вскрой мою душу

Классическая музыка набирает темп, словно следуя за вереницей больших квадратов, чередующихся с промежуточными вальсовыми дорожками, во время которых ведущие в танце заворачивают ведомых в круговорот ветров, исходящих от непостоянности резких движений. Платья шелестят, точно пенные волны, поглаживающие намоченный песок у кромки воды. Эмоциональная буря проявляется в сияющих глазах чистокровных ангелов и демонов, что полностью отдаются сольной игре талантливого скрипача, прозванного в местных кругах скромным словом — Дьявольский. Он водит смычком по струнам, словно вышивает иголкой в пяльцах. Вальсирующее пламя свечей, окольцовывающих огромный зал, проворно скачет от хаотичных, порывистых и колеблющихся вихрей сквозняка. Хоровые скрипки высоко стонут, будто надрывая голосовые связки, когда по ним скользят юркие смычки, а от глянцевых полов и начищенных тряпочками труб отскакивают отсветы огня и полной луны. Она проявляется в ночном кровавом небе, показываясь из-за чернеющих облаков. Высоченные балконные двери раскрыты нараспашку, через них в общий зал проскальзывает морозная свежесть и зимняя стужа, приподнимающая подолы пышных юбок в разные стороны. Холод липнет к телам, но бессмертные не получают от него дискомфорт, они носом вдыхают морозный воздух и зачаровано глядят на разразившееся громом представление. Кружащиеся в танцевальном безумии девушки напоминают алые розы, а блестки и бусины, падающие с их платьев на пол, похожи на осыпающиеся лепестки. Ангельские и бесовские леди в красных, будто из-за стыда, платьях напоминают распустившийся цветочный букет, которому не грозит увянуть от старости или покорно склонить завянувшие головы в глянец натертых туфель. Розы в кровавом одеянии цветут и благоухают, ведь стебли не срезаны и не поставлены в воду, они питают энергию из самой земли, плутая по расписной зале, точно масленая кисть по холсту. — Какая красота, — у одной из демониц непроизвольно вырывается голос, полный восхищения. Не изо рта, а из самой души, что подобна совсем еще маленькому дитя, которое неотрывно глядит на настоящее чудо, показанное перед глазами, и не верит в происходящее. Бег больших квадратов уверенно сменяется малыми, тяжелые бархатные шторы чуть лежат на половицах вдоль длинных стен, еле-еле покачиваясь от хлада непокорных сквозняков, и узоры с трепетом вырисовывают линии на окнах, раскрашивая стекла инеем. Ладони вальсовых ведущих, облаченные в тонкие перчатки, изящно держатся на талиях их партнеров и партнерш, направляя на каждый новый элемент постановленного спектакля, в котором заложена нескончаемая борьба за право существовать в раю и аду без страха за жизнь. Стоит паре бессмертных разорвать узел скрепленных рук, как тот, кто был секундой ранее главенствующим в танце, становится тем, кто следует за новым ведущим. Мелодия сменилась на более энергичную, чем мгновенье назад. Тот, кто совсем недавно имел власть над партнером, благосклонно подчиняется, добровольно возвращая ладонь обратно и следуя воле нового управляющего вальсом. Подобная черта существует во всех видах парных танцев в аду и рае. Позиция правящего вальсом, как правило, постоянно сменяется, переходя от одного к другому. Ни в одном из внеземных миров по нормам этики не закреплено, как в мире людей, что роль того, кто контролирует процесс, обязательно должна принадлежать мужчине. Многих наоборот оскорбляют человеческие традиции, особенно, женщин, что не привыкли в бальных танцах всегда следовать за мужским полом. Пары, состоящие исключительно из двух девушек и из двух юношей, меняются позициями, как и те, в которых присутствует мужчина и женщина. Каждый четко следует ритму и меняется, когда подходит время. Таким образом, показывается не столько равноправие между гендерами, сколько единство между угнетающими и угнетенными. Эхо музыкальных инструментов громогласно вздыхает вместе с музыкантами, играющими на струнных, духовых и клавишных инструментах. Они тоже хотят пуститься в пляс, но вместо этого вынуждены быть единым целым с оркестром по случаю проведения знаменательного на два мира события — Кровавого бала. Млечная пурга заметает узоры на полу и ткани красных оттенков, капли воска стекают на подсвечники или столы, снег сумасбродно ложится на заплетенные прически и застревает в коротко подстриженных волосах, а вальсирующие пары непрерывной метелью проносятся по зале, пока мерцание хрустальных люстр щекочет оголенные участки кожи. Нравоучения и сплетни скрипок все больше нарастают под пререкания клавишных, цокот каблуков подпрыгивает с кринолинами — каркасами юбок на обручах для поддержания более объемной формы платья. Ноги бессмертных суетливо следуют по заданному направлению, подходя к кульминации. Ритм музыки ускоряется, обильный мелкий снег продолжает заметать следы предыдущих движений, а наблюдающие забывают дышать от небывалой красоты танца. Зарумянившиеся от подвижности лица сливаются с краснотой нарядов, и мурашки, будто несвойственной для бессмертных сыпью, оплетают руки, проскальзывая под шелковые перчатки. Вовсе не от холода, а от чувственности живой музыки, что трогает до глубины души. В музыке увековечена вся история прошлого, произошедшая с Преисподней и Небесами. Через Кровавый вальс ангелы и бесы могут совместно о ней рассказать. Особенно, новому поколению бессмертных, что не должны повторять ошибки прародителей. Трагичный реквием оркестра, торопливый, словно куда-то сильно опаздывающий вальсовый шаг десятков пар, дрожь горящих свечей и общая скорбь в глазах навечно молодых бессмертных. Животрепещущий шорох алых одежд заглушается рыданиями скрипки с правого плеча, балконные двери не в силах удержать ветер, из-за которого снегопад врывается в бурное завершение постановки, падая на букеты красных роз и багряные наряды. Танцы на костях — дань уважения к заключенному альянсу. Музыкальная композиция доходит до своего пика, вынуждая демонов и ангелов замереть, подобно застывшей во льду воде. На мгновенье зал озаряет непривычная тишина, выдерживая многозначительную паузу. Пары, состоящие из девушек и юношей сухо кланяются и, глядя на запорошенный пургой пол, вслушиваются в тактичные аплодисменты и одобрительные перешептывания, колышущиеся со всех сторон. — Маэстро, вы были сегодня просто великолепны, — через пару минут после завершения вальса к оркестру подошла статная женщина, застрявшая в навечно молодом теле девушки. Она обратилась к главному скрипачу, проведя ладонью в перчатке по складкам гранатового платья, и доброжелательно улыбнулась. — Я бы сказал, вы были умопомрачительны, — добавил следом парень, также подоспевший к артисту. Небольшое количество демонов и ангелов в элегантных одеждах окружило Дьявольского скрипача, засыпав того комплиментами. Снежные хлопья мягко приземляется на музыкальные инструменты и сразу же тают, поскольку те собрали в себя тепло демонических и ангельских касаний. Скрипач прославился в обоих мирах благодаря умению мастерски владеть игрой на скрипке, его произведения чувственные и запоминающиеся, ведь он живет музыкой, как никто другой. — Благодарю, — тактично кивнул бес и чуть поклонился. Строгий кармазинный кафтан украшен драгоценными камнями — рубинами и позолоченными вышивками на плечах, в руке находится любимая скрипка, — для меня большая честь участвовать в столь важном для союза мероприятии. — Никколо, слышала, вы собираетесь в масштабное путешествие по человеческому миру. — Что вы, — улыбнулся мужчина, — мой визит в мир люда трудно обозвать масштабным. Многие бессмертные положительно отзываются об Энотрии, я бы хотел воочию взглянуть на чудеса Земли. К тому же, мне кажется, людей нужно приучать к хорошей музыке, а то они ведь совсем не развиваются в искусстве. Леди и джентельмены мягко посмеиваются, не став больше беспокоить талантливого скрипача, который помогает оркестру собирать вещи. Кто-то выходит на балконы с каменными перилами, обрамленными переплетением красного винограда и алых роз, кто-то дипломатически беседует с представителями чужого мира. Густой пар вытекает из уст, снегопад успокаивается, ложась на землю мягки пухом, и где-то в зале слышится торжественный звон бокалов с вином. Юный Хан Джисон крадется меж сверкающих труб, выныривая из златых металлических куполов, чтобы посмотреть, нет ли где поблизости родителей, что всю постановку разыскивали его в толпе бессмертных, следящих за танцем. Музыканты почти не обращают внимания на недоросля, заплутавшего в оркестровом оборудовании среди подставок, табуреток и инструментов. Солнечные омуты воровато мажут по фигуристым канделябрам с подплавленными восковыми свечами, редкие хлопья зимы, доносящиеся до них, стремительно тают в воздухе. — Вот ты где, — неожиданно ловкие руки выхватывают мальчишку из толпы, подгребая ткань рябинового фрака в кулак. Хан пугается и весь скукоживается от недовольства отцовского голоса. Его всё-таки отыскали, хоть мальчик и пытался спрятаться в толпе легальным способом — то есть не покинув общую залу совсем, — скажи мне, почему я должен искать тебя по всему Дворцу? — А вы с мамой меня искали, что ли? — невинно интересуется юный демон, состроив драматично печальное лицо, — как неловко получилось. Я не знал, что кому-то понадоблюсь во время представления. Он глупо хлопает глазами, стараясь надавить на отцовскую жалость, однако тот непреклонно продолжает стягивать ткань костюма и выводить Джисона подальше от оборудования, чтобы семейными разбирательствами не мешать оркестру. Музыканты тактично стараются не обращать внимания на разговор Сатаны с сыном, занимаясь уборкой музыкальных инструментов с импровизированной сцены, но иногда молчаливо переглядываются друг с другом, подавив легкий смех. Бытовые ссоры между адским правителем и сыном кажутся сверхъестественными, и демоны вместе с ангелами, не относящиеся к власти, не привыкли видеть подобного. Сейчас Адам и Джисон наполовину вышли из своих социальных ролей, вскарабкавшись в другие: в бескомпромиссного отца и бестолкового сына. Сатана тяжело вздохнул и, отпустив одежду мальчугана, промолвил: — Ты обещал потанцевать с Авелем, а сам убегаешь куда-то. — Это не я пообещал, а вы с мамой! — возмутился младший Хан, топнув ногой от негодования, — вы меня постоянно заставляете танцевать с кем-либо. То Мэри, то Лисанна, то Авель этот… — на последнем имени он пнул тонкий слой снежного полотна, оставив на полу полосу, — я ненавижу танцевать, ненавижу каждый раз делать одно и то же. А у Авеля еще изо рта всегда пахнет землей и кислой капустой. Как правило, после завершения представления — Кровавого вальса, символизирующего единство и сплоченность, обычно следуют танцы для всех гостей бала, что решили посетить Дворец. Танцевать для бессмертных кажется интересной забавой, способом развеяться, отдохнуть и набраться новых историй для локальных вечеров в кругу более близких друзей. Балы нравятся всем бессмертным, что устали от неподвижного созидания над картинами, бумагами со стихами или нотными листами. После долгого времяпровождения за работой каждому хочется отдохнуть, и многие появляются на вечерних плясках для того, чтобы посплетничать, потанцевать и просто хорошо провести время. Вечер Кровавого бала уникален тем, что в нем принимают участие и демоны, и ангелы. Помимо этого на нем присутствуют не только обычные рабочие, но и лица государственной важности. Когда-то такое было тяжело представить, но вот, спустя сотни лет неконтролируемой войны, полной желчи и ненависти, наконец-то наступило желанное перемирие. Для многих долгожданный союз стал скачком вверх по карьерной лестнице, свежим глотком путешествовать в соседние миры или проснувшимся вдохновением творить искусство и делиться им с другими. Музыка приобрела энергичный и бодрый окрас, в живописи появились более солнечные оттенки, а стихи постепенно стали наполняться не утратой, а приобретением чего-то теплого. — Наша жизнь никогда не интересуется тем, что хотим именно мы, а потому мы лишь вынуждены следовать тому, что от нас хотят видеть. — Но я не хочу следовать… — едва слышно шепчет Хан, боясь прекословить отцу на глазах у посторонних бессмертных, что могут тайком следить за довольно личным разговором. Мальчик лишь хочет надеяться, что никто не расслышит их слов и не станет пускать слухи про «лень» наследника престола. Сатана мягко присел на корточки рядом с сыном, и Джисон неуверенно поднял на него свои желтые заслезившиеся глаза. Они подобны янтарю в соленых волнах моря, — неужели я целую вечность должен танцевать то с одним, то с другой? Это несправедливо, я устал. — К сожалению, мы живем в том мире, где нужно следовать определенным правилам, чтобы не выделяться из цельного общества. Конечно, у людей в этом плане посерьезнее, у них слишком много хлопот, которые они должны выполнить, прежде чем считаться достойным уважения, да и к тому же они смертны. А потому люди априори не в силах угодить каждому, и им можно простить некоторые невыполненные нормы, но а мы должны. Мы стоим выше них и обязаны соответствовать, — Адам с печалью потянул краешек губ вверх и положил ладонь на плечо сына, — когда-то ведь я тоже часто ходил на балы, меня также заставляли с кем-то знакомиться до тех пор, пока я не встретил твою маму. А потому до тех пор, пока не найдешь свою любовь, что сжалится над тобой и не захочет мучать вальсом, ты вынужден постоянно искать её тут. А лучше, если вы оба не любите танцевать, как это вышло со мной и твоей матерью, — старший Хан поднялся с корточек и выпрямился, сделав более официальный тон, — Кровавый бал важен для благополучия, и ты, как будущий правитель должен это понимать. Посвяти один танец Авелю, пожалуйста, и мы с мамой от тебя на сегодня отстанем. Я скажу всем, что ты приболел, участь на себя возьмёт Чонин. Что-то мне подсказывает, что ему даже нравятся балы. — Он еще не понял, что это скучно, потому что стал на них появляться после перерождения, а не сразу после рождения, — с упреком проговорил Джисон, нахмурив брови. Ему не хочется соглашаться с отцом, но он взаправду не может перечить воле семьи и общества, что возложило на него бóльшую ответственность из-за происхождения. — Что правда, то истина, — согласился мужчина, сложив руки за спиной. Пиджак цвета крови красиво переливается с его глазами и черными волосами, — пойду маму предупрежу о том, что ты согласен. Родители Авеля последние полчаса донимают её расспросами о тебе. Вальс — прекрасный способ найти приятелей или единомышленников, узнать что-нибудь новое о жизни в ином мире, заручиться связями и получить поддержку от рабочих в разных сферах. А Джисон чувствует, что за все то время, что он живет в ясном уме, успел устать от многочисленных обязанностей, возлегших на него. Хану надоело быть сыном и наследником должности Сатаны, всегда держать лицо и послушно следовать правилам ада. Он устал стирать ноги от бесконечных танцев с сыновьями и дочерьми важных демонов или ангелов, в свои юные годы бес желает только спокойствия и уединения с самим собой. Обреченно вздохнув, Джисон стал искать глазами Авеля для того, чтобы пригласить его на вынужденный танец, как и подобает прилежному сыну Сатаны. Плевать, что танцы не доставляют никакого удовольствия, все равно на то, что Хану совершенно не симпатизирует этот мальчик, поскольку он не вправе без ведомых на то причин отказывать кому-то в знакомстве. Личное желание никого не волнует, когда в Преисподней действует программа сплочения с народами, направленная на поддержание мира. Его сводному брату Чонину и другу Чану в этом плане пришлось намного легче, ведь первый сам не против уделить кому-то внимание в вальсе, а у второго нет категоричных обязательств перед возможными желающими. Бан крайне редко соглашается познакомиться с кем-то на балу и провести время в компании друг друга, еще реже является инициатором приглашения на танец. В последний раз это был Чонин, когда к тому лезла слишком энергичная ангельская девочка из семьи гончаров. Порой удобнее смотреть за миром из тени. Люди глупо считают, что именно Бог следит за ними, не вмешиваясь в человеческие разбирательства, классовые конфликты и даже войны. Отчасти это можно назвать правдой, поскольку за ними дейсвительно приглядывают бессмертные, однако никакого бородатого деда, облицованного Божеством, никогда не было. Как минимум по причине того, что жители ада и рая не в силах постареть: их лица не способны превратиться в скукоженную пятку, кожа на руках не может обвиснуть вместе со складками на гортани. Люди совсем не идеальные существа, как они привыкли превозносить себя перед животными, ставя человеческий вид на вершину. Они смертны и довольно глупы на фоне граждан двух иных миров. Человек ставит свое происхождение выше любого благородного животного, но чем он отличается от него, когда устраивает масштабные войны с огромными потерями из-за деления территорий, трофейной любви или же рождает на свет маленькое дитя, зная, что ребенок умрет раньше, чем переживет первую ночь на холодной улице среди объедков и отходов, выброшенных прямо из окон домов? Ангелы и демоны, чьи предки однажды создали человечество, вьют из людей веревки, угождая собственным желаниям и целям. Большинство принадлежащих к Земле оказываются необразованными, дикими бездарями, не знающими ничего об этикете, морали и более духовных потребностях, чем обычное низменное «насытиться до отвала». Они только учатся читать, рисовать простейшие картины помимо настенных каракулей, высчитывать цифры и сочинять интересные рассказы, хотя большинство из них — омерзительные кровавые сказки с жестоким и смертельным исходом. Нынешние бессмертные считают своим долгом следить за порядком в земном мире, воспитывать смертных и приучать их к искусству, подсказывая, как правильнее писать иконы с почитанием великих бессмертных мучеников, что отдали никчемную часть своих нескончаемых жизней для того, чтобы осветить путь слепому человечеству. Ангелы и демоны всегда натягивают поводок, когда чувствуют, что недоразвитые люди пытаются стащить со стола кусок правды. В десяти шагах Хан замечает маму, что разговаривает с девушкой, принадлежащей Небесам. Темно-красное платье Евы, отливающее благородной спелой клубникой, напоминает всем о том, что когда-то она являлась Сатаной до Адама. Дьяволица оставила пост, когда узнала, что носит внутри себя хрупкую жизнь, превратившуюся спустя девяносто лет после вынашивания в капризного Хан Джисона. Дело в том, что беременность у бессмертных женщин длится гораздо дольше, чем у смертных. Бесовские ученые заметили, что рождаемость чистокровных демонов заметно отличается от перерождаемости, и появились теории, что в будущем численность жителей ада, рожденных в Преисподней, сведется к минимуму, почти нулю. Хорошо это или плохо пока тяжело сказать, потому что заставлять девушек вынашивать и рожать детей никто не собирается, к тому же численность ада по-прежнему продолжает расти за счет переродившихся людей, однако специалисты не могут не отслеживать изменения в мирах. Ева замечает сына краем глаза и мягко улыбается, кивая на Авеля, стоящего в стороне, у стола с различными сладкими гостинцами из рая: фрукты, ягоды, жженый сахар. Джисон отвечает ей натянутой улыбой и всё-таки подходит к недорослю, приглашая его потанцевать на самой же первой музыкальной минуте, которая начнется сразу после небольшого перерыва на еду, напитки и беседы с обсуждением минувшей постановки. Во время вальса желтоглазый демон испытывал скуку, неловкость и даже стыд, трудно не обращать внимание на партнера, когда тот дышит едва ли не в шею, ведя танец по оси торжественного зала для балов. Авель о чем-то увлеченно щебетал, пока Джисон старался не зацикливаться на странном запахе и всячески пытался держать лицо улыбчивым, а не жалостливым и требующим спасения. Никто бы ему не помог, почти каждый взрослый умилялся с того, как доброжелательный Хан Джисон учится разговаривать с будущими подчиненными. Когда танец завершился, мальчишка сразу же выбрался из захвата рук и вышел из зала для того, чтобы перевести дух в тишине и одиночестве. Он взглянул на свои руки, которые стали казаться ему более грубыми, чем ранее. Последние десять лет он учится резьбе по дереву, пыхтит с лобзиком над брусками сосны и пытается что-то соорудить более значимое, чем обычный свисток в форме птицы или животного. Родители считают, что пока есть возможность, он должен учиться и нарабатывать знания из разных сфер. Джисон тихо вздохнул и приложился затылком на одну из длинных колонн, почувствовав ее холод. На полу осталась лужа подтаявшего снега и мокрые следы обуви. В округе тихо, все гости сейчас пляшут под очередную игру на скрипке от прославленного скрипача. В голове гудит рой диких ос, нарастая вместе с бодрым завыванием труб и саксофонов. Хан перевел взгляд на окно, застекленное цветными витражами, и случайно заметил под ним мальчишку в вишневой шелковой рубашке и с ангельской энергетикой. Воротник вышит множеством рубиновых стеклышек, которые ловят падающий лунный свет и отбрасывают красные блики на пол вместе с фиолетовыми, зелеными и желтыми витражами. — Тоже скучно? — устало протянул Джисон, не торопясь подойти к мальчику. Он подал голос только потому, что тот показался ему ровесником, хоть и совершенно незнакомым. Тихий вопрос прозвучал в пустом коридоре оглушающим, а за закрытыми дверьми доносятся аккуратные скрипы струнных инструментов. Райский мальчик ткнулся глазами себе в туфли. — Нет, мне нравится Кровавый бал, — донеслось с осторожностью. Демон же в эту секунду ощутил тень разочарования, словно почувствовал то, как потерял возможного единомышленника. — Почему тогда здесь сидишь, а не танцуешь со всеми? — Я танцевать не умею, — виновато произнес незнакомец, тоскливо положив подбородок на колени. — Невелика потеря, — фыркнул Джисон, моментально потеряв интерес к состоянию ангела. Еще бы он стал сочувствовать тому, кто по собственной воле грустит из-за тех вещей, что неоднократно портят сыну Сатаны жизнь. Хан сложил руки на груди и недовольно прошипел, — я вот умею танцевать и почему-то только страдаю от этого. Родители вынуждают меня звать кого-нибудь на танец, а я не хочу. — Но это же весело, — в противовес промычал ангел и поднял на демона свои яркие глаза. Взгляды мгновенно столкнулись, и мальчик робко отвел глаза в пол, почувствовав смущение. Лунный свет мастерски скрывает поалевшие щеки, но витражные блики словно хотят выдать крошечную тайну юноши, покрыв фиолетовым отсветом правую сторону лица. Незнакомец продолжил, — со мной никто не хочет танцевать, потому что я наступаю всем на ноги, — с досадой в голосе поделился он, на что Джисон чуть самодовольно потянул краешек губ. Ему даже тяжело вспомнить, когда в последний раз он допускал подобные грубейшие ошибки, в настоящее время с техникой вальса он ознакомлен прекрасно, — может, ты сможешь научить меня? Джисон вновь в недоумении взглянул на ангела, но в этот раз тот не отвернулся. — Этого ещё не хватало, — вдруг опомнился демон, закатив глаза, — как тебя зовут для начала? — Я Жозеф, сын Каина, — слова вырвались скомкано, но с гордостью во взгляде. солидность врожденного статуса совсем не сочетается с неуверенностью в тоне и детской нерасторопностью. Джисон присвистнул, не ожидая получить именно такой ответ. — Того самого?.. — недоуменно уточнил Хан, имея в виду нового правителя рая, что стал одним из тех, кто положил конец разногласиям между Преисподней и Поднебесной. — Верно, того самого. Неужели этот мальчишка действительно сын мудрого правителя Рая, благодаря которому демоны и ангелы перестали покрываться липкой дрожью из-за страха за собственную жизнь и за судьбы близких? Родители ошиблись, когда сказали, что обрести важные для государства знакомства можно только через вальс, ведь именно так, по их словам, можно показать расположение к дальнейшей беседе. Тем не менее, Джисон умудрился случайно отыскать сына нынешнего правителя. — Тогда мне следует быть аккуратнее, — желтоглазый демон неспешно, с толикой вальяжности подошел к притихшему парню, в чьих искрящихся омутах захотелось погрязнуть, точно в болотной трясине, и протянул ладонь. Улицу за окном припорошило мягкими хлопьями, с которых на стену через окна падает млечный свет с цветными вставками витражей. Мальчишка увидел лунный блик на глянцевых туфлях, оказавшихся вплотную к его обуви, и аккуратную ладонь, за которую почему-то захотелось ухватиться, как за спасательный круг. Жозеф нерешительно прикоснулся к протянутой ладони и поднялся с пола, — я Джисон, — выдохнул демон и искренне улыбнулся, — просто Джисон, — без статуса, власти, обязательств и возложенной ответственности. Ангел ощущает приятное тепло от касания и лицом ловит блеклый фиолетовый свет, упавший со стекол. Хан решил не добавлять, кем он приходится в этом Дворце и чьи сыном является, поскольку бездушный статус никак не может о нем сказать, как о личности со своими интересами, увлечениями и безграничными мечтами. — Мне приятно, — робко улыбнулся в ответ Жозеф, — очень. — Но учить тебя танцевать я не буду, — сразу поспешил предостеречь Хан Джисон перед тем, как начать узнавать ангела поближе. Он мог бы согласиться, зная, кто стоит перед ним, но начинать знакомство не хотелось с глупых формальностей, в которых он лишь будущий Сатана, а ангел рядом с ним — предполагаемый наследник райского мира. Необычное знакомство развеяло монотонную скуку от пресного времяпровождения на балу. Джисону нравилось разговаривать с Жозефом, сидя на полу в пустом коридоре Дворца. Настолько тихом, что скромный шепот ангельского ребенка казался волшебным. В те секунды юный желтоглазый бес не подозревал о том, что через некоторое время будет беспрерывно вальсировать с жителем Небес, ловя одобрительные перешептывания бессмертных вслед. Одно случайное знакомство сподвигло к тому, что Джисон не сбегал от танца, а добровольно соглашался, ведь лучше танцевать с Жозефом, чем с кем-то другим. Пускай ему это совершенно не нравилось, но ему была приятна компания сына правителя райского мира. На одном из Кровавых балов Джисон повстречал свою любовь, что стала его погибелью и перерождением. Время от времени в тот вечер звучала музыка всеми известного Дьявольского скрипача. Если шагнуть немного вперед в историю, то спустя время после начала войны прославившийся музыкант отправился в нынешнюю Италию и стал играть там на скрипке. Люди прозвали Дьявольского скрипача Паганини, ведь его навыки поистине поражали тех, кто слушал музыку воочию. Когда Никколо устал от человечества, соскучился по дому и захотел возвратиться в Преисподнюю, пришлось сфабриковать его смерть, потому что человек не живет вечно. В одна тысяча семисот двадцать восьмом году он официально умер для людей, но его творчество живет до сих пор. Искусство — единственное, что не имеет сроков годности. Оно бессмертно. Спустя пару сотен лет после возвращения в ад, Дьявольский скрипач действительно был убит завистливыми демонами и личными врагами, которых он успел насобирать за продолжительную многовековую жизнь. И похожий исход у большинства демонов и ангелов. Рано или поздно смерть дойдет до каждого, как бы от нее не старались спрятаться хитрецы с даром вечной молодости.              

—⧽꧁ ༒︎ ꧂⧼—

              Минхо выдыхает сигаретный дым в окно, который тут же уносит ветром вдаль улиц, убаюканных слабым туманом. Во рту растекается привычная горечь и подступающий сухой кашель, что сравним с рвотным рефлексом. На балконе свежо, прохладно и тихо. В последнее время мужчина не заглушает мысли музыкой, наслаждаясь естественными шумами борьбы города и природы: гудящие двигатели машин, карканье ворон, шелест ветра, крики людей и треск сосновых веток. С застекленного балкона интересно наблюдать за тем, как даже в столь сонливую, серую погоду кипит жизнь. На войне нет места для передышки, если человечество не хочет проиграть окружающей среде, оно должно сражаться и днем, и ночью. За окном мелко моросит. Воздух пропитан неприятной сыростью, от которой по бледной коже пробирается склизкий холод. Медик стряхивает пепел в банку из-под консервированных ананасов и невольно поворачивает голову в угол деревянного подоконника, где стоят еще три точно такие же жестянки, которые желтоглазый демон осушил меньше, чем за два дня. Дневная серость режет по глазам, и Ли вновь глубоко затягивается, прикрыв глаза из-за возобновившихся порывов кашля. Патологоанатом не сразу обратил внимание, но, похоже, они стали намного влиятельнее, чем пару-тройку месяцев назад. Минхо взаправду стал чаще курить, чем ранее, и организм тоже почувствовал это. Он пытается сопротивляться, вбивая в голову мужчины то, как ему становится плохо из-за курения, но человек не был бы собой, если бы принимал непрошенные советы, а не слал их куда подальше. На устах дымится пламенный янтарь, порывисто съедая бумагу в момент вдоха. Оконная рама ходит по ветру ходуном, старые петли тихо тявкают, не имея авторитета для того, чтобы Минхо обратил на них свой взор. Он уже привык к разваливающемуся балкону, старому ремонту в квартире и тесноте комнат. Скорее всего, его дом далек от идеалов и заданных стандартов красоты, в нем нет современных убранств или холодного минимализма, но это его место — квартира, которую он принял в тот момент, когда та приняла его. Такого же потерянного, бедного и изнуренного учебой студента. Минхо находит здесь отражение своего эмоционального состояния, где он такой же весь переломанный и не нужный миру. Минхо затоптал умирающий бычок в могиле таких же никотиновых окурков и закашлялся до слез из глаз. Джисона он заметил только после того, как тот привычно без приветствия подал чуть ехидный голос и облокотился на стену. — А у тебя точно туберкулеза нет? — Боишься заразиться? — ухмыльнулся Минхо, потянувшись в спине. Горький дым устремляется прочь, сменяясь на аромат свежести, — или беспокоишься за меня? — Беспокоюсь за Бьянку, с которой тебе предстоит танцевать. Я тебе уже говорил о том, что ты заразный. Патологоанатому кажется, что это именно он заразился от Джисона лукавством. Легкая игривость появилась в диалогах между ними незаметно, но она прочно зацепилась за любой разговор, который происходит у человека и демона. — Если считаешь меня заразным, то для чего предложил свою помощь? — слабо хмыкнул мужчина и схватился пальцами за слабенький деревянный подоконник, покрашенный белой краской. Хотел бы Джисон знать. Но он лишь едва заметно покачивает головой, ведя беседу с самим собой. Хан давно перестал понимать собственные мотивы, которым он следует бесконтрольно, он не понимает, что им движет, когда он проявляет лишнее внимание. Во многом для юноши кажется странным именно то, что предложение помочь научиться танцевать вырвалось из него быстрее, чем он смог это обдумать. Джисон долго вспоминал моменты из прошлого, в которых вальс стал значимой частью его юношества и незрелости. Невольно память окрашивала ангела, что когда-то был для Хана всем, сквозь болезненные воспоминания Хан долго перебирал свои чувства, всевозможные причины, по которым может испытывать ревность, эмоции и ощущения, что имеют значение где-то в груди, на неосязаемом уровне. Желтоглазый демон вовсе не хочет забывать те минувшие дни, связанные с балами, ведь это его опыт, часть жизни, которую никак не вычеркнуть. Обстоятельства создали из него того, кем он является сейчас. Как бы он не скучал по ворчанию родителей, счастливым дням и тому, как его когда-то давным-давно заставляли учиться всему на свете, этого никогда не вернуть. Любое подобие прошлого не станет больше, чем жалкой пародией и очередным напоминанием не зацикливаться на прошлом. Куда больше для Джисона непонятно, почему из всех мыслей его беспокоит именно то, что он сравнивает помощь Минхо с теми событиями из больше несуществующей реальности. Хан не думал, когда самолично предлагал медику научить его танцевать вальс, лишь позже он поразмыслил о том, почему предложил это так легко, в то время как в юношестве его всегда приходилось уговаривать и заставлять. — Туберкулез — последнее, чем бы я мог заразиться, — вяло запротестовал парень, — меня больше волнует, почему у меня стало иногда зудеть в носу до назойливого желания чихнуть. Такими темпами я начну желать сна. — Почему ты так противишься этому? — недоумевает Минхо, — после хорошего сна я ощущаю себя сверхчеловеком. Будь у меня выбор, наверное, я бы предпочел целыми днями спать. — Могу это устроить. — Каким образом? — патологоанатом цинично изогнул бровь. — Если какая-то бумага, которую вы называете деньгами, обязывает вас подниматься с кроватей каждый день, то ведь можно просто организовать нескончаемый запас этих денег, — вполне серьезно предложил Джисон. Минхо застыл, серьезно посмотрев на беса. Пытается понять, шутит тот или нет, но учитывая то, как Хан еще совсем недавно раскидывался направо и налево огромными суммами, неизвестно откуда взявшимися, вероятно, он предлагает вполне серьезно. Это заставило Ли шумно сглотнуть, глаза бегло прошлись по консервным банкам из-под ананасов, ажурному тюлю на окнах и редких полотенцах, висящих на прищепках. — Ты прямо описал мои детские мечты, — присвистнул мужчина, нервно рассмеявшись. — Но ведь можно воплотить их в реальность сейчас, — продолжил гнуть свою линию он. Джисон странный. Он действительно не видит проблем в том, чтобы закидать Ли Минхо «ненужными бумажками»? Нет, он просто не видит в деньгах ценности, которая обманчиво крутится вокруг них. Для бессмертного они действительно ничего не стоят, это просто бумага, кусок меди или же бесчувственные цифры, хранящиеся внутри банковской карты. Электронные деньги нельзя потрогать, ощутить руками хруст купюр. Демон не в силах понять культуру современных денежных средств, для него существует лишь бартер и обмен драгоценностями или взаимопомощью, но никак не бумагой и числами на экране. Легко расставаться с тем, в чем не видишь ценности. Минхо бы так не смог. Как минимум по той причине, что он с самого рождения вынужден выживать в том мире, где за деньги подставляют, продают честь, лгут, забывают о морали и нравственности, калечат или убивают. — Я люблю сон, но не настолько, чтобы отупеть из-за того, что я ничем долго не занимаюсь. Я из тех людей, кто устает от долгого отдыха так же, как от работы. Не хватало еще стать твоим содержанцем, — тихо пробормотал Минхо, закрыв половину лица ладонью, — упаси Боже, — прошептал следом, — труд развивает нас. Но я бы предпочел трудиться в том мире, где нет неравенства, и тогда каждый бы работал с удовольствием, а не через силу и эмоциональное выгорание. Сон делает меня счастливее, потому что это единственный действенный способ по-настоящему отдохнуть от работы и ненадолго отключиться из этого мира. Иногда хочется забыться, неужели у тебя не так? — вопрос прозвучал риторически, медику не потребовался ответ для того, чтобы продолжить, — но всегда жить в информационном пузыре это слабость и страх столкнуться лицом к лицу с реальностью нашего мира. Моего мира. Джисон вдруг немногословно поджал губы, призадумавшись о чем-то своем. Минхо в это время поправил гирлянду, которую недавно повесил на балконе вместо старой, что, как выяснилось, перегорела. Поскольку наступила осень, и темнота все больше захватывает дневное время, мужчина решил скрасить балкон уютными желтыми огоньками, однако из интернет-магазина ему пришла электрическая нить с неоновыми синими лампочками. Отказываться от нее патологоанатом не стал, потому что не хотелось ждать новую заново. Пусть на балконе не будет ожидаемого теплого уюта, но поговаривают, что синий цвет успокаивает. — Когда начнем занятие? — отвернувшись к окну, из которого подувает холодный ветер, спросил Джисон и втянул носом хвойно-дождливый аромат. Порывы воздуха неистово ударяют по щекам, приводя в чувство после недолгого транса на обдумывание человеческих слов. — Мне нужно быстро сделать ужин на вечер, и я готов, — предупредил Минхо. Если бы Джисон заранее предупреждал о своих визитах, то медик был бы уже готов к уроку по танцам, однако еще пару минут назад он был убежден, что бес не был серьезен касаемо уроков. — Это надолго? — беззлобно уточняет Хан, потянув высохшую наволочку, висящую на веревке с прищепками, за край. Ему просто захотелось так сделать. — Бессмертный торопится жить? — и вновь вопросом на вопрос — можешь мне помочь ускориться. — Хорошо, — как-то быстро согласился Джисон, — что нужно делать? — Я пошутил, — отмахнулся Ли, но завидев серьезность на лице бессмертного, замер и удивленно спросил, — стой, ты серьезно? — Вполне. — Может, ты можешь помыть овощи?.. — неловко спросил Минхо, проверяя, до какой степени можно наглеть. Джисон кивнул. Минхо вместе с гирляндой купил новые ножи, которыми боится пользоваться из-за их сильной заточки. Резать с ними что-либо становится в разы опаснее, ведь любое неаккуратное движение сможет спровоцировать образование глубокой раны или того хуже — ампутацию пальца по неосторожности. Медик долго возится с луком, стараясь нарезать овощ кубиком. Джисон с непривычки моет болгарские перцы, кабачки и помидоры, вспоминая то, как это делали повара при Дворце. Крышу трехэтажного дома щекочет сентябрьская морось, по доске хаотично бьет лезвие ножа, не попадая в особый ритм из-за страха нанести порез. Джисон выключает кран и неспешно подходит к столу с кабачком в руках, с ладоней течет вода, капая на пол. — Давай я порежу, — предложил он, положив продолговатый овощ на клеенчатую скатерть с подсолнухами. — А ты умеешь? — в карих глазах вдруг промелькнули очевидные нотки сомнения. — Нет, — хмыкнул бес, — но принцип я понял. — Нож острый, — предупредил Минхо, не торопясь передать колющий предмет в чужие руки. — Я уже понял, а потому предлагаю порезать овощи за тебя. Лучше порежусь я, и рана заживет через секунду, чем ты отрежешь себе палец. Крыть нечем. Патологоанатом соглашается. — Только будь аккуратнее, — просит мужчина, протянув острый нож Джисону. Пальцы слегка соприкасаются, на человеческих кончиках осталось демоническое тепло, из-за которого Минхо невольно испытывает смущение, несвойственное ему. Взрослый мужчина разучился контролировать чувства и подавлять эмоции, отчего-то его тело стало сравнимо с оголенным нервом, который лучше не трогать, чтобы не спровоцировать очередной неясный выплеск робости, когда Джисон находится рядом. Ли не нравится, что он реагирует на демона так, потому что он не разбирается в том, что испытывает и по какой причине это происходит. В конце концов, Минхо патологоанатом, а не психиатр. Он исследует мертвые души, а не лечит живые. — Беспокоишься за меня? — улыбается Джисон, заметив пристальное внимание с послевкусием тревоги во взгляде мужчины из-за неумелых движений парня. — Не хочу драить кухню от твоей крови, — нерасторопно съязвил Минхо, пойманный с поличным внимательными янтарными глазами, что считывают настоящие эмоции гораздо лучше, чем это делает их обладатель. Ли отводит взгляд в сторону и достает сковороду для того, чтобы обжарить на ней мясо. Вдруг он тихо произносит, параллельно обдумывая, правильно ли он поступает, — помнится мне, кто-то однажды хвастался, что умеет хорошо обжаривать мясо, — хитрость затаилась в усмешке, которая следом перешла и к юноше. — Хочешь переложить на меня всю работу? — на мгновенье нож застыл в воздухе, не порезав лук на еще одну секцию, а Хан склонил голову набок. — Я угощу тебя рагу. От неожиданности Джисон прыснул. Дело не в самом рагу, а в абсурдности подобного предложения. По сути, парня никто не принуждает помогать Минхо и демонстрировать свои превосходные навыки по жарке мяса, но он соглашается. И вновь удивляет. — Я беру за помощь натурой или банкой консервированных ананасов. В холодный пасмурный день маленькая старенькая кухонька наконец-то зацвела теплом и уютом. Кто бы мог подумать, что подпитывать жизнерадостность в квартире будет не Чонин или Бьянка, а принадлежащий адскому миру демон, которого когда-то Ли боялся до дрожи в ногах. Джисон, коряво нарезáл овощи, от чего в рагу они получились неравномерными и кривыми, однако не менее вкусными. Несомненно Минхо мог бы и сам управиться, но внезапная помощь Хана показалась приятной. Пока бес неаккуратно кромсал кабачки, давил томаты вместо того, чтобы их резать, и параллельно с этим следил за готовностью порезанной на кусочки свинины, Минхо чистил картофель и исподлобья поглядывал на то, как юноша, чья половина шеи украшена красными цветами, умело переворачивал мясо лопаткой. Изначально он взял обычную вилку, но получил от патологоанатома в ответ «Балбес» и небольшую лекцию о том, что нельзя делать с антипригарной сковородой. Приятное тепло исходило от взаимно обращенных друг другу улыбок, журчания мяса на посуде, янтарных глаз и бодрого стука острого ножа по разделочной доске. Джисону неясно, для чего он предложил помочь Ли, однако это мгновенье ощущалось для него привычно, правильно. Так, как должно быть всегда.              

—⧽꧁ ༒︎ ꧂⧼—

              На телефон пришло уведомление, мужчина вытащил его из кармана чужого пальто и увидел на экране спам. Минхо тяжко вздохнул и убрал устройство обратно, а затем неспешно подошел к юноше, стоящему на самом краю обрыва. Остроносый утес никогда не прогибается под сильными порывами ветра, крепко держась на своем месте. Внизу бушуют чернеющие воды, поглощая береговую линию песка, холодный бисер звезд рассыпался по всему глубокому небу, тонкие руки сосен и плакучие ивы повисли над пустотой обрыва. Джисон зачарованно наблюдает за негодующей стихией, расстегнутый ворот рубашки дрожит под натиском атакующего морского бриза, но сам юноша неподвижен. Закатанные в три четверти рукава оголяют сильные руки и руны вместе с чернильными татуировками, широкие штанины брюк дребезжат на ветру, иногда об кожу ударяется поднявшийся с земли песок, но демон совершенно не чувствует его. — Ты уверен, что тебе не холодно? — с сомнением спросил Минхо, сильнее закутываясь в дорогое пальто благородного изумрудного цвета, которым с ним поделился Джисон. — Уверен, я чувствую холод и жар, но они не доставляют мне дискомфорт, — спокойно произнес демон, обернувшись на негромкий голос. Его собственные слова наполовину заглохли из-за шума шторма, а в спину бьет неимоверная сила стихии, словно стараясь уберечь возможного самоубийцу от гибели, — кажется, я нахожу такую погоду приятной, — он глубоко втянул носом соленый воздух, — пахнет свободой. Медик не может не согласиться, ему тоже нравятся бури, особенно, когда он находится дома в тепле, а не у холодного моря. Натянув рукава пальто до костяшек, Минхо неспешно подходят к краю утеса, устремив взгляд куда-то за линию горизонта, которая совсем не видна в ночи. Темное небо сливается с не менее густой чернотой моря, звезды и пенные барашки — единственное, что выделяет две плоскости друг от друга, ведь крупная луна отражается на водной глади, раздвоившись. Джисон заметил человеческое присутствие рядом, но не поспешил обратиться к нему словом, задумчиво осматривая пустующий пляж. Волны взбалтывают морское дно, поднимая с глубин янтарь, стекла бутылок и склизкую тину. Пару дней назад Минхо и Джисон начали небольшие занятия, чтобы у медика, ни разу не занимавшегося парными танцами, имелось представление о них. Ли часто кривил лицо, называя вальс скучным занятием, когда по сто раз пытался повторять одни и те же базовые связки по типу реверанса для мужчин, вальсовых шагов или малого квадрата. В одиночном варианте было довольно просто изобразить элементы движений после нескольких безуспешных попыток и жалостливых взглядов. Сложнее стало, когда юноша прекращал насчитывать ритм, вынуждая Минхо сбиваться раз за разом. Пожалуй, все обострилось и стало намного хуже, когда на непонятных для мужчины движениях, Хан хватал того, точно безвольную куклу и принимался объяснять наглядно, вставая с ним в пару. Минхо чувствовал себя оголенным проводом во время того, как демон управлял руками Ли, кладя их себе на спину. Мозг медика переставал работать в нужном направлении и переключался на ненужные, мешающие действия. Мысли нещадно зацикливались на обжигающих прикосновениях, спокойном тембре голоса, кисло-сладком аромате, исходящем от тела и одежды, но никак не на вальсе. Спасением стало то, что Джисон совершенно никак не реагировал на человеческую заторможенность и не пытался поддеть. Патологоанатом готов признать, что Хан несомненно хорошо танцует и, более того, способен донести до новичка информацию так, чтобы он точно понял. Если поначалу юноша разбавлял атмосферу излюбленными ехидными комментариями от непривычки руководить, то чуть позже он вклинился в командирский ритм и вел себя с патологоанатомом неоправданно строго, как это казалось человеку. Мужчина старался видеть в Хан Джисоне преподавателя, но каждый раз после того, как он делал череду ошибок, и Джисон наглядно показывал правильный вариант элемента, вставая с медиком в пару, сознание прекращало слушать что-либо. Щеки нещадно краснели, а глаза уводились в пол, но Джисон всегда заставлял смотреть на себя, запрещая прятать взгляд в пейзажах на фоне. В человеческих подвидах вальса только ведомая партнерша отводит голову и глаза вбок, ведущий мужчина же смотрит прямо перед собой или, как это чаще бывает, прямиком на возлюбленную. — Не отворачивайся, ты должен смотреть на меня, — мелодичный голос липкой жвачкой донесся до ушей Минхо, от чего тот покрылся мурашками в тот момент очередного прогона движений. Джисон сделал вид, что ничего не заметил, но тень самодовольной ухмылки обнажилась на его губах. Весь тот вечер медик чувствовал себя дурно и не мог сконцентрироваться на работе или на разговорах с Хёнджином, которому пришлось сказать, что Чонин уехал заграницу по работе. Парадокс заключается в том, что медик начинал чувствовать себя зажато, теряться и неправильно выполнять танцевальные элементы только из-за того, что демон становился к нему вплотную, намного ближе, чем Ли мог себе представить. Однако Джисон поступал так только потому, что мужчина постоянно совершал одну и ту же ошибку. Сегодня они договорились отрепетировать полноценный простенький вальс, который обычно танцуют влюбленные пары, не занимающиеся профессиональной танцевальной деятельностью. Минхо натянул первую попавшуюся толстовку и спустя недолгое время прогулки до моря продрог в ней. Демон отдал ему свое пальто, надетое исключительно для того, чтобы не выделяться среди людей, и сам остался в черной рубашке. Учтивость Джисона воспринимается для Минхо непривычно, потому что он огородил образ беса многочисленными оградами без возможности изменить решение. В такие моменты как этот, автопортрет демона, возникший в голове медика, безутешно ломается. Человек вынужден пробираться сквозь возложенную колючую проволоку для того, чтобы изменить вектор собственных мыслей по отношению к бессмертному юноше. Ли не поспевает за многоликостью поведения Хана, вследствие чего постоянно находится в диссонансе. Джисон похож на непутевого мальчишку, но в последнее время он ведет себя как обаятельный джентльмен. Затем вступает в роль строгого преподавателя по танцам и консервативного мудреца, что в идеале разбирается в гончарном ремесле, может поддержать тему, связанную с древнейшими государствами, типами подходящей древесины для разных изделий, искусством ведения вечерних балов или, например, оспорить факты из переписанной миллион раз всемирной истории человечества. Но он не имеет представления о том, как пользоваться смартфоном, заполнять документы, для чего нужна пергаментная бумага и не видит разницы между жидким мылом и шампунем. Минхо теряется. В памяти всплывают дни знакомства и недавние фрагменты совместной повседневности мужчины и желтоглазого демона, поток событий сгребается в непонятную гущу последовательности, которая проводит человеческую тропу в верный тупик. Первоначальный образ рушится, но нынешний не так просто принять за правду. Патологоанатому сложно доверять тем, кто изначально не внушал доверия. Что можно говорить о втором шансе, если он сразу ставит крест и идет дальше, противореча тому, о чем когда-то говорил с Хан Джисоном? Демон обаятелен, но непредсказуем. Для Минхо он благословение и личное проклятье. — Как настрой? — спокойно поинтересовался молодой нечеловек, украдкой взглянув на патологоанатома, — присутствует желание показать весь накопленный за эти дни профессионализм? Минхо согласно кивнул, насмешливо добавив: — И забыть про танцы, как о страшном сне. Больше я на подобные авантюры соглашаться не буду. — Тогда… — юноша внезапно смолк, вольготно сделав шаг вперед, навстречу к краю утеса, чтобы посмотреть на камни и песок внизу, — что насчет того, что прогнать тебя по движениям в финальный раз? — Ты хочешь танцевать прямо здесь? — Ли со скепсисом указал носом на вытоптанную траву под ногами и сместил взгляд карих глаз на обрыв, рядом с которым остановился Джисон. Расстояние между медиком и демоном меньше трех метров, смертный делает шаг вперед для того, чтобы окончательно свихнуться и потерять равновесие от необъяснимо сумбурных чувств и мыслей, которые не хотят покидать его голову. Та сделала все за него — потерялась в эмоциях, заблудилась в ощущениях, связанных с желтоглазым демоном, у которого на уме дьявольское наслаждение из-за проказ и гнусавых желаний избавиться от скуки. Непокорный ветер громогласно завывает, вынуждая мужчину обхватить себя руками и скукожиться. Изумрудное пальто хорошо согревает, но уши и шею по-прежнему кусает ночной осенний хлад. — А тебе бальный зал нужен? — Джисон сатирически приподнял бровь и сложил руки на груди. Он отчаянно старается не замечать то, как Минхо периодически подрагивает из-за сырого ветра. Не получается. Хан до последнего старается отвлечься на живописные виды с высоты скалы, но на данный момент его беспокоит только то, что у Минхо нет шарфа. Если бы бес надел вместе с пальто еще и полюбившийся ему шарф с волнами, медик бы не дрожал сейчас. Джисон неосознанно корит себя за то, что не подумал о состоянии Ли, даже не задумываясь о том, что он не должен этого делать. — Здесь ветер, — вяло запротестовал мужчина. На самом деле, нежелание кроется не в огненных рукопожатиях с жителем Преисподней. Патологоанатом теряется и не знает, как себя вести. — Тогда пойдем вниз, — кивнул Джисон и, потянув медика за руку, шагнул прочь с обрыва. Минхо не успел даже крикнуть, когда все произошло. Он лишь шокировано распахнул глаза, когда они полетели с утеса вниз и через секунду оказались на песке у каемки воды. Джисон обходительно придержал потерявшего равновесие человека за талию и в следующий момент после того, как тот опомнился, получил грубый толчок в грудь. У Минхо дрожат руки, от чего удар смазался и получился не таким сильным, как того хотел мужчина. — Ты ненормальный! — вспыхнул гневом Ли, раздраженно процедив. Нет смысла контролировать громкость голоса, когда вокруг них никого нет. Пляж абсолютно пустой, — даже не предупредил. — Надо же, здесь действительно ветер тише, — как ни в чем не бывало, сказал Джисон, словно не обратив внимания на раздражение мужчины в изумрудном пальто. Злость Минхо разрастается, ведь он ненавидит, когда его игнорирует. Родители всегда поступали также: кормили молчанием, бойкотировали попытки объясниться и заставляли испытывать чувство вины за любой промах. Желтоглазый демон стал говорить раньше, чем у мужчины кончилось терпение, — серьезно думаешь, что я бы позволил тебе упасть и разбиться? — Да какая разница? — процедил патологоанатом, подойдя ближе и заглядывая в псевдобезразличные глаза, непонимающие, в чем именно они провинились, — ты не спросил у меня, хочу ли я испытать этот скачок адреналина. Ты благополучно решил это за меня, я ненавижу такое, — стиснув зубы, прошипел медик, тяжело дыша, и продолжил, — если тебе плевать на увечья, то для людей даже поскользнуться на льду может стать фатальной ошибкой, и мой страх оправдан. — Я не понимаю тебя, зачем же ты куришь, если это губит тебя? — Я на это хотя бы влияю, и пагубные привычки убивают не сразу, — тон не смягчился ни на миг, — я тоже не понимаю тебя, — дрожащий голос сорвался на крик, стало тяжелее дышать. Джисон сам себя перестал понимать. Кажется, до него начало доходить то, в чем именно он оказался не прав. Какой же идиот, — то ты предлагаешь помощь с едой на кухне, боясь, что я порежусь, то скидываешь меня с горы. — Падение я могу контролировать, а аккуратность твоих движений нет, — бегло попытался оправдаться Джисон, но быстро сдался. Нет смысла пытаться объясняться за поступок, когда Минхо ясно дал понять, что действия Хана не были здравыми, — пожалуйста, прости меня, — еле слышно пробормотал он, морской шум проглотил обрывистые слова, — я не подумал о твоих чувствах, — произнес громче демон, на этот раз Минхо отчетливо услышал его и недовольно фыркнул. Разница менталитетов ударяет по ним кувалдой. В случае не с Минхо, а с другим ангелом или бесом такого бы не случилось, но к человеку необходимо другое отношение, более деликатное. И Джисон осознал это позднее, чем следовало бы. В какой-то момент Хана стало это волновать, — я виноват и хочу попросить у тебя прощения. Мне жаль. Минхо почувствовал себя неловко за то, что сорвался. Но Джисон заслужил. А человеку взаправду стало легче. Почти весь полученный адреналин ушел в повышенный голос и выплеск негодования наружу. Это лучше, чем копить в себе злобу и пренебрежение к обладателю дурных поступков. Врач вздохнул и поднял на затихшего Джисона взгляд. — Извинения приняты, — произнес он уже спокойнее, — но только если ты действительно извлек из этого урок, — у Минхо сердце до сих пор колотится, не отойдя от того, что произошло несколько минут назад. У него предоставилась возможность свалить всю вину трепещущего сердца на телепортацию и колоссальный выброс энергии. Пока присутствует шанс, Ли не станет замечать, что причина частых ударов о грудную клетку вовсе не из-за падения с высоты, а из-за отчетливых касаний Хан Джисона к талии медика, когда у того ушла земля из-под ног. Несмотря на то, что демон держал его через толстую ткань пальто, крепкие руки ощущались отчетливо. — Я извлек урок, мне нужно быть нежнее с тобой. — Не только со мной, но и с другими людьми. — Меня другие не интересуют, — лениво бросил Хан, не задумываясь о смысле сказанного. Минхо впал в ступор. Бессмертный из Преисподней любит громкие слова, однако его от других пустобрехов отличает то, что он не лжет. Может недоговаривать или утаивать часть правды, но прямо никогда не солжет. Хотя сокрытие истины синонимично кривде, нужно глядеть на контекст и ремарки между строк, — я буду более бережным с тобой и впредь обещаю перемещать тебя только после твоего позволения. — Не нарушь обещание, — строже произнес Минхо с целью скрыть очевидную растерянность или даже стеснение, — можно простить случайную ошибку, но не пустые слова. Джисон серьезно кивнул. — Давай попробуем импровизацию, — решил сменить тему парень. Он аккуратно протянул ладонь, возвращая мысли Минхо обратно к вальсу. — Может, мне стоит поставить музыку? — Поставь, — кивнул юноша, — хотя я бы предпочел пластинку на патефоне. — С такими требованиями тебе в музей, — не сдержал смешка человек, — я максимум могу предложить песню на телефоне. Минхо положил телефон на песок с включенной песнью на бесконечный повтор и невесомо вложил в протянутую руку свою, моментально почувствовав приятное тепло, чем-то напоминающее треск полыхающих поленьев. Зазвучала незнакомая мелодия, в которую демон сразу же вслушался, на мгновенье прикрыв глаза для того, чтобы разобрать настроение композиции и темп, с которым следует танцевать. Не вся музыка хорошо подходит для вальса, но некоторые мелодии можно запросто подстроить под себя, если прочувствовать настроение, пустив его по венам, сосудам и костям до кончиков пальцев. Мерцающие звезды украшают бескрайний небосвод, путая множество возможных кораблей, что воспринимают их за маяк. Очередное доказательство того, что не всему нужно доверять. Патологоанатом найдет тысячи сомнений для того, чтобы не вырываться из приятной стабильности в будоражащие перемены. Джисон — пагубная привычка. Он вредит, но вызывает чувства. Луна освещает танец двух принадлежностей к противоположным друг другу мирам. Холодная ладонь Минхо безвесно дотрагивается до спины Джисона, скрытой за тонкой тканью рубашки. Демоническое тело неистово обжигает. Однако неясно кому хуже: медику, что касается тела Хана, чувствуя под подушечками пальцев чуть выпирающие позвоночные кости, или же все-таки бесу, который не может почувствовать холода, но отчетливо ощущает человеческие робкие прикосновения к собственной спине, отдающие мерзлотой. «You say that you wanna go to a land that's far away Ты говоришь, что хочешь попасть в страну, которая очень далеко отсюда. How are we supposed to get there with the way that we're living today? Но как же мы попадём туда при том образе жизни, который мы с тобой ведём?» В танце Джисон играет роль партнерши, которую ведет мужчина. Так принято в человеческой культуре, хотя традиции ада ему симпатизируют больше. В их мироустройстве больше разнообразия, интереса, равенства. Несмотря на то, что Минхо руководит вальсом, направляя Джисона против линии танца большими квадратами, он чувствует исходящую от демона доминирующую энергию. Чувство уверенности и собственного превосходства перемешиваются воедино, получая ту часть власти, которую Хан имеет над мужчиной. Харизма всегда завоевывала земли, влюбляла единомышленников и переворачивала мир вверх дном. Все движения даются Джисону с необычайной легкостью, будто он ни одну сотню лет провел на балах. Морские брызги волн окропили лица, находящиеся близко друг к другу, ветер заметает экран телефона песком и подбивает патологоанатома в спину, подталкивая человека навстречу демону. Две пары обуви кружатся под музыку в опасной близости от вспененной кромки воды, соленое дыхание моря застревает в горле медика каждый раз, когда он ненароком сталкивается с выразительными янтарными глазами. Эмоции колеблются. Луна сгребает звезды в кучу, чтобы те куполом сложились над скрепленными силуэтами, подобными скульптуре «Лино». — Смелее, Минхо, — насмешливо подбивает хитрый демон, зная, что сейчас именно он заправляет всей игрой, — направляй меня, — почти сладкая издевка, от которой у Минхо словно заложило уши, но он обязательно свалит все на море и непогоду, — ты будто бы меня боишься. Боишься проявить инициативу в вальсе. — Ничего подобного. — Ты боишься мне доверять, — озвучил правду вслух, сердце Минхо сжалось. — Есть причины, — мужчина криво усмехнулся, спрятав переживания за маской самоуверенности. Подолы изумрудного пальто бьют по ногам, призывая держать лицо непоколебимости, но с Джисоном это совершенно невозможно. Он видит насквозь. Он знает, чего Минхо по-настоящему боится. — Давай попробуем сначала, — резкий поворот по инициативе демона заставил патологоанатома слегка потерять координацию и навалиться на тело молодого парня, прошептав короткое «прости». Над ухом Минхо расслышал спокойную речь, когда выровнял тело, — я Джисон. — А я дважды не представляюсь, — хмыкнул медик. Фраза отсылает на первую встречу, во время которой Чонин, Джисон и Минхо узнали много чего нового о каждом из них, в тот раз демон отказался называть свое имя вновь, и человек запомнил это. Неожиданно Ли перенял инициативу и начал наступать в вальсе, цепляясь за спину Хана с большей уверенностью. — Все же ты злопамятный, — довольно хмыкнул демон, наслаждаясь тем, как мужчина, не привыкший к долгой тактильности с кем-то помимо Чонина, отводит в сторону глаза, — помнишь старые обиды. Волны порывисто взметнули вверх, разбившись насмерть о волнорезы, выстроенные длинным рядом перпендикулярно береговой линии. Минхо испугано увернулся от долетающих брызг и продолжил коряво вести вальс, потерявшийся в ветреной ночи. Он поставил ногу между двумя демоническими, чтобы тот ловко шагнул назад, придерживая партнера за плечи, как и полагается ведомой стороне. Правая ладонь медика и левая Хана скреплены невидимой нитью, не позволяющей развязать узел рук. Позади возвышаются песчаные дюны, из которых прорастают колючие кусты шиповника и длинная трава, борющаяся за право на существование, а за ними — лесная полоса. «I want money, power and glory Я жажду денег, власти и славы, I want money and all your power, all your glory Я жажду денег, и всей твоей власти, и всей твоей славы». Женский голос плавно растекается по воздуху, не намереваясь перекричать буйство водной стихии в паре шагов от танцующих силуэтов. До ушей доносятся лишь очертания песни без четкого распознания слов, но припев слышен отчетливо. Джисон наклонил голову, закружившись в танце под лунным светом и натиском мужчины. Проворные омуты отпечатывают в памяти подвижную мимику на лице патологоанатома. — Просто издеваюсь, — вдруг расслабленно ответил Минхо, лукаво сузив взгляд, — мы же на равных. — На равных говоришь… — криво изогнул губы Джисон, игнорируя дующий ветер, что треплет челку и стирает её со лба. Погода понимает его настроение. Ветер отражает внутренний мир. — Разве нет? — Будь мы на равных, ты бы воспринимал меня как равного себе мужчину, а не глупого мальчишку, которого нужно учить жизни. Минхо затаил дыхание и невольно замедлился. Ровные скользящие шаги сбились до нервного тика и дрожи в коленях, в ушах стоит свист, словно ветер пробрался ему в голову. Все верно, Хан Джисон пробрался в голову без шанса вернуться назад, когда это еще можно было предотвратить. Кожа демона под ладонью Минхо горит адским пламенем, обжигает пальцы. Разум приказывает оторвать руку от спины, но она настолько соприкоснулась с огнем, что расплавилась и прилипла к черной рубашке. Нечестно, что сам Ли находится в пальто, но вынужден притрагиваться к телу Джисона, сквозь тонкую рубашку ощущая рельефы молодого тела — самого выигрышного для организма, медик уже его перерос. Где-то на теле видны растяжки, шрамы детства, потерявшая упругость кожа или маленькие морщины на лице. Они не делают Минхо хуже, они лишь напоминают о том, что все люди смертны и рано или поздно умирают, в то время как ангелы и демоны всегда остаются в лучшем виде. Ледяная вода догоняет подошву обуви, пока Хан вновь берет процесс вальса в свои руки и направляет мужчину. Подсказывает ему, мешает сконцентрироваться, вызволяет наружу чужое сокрытое, действует. Минхо отчетливо ощущает татуированную руку у себя на плече, вороты тонкой рубашки раскидываются из-за шторма в разные стороны, оголяя выпирающие ключицы и маковые цветы на шее. Прямо сейчас он видит в Джисоне не инфантильного мальчишку, а настоящего мужчину, который, невзирая на отсутствие коммуникативных навыков в мире людей, остается тем, на кого в теории может взглянуть медик, найдя его привлекательным. «The sun also rises, on those who fail to call Но солнце точно так же светит и тем, кто не дождался милости. My life, it comprises, of losses and wins and fails and falls Моя жизнь состоит из потерь и побед, поражений и падений». Джисон наклонился к покрасневшему от холода и смущения уху и прошептал, опалив щеку дыханием: — Рука на спине, Минхо… — голос обжег тягучей сталью, точно ртутью, — взгляд на партнера. Все время забываешь, что ведущий в танце не должен уводить голову в сторону. — Почему ты тогда смотришь на меня, а не в сторону? — просипел Ли и сглотнул. Он почувствовал сильную нехватку воздуха, но совсем не из-за астмы, — всегда смотришь. — Я смотрю на то, как ты неправильно двигаешься и поправляю тебя. Демон и человек примерно одного роста, за счет крупной подошвы ботинок Джисон кажется немного выше, но это абсолютно не чувствуется, а потому к парню прижиматься неловко. Их лица находятся в интимной близости друг напротив друга, желтый цвет глаз смешивается с карим, создавая суммарный ни на что не похожий мед или янтарь. Минхо уверенно стоит на суше, но чувствует, что тонет в глубине взгляда Джисона, бессмертный заколдовывает чуткостью касаний, смелыми решениями и ленивым контролем ситуации, творя невообразимые вещи в голове человека, который перестал понимать, где находится и сколько часов осталось до утра. Штормовой ветер блеет, раскачивает деревья, стоящие за песчаными дюнами, рисует узоры на песке и обволакивает тело мужчины, подталкивая его в руки демона-искусителя. Ли настолько заблудился в глазах напротив, что не заметил, как вода укусила ноги. Обувь намокла, и магия расселилась, а песня, оказывается, идет уже по четвертому кругу. Секундой ранее для патологоанатома существовала только звездная ночь, вальс под луной и горячая кожа в капкане его холодной ладони. — Пошли домой, — устало тянет Минхо, массируя виски, — у нас ноги промокли. Я понял как танцевать, — пробормотал он оторопело и потянулся поднять телефон с песка, выключив на нем музыку, — эй, — тихо позвал мужчина, улыбнувшись, — как тебя зовут? — Джисон, — растеряно прозвучало в ответ. Бессмертный даже не задумался перед тем, как ответить — А меня Минхо. Очень приятно, дважды-не-представляюсь-Джисон, — слабо передразнил человек, поспешив добавить навскидку, — и я не воспринимаю тебя как мальчишку. Больше нет. Сегодня в нем однозначно что-то перевернулось. — Уверен? — с вызовом спросил желтоглазый демон. В следующую секунду он схватил медика рукой за подбородок, заставив смотреть на себя. Они больше не танцуют, но командирские повадки сохранились. Ли затаил дыхание, застыв от изумления и страха неизвестности. Тело отказалось слушаться или предпринимать попыток избежать электрического контакта с прикосновениями. Ли не понимает, что творится в мыслях у Хана, но он не может сопротивляться или сказать что-либо против. Выслеживает момент, выжидает, что же последует дальше. Ветер развевает спутавшиеся волосы, патологоанатом непроизвольно облизывает губы и хмурится, пытаясь считать хоть что-нибудь с лица демона, но видит лишь точно такую же потерянность, что и у него самого. Джисон сместил ладонь на воротник кашемирового пальто, пальцами оглаживая приятную ткань, и вдруг наклонился к Минхо с намерением поцеловать. Мужчина в ужасе распахнул глаза, не понимая, как ему поступить. В груди разрослось тревожное чувство, глаза забегали по ночному виду пляжа за спиной беса. Ли уже хотел открыть рот для того, чтобы что-то сказать, предотвратить ошибку, однако в последний момент Хан уклонился от блестящих из-за слюны губ и уткнулся лбом в плечо медика, невесело смеясь в изумрудное пальто. Мозг захлестнула горечь от осознания произошедшего и тень отчаяния. Как же он влип. Джисон почувствовал страх человека и отступил, но печальнее то, что ему взаправду хотелось коснуться губ Минхо. Если не своими губами, то хотя бы пальцами, однако он не позволил себе ничего из этого. Демон до последнего не понимал, что с ним происходит, но, кажется, он начинает догадываться. Это интерес. Это симпатия. Самая настоящая симпатия к одному из людей, которых он презирает, не может терпеть. Хан вдруг тихо произнес, утыкаясь в теплую грудь и не поднимая глаз для того, чтобы взглянуть на оторопевшего человека или отойти от него. Мужчина покрылся мурашками и выдохнул то ли от облегчения, то ли от разочарования. — Когда-то у статуи Лино мы обсуждали наши страхи, — грустно усмехнулся бес, выдавая обреченность, — ты боишься близости, — «как и я» хотелось произнести следом, тем не менее, парень решил попридержать язык за зубами, — это потому что я мужчина или потому что я демон? — наконец, Джисон оторвал свое лицо от груди врача и взглянул в растерянные человеческие глаза, наполовину скрытые обезумившими из-за сильного ветра волосами, — или же дело в том, что я тебе неприятен? — Меня привлекают и женщины, и мужчины, — неоднозначно ответил Минхо, на что Хан хмыкнул. Патологоанатом не отрицает, не отталкивает напрямую. Возможно, хочет близости, но боится напороться на ржавый гвоздь. — Ты напряжен, — озвучил вслух юноша, — если я тебе неинтересен, скажи мне об этом сразу, ведь в следующий раз я попытаюсь поцеловать тебя снова. Что?.. Минхо едва ли не подавился воздухом. Сердце забилось чаще, кончики пальцев на руках покалывают из-за тревоги, медик перестал обращать внимания на то, что его ноги промокли под водой. Это предупреждение. Предупреждение для Ли, чтобы он морально подготовился, взвесил для себя все мысли и принял верное решение. Минхо не сомневается в словах Джисона, в этот раз тот не шутит. — Я не люблю, когда мною играют, — прозвучало ровным, немного морозным тоном. — Я полностью серьезен. В следующую нашу встречу я попробую тебя поцеловать. — А если я откажу? Демон в легкой заправленной рубашке мягко улыбнулся и покачал головой, словно услышав несуразную глупость. — Я попытаю удачу еще раз. — Пока не соглашусь? — Минхо поднял на бессмертного взгляд, закусив губы в ожидании ответа. — Пока не дашь мне четкий ответ, — выдохнул он горячий воздух в звездное небо, затем пояснил, — согласие или отказ. Это твоя игра, Минхо. И только тебе решать, когда ее прекратить. Темнота ночи окутала берег и холодное море, Минхо и Джисон застряли в тупике, из которого так просто не выбраться. Демон импульсивен, горд, раним и хаотичен. Он сначала делает и только потом уже думает о последствиях выбора. Даже сейчас, когда, казалось бы, наступил на горло решительности и включил голову, он все равно не поставил под сомнение слова, сказанные ранее. Хан не попытался оправдаться, свести тему на нет или обговорить этот момент, он предоставил патологоанатому право выбора, и если Ли согласится, Джисон сможет утолить свое любопытство и разобраться в том, что с ним в последнее время происходит. В любом случае, как раньше больше не будет. Никто из них не сможет делать вид, будто сегодняшней ночи не было, как бы они не попытались скрыть недосказанное. — Я могу доверить тебе свою жизнь, но боюсь доверить чувства, — негромко проронил Минхо, взглянув на качающиеся сосны вдалеке. — Почему не оттолкнешь меня прямо сейчас? — спрашивает Джисон и подходит ближе, — потому что тоже это чувствуешь, — отвечает он за него, — ты боишься, но все равно летишь прямо в костер. Ты не из тех, кто терпит то, что ему не нравится, просто я тебя привлекаю, Минхо. А меня тянет к тебе. — Меня не интересует обычное влечение. Если ты ждешь от меня сексуальной близости, я не смогу тебе её дать, потому что не испытываю от нее удовольствия. Мне это неинтересно, Джисон. Если ты за этим, то перестань морочить мне голову, и мы сделаем вид, что ничего не было. — Куда ты так спешишь, человек? — искренне улыбнулся Хан, словно позабыв о том, что люди всегда куда-то да торопятся, — мне нужен лишь твой поцелуй, — бес хочет убедиться в своей теории для того, чтобы иметь ясность, — для начала, — подчеркнул следом, — а давать его мне или нет, ты решишь в нашу следующую встречу. Не доверяй мне сейчас, просто не отталкивай и позволяй оправдывать твое доверие. Джисон внезапно протянул мужчине свою ладонь, безмолвно предлагая переместиться. Куда именно? Человеку неизвестно. Стоит это считать небольшой проверкой на доверие, которая покажет, может ли Минхо поверить обещаниям жителя другого мира после того, как он дал свое слово быть внимательнее с хрупким человеческим сердцем? Рука — олицетворение сделки с дьяволом, в которой на кону людская душа. Глаза полыхают огнем нерушимого договора с самим собой, даже сильный ветер не в силах затушить непоколебимость внутри. Медик долго смотрит на руку юноши, колеблясь в окончательном решении. Время тянется тягучей карамелью, растягиваясь на десятки секунд. Он кусает губы до скрипа и неуверенно вкладывает свою ладонь в чужую. Бледнолицая луна ярко освещает заблудившиеся во тьме и собственных мыслях силуэты, у волнорезов под водой беспокойно покачивается тина, словно догадываясь, что через мимолетное мгновенье на песке появится пустота. Минхо и Джисон возникли на пороге дома патологоанатома как по щелчку пальцев. — Небеспокойной ночи, Минхо. — последнее, что сказал Джисон, прежде чем исчезнуть в неизвестном для Ли направлении. В этот раз он имел в виду искреннее «не беспокойся ни о чем сегодня», а не небеса. Может, парень и хотел бы остаться в маленькой тесной квартире, но решил наступить на глотку собственного эгоизма и подарить Минхо немного времени на то, чтобы разобраться в себе. Джисону следует поступить также. Человек потерянно остался стоять в коридоре с миллионом вопросов и промокшими ногами, глядя туда, где еще секунду назад стоял демон, полностью перевернувший его жизнь. Сердце бьется как никогда раньше.