Крысиный король

— То, что мы делаем, просто глупо! — Ахилл опрокидывает в себя очередной ритон неразбавленного вина. Елена считает, что ему срочно нужна какая-нибудь война: когда он не сражается, он начинает думать, и в этом состоянии совершенно невыносим. — Эти скифы-пахари ждут от нас слишком многого, считая, что от нас зависят и дождь, и ветра, и болезни, возлагая напрасные надежды и ответственность за все беды и радости! — Это же хорошо, — Елена гладит священную змею, обвившую ее руку. Выглядит грозно, но храмовые змеи не опасны: им вырывают ядовитые клыки. Все равно охотиться им не нужно, поскольку жрецы заботятся о них. Сама Елена, однако, ни на что не променяла бы возможность охотиться… — Они признали нас не просто ванактом и ванактиссой, но живыми божествами, и готовы отдать нам все, включая плоть и кровь. Немного послушать их просьбы и мольбы — малая цена за любовь и верность подданных. Она мечтательно облизывает губы. Зубы чуть заостряются, отзываясь легкой ломотой. Нет ничего лучше сладостного чувства власти над жизнью и смертью, что приходит во время выполнения обряда: каждый год ей отдают вошедшего в брачный возраст юношу, и они сходятся в священной страсти прямо посреди поля, во вспаханной борозде. Там она забирает его жизненную силу до капли, а после жрецы рассекают его тело на части, засевая им поле. Такая смерть блаженна и почетна, ведь нет женщины прекраснее нее — со своими золотыми, словно спелая пшеница, локонами и глазами, голубыми, как небо, она желанна всем мужчинам. И еще потому, что такая смерть блаженна и почетна, конечно же. — Только мы не боги, мы просто поднятые трупы, — Ахилл делает знак бледной темноволосой прислужнице налить еще вина. Судя по тому, как шатается девица, она уже провела некоторое количество ночей в постели господина. Елена смотрит на нее с легкой жалостью, приправленной раздражением. Она знает привычки своего супруга: скоро он отошлет девицу от себя, заменив другой. Ему кажется, что он поступает милосердно, сохраняя жизнь, но на самом деле лучше было бы залюбить ее до смерти: прислужница умерла бы счастливой, а не мучалась до конца дней вопросом, чем прогневила господина. — Тебя повесили на священном дереве, а меня застрелили в храме. — Он морщится и выпивает снова. — Впрочем, нет другого способа заставить этих варваров выращивать хлеб. Так бы и кочевали в своей степи, хотя я не видел земли плодоноснее. И все же, жертвоприношения в поле должны быть прекращены. Здесь не каменистая Ахайя, хлеб растет без всяких ритуалов. Ее принесли в жертву, надеясь, что это закончит голод в Ахайе. Он же, говорят, имел глупость влюбиться в черноволосую верховную жрицу Трои и придти к ней в храм безоружным. Ведьму потом зарезали на его могиле, подняв его как бессмертного воина, не подверженного слабостям. Троя взвинтила пошлины, не давая везти хлеб морем. Пришлось разрушить прибрежную крепость Вилусу, ее столицу, и искать новые земли, откуда можно везти зерно. Это был единственный выход спасти народ Ахайи от голода. — Не думай об этом, прославленный герой, — Елена насмешливо улыбается. — Лучше занимайся войной. Кочевники никогда не оставят в покое наших подданных. — Да провались она, — Ахилл морщится, словно вино оказалась прокисшим. В зеленых глазах застыла полынная горечь. — Лучше быть живым поденщиком, чем мертвым героем! Кому война принесла хоть каплю радости? Только разрушение и гибель лучших из лучших. — Поденщиком? — теперь уже Елена не может удержаться от смеха. — Ты бы на второй день зарезал нанимателя и сбежал в наемники. Нет и не будет воина лучше тебя! «Потому что ты любишь убивать даже сильнее, чем я!» — заканчивает она мысленно. Вслух лучше не говорить того, что может его по-настоящему разозлить: когда мир охватили голод и война, мужчины перестали чтить женские культы, возомнив себя главными. — Если бы у меня теперь, после всего, был выбор иной судьбы, я хотел бы родиться ремесленником и никогда не слышать про сражения, — видимо, все-таки понял, что переборщил с поденщиком. Но про ремесленника тоже смешно. — Хотел бы своих друзей и свою невесту живыми… — Но кочевникам твои желания безразличны, — обрывает Елена эту чушь. Не надо видеть будущее, как сребролукий защитник Вилусы, что считался живым богом, чтобы понимать, какое слабое отношение к действительности имеют его рассуждения. После их первого налета сам забудет свою хандру, как не было. — Эти твари ничего не способны создать сами, поэтому вечно будут стремиться отобрать то, что вырастили мы. И нас ждет лишь война.