возможно, температура. И ещё я не чувствую своей магии, совсем, — последнее беспокоило Цирцею сильнее всего; с магией бы она восстановилась гораздо быстрее. — И зачем надо было надрываться? — заворчал лекарь. — Сами ж виноваты. Да-с... Лекарство приняли? — Боюсь, оно не вполне соответствует моим потребностям и возможностям, — Цирцея посмотрела прямо на лекаря. — У меня и без того проблемы с аппетитом, а зелье отобьёт его окончательно. Кроме того, женьшень здесь в совершенно диких количествах, а того, кто решил смешать его с ламинарией, вообще нельзя подпускать к лечению разумных существ. Может, у вас в море желудки железные, но у меня-то нет, — раздражение от боли, от беспомощности, от дурноты выплескивалось резкими, хлесткими словами. В иной момент Цирцея бы сдержалась, говорила снисходительнее, мягче, но сейчас ее разум напоминал перекрученную, напряжённую струну: тронь — порвётся. Лекарь посинел и вздулся от возмущения. На его шее проступили жабры. — Как? Как? — заклокотал он. — Кто вам сказал рецепт? — Тут по запаху все ясно, — парировала Цирцея, с долей беспокойства оглядывая Талассиона: как бы его удар не хватил, на вид-то уже не молод. — Да что вы понимаете в лекарствах? — Я целительница, так что многое, — Цирцея величаво подняла голову. В своих навыках она не сомневалась ни секунды. — У вас явно горячечный бред, — резюмировал Талассион. — Лекарство рассчитано на обитателей суши, все там нормально с пропорциями. А что пахнет неприятно — так, извините, не медом же вас лечить! — Как раз медом, — упрямо хмыкнула Цирцея. — Варить средства для восстановления сил на молоке с медом очень эффективно, учитывая, что я дочь Гелиоса и моя магия завязана на солнце. Взять мелко нарезанные рододендрон, мелиссу, по десять листьев с каждого, томить, но не доводить до кипения в течение десяти минут. Добавить толченую белянку, четыре штуки, и варить при той же температуре ещё полчаса. Снять с огня, засыпать пять цветков голубого горноцвета и ещё ложки три меда. Я встану на ноги за пару часов. Или чуть больше, — подумав, добавила она, оценив самочувствие как отвратительное. — Исключено! — лекарь весь затрясся, его жабры затрепетали. — Да будет вам известно, что белянка — ядовитый гриб и его использование в лечении немыслимо! — Да будет вам известно, что белянка — условно ядовитый гриб, а высокая температура способствует разложению токсинов. И вообще, чтобы отравиться белянкой до смерти, надо добавить ее... Примерно в таком количестве, в котором вы добавили несчастный женьшень, сделав зелье непригодным к употреблению! — под конец пылкой речи Цирцея закашлялась: содранное горло давало о себе знать. — Ну знаете ли! — лекарь прошёлся туда-сюда, глотая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. — Знаете ли! Это переходит всякие границы! Я двести лет занимаю пост придворного лекаря и ни разу ещё не сталкивался с таким наиабсурднейшим предположением! Я не намерен выслушивать оскорбления, уважаемая! Мои зелья достаточно эффективны. Так что извольте лечиться, а не строить из себе великую целительницу. Самолечение — это самообольщение! Так-то. — Простите, что вмешиваюсь, господин Талассион, — робко произнесла Фелия, которая до этого лишь молча переводила взгляд с Цирцеи на лекаря. — Но госпожа, действительно, умеет лечить. Она мне мазь от царапин дала, все мигом прошло. Возможно, вы... — Молчать! — раздулся лекарь; Цирцее даже стало любопытно, до какой степени он может увеличиться в размерах. — Я за здоровье госпожи отвечаю перед владыкой Посейдоном. Хочешь, чтобы она отравилась непонятно, чем, из-за дикой самоуверенности? Готова послушать больную в лихорадке? Госпожа, может, даже не понимает, о чем сейчас говорит, а ты готова вручить ей в руки отраву. Хороша... — Я прекрасно осознаю каждое свое слово, — холодно отчеканила Цирцея. — И я знаю, что мне поможет. Если вы, господин Талассион, готовы объяснить владыке Посейдону, почему я до сих пор не встаю с кровати, можете и дальше прятать голову в ил. — Вы до сих пор в таком плачевном состоянии исключительно потому, что не приняли выданное вам лекарство. И вы не поправитесь нормально, если не отринете глупые мысли о том, чтобы пить яд, и не начнёте слушаться меня. Позовете, когда одумаетесь. Всего доброго, — сухо попрощался лекарь и ушел. — И вам того же, — не очень деликатно пожелала Цирцея, а едва за лекарем закрылась дверь, не удержалась. — Вот ведь ёрш недоваренный! Двести лет — ума нет! Будет он меня учить, — она зашлась в приступе кашля. Фелия деликатно протянула стакан с водой, осведомилась о самочувствии. — Терпимо, — соврала Цирцея и тепло улыбнулась. — Спасибо, что вступилась за меня. Надеюсь, у тебя не будет из-за этого проблем? — Не волнуйтесь, госпожа, господин Талассион не занимается обязанностями слуг... В конце концов, — Фелия лукаво сверкнула глазами, — замолвите за меня словечко перед владыкой? Цирцея деревянно кивнула, стараясь не выдать беспокойства. Как иронично — искать, пусть и шутя, заступничества у пленницы! Однако, кажется, служанка всерьез считала, что Цирцея могла о чем-то Посейдона попросить. Как будто бог стал бы ее слушать! Думать было сложно, и Цирцея изнеможенно прикрыла глаза, плотнее закутываясь в одеяла. Хотелось заснуть — и проснуться дома, узнать, что вся эта история с плаваньем — лишь кошмарный, затянувшийся сон, который истает с рассветом, как положено снам. Перед глазами плавали образы: сгоревший дворец, кровь, смерти... Фелия, поправляющая одеяло. Вновь боль-боль-боль, без конца и края, пропасть, ничто... Фелия тихонько претворила дверь, оставив Цирцею одну. Видимо, решила, что спит. Дочки... Вспомнить их лица, их смех, их успехи и неудачи, их мечты. Цирцея изо всех сил цеплялась за воспоминания о ее нимфах, чтобы удержаться на краю бездны. Время тянулась, как патока, вязкое, долгое, каждая секунда стучала в висок молотком. Именно когда болезнь берет верх над разумом, особенно остро ощущается одиночество. Осознание, что никто не поможет, не облегчит мучения, не прикоснется ласковой рукой, не скажет ласкового слова терзало так же, как и боль в мышцах, а может, и сильнее. Цирцее даже не нужно было лекарство — она сильная, потерпит — но хотелось хотя бы участия, неравнодушия, чтобы не оставаться один на один с жестоким миром. Цирцея всегда решала проблемы сама, и свои, и чужие. У мамы обычно находились дела поважнее детей, да и она предпочитала оставаться в Колхиде с Ээтом, довольствуясь редкими письмами, в которых Цирцея никогда не жаловалась: что толку-то? Отец ни разу не откликнулся на молитву, тетя Селена и то больше интересовалась племянниками: навестила их семью целый один раз и подарила какие-то безделушки. Геката... Наставница, которой Цирцея доверяла, которую любила, ради которой готова была пройти любые испытания и вынести любую боль, бросила ее. Что ж, видимо, Цирцея недостаточно идеальная ученица, дочь, племянница, недостойная поддержки, способная только совершать ошибки, рыдать и тосковать от несчастной судьбы. "Я все ещё нужна дочерям", — напомнила себе Цирцея. Слабая, бесполезная, она должна быть рядом со своими девочками, чтобы никто из них ни в чем не нуждался, чтобы они не испытывали боли, чтобы не ощущали себя покинутыми и брошенными, чтобы их жизнь текла легко и беззаботно. Цирцея должна прекратить себя жалеть и сосредоточиться на восстановлении сил. Пусть ей никто не поможет, она не допустит того, чтобы ее дочки остались одни. Холод, проморозивший до костей, постепенно уступал жару, но не родному и приятному, а тягучему, удушающему, язвящему сотней раскаленных игл. Цирцея не знала, сколько промучалась в состоянии между сном и явью, когда откуда-то внезапно повеяло свежим морским воздухом, а дверь в комнату медленно отворилась.